Сознание Эрла видело воду; он находился под водой. Над ним колыхалась зеленоватая рябь. Эрл жадно глотнул воздух, но воздуха не было, и только тут он вспомнил, где находится. Атолл Тарава, Зеленый берег, десантная лодка осталась пришвартована к рифу в четверти мили от земли, он вел свой взвод по мелководью, а воздух над поверхностью моря был исчерчен бело-голубыми японскими трассирующими пулями. В воде тут и там вздымались столбы разрывов гаубичных снарядов и минометных мин. Весь мир состоял из воды и огня, хаоса и страха; больше в нем не осталось ничего. Эрл всеми силами старался поддержать боевой дух своих ребят, заставить их двигаться вперед, к берегу, где можно было найти хоть какое-то укрытие, потому что здесь их всех ждала неминуемая гибель. Вдруг он поскользнулся и ушел под воду — вместе со всем снаряжением, с рюкзаком, с пулеметом, и тяжелый груз утянул его на дно, в безмолвие. Эрл едва не потерял сознание. Он находился под водой. Над ним колыхалась зеленоватая рябь. Эрл жадно глотнул воздух, но воздуха не было. Однако он не потерял сознание. Придя в себя, Эрл понял, что находится не в теплой соленой воде Тихого океана напротив Зеленого берега Таравы, а в какой-то другой адской дыре. Затем он все вспомнил.

Боль переполняла все его тело, начиная от мягких тканей рук и ног, искусанных собаками, до ноющих ребер, по которым от души подубасили сапогами помощники шерифа. Во рту чувствовался солоноватый привкус крови, напряженные мышцы пульсировали болью. Что хуже, на запястьях и щиколотках, стиснутых оковами, открылись раны, горящие огнем. Но больше всего болела голова. Медленно всплыв из небытия в сознание, Эрл почувствовал, что с головой что-то случилось; казалось, левая сторона вдвое увеличилась в размерах. Он открыл глаза, но левый, заплывший, увидел лишь неясное пятно. Эрл попытался ощупать рану, однако кандалы не дали ему пошевелить рукой. Тогда он наклонил голову к плечу; щеку пронзила нестерпимая боль, и Эрл понял, что вся левая сторона лица распухла, раздулась, словно перезрелый фрукт, и левый глаз никак не раскрывается. Он вспомнил 1938 год, старый десантный корабль «Филиппин си», зашедший в шанхайский порт, и поединок с матросом второго класса по фамилии Ковальчик, продолжавшийся в течение пятнадцати раундов, во время которого они оба выбили один из другого душу. Эрл отчетливо представил себе сам поединок, но так и не смог вспомнить, кто же одержал победу. Затем до него дошло, что в такой жестокой схватке о победе речь не идет, главное — это просто остаться в живых.

Постепенно стали восстанавливаться подробности, и сквозь гул в ушах, туман перед глазами и боль Эрл сложил из кусочков, где же он находится. Грубые толчки: это означало, что он в повозке, которая трясется на ухабистой дороге. Зеленый полог над головой: дорога проходит через лес, нет, скорее через джунгли, ибо сплошная завеса тропической растительности, влажный и обжигающе горячий воздух напоминают Гуадалканал. Звон и лязг: это кандалы, которыми он скован по рукам и ногам. Он был лишен возможности двигаться.

Вокруг джунгли. Сосны закончились, значит, повозка приблизилась к черной реке. Эрл перекатился набок — никто не обращал на него никакого внимания — и увидел впереди на козлах повозки двух охранников, которые управляли шестеркой лошадей, везущих повозку.

По обе стороны от дороги уходили вверх своды густых джунглей; казалось, повозка ехала по величественному собору, зеленому, жаркому и душному.

Перевернувшись еще немного, Эрл приподнялся на локте и заглянул через грубый деревянный борт повозки. По обеим сторонам ехали на конях по трое охранников — все в надвинутых на глаза шляпах с широкими ровными полями, у каждого большой револьвер на ремне, у каждого в кобуре за седлом самозарядный «винчестер-07». Охранники держались в седле свободно и уверенно — в их посадке чувствовалось умение ездить верхом.

Эрл снова перекатился на бок и вывернул шею, стараясь увидеть, что впереди.

Бах!

Кто-то со всей силы ударил его дубинкой по руке, и Эрл отпрянул назад, сознавая, что кровоподтек, полученный только что, будет заживать минимум две недели. Обернувшись, он увидел охранника, наклонившегося в седле и готового продолжать насаждать железную дисциплину. Эрл отодвинулся подальше от бортов повозки. Как будто у него была хоть малейшая возможность бежать, со всеми этими цепями, которыми он был опутан по рукам и ногам и которые, как он только что заметил, были продеты в кольца, вбитые в дерево, так что он был намертво прикован к повозке.

— Парень, скоро ты и так все увидишь, — успокоил его охранник. — Придет время, и ты пожалеешь о том, что шериф с помощниками не вздернули тебя без лишних слов на том дубу и тебе вообще довелось увидеть это.

И Эрл действительно увидел: стены из красного кирпича, древние и обветшалые, в самом плачевном состоянии, с начищенной до блеска латунной табличкой, нелепой в окружении полной разрухи, со сверкающими буквами:

УПРАВЛЕНИЕ ИСПРАВИТЕЛЬНЫХ УЧРЕЖДЕНИЙ

ШТАТА МИССИСИПИ

ФИВАНСКАЯ КОЛОНИЯ

(ДЛЯ ЦВЕТНЫХ)

— Добро пожаловать домой, ниггер, — усмехнулся охранник.

Повозка въехала в кирпичные ворота, и Эрл увидел кое-что еще. Это сооружение было добавлено позднее: грубо сваренная из железных прутьев арка, изгибающаяся над землей, и неуклюжие буквы, выведенные неграмотной рукой, несомненно, под руководством другой, властной и жесткой руки, обладатель которой прекрасно понимал смысл надписи.

ТРУД СДЕЛАЕТ ВАС СВОБОДНЫМИ

Это изречение показалось Эрлу знакомым, но он не смог вспомнить, где и когда его слышал.

Железная арка осталась позади, и повозка въехала в самое чрево чудовища — в Фиванскую колонию (для цветных).

Взору Эрла открылся пришедший в запустение особняк, в далеком прошлом обитель плантатора, сохранивший высокие колонны с каннелюрами — свидетельство скорее не почтенного возраста, а дряхлой старости, ибо безукоризненная белизна теперь была покрыта гнилостными бурыми подтеками мха и лишайника. Особняк производил впечатление заброшенных развалин, хотя занавеска, трепетавшая в окне наверху над портиком, позволяла сделать предположение, что здесь кто-то проживает, хотя бы временно, и, возможно, другой, более заботливый хозяин вернул бы колоннам изначальную белизну. Кто довел здание до такого плачевного состояния? И почему?

По соседству с особняком располагалось другое строение, видимо, возведенное в спешке в годы войны, — приземистое, одноэтажное здание, похожее на казарму, в котором кипела жизнь. Судя во всему, именно здесь, а не в старом особняке находился центр активности. Длинная цепочка негров, очевидно не заключенных, терпеливо дожидалась своей очереди войти внутрь. Эрлу захотелось узнать, что такого важного для этих людей находится в казарме, раз они готовы ждать так покорно, будто от этого зависит их жизнь. Впрочем, возможно, так оно и было. Из казармы вышла негритянка, и тотчас же вместо нее туда шагнул следующий из очереди. Женщина держала в руках мешочки и пакеты с какими-то товарами. Только теперь Эрл припомнил, что, наблюдая за Фивами из густых сосновых зарослей, он не увидел в городе ни одного действующего магазина. По всей видимости, это была единственная торговая точка во всей округе.

Дальше пошли другие обветшалые кирпичные строения, одни совсем развалившиеся, другие подреставрированные, все какие-то сырые от близости джунглей и завесы густой растительности. А за ними начиналась собственно колония, то есть то место, где, наверное, и жили заключенные. Эрл разглядел впереди ворота и ограду из колючей проволоки, значительно более надежную, чем полуразвалившаяся кирпичная стена, окружавшая плантацию. А вдалеке виднелись приземистые бараки, где, вероятно, ночевали осужденные, возвращаясь с работы на полях фермы. Но Эрл увидел еще кое-что, показавшееся ему очень странным: четыре высокие башни с домиками наверху. В стенах домиков были проделаны бойницы, за которыми дежурили охранники с биноклями. Точнее определить с такого расстояния было трудно, но Эрлу показалось, будто он увидел еще кое-что знакомое: кожух водяного охлаждения пулемета «браунинг» 30-го калибра Четыре башни? Четыре пулемета? Значительная огневая мощь, предназначенная для борьбы с теми, кто дерзнет бросить вызов порядкам Фиванской колонии; и это несказанно удивило Эрла, ибо подобное мощное вооружение можно было найти разве что в таких крупных тюрьмах Севера, как «Алькатрас» или «Синг-Синг». Но здесь, в этой южной глуши? В самой крупной исправительной колонии штата Арканзас не было ни одного пулемета. А тут их целых четыре!

Повозка подъехала к одному из кирпичных строений и остановилась.

«Черт побери, — подумал Эрл, — вот мы и приехали бог знает куда».

Охранники спешились и открыли повозку. Цепи сняли с колец, и Эрла довольно грубо потащили к двери двухэтажного кирпичного здания, выстроенного как минимум еще в прошлом столетии, убогого, но опрятного, как будто за ним ухаживали те, кто боялся расплачиваться за нерадивость получением побоев. Эрла втолкнули внутрь.

— Ну хорошо, парень, — сказал кто-то, — ты будешь сговорчивым, или все то, что было до этого, покажется тебе лишь шишками, полученными в воскресной школе.

Эрл ничего не ответил. Его втащили в комнату. Вошел мужчина с ножом и без всяких церемоний начал срезать с него одежду.

— Господи, — пробормотал Эрл, оставшись совершенно обнаженным.

— Заткнись, парень, — бросил один из верзил-охранников, а их собралось в комнате не меньше пяти.

— Смотрите, у него тут татуировка, — заметил другой. Охранник склонился к полустертой надписи, наколотой синими чернилами на плече у Эрла.

— «Semper fi», — прочитал он. — Он из морской пехоты. Парень, ты у нас герой войны?

Эрл ничего не ответил; с некоторыми людьми говорить просто невозможно.

Внезапно в него ударила струя воды — сильная, мощная, под большим напором, сбившая его с ног и опрокинувшая на спину. Истинной целью этой водной процедуры были не соображения гигиены, хотя, вероятно, определенное очищающее действие она оказала. Струя буквально пригвоздила Эрла к полу, по-своему грубо смывая с него грязь. Наконец струя иссякла, и Эрл внезапно почувствовал себя обессилевшим, увядшим и задрожал от холода. Никакой одежды ему не предложили. Полностью обнаженного, его потащили к следующему пункту остановки.

— Мое имя, — сказал мужчина, — не имеет никакого значения. Однако я хочу, чтобы ты уяснил: имя у меня есть. Настоящее имя, но ты его никогда не узнаешь.

Эрл сидел на деревянном стуле. Его оставили обнаженным, в цепях, совершенно беспомощным перед этим сержантом охраны, на которого стоило посмотреть, и это будет еще слишком мягко сказано.

— На тот случай, если ты еще недоумеваешь, куда попал, — продолжал сержант, — позволь тебя просветить. Ты находишься в так называемом «доме порки». Здесь я осуществляю определенные процедуры, необходимые в нашем учреждении. Работа грязная, но без нее не обойтись. У меня получается очень хорошо. Все заключенные твердо знают одну вещь. Ну, точнее, две вещи. Во-первых, надо держаться подальше от «дома порки». И во-вторых, ни в коем случае нельзя выводить из себя Великана.

Это был тот самый человек, который спас Эрла из петли, после чего оглушил его одним ударом, от которого у Эрла разнесло всю левую половину лица. Эрл посмотрел на него, подозревая, что, находясь в присутствии этого человека, лучше держать взгляд потупленным.

Сержант весил фунтов двести сорок — двести шестьдесят, из которых на жир не приходилось ни одной унции: только мышцы. Судя по всему, он часами тягал гири, гантели и штанги, наращивая такую мускулатуру. Сержант снял темные очки, и Эрл смог заглянуть в его маленькие красные глазки, налитые кровью и близорукие, — наверное, его единственное слабое место. Бледная кожа Великана под лучами тропического солнца обгорела бы мгновенно, словно подожженная, поэтому он носил широкополую шляпу и перчатки, а оливково-зеленая рубашка с длинными рукавами была наглухо застегнута до самого верха. Его светлые волосы обладали не желтизной соломы, а белизной свежевыпавшего снега.

— Великан. Ты скоро очень хорошо узнаешь это имя, — продолжал сержант, обращаясь к Эрлу, — так что я объясню тебе, что к чему. Великан. Это прозвище. Так обращаются ко мне те, кто служит под моим началом. Еще так обращаются ко мне немногие избранные, которым я доверяю: наш врач, цветная прислуга, работающая здесь, повара и так далее. Так меня называют и осужденные, но только за глаза, ибо им известно, какое наказание ждет их за неуважение. Итак, ты знаешь, как я получил это прозвище?

Эрл не думал, что этот вопрос требует ответа, однако в следующее мгновение другой охранник, державшийся в тени, что есть силы обрушил дубинку ему на запястье, едва не сломав кость — но все же не сломав.

Эрл отдернул руку, мгновенно онемевшую от боли.

— Нет, — наконец выдавил он.

— Нет что?

Бах! Еще один удар.

— Нет, сэр! — поспешно поправился Эрл, дрожа от невыносимой боли.

— Гораздо лучше. Так или иначе, вероятно, ты думаешь, что свое прозвище я получил потому, что большой. Но на самом деле это не так. В течение многих лет у меня было другое прозвище. В те дни я не был большим, я был слабым. Я только жрал и с...л и постоянно служил объектом насмешек. Ты следишь за моей мыслью?

Эрл подумал, что этот человек сумасшедший. Определенно, у него не все дома.

— Я был жирным слабым мальчиком с красными глазками и белыми волосами — отклонение, по-научному именуемое «глазной и кожный альбинизм». У меня был маленький курносый носик. Я чавкал за столом и нередко пукал. Я совершенно не следил за собой. Поэтому меня называли Боровом. Самое подходящее прозвище, ты не находишь? Боров. Так меня называл папаша, так меня называли мамаша и три брата. И это продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось пятнадцать лет. Как ты думаешь, меня радовало такое положение дел?

— Нет, сэр.

— Нет, сэр. Борова это совсем не радовало. «Боров, твою мать, шевели своей задницей и иди сюда, бестолковый кусок свинячьего дерьма!» Поэтому однажды, когда ему было пятнадцать лет, Боров взял в руки топор и разрубил мамашу, папашу и троих братьев на мелкие кусочки. Этот день стал самым счастливым в его жизни. Это случилось в другом штате, далеко-далеко отсюда, когда Боров носил другую фамилию, однако это случилось, смею тебя заверить. Я бежал. Бросил все и бежал. Мне пришлось много раз начинать с нуля, я пережил много приключений и научился до определенного предела верить в себя, пока наконец не решил однажды, что больше никогда не буду слабым и трусливым. Я устроился работать на строительство железной дороги, укладывать рельсы. Пять лет я таскал тяжелые рельсы и становился все сильнее и сильнее. Я открыл для себя тренажерные залы. Перетаскав миллионы фунтов чугуна, я обнаружил, что у меня особое строение мышечных тканей, позволяющее им замечательным образом откликаться на нагрузки. Я paботал. Я учился. Я начал драться. Как выяснилось, получалось это у меня очень неплохо, потому что во мне скопилось много злости и я любил причинять другим боль и смотреть на их мучения. Мне нравилось заставлять людей плакать и показывать им, что в этом мире им больше не на что надеяться.

И куда оставалось податься такому человеку, как я? Естественно, нашлось только одно место: я устроился в управление исправительных учреждений штата Миссисипи, где мои таланты не только оценили по достоинству, но и стали всячески поощрять и развивать. И вот сейчас я сержант и руковожу всей этой проклятой могучей машиной возмездия и справедливости. Мои друзья называют меня Великаном, и всякий раз, когда я это слышу, я думаю о том, как Боров превратился в Великана, сколько времени это заняло, каких трудов стоило, каких сил и целеустремленности потребовало. Я рассказываю тебе обо всем этом, осужденный, чтобы ты понял, что имеешь дело не с обычным человеком. Перед тобой существо, олицетворяющее собой сгусток воли, которое пойдет на все, чтобы выполнить то, что нужно выполнить. У тебя нет никаких прав. Тебе неоткуда ждать помощи. Тебе не на что надеяться. Во всей вселенной для тебя не осталось ничего, и ты вынужден подчиниться могуществу моей воли и признать мое беспрекословное господство. Всяческое сопротивление безнадежно. Я превосхожу тебя во всех отношениях — физическом, моральном, умственном и духовном. Если ты осмелишься мне перечить, я без колебаний сотру тебя в порошок. Ты все понял?

— Сэр, я не осужденный. Я...

Бах!

Начались побои. Эрлу не задавали никаких вопросов, по крайней мере первое время. Его просто били.

Эрл начисто потерял контакт с самой концепцией времени. Ему уже было все равно, день это или ночь.

— Имя?

— Я уже говорил вам, сэр.

— Скажи еще раз.

— Меня зовут Джек. Джек Богаш. Я из Литтл-Рока. Водитель грузовика, оставшийся без работы. Я хотел найти место для охоты, только и всего. Мне казалось, это могло принести деньги. Вдруг из леса выскочили двое, крича, что за ними гонятся озверевшие черномазые, а может быть, индейцы, я точно не помню. Они попросили меня о помощи. Я помог одному из них, тому, что постарше, ради денег, а второй — он повернул в сторону и...

Бах!

Сам Великан никогда не бил Эрла. Как будто это было ниже его достоинства. Удары наносили другие, двое-трое охранников, державшихся в тени, которых Эрл даже не видел. Они избивали его короткими дубинками. Охранники знали свое дело: быстрый замах, гибкая кисть, так что удары причиняли невыносимую боль, снова и снова, но не ломали кости. У охранников был большой опыт. Они были профессионалы.

— Никакого второго не было, — сказал Великан, — и меня страшно злит то, что ты считаешь меня настолько тупым. Осужденный, я не тупой. Этот второй не оставил ни следов, ни запаха, который могли бы учуять собаки, — абсолютно ничего. Это ты проник в Фиванский полицейский участок, ты установил там отвлекающие устройства, которые сам же смастерил из подручных средств, ты оглушил охранника так, чтобы тот потерял сознание, но остался жив, ты освободил адвоката, ты провел его много миль через дикий лес, ты подстроил несколько хитроумных ловушек, сбивая со следа собак, ты вернулся назад и за пару секунд прикончил трех собак, невероятно ловко поработав ружьем и ножом, ты напал на двух молодых, сильных помощников шерифа и за считанные секунды расправился с ними. И если бы не подоспела вторая свора собак, ты бы беспрепятственно ушел от погони. Очень впечатляющая работа. Работа прекрасно обученного человека, профессионала. Кто ты?

— Меня зовут Джек...

Бах!

— Ты агент ФБР? Ты шпион коммунистов? Ты до сих пор служишь в морской пехоте? В отборных частях морской пехоты? Ты расследуешь нашу деятельность? Что тебе здесь надо? Зачем ты сюда пришел? Где ты научился всем этим навыкам?

— Сэр, меня зовут Джек...

Бах!

Эрла бросали в камеру, но как только он начинал проваливаться в сон, его будили и снова тащили на допрос.

Обливали струями воды из шланга.

Опускали ему голову в ведро, и он, задыхаясь, глотал воду.

Физическое истощение, яркий свет, омерзительный шум.

И мастерски наносимые удары дубинками, причиняющие невыносимую боль.

Иногда допрос проводил Великан, иногда кто-нибудь другой. Эрла передавали от смены к смене.

Он держался только за счет одной мысли, которая давала ему надежду остаться в живых. Это удастся ему лишь в том случае, если он сохранит в тайне, кто он такой. Убить его можно будет только после того, как он будет окончательно сломлен, а до тех пор, пока он бросает вызов своим мучителям, он причиняет им боль. Его упрямство являлось страшным оружием.

— Мы проверили. Никакого Джека Богаша нет в помине. Адрес вымышленный. Парень, кто ты такой? Что ты здесь делаешь?

— Меня зовут Джек Бо...

Бах!

Эрл рассчитывал вот на что: Великан и его подручные должны выпытать у него, кто расследует их деятельность. Для них это жизненно важно. Они хитры, они умны, у них есть связи, но они знают, что у них имеются враги и необходимо их выявить и уничтожить. Такой человек, как Сэм, на самом деле не был врагом; подумаешь, простой гражданин, преисполненный благородного негодования, но отнюдь не герой. К тому же ему ничего не было известно о колонии; он столкнулся лишь с продажным руководством сельского округа штата Миссисипи, в действительности ничуть не более продажным, чем руководство любого другого сельского округа штата Миссисипи. Однако Эрл представлял для них мучительную загадку. Они интуитивно решили, что он является для них серьезной угрозой, и это их пугало и приводило в бешенство.

— Джек!

— А? Что?

— Джек, я дважды окликнул тебя по имени, а ты даже не обернулся. Ты забыл, что тебя зовут Джек. Если бы я произнес твое настоящее имя, ты бы мгновенно оглянулся.

— Сэр, у меня до сих пор болит и кружится голова. Я уже ничего больше не помню, даже свое собственное имя.

— Какое же?

— Джек, сэр. Джек Бо...

Бах!

— Джек, какой же ты дерьмовый упрямец, скажу я тебе! Черт возьми, какой же ты дерьмовый упрямец!

— Сэр, я вовсе не упрямец. Я говорю вам истинную правду.

Эрл страстно цеплялся за ложь, стараясь забыть остальную жизнь, ибо это только подорвало бы его силы. А он не может позволить себе слабость. Расслабившись, он погибнет. Образы жены и сына, воскресшие в памяти, станут для него смертельным ядом.

— Джек, на кого ты работаешь?

Если эти люди узнают, что он ни на кого не работает, что он просто обещал помочь другу, ему сразу пустят пулю в затылок, а труп закопают подальше в лесу и тут же забудут где. Потому что одиночка не представляет для них никакой угрозы. Но если он работал не один, если он сотрудник какого-то ведомства, проводивший расследование, — в этом случае за ним стоит какой-то их враг и этого врага необходимо определить.

— На кого ты работаешь, Джек?

— Сэр, я ни на кого не работаю. Я бедный человек, который пытался...

Бах!

А иногда они били даже не его. Однажды ночью — а может, это был день, Эрл не смог бы сказать, — его вырвали из смутного блаженства недолгого сна пронзительные крики, звучавшие где-то в «доме порки». Эрл не знал точно расположение помещений, но ему казалось, что его держат на первом этаже в крошечной камере, выходящей в коридор, а наверху, прямо над ним находится другое, более просторное помещение. Именно оттуда сейчас проникали сквозь доски перекрытия жуткие крики. Крики чернокожего мужчины.

— Сэр! Сэр! Клянусь, сэр, я ничего не брал. Сэр, я знаю правила. Сэр, пожалуйста, я...

Послышался шум борьбы, затем тихие непроизвольные стоны, казалось, вырывающиеся из живого существа не через горло, а через какой-то тайный канал, открывшийся страхом.

— Уилли, тебе хорошо известны правила.

Это произнес Великан своим хорошо поставленным голосом, лишенным каких-либо эмоций, возбуждения, страха. Почему-то он упорно старался отрицать, что получает от происходящего безграничное наслаждение, и прикрывался какими-то разговорами о своем долге по совершенствованию человеческой породы.

— О господи, нет, сэр, пожалуйста, не надо, я...

Эрла обычно били короткими дубинками. Сила удара определялась сноровкой и гибкостью кисти. Все мастерство состояло в том, чтобы не сообщать дубинке слишком большую скорость; быстрый, резкий, невероятно болезненный удар обрушивался на мышечные ткани и нервные окончания, но не ломал кость и редко приводил к разрывам кожного покрова.

Совершенно иначе действовал кнут. Кнут в руках настоящего мастера своего дела (каковым, судя по всему, был Великан) развивал немыслимую скорость по мере того, как импульс, усиливаясь, переходил от сильной кисти до конца девятифутовой кожаной полосы, которая достигала в конечном счете сверхзвуковой скорости. Обрушившись на живую плоть, кнут грубо разрывал ее, проникая глубоко в ткани. Шершавая кожа, проходя по свежей ране, еще больше увеличивала обжигающую, взрывную боль.

Слушая звуки, Эрл чувствовал, что происходит нечто мерзкое, ибо кнут, с музыкальным свистом вспарывая воздух, щелкал с грохотом ружейного выстрела, однако сами удары звучали приглушенно, поскольку энергию полностью поглощало тело Уилли.

Уилли кричал, кричал и кричал. Никакими словами нельзя полностью передать агонию этих звуков, ибо они выходят за возможности алфавитов и систем письма. Это была чистая боль, несдержанная, подстегнутая страхом, вырывающаяся из пульсирующих легких.

Настоящий знаток своего дела способен кнутом максимально долго причинять жертве самые сильные страдания. Контролируя свои движения, учитывая особенности нервной системы человека, он может наносить удары в те места, где нервные окончания еще не посылали сигналы боли, то есть каждый удар становится новым ударом.

Уилли кричал, а Великан, судя по всему умевший обращаться с кнутом мастерски, продолжал его увещевать. Однако драма продолжалась недолго. Эрл услышал звуки, в которых безошибочно узнал предсмертный хрип, ибо ему неоднократно приходилось слышать нечто подобное на островах — глухое бульканье, говорящее о том, что какой-то клапан выпускает из тела жизнь.

— Сержант, он отключился, — послышался голос одного из помощников.

— Нет, Уилли не отключился, — возразил Великан, разбиравшийся в таких вещах. — Он умер. Ушел туда, откуда не возвращаются.

— Ненадолго его хватило, да?

— Это всегда трудно сказать, — задумчиво произнес Великан, — Порой самыми живучими оказываются тощие и жилистые; они-то и держатся по нескольку часов. А вот здоровенные ребята как раз подыхают быстро, их мозг почему-то решает, что с них достаточно, и просто отключается.

— Сэр, вы в ниггерах разбираетесь лучше, чем кто бы то ни было, — почтительно заметил помощник.

— Нет, это начальник тюрьмы разбирается в ниггерах, — поправил его Великан. — Все, что я знаю, я узнал от него.

Вечером того же дня — а может быть, через неделю, а может быть, через месяц — Эрл остался один на один с Великаном. Сержант вскрыл пачку «Кэмела», закурил сигарету и протянул ее Эрлу. Тот принял ее, стараясь не смотреть Великану в глаза, ибо Великан уже начал заполнять собой все его мысли, зловеще маячить в снах. Эрл испытывал страх, потому что был бессилен.

— Не бойся, парень. Кури.

Эрл жадно затянулся. Первый проблеск наслаждения за промежуток времени, казавшийся ему годами, хотя в действительности прошло лишь несколько дней.

— Слушай, парень, — продолжал Великан, — ты держался очень хорошо, даже я вынужден это признать.

— Сэр, я не сделал ничего плохого. Я говорю вам истинную правду, только и всего.

— Хорошо, именно этим мы сейчас и займемся. Ты расскажешь нам, кто ты такой. Договорились? Затем нам надо будет проверить твои слова. На несколько дней мы оставим тебя одного, переведем в более приличное место. Хорошая кормежка. Никакой дисциплины. Курева вдоволь. Ты любишь девочек? Мы приведем тебе отличную смуглую девчонку, «кофе с молоком», которая подарит тебе ночь наслаждения. У нас тут есть что-то вроде борделя. Ты понимаешь, что я хочу сказать, не так ли? Смею тебя заверить, Джек, эта девчонка заставит тебя позабыть обо всех синяках. Если нам удастся договориться с конторой, которая тебя сюда направила, — что-нибудь вроде «вы чешете спинку нам, мы чешем спинку вам», — мы тебя отпустим на все четыре стороны. А все, что здесь произошло, ты будешь воспринимать лишь как закаливание своего характера. Черт возьми, костей мы тебе не ломали. Подумаешь, немного не выспался — но и только.

— Меня зовут Джек Богаш. Я...

И все началось сначала.