Комиссар по делам пропаганды Двадцать девятого дивизиона, так называл себя отряд народной милиции, сформированный ПОУМ, выпустил коммюнике по поводу славной победы, одержанной ими под Уэской. А через полтора дня была назначена пресс-конференция в Ла-Гранхе, в одном из немногих уцелевших, но сильно пострадавших зданий. Новости предназначались для распространения среди команды изрядно обносившихся репортеров, которые провели несколько часов, добираясь до линии фронта всеми возможными способами, чтобы собственными глазами увидеть хоть что-нибудь.

Коммюнике было отпечатано и вывешено на доске объявлений штаба милиции. Оно гласило: 

– Другими словами, – заметил сотрудник агентства «Рейтер», – очередная неразбериха.

– Что меня удивляет, – говорил человек из «Стандарт», – так это быстрота, с которой они провернули эту операцию. Вообще-то, как правило, они не любят шевелиться быстро. Mañana. Неизменно одна и та же mañana.

– Господи, да это же испанцы. Стоит только им сцепиться с соседней Италией – и у вас готов сюжет для комической оперы. В полном масштабе.

Но были журналисты, не принимавшие участия в подобных циничных разговорах. Некоторые помалкивали, потому что являлись новичками на фронте, другие – потому, что были новичками на войне, наконец, третьи – из-за того, что только что прибыли в Испанию. Одним из этих последних был высокого роста немолодой корреспондент голландского газетного синдиката, человек, называвший себя Вер Стиг.

– Следует произносить Вер Стег, – говорил он и уверял, что имя – это его единственное достижение в данной области.

Он внимательно прислушивался ко всему, что говорилось вокруг, и, когда наконец автор бюллетеня, комиссар Стейнбах, приготовился как можно более уклончиво ответить журналистам, Вер Стиг торопливо пробрался в первые ряды.

– Комрад Стейнбах, до нас дошел слух, что колонна Тельмана, входящая в отряд милиции ПСУК, не оказала необходимой поддержки ПОУМ и анархо-синдикалистам в этой атаке, хотя формально эти отряды имеют одно командование, – дал первый залп человек из «Дейли мейл».

– Я должен считать это вопросом, мистер Дженвей, или это ваша собственная трактовка событий? – Единственный здоровый глаз комиссара Стейнбаха окатил репортера ледяным презрением.

– Разумеется, вопросом, комрад Стейнбах. Мой первый вопрос о той помощи, которую в этой атаке оказали милиции коммунисты. Мой второй вопрос…

Стейнбах, остроумие которого было так же широко известно среди журналистов, как и его одноглазость, наслаждался подобными словопрениями. Сейчас он резко прервал журналиста.

– Каждое военное формирование блестяще выполнило свой долг, – заявил он. – Анархисты проявили себя выдающимися бойцами, коммунисты – как настоящие герои, а наша рабочая партия сохраняла крепость кремня. Все они овеяны славой.

Он одарил собравшихся улыбкой.

– Не является ли фактом то обстоятельство, – задал вопрос Сэмпсон из «Таймс», – что ваши силы сейчас находятся на тех же позициях, что и до атаки?

– В наших расположениях произошли определенные изменения, потребовавшиеся для укрепления наших вновь завоеванных позиций.

– Это для укрепления ваших вновь завоеванных позиций вы оставили их?

– Нам всем отлично известно, что ваша газета даст свое изложение событий независимо от истины, комрад Сэмпсон, так, может быть, не стоит останавливаться на этом вопросе? – Комиссар нагло улыбнулся собранию.

– Мы имеем сведения, что бригада Тельмана под руководством комиссара-коммуниста так и не покинула своих позиций, тем самым оставив ваши войска в одиночестве на фашистских брустверах. Можно сказать, обрекла их на гибель.

– Боже мой, кто только распространяет такие подлые слухи? Джентльмены, это, несомненно, дело рук пятой колонны. Это пятая колонна порочит наше дело. В действительности вся операция была пронизана политической солидарностью. Потери не превысили расчетных значений.

– Почему подготовка атаки была проведена так поспешно?

– Подготовка атаки заняла положенное время.

– Комрад Стейнбах, вам, так же как и нам, отлично известно, что подобные операции требуют нескольких недель на подготовку. Эта же атака была запущена через сорок восемь часов. В чем причина такой поспешности?

