Книга: Испанский гамбит
Назад: 13 Майор
Дальше: 15 «Гранд-Ориенте»

Часть 2
Джулиан

14
Уэска

В холодном кузове грузовика, везшего его из Барбастроса, конечного пункта железной дороги, на передовую линию фронта, среди толпы изрядно пьяных ополченцев, составлявших отряд народной милиции, Флорри вспоминал тот последний день, когда они виделись с Джулианом. Это было девять лет назад, в июне 1928-го, на выпускном в Итоне. Шестиклассники, освобожденные от рутины обычных занятий, собрались вместе с родителями на лужайке одного из двориков старого колледжа, вблизи знаменитой Стены, чтобы пообщаться и повеселиться последний раз перед вступлением в жизнь. В Итоне вступлением в жизнь для всех, как правило, называлось поступление в университет или Сэндхерст, а также занятие перспективного поста в Сити. Для всех, но не для Флорри. Ему, как он уже знал, предстояло провести лето за зубрежкой математики и технических предметов в таком месте, где натаскивают разных тупиц, чтобы они выдержали экзамен и могли отправиться на службу в колонии. Другими словами, вступление в жизнь для него не состоялось.
Итак, стоял прелестный ясный день, под безоблачным, бледной английской синевы небом, с легким теплым ветерком, нежным, как строка лирического стиха. А было ли так в действительности, не сыграла ли память Флорри одну из своих шуток – какую она, например, сыграла для целого поколения молодых людей, запомнивших знойное, влажное, удушливое лето четырнадцатого года как подлинный шедевр редкой красоты, – этого он не мог сказать наверняка. Но совершенно точно запомнились несчастье и стыд, которые испытывал он, несостоявшийся стипендиат, пока остальные – баловни судьбы – счастливо смеялись, поливали шампанским траву и рассказывали друг другу давно известные школьные истории. Флорри, стоя поодаль, рядом с не в меру стеснительной матерью и таким же, как он сам, смущенным отцом, наблюдал за блестящей публикой, лучившейся надеждами, уверенностью и амбициями.
– Роберт, ты не мог бы представить нас своим друзьям? – спросила мать, и, пока он собирался ответить, его отец – казавшийся теперь, в ретроспективе, удивительно чутким – уже говорил ей:
– Полно, думаю, это совсем не обязательно.
– Почему? Он так мечтал о своем Итоне, можно подумать, что он тут со всякими герцогами знаком. И говорит уже точь-в-точь как они.
– Сэр, может быть, пойдем выпьем вместе по пинте пива? Тут в городке есть отличный паб.
– Роберт, не могу сказать, что испытываю жажду, – ответил отец, – но как хочешь. Будем втроем чествовать нашего итонца.
И Флорри повел свой неуклюжий отряд пилигримов сквозь веселую толпу, со всякими «извините» сюда и «прошу прощения» туда, с опущенными глазами и горевшим от стыда лицом. Он до ужаса боялся, что ненавистное прозвище Вонючка, прилипшее к нему с первого дня его появления в школе, когда от волнения приключилась с ним одна досадная неприятность, достигнет слуха его родителей.
Но то, что произошло, было во много раз хуже.
– Боже правый, Флорри, к тебе приехали родители?
Впервые за последние полгода Джулиан заговорил с ним, и Флорри, страдающий и несчастный, поднял на него глаза. Джулиан стоял перед ними, появившись невесть откуда, чудесным образом материализовавшись из ничего – это был особый Джулианов дар, – загораживая дорогу. Раскрасневшиеся щеки, светлые волосы, брошенные наискось на лоб из-под итонского боутера в той небрежной манере, которой младший Итон так старался подражать, курточка с белым кантом – умопомрачительный шик и совершенство.
Его обращение к Флорри было более чем странно. Джулиан, самый главный щеголь в классе, неожиданно удостоил Флорри своего расположения и почти три года был самым близким, самым доверенным другом, но вдруг, за полгода до окончания колледжа, резко дал ему отставку. Эта рана до сих пор болела. А тогда, шесть месяцев назад, Флорри был буквально раздавлен. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как его успехи испаряются, а шансы получить университетскую стипендию превращаются в нуль.
Поэтому таким пугающим и чудесным было нынешнее обращение Джулиана к нему. Была ли это попытка примирения, своего рода возвращение милости? Колени у Флорри задрожали, а летний воздух показался режущим, как лезвие ножа.
– Добрый день, вы, наверное, мистер и миссис Флорри? – Джулиан поклонился им, не глядя на однокашника, и тот не мог понять его тон и догадаться, что произойдет в следующий момент. – Я – друг Роберта, меня зовут Джулиан Рейнс.
Он даже сделал небольшую паузу, будто нагнетая напряжение.
– Я хотел с вами поздороваться. Для меня большая честь знакомство с вами.
Джулиан потряс вялую руку отца и поцеловал руку матери. Флорри увидел, как затрепетали ресницы бедной женщины: такие блестящие юноши, как Джулиан, редко обращали на нее внимание.
– И я хотел сказать, – продолжил он, – как ужасно обидно, что Роберт упустил возможность поступить в университет. Не часто у нас случается, что парень из твоего класса получает стипендию, мы все так надеялись, что Роберту это удастся. Увы, неудача. Так значит, в Индию, да, Вонючка?
Он улыбнулся напряженности момента.
– Что ж, возможно, это и к лучшему. Зато не узнаешь университетской кабалы. Ну, желаю удачи.
И, произнеся этот маленький шедевр умерщвления, он отбыл, даже не взглянув больше на Флорри. Но и без этого он сумел менее чем в минуту превратить личные страдания Роберта в трагедию, придать ей форму и значение и навсегда поселить смятение в родительские сердца.
Но, к собственному удивлению, Флорри сумел удержаться от слез. Он судорожно сглотнул и повел родителей дальше.
– Какой ты счастливчик, у тебя такие шикарные друзья, – сказала бедная мама. – Вы видели, он даже поцеловал мне руку! Сроду такого не бывало.
– Несколько развязный, на мой взгляд, – возразил отец. – Роберт, кажется, сумел закончить колледж, разве не так? Первый случай в нашей семье. Ну, Роберт, значит, Индия. Там у тебя будет шанс проявить себя. Кстати, как он назвал тебя?
– Да никак, отец. Просто школьное прозвище.
– Очень глупое прозвище.
Флорри выдавил героическую улыбку, но все-таки – позже он не раз казнил себя за эту слабость – оглянулся на оставшуюся за ними толпу в последний раз: на Итон, на своих соучеников и их родителей, на Джулиана, стоявшего в группе самых красивых ребят. Они хохотали и потягивали шампанское… И тут же потерял их из виду. Его Итон кончился.
Грузовик вдруг резко остановился, и водитель выкрикнул:
– Inglés. Sí, inglés. ¡Salga!
Флорри, выпрыгнув из кузова, увидел, что стоит рядом с полуразрушенным старым деревенским домом, и почувствовал, как в душе странным образом смешались ненависть и сочувствие. Он знал, что находится в Ла-Гранхе, вблизи английской зоны наступательной линии на подступах к Уэске. Где-то здесь поблизости он найдет своего друга – врага, человека, которого должен заставить молчать.
Наслаждаясь лучами зимнего солнца, развалились на траве группы солдат, большинство из которых по виду были настоящими бродягами. Во дворе дома слышалась разноязыкая речь. Самая густая толпа собралась у костра, возле которого повар раздавал огромные порции какого-то рисового блюда. Около большого дома была натянута палатка с изображенным на крыше большим красным крестом, а внутри Флорри увидел лежавших на койках раненых. Само здание несло на себе следы тяжелых боев: одно крыло почти полностью разрушено и чуть ли не все окна выбиты. Вездесущие буквы ПОУМ были нарисованы кричащей ярко-красной краской через весь фасад, очевидно, рукой Гаргантюа. Несмотря на стоявший галдеж и огромное количество солдат, сцена имела на удивление пасторальный характер: ни особой спешки, ни озабоченности. Это было само воплощение испанской революции – импровизированный замысел и дилетантское исполнение. Ни часовых, чтоб потребовать пароль и отзыв, ни помещения для вновь прибывших. Он просто спросил у нескольких человек место расположения англичан, и кто-то наконец указал ему более или менее правильное направление.
Флорри миновал дом, затем прошел расположенным за ним садом и почти милю брел по лугу. Тут он наткнулся на сурового вида невысокого рыжеволосого мужчину, который, усевшись на экспроприированный из какой-то гостиной и поставленный прямо посередине поля стул и зажав в зубах трубку, ковырялся в механизме очень древнего кольта.
– Скажите, – обратился к нему Флорри, – вы не видели парня, которого зовут Джулиан Рейнс? Такой высокий, худощавый. Блондин.
На него даже не подняли глаз.
Обождав некоторое время, Флорри сказал:
– Э, я к вам обращаюсь, сэр.
Мужчина наконец поднял голову, и Флорри встретил проницательный взгляд серых глаз.
– Приятель, у тебя с собой картофелекопалки, случайно, не имеется? Эта совсем развалилась.
– Полагаю, картофелекопалкой вы называете огнестрельное оружие?
– Точно, приятель. Обещали прислать одну.
– Нет, ничего не говорили об этом.
– Мальчик из частной школы, да?
– Да. Мой акцент выдал? Боюсь, с ним ничего не поделаешь.
– Твой дружок там наверху, на холме. А холм прямо перед тобой.
– О, спасибо. Большое вам спасибо.
– Да чего там, приятель.
Флорри принялся карабкаться вверх, волоча за собой ружье. Добравшись до гребня, он увидел широкую коричневую равнину, а за ней – величественные белые горы. На полпути между ним и горами расположился маленький городок с домами, приютившимися позади городской стены. Из труб некоторых из них лениво вились столбики дыма. Уэска, догадался он. Этот кукольный городок был оплотом врага.
Флорри опустил взгляд. Ниже по склону холма вокруг костра сгрудилась группа людей позади небрежно вырытого окопа. Он уже поднес сложенные ладони ко рту, чтобы закричать, как…
Странный толчок – и вот он уже со страшной скоростью катится вниз, задевая кусты, натыкаясь на камни, царапаясь о ветви. Флорри с трудом сумел уцепиться за чахлое деревце, получив, пока падал, не меньше дюжины порезов и синяков. Ему казалось, что стая птиц свистит крыльями и кричит прямо над деревцем.
– Эй, чертов ты идиот! – Этот крик явно относился к нему.
Флорри обиженно замигал:
– Что вы себе позволяете?
– По тебе же стреляют, дубина, – продолжал кричать откуда-то снизу холма его оскорбитель, которым оказался тот самый рыжий угрюмый парень, что возился с оружием. – Он даже шуток не понимает, чтоб мне провалиться. Тебя в твоей дерьмовой школе этому не научили? Господи, дубина какая, залез наверх и стоит на самом гребне!
– А?
– Да ну тебя.
Флорри, сконфуженный и донельзя смущенный, заметил, что выше по склону стоят и смотрят на него несколько человек.
– Билли, жаба ты несчастная, что ты шутки шутишь над невинным младенцем? – Голос был до боли знакомым. – Парень, не лежи ты там, как Христос в Гефсиманском саду. Бросай сюда свои кости и расскажи нам хоть немножко о себе.
Перед ним возникло неотразимое, хотя и перепачканное грязью видение со светлой бородