Книга: Испанский гамбит
Назад: 23 ¡Viva la anarquía![71]
Дальше: 25 За линией фронта

24
Тристрам Шенди

Майор Холли-Браунинг полностью потерял самообладание: он не мог ни на чем сосредоточиться, не мог усидеть спокойно за столом, не мог выпить чаю. Желудок сжимала злая рука боли – диспепсия, известный бич канцелярских крыс. В конце концов он бросил притворяться перед самим собой, что занимается делом, подошел к окну и так простоял, отстраненно глядя с высоты пятого этажа на улицу, в течение нескольких часов. Им владел какой-то иррациональный страх перед тем, что стоит лишь пошевельнуться, и задуманное предприятие закончится полной катастрофой.
Наконец черный автомобиль вынырнул из-за поворота, затормозил у подъезда и остановился. Из него поспешно выбрался мистер Вейн и стремительно взбежал по ступенькам. Майору в ту минуту казалось, что у него разорвется сердце, но бороться с нетерпением он решил своим оружием – углубиться в выполнение обычных текущих занятий. Он вернулся к столу, включил настольную лампу, вынул автоматическое перо, отвинтил колпачок, положил перед собой чистый лист бумаги и стал машинально водить пером по бумаге, думая совсем о других вещах. Он рисовал цветы. Нарциссы. Они ему удавались особенно хорошо. Он умел рисовать прекрасные нарциссы.
До него донеслось хлопанье двери лифта, медленная, почти торжественная поступь мистера Вейна, который приближался к нему с той мерностью, с которой, верно, ледник полз от полюса к берегам Великобритании во время ледникового периода. Наконец отворилась наружная дверь, что вела в их отдел; последовавший затем момент тишины означал, что аккуратный и педантичный мистер Вейн снял пальто, повесил его на вешалку, разумеется застегнув для надежности верхнюю пуговицу, а вешалку поместил в шкаф. Затем привычным жестом снял с головы свою несколько ярковатую тирольскую шляпу и положил ее в ящик письменного стола. Как всегда, второй ящик сверху по правой стороне.
– Сэр. Майор Холли-Браунинг, можно войти?
Вейн застыл в дверном проеме, невозмутимый и ко всему безразличный евнух султанова гарема.
– А? Что? Вы меня напугали, мистер Вейн, совершенно не слышал, как вы вошли. Уже вернулись? Однако вы быстро.
– Да, сэр.
– Ну и отлично. Были трудности?
– Нет, сэр. Небольшие, сэр. Самолет отправился из Барселоны с незначительным опозданием. Затем должен вам сообщить, что в Хитроу я обменялся несколькими неприятными словами с одним типом из Форин-офиса. Он решил, что должен, видите ли, отвезти сначала всю почту в Уайт-холл, не вскрывая ее.
– Следовало позвонить мне.
– Я справился сам, сэр.
– Привезли почту?
– Да, сэр.
– Почему не выкладываете? Вейн, может, вы бы хотели подкрепиться чем-нибудь? Сходите перекусить. Мне нужно закончить работу над этим рапортом, а потом я займусь доставленным вами пакетом.
– Да, сэр. Вот он, сэр. Вызывайте меня без церемоний, если я понадоблюсь, сэр.
– Да, непременно. Хорошо, Вейн.
Вейн положил доставленный пакет на столик подле окна, повернулся и вышел из кабинета, оставив майора в одиночестве. Тот не смотрел на Вейна, но внимательно прислушивался к его шагам. Еще несколько минут притворялся погруженным в работу. Заставил себя выждать еще пятнадцать минут. Не хотелось торопиться и портить себе удовольствие. В конце концов, он вполне способен обождать еще некоторое время.
Последнее соображение действительно отвлекло его и унесло в прошлое. Холли-Браунинг отложил перо, нарциссы были забыты. Перед его глазами возникла темная камера на Лубянке. Год тысяча девятьсот двадцать третий.
Он вспоминал, как они с этим русским комиссаром, глаза которого светились умом и сочувствием, сидели почти рядом, чуть наискосок друг от друга. Это выражение терпеливого, осмысленного выжидания одновременно пугало и успокаивало. Левицкий приглашал Холли-Браунинга спорить, возражать ему и при этом каждый его аргумент опровергал мягко и убедительно. О, этот человек действительно был гением убеждения, он обладал тем блестящим, покоряющим обаянием, которое, минуя мозг, взывает непосредственно к сердцу; завоевывает и повелевает.
Шел неведомо какой час долгого допроса, к тому же силы Холли-Браунинга были ослаблены введением бромидов.
– Благодеяния и щедрость Британской империи известны всему миру. – С сожалением и стыдом вспоминал он сейчас свои тогдашние слова.
Русский внимательно выслушал, помолчал, размышляя. Затем ответил:
– Я не стал бы отрицать это. Действительно, ваша родина может похвастать и богатством, и великодушием. Но не слишком ли легко вы сами относитесь к вашим словам? Может быть, вы проанализируете реальность с другой точки зрения? Думаю, что результаты будут небезынтересны для вас.
Первым его предательством оказалось предательство воображения. Да, с таким поводырем, как Левицкий, майор позволил своему воображению свободу: он представил Raj с точки зрения гонконгского кули, в семье которого насчитывается одиннадцать человек детей, а зарабатывает он меньше одного пенни в день; вообразил сипая, которого отправили в плавание вокруг земного шара, наделив правом умирать за короля, которого тот не знал, за веру, которой не понимал, за офицера, которого не уважал, и за пять рупий в неделю; представил ткача на ткацкой фабрике в Лидсе, вдыхающего ядовитую пыль почерневшими легкими, в тридцать лет харкающего кровью, а в тридцать пять уже покойника; или…
– Реальная жизнь империи, – говорил Левицкий, – в значительной степени зависит от того места, с какого взирает на нее наблюдатель; от того, насколько он приближен к вершине пирамиды власти.
Он улыбался, понимание и сочувствие струились из его внимательных глаз. Он положил руку на плечо Холли-Браунинга, и тому стало приятно. Он полюбил силу и мужество этого человека, как, бывает, начинают любить друг друга солдаты, проведшие долгие месяцы вместе в окопах. Любить не физической, а какой-то духовной, какой-то святой любовью.
– Мне почему-то кажется, что вы начинаете понимать меня, – продолжал искуситель. – А для этого требуется огромное усилие воли. Джеймс, вы, должно быть, самый отважный человек на земле, вы встречались со смертью в бою сотни, может, тысячи раз. Но именно то, что вы пытаетесь сделать сейчас, и есть настоящая отвага. Отвага воли.
Майор с трудом подавил в себе желание подчиниться этому человеку. Был поздний час, они провели вместе так много времени.
– Подумайте над моими словами. Вам дают шанс вступить в мировую элиту. Таких предложений не делают дважды. Нельзя колебаться перед принятием решения стать членом подобного общества, вести жизнь, не запятнанную эксплуатацией и коррупцией. А это очень мощный эликсир.
Истина была прекрасно известна майору Холли-Браунингу и состояла она в том, что большинство людей охотно согласились бы стать шпионами и предать собственную родину. В этом смысле Джулиан отнюдь не был исключением. Предательство по-своему довольно банальная вещь. Левицкий играл на струнах обиды и неудовлетворенности, на струнах чувств, которые все без исключения люди питают либо к тем, кто удачливее их, либо к капризам судьбы, к простой удаче, которая правит триумфами и поражениями человечества. И, играя на них, этот опытный искуситель мог бы всего за пару дней превратить в предателя любого чиновника или ремесленника.
Стыд за прошлое душил майора. Он ненавидел себя за ту слабость. Ненавидел себя за то, что уступил. И даже сейчас чувствовал, как затопляет его это чувство.
– Да, – сказал тогда в своей камере майор Холли-Браунинг Левицкому в конце их долгого совместного путешествия в 1923 году. – Да. Я сделаю это. Я стану работать на вас.
Он сам верил в то, что говорил. Верил всем сердцем, душой и телом. Верил всем существом.
Спасение пришло, повинуясь внезапной прихоти судьбы, буквально на следующий день, ничего своим приходом не изменив. Когда затем, после серии ярких, но теперь почти полностью забытых приключений, майор добрался наконец домой, он взял отпуск по состоянию здоровья, уехал в далекие горы Шотландии и прожил там отшельником почти год. В его домике напрочь отсутствовало одно – там не было ни одного зеркала. Ибо в течение долгого времени майору был невыносим его собственный облик.
Сейчас, со вздохом жертвы, медленно и печально отдающейся во власть расстрельной команды, он встал и направился к столику у окна. Уселся подле него и уставился на предмет, лежавший перед ним.
Это была книга под названием «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена». Автор Лоренс Стерн.
Майор потянулся к лампе, ловко выкрутил винт, удерживавший абажур, затем снял и его. Включил лампу, залив сумрак кабинета неприятным, режущим своей остротой светом.
Взял лист бумаги, приготовил вечное перо. Потянулся за книгой и, держа на ладони, некоторое время смотрел на нее, пытаясь сдержать охватившее его волнение.
Напал ли я на нужный след?
«Левицкий, я напал наконец на твой след?»
Он раскрыл книгу и на переднем форзаце увидел роспись Флорри и дату «четвертое января 1931 г.», что означало для майора необходимость начать с тридцать первой страницы, используя в качестве ключа число «4».
Итак, страница тридцать первая. Он с силой перегнул книгу, едва не сломав переплет, острой бритвой вырезал страницу и поднял ее вверх, к лампе. Словно Вифлеемская звезда, блеснуло ему в глаза крошечное яркое пятнышко. Булавочный укол над буквой «л».
Записав ее, майор отсчитал еще четыре страницы и повторил процесс. На этот раз мельчайший, едва видимый лучик света над буквой «е».
Следующая найденная буква оказалась «в», за ней последовало «и».

 

– Чертовски странно, – пробормотал майор, – должен же я испытывать огромное чувство радости, даже триумфа. Или чего-то подобного. Хотя бы, на худой конец, чувство облегчения. Ничего этого нет и в помине. Все, что я ощущаю, – только смертельная усталость.
Он не испытывал ни малейшего желания что-либо предпринять и меньше всего желал бы разделить свое торжество с новыми партнерами из МИ-5.
– Чаю, сэр? – спросил Вейн, заглядывая в кабинет.
– Нет, благодарю. Пожалуй, я бы выпил бренди. Да-да, так я и сделаю. Садитесь, Вейн, настоятельно вас прошу.
– Хорошо, сэр.
Вейн присел на диван, нескладная, скованная фигура, просто-таки этюд в прямых углах. Холли-Браунинг поднялся, от долгого сидения ощущая напряжение во всех суставах, подошел к письменному столу, выдвинул ящик. Но, неожиданно передумав, он отменил бренди. Лучше он выпьет что-нибудь покрепче. Достал бутылку «Башмилла» и налил две щедрые порции виски.
– Прошу, – протянул он бокал Вейну.
– Но, сэр…
– Нет. Отказа не приму. Виски, Вейн. У нас сегодня праздник.
– Да, сэр.
– Вейн, взгляните, пожалуйста, на это.
– Да, сэр.
Он протянул лист Вейну, и тот мигом пробежал его глазами.
– Отлично, сэр. Я и предполагал нечто в этом роде.
– Да, это именно то, что мы искали. Финал всей истории, неопровержимое доказательство, которое нам так требовалось. Брешь в защитном барьере. Флорри накрыл Джулиана, когда тот передавал сведения русскому агенту, подслушал их беседу и, вернувшись к себе, записал ее. Чертовски хорошую работу выполнил Флорри. Он прекрасно справился, Вейн, согласитесь.
– Да, сэр. И если позволите, я хотел бы отметить отличную работу нашего человека в Барселоне. Юного Сэмпсона.
– Э-э, пожалуй, могу согласиться, вы правы, Вейн. Думаю, что буду рекомендовать его в качестве нашего постоянного работника за границей.
– Кто знает, майор? Не закончит ли он свою карьеру в вашем кресле, сэр?
– Надеюсь, это еще не скоро, Вейн, – усмехнулся Холли-Браунинг.
Но Вейн уже ступил на опасную почву.
– Сэр, но я не понимаю, что имел в виду Флорри, когда сообщал вот это: «Следую за ним с целью захвата»?
– Вы сами должны сообразить, что бы это значило, Вейн.
– В таком случае, черт подери, сэр, вы получили никудышного молодого дурака и за каких-то полгода сделали из него отличного работника, сэр. Получился прекрасный убийца.
– Вы правы, Вейн. Мне это удалось.
– Послушайте, сэр, нельзя ли мне еще каплю вашего виски, сэр? Ну и ну, это ж все равно что встретиться с вернувшимся домой после войны старым другом, сэр, пить такое виски.
– Конечно, конечно, Вейн. Налейте себе.
Вейн прошел к столу, налил еще рюмочку и моментально опрокинул ее. Вернулся. Майор прежде и не видал его никогда таким раскрасневшимся и взбудораженным.
– То есть, просто черт подери, сэр. Говорят, все подлые предатели должны жариться в преисподней, так, черт возьми, мы нашего подлеца туда тоже отправим, и, черт возьми, я так даже чертовски рад, что имею к этому отношение. Так что за вас, майор Джим Холли-Браунинг, лучший в мире охотник за шпионами, который когда-либо жил на свете!
И он хрипло рассмеялся.
– Вы знаете, Вейн, за это действительно стоит выпить.
«Левицкий, – подумал он, – ты начал это еще на Лубянке в тысяча девятьсот двадцать третьем году. А заканчиваю сейчас, в тридцать седьмом, я, на тихой лондонской улице Бродвей. Левицкий, я победил тебя».
Назад: 23 ¡Viva la anarquía![71]
Дальше: 25 За линией фронта