– Ход атаки протекал нормально.

– Правда ли, что вопрос существования Двадцать девятого дивизиона, как и всей ПОУМ с ее отрядом милиции, был поставлен в зависимость от снятия блокады с Уэски? Поэтому и было оказано такое давление? – задал вопрос Сэмпсон.

– Сложившаяся ситуация имела исключительно военное значение; попрошу не вносить политическую трактовку событий. Политические вопросы вам следует обсуждать в Центральном комитете партии в Барселоне.

– Мы будем допущены на поле боевых действий?

– В свое время.

– Вы эвакуируете пострадавших?

– Это не является необходимым.

– Вводились ли в действие британские вооруженные силы?

– Британский отряд народного ополчения ПОУМ, прошу прощения, Двадцать девятого дивизиона, сыграл выдающуюся и лидирующую роль в проведенной операции. Численность этого отряда не превышала ста человек, но они были гордостью ополчения ПОУМ. Именно они явились ударной силой в этой атаке.

Наконец раздался голос голландского журналиста:

– Среди них были пострадавшие?

Стейнбах минуту помолчал.

– С прискорбием должен сообщить о гибели борца за дело революции, человека исключительного героизма, идеализма и дисциплинированности. Это был великий поэт и ученый. Я говорю о Джулиане Рейнсе, авторе знаменитой поэмы «Ахилл, глупец». Он был убит в ходе нашего наступления на фашистские позиции на подступах к Уэске.

Раздался всеобщий вздох.

– Кроме него среди погибших числится английский писатель Роберт Флорри.

Группа репортеров направилась к траншеям, и Стейнбах при помощи телескопа стал демонстрировать им вражеские позиции и линию атаки.

– Как вы можете видеть, джентльмены, нашим бойцам пришлось в ходе ночной атаки преодолеть этот страшный участок земли. Но они сумели подобраться к врагу на расстояние одного броска незамеченными. Перед вами вражеские укрепления.

– Пониже головы, ребята, – посоветовал корреспондентам рыжеволосый невысокий мужчина, перевязанная нога которого кровоточила. – Если вас заметит Боб-Глазок, то за ваши головы никто не поручится.

– Это здесь погибли англичане? – поинтересовался Сэмпсон.

– Точно, – ответил рыжеволосый коротышка. – Прямо здесь. Комрад Джулиан отправился один в глубину этой траншеи, для того чтобы разбомбить их пулемет. Потом за ним последовал его друг. Пулемет-то они взорвали к чертям, но сами не вернулись.

– Скажите, капитан, – поинтересовался Сэмпсон, – как ваше имя? Из какого английского города вы приехали в Испанию?

– Таким, как я, приятель, имя – легион. И дом наш – Англия.

– Гм-м. Тела были найдены?

– Нет. Но оттуда невозможно было вернуться живым, – вмешался Стейнбах.

– Может быть, их взяли в плен?

Предположение, высказанное юным корреспондентом из американской газеты, было встречено взрывом смеха.

– К сожалению, подобные случаи – редкость на нашем фронте. – Глаз Стейнбаха при этих словах блеснул с особенной живостью. – Мы тяжело переживаем эту потерю. Рейнс был удивительным человеком. Вы, конечно, знакомы с его поэмой, в которой выражено смятение целого поколения молодых людей. Возможно, в конце жизни наш поэт, комрад Рейнс, нашел решение этого непростого вопроса.

– Что известно о другом англичанине?

– Нас больше заботила судьба Джулиана Рейнса, этого символа революционной молодежи, который вместо того, чтобы бесцельно провести свою жизнь в привилегированных от рождения условиях, предпочел отправиться к нам в Испанию и посвятить все свои силы революционной борьбе.

– Похоже, что вы пытаетесь еще и заработать на трупе бедного парня, – с отвращением произнес человек из «Рейтер».

– Джентльмены, как вы циничны! – Стейнбах ловко притворился шокированным. – Позвольте мне в таком случае прочесть вам последнее стихотворение Рейнса. Оно было найдено среди бумаг покойного. Оно не окончено, называется «Pons».

Стейнбах взял в руки листок, откашлялся и продекламировал:

– Боже, так значит, автора этого бездарного стишка, этого стихоплета Оден назвал самым талантливым в новом поколении? Бросьте, Стейнбах, пусть ваши ребята еще поработают над этим произведеньицем, прежде чем вы выложите его снова.

Многие засмеялись, и даже Стейнбах принял участие в веселье. Он имел право на это, потому что знал: история вышла неплохая и они обязательно воспользуются ею. Спасти хоть что-нибудь из этой кровавой неудачи. Ничего, даже если в результате в Англии станет одним мучеником больше.

Когда подошла его очередь, Левицкий тоже поводил трубу телескопа из стороны в сторону, всматриваясь в полосу земли подле городских стен, ширина которой была не менее полумили. Он видел овраги, редкий кустарник, грязь и фашистскую линию обороны вдоль гребня холма, выложенную мешками с песком. Это было именно здесь, как сказал этот одноглазый пропагандист, где они шли в атаку в ту жуткую, темную, дождливую ночь.

«Джулиан, какой же ты идиот! Сдохнуть, как блоха среди миллионов других блох, в этой грязевой ванне истории!»

Он шагнул прочь от телескопа, оглянулся на секунду, бросил взгляд на англичанина Сэмпсона – сдержанного, подтянутого молодого человека с чуть прищуренными проницательными глазами, четкими, явно военными манерами и уверенной повадкой. Он курил трубку и делал торопливые пометки в блокноте. Его корреспонденции считали хорошо написанными и впечатляющими. Левицкий, которого подкосило трагическое известие, пытался совладать с огромностью потери. Но хуже всего было омерзительное ощущение, что судьба подло посмеялась над ним.

«Я был так близок к завершению. Я пришел из такого далека. Я был так близок».

И теперь все пропало из-за глупости Джулиана.

«Как ты мог так безалаберно поступить с собственной жизнью? И бедный Флорри тоже погиб. Бог знает какие причины были у него следовать за Джулианом, но все равно это ужасно».

Он вернулся к телескопу. Ничего нового. Все та же неухоженная ничейная земля. А что он ожидал, восстания мертвых?

– Мистер Вер Стиг?

К нему обращался комрад Стейнбах, направляющийся вдоль траншеи с группой журналистов.

– Мы возвращаемся в Ла-Гранху. Вам не следует оставаться здесь: возможны бомбардировки со стороны фашистов.

– Да.

Но он не шелохнулся. Если Джулиан погиб, то у него нет больше никаких дел. Кроме как спасать самого себя.

«Если ищейки Кобы станут меня разыскивать, пусть попотеют».

– Приятель, лучше вам уйти, – посоветовал маленький рыжий капитан и пошел к своим бойцам, которые сгрудились на другом конце траншеи.

Левицкий впервые чувствовал себя таким беззащитным и уязвимым. Без своей миссии он стал обычным дряхлым стариком. И если он погибнет, то это уже не будет иметь никакого значения для политики. Это станет просто частной обыденной смертью. Его хрупкая жизнь теперь в его собственных руках.

Он пошел вдоль траншеи, приблизился к лестнице и заглянул в бункер. Там, шумно и тяжело храпя, спали два бойца. В выкопанном в стене углублении было полно оружия.

Несколько бомб – железные, с рифленой поверхностью – валялись на столе. В долю секунды он принял решение и, схватив одну из них, быстро опустил в брючный карман. Вот она уже и не видна, прикрытая его ладонью. Он помнил, как когда-то, на Гражданской, десятками швырял их в белых.

– Комрад!

Левицкий обернулся. Английский капитан.

– Вы забыли это, приятель, – сказал он, протягивая Левицкому блокнот. – Уверен, вы не так уж стары для таких оплошностей.

Левицкий улыбнулся, взял блокнот и зашагал по комковатой, неровной земле к Ла-Гранхе.

Когда он поравнялся с остальными, они уже миновали фруктовый сад и вышли к лугу. Впереди виднелась линия деревьев, стоял большой, крытый красной черепицей дом.

Во дворе корреспонденты сгрудились вокруг солдат, ожидавших обеда. Запах риса, приготовленного с цыпленком, доносился из котлов, расставленных прямо под открытым небом. Слышались смех и шутки. Левицкий видел, что группа англичан столпилась вокруг американского журналиста и поддразнивает его из-за вопроса о пленниках. Видел, как собрались в кучку французы и ожесточенно спорят между собой по поводу какой-то политической проблемы.

И вдруг он увидел направлявшегося к нему комрада Володина. Какой-то человек шел позади.

Первым движением Левицкого было кинуться бежать.

«Не смей, – приказал он себе. – Оставайся на месте, старый идиот. Пусть-ка они предъявят тут, в самом сердце ПОУМ, свои энкавэдэшные удостоверения».

И он стал боком пробираться сквозь толпу.

Американец был уже в нескольких шагах. Ясно, сначала они схватят его, а потом предъявят удостоверения, возможно, одновременно с оружием. У него не больше нескольких секунд. Левицкий сунул руку в карман и нащупал бомбу. Потихоньку вытянул ее и прижал к куртке, другой рукой стал вынимать чеку. Продолжая идти по направлению к большому дому, он резко повернул в сторону и побежал к одному из трех стоявших в стороне домишек. На пути попался часовой.

– ¡Alto! Arsenal!

– А? – переспросил Левицкий, приближаясь. – No hablo…

– ¡Arsenal! – повторил часовой.

Левицкий кивнул, ощупью вынул вторую чеку и резким движением зашвырнул бомбу в окно. Часовой выронил ружье, отчаянно вскрикнул и опрометью кинулся прочь. Левицкий побежал в другую сторону.

Первый взрыв был не очень громким. Второй сбил его с ног и подбросил вверх. Через секунду он упал на землю, оглушенный. Люди разбегались, охваченные паникой. Дым стлался по двору. Небольшой дом был охвачен огнем.

– Бегите! Бегите! – надрывался чей-то голос. – Возможны еще взрывы!

Чьи-то сильные руки подхватили его с земли. Он успел увидеть, что это был английский журналист Сэмпсон.

– Бегите, старик! Отсюда надо бежать! Спасайтесь!

Левицкий побежал к большому дому с красной черепицей, потом дальше в сад. Позади гремели новые и новые разрывы снарядов.

Он увидел какую-то канаву и медленно зашагал по руслу небольшого ручья. Горы вдали казались прекрасным белым видением.

– ¿Amigo?

Какой-то мужчина в шинели выступил из-за деревьев, в руке он держал автоматический пистолет.

– Comrade Amigo. Manos arriba! – попросил он, улыбаясь, и жестом приказал Левицкому поднять руки.

– No hablo, – вежливо ответил Левицкий.

Мужчина, продолжая улыбаться, неторопливо подходил ближе. Он опустил пониже руку, в которой держал пистолет. Левицкий понял: сейчас ударит. И когда тот вдруг замахнулся, намереваясь металлической рукоятью разбить Левицкому лицо и оглушить его, парировал удар ладонью одной руки, а другой сделал резкий выпад, всадив в горло нападающего тот самый гвоздь из стены старого монастыря.

Мужчина, хрипя и задыхаясь, стал медленно заваливаться на спину. В его глазах застыло недоумение. Как этот дряхлый старик смог причинить такую ужасную боль? Пистолет упал в пыль, мужчина рухнул на колени, все хватаясь за горло руками, словно пытаясь остановить кровь. Пробовал закричать, позвать на помощь, но из горла вырывались лишь нечленораздельные всхлипы.

Левицкий опустился рядом с ним, примерившись, нацелил свой гвоздь тому в ухо и с силой вонзил в слуховой проход. Несколько конвульсий – и мужчина скончался. Левицкий быстро вытащил из его нагрудного кармана документы. Оказалось, что его противника звали Франко Руис и он был сотрудником СВР. Левицкий столкнул тело в канаву, поднял с земли пистолет, короткоствольный самозарядный кольт тридцать восьмого калибра, и торопливо пошел дальше по ложу ручья, про себя удивляясь сообразительности Болодина. Надо признать, что американец оказался далеко не дураком. Сумел отыскать его, и если бы не глупость этого Франко Руиса, они бы его схватили.

Уже наступала ночь, а он все шел и шел. Холодало. Он понятия не имел о том, куда направляется. Знал только, что идет на восток от Ла-Гранхи. Ледяной ветер насквозь продувал куртку. Левицкий страшно замерз. В каком-то месте ручей побежал под мост, пересекая дорогу, – пришлось изменить направление. Теперь он двигался по дорожному полотну и невольно ускорил шаг. По обе стороны виднелись безлюдные несжатые поля, печально тонувшие в сумерках. Всего в нескольких милях отсюда, под Уэской, гремели выстрелы и взрывались бомбы, а тут, не считая доносившейся издалека пальбы, не было ни малейших признаков войны, лишь застывшая в спокойствии, странно пустая земля. Пиренеи далеко слева вставали неясной стеной. За ними лежала Франция. И свобода.

«Тебе же не преодолеть эти горы, старый дьявол», – сказал он себе.

Когда настала глубокая ночь, он отыскал пустой каменный амбар, набросал в угол соломы, чтобы не замерзнуть, и проспал до утра. Проснулся он рано и снова пустился в путь, ощущая муки голода. Один раз его остановил отбившийся взвод ополченцев, которых больше интересовала еда, а не его документы. Еще дважды он встречал группы бойцов, но те не обращали на него никакого внимания. Наконец Левицкий вышел на широкую автодорогу. Перед ним на мили и мили тянулась унылая гладкая равнина, кое-где изглоданная грядами камней. Боже, кто же посягает на такую нищету? За что они борются?

Он стоял на обочине, когда показался грузовик. В кабине сидели двое, кузов был пуст. Он проголосовал.

– Комрады? – подбежал он к кабине, когда машина остановилась.

– Sprechen sie Deutsch, Kamrade? – спросил его один из них, молодой паренек лет двадцати.

– Да, конечно, – обрадовался Левицкий. – Меня зовут Вер Стиг, я из прессы. Мы были на фронте, и я пропустил грузовик на Барселону. Вы не туда направляетесь?

– Туда, комрад. Полезай к нам. У нас есть вино и немного сыра.

Левицкий забрался в кабину, и грузовик помчался сквозь апрельский ясный день.

Второй юноша оказался не старше водителя. Левицкий догадался, что это евреи, бежавшие из гитлеровской Германии и решившие сражаться в колонне Тельмана против фашистов. Политически они были до ужаса наивны, и Левицкий, хотя и до предела обессиленный, ошеломленно вслушивался в их разглагольствования. Голый энтузиазм, полное непонимание ситуации и откровенная пропаганда. Они были уверены, что Коба и Ленин были величайшими людьми, каких только знала история, что дух второго не умер, а вселился в голову первого и теперь Сталин продолжает великое дело своего предшественника. Врагов они называли «оппозиционеры» и считали, что всех их надо безжалостно расстрелять, чтобы уж никто не мешал героическому Кобе продолжать мировую революцию. Не сомневались в том, что буржуазия производит оружие, чтобы поддерживать Гитлера, Франко и Троцкого, и что католическая церковь с ней заодно. Левицкий ясно понимал, что это именно та чепуха, которую партия не так давно начала вбивать всем в головы.

Потом ребята заговорили о страшном взрыве в Ла-Гранхе и неожиданно перешли к чудесам.

– Вы слыхали о чуде, которое недавно тут произошло, комрад Вер Стиг?

– Увы, нет, – равнодушно отозвался он, глубоко безразличный к этой теме.

– Я думаю, этим англичанам просто повезло, – сказал один из молодых людей.

– Что там такое? – сразу насторожился Левицкий.

– Болтают о воскрешении. Скоро побегут к попам и монахам, дурачье.

– Говорите же.

– Двое англичан, которых считали погибшими, только что вернулись. Один из них поэт, а другой – его друг. Они после боя спрятались в кустах. Тут пришли фашисты и установили рядом с ними огневую точку. Они, бедняги, так и пролежали, боясь шелохнуться, двое суток. Один из них к тому же был ранен и истекал кровью. Одно движение, малейшая неосторожность – и их бы тут же на месте пристрелили.

– Дальше, – лаконично приказал Левицкий. В минуты наибольшего волнения он умел сохранять полное самообладание.

– На вторую ночь они сумели бежать. Через сорок восемь часов после того, как их сочли убитыми, они вернулись. Теперь их отправили в госпиталь в Таррагону.

– Расскажи лучше комраду, что сказал тот поэт. Наверное, умный парень. Теперь все только это и повторяют за ним.

– Точно, настоящий остряк. С чего это он подался к этим поумовцам, не понимаю. Вот как он сказал: «Чай был отвратительным, лимоны поданы не свеженарезанными, поэтому мы и вернулись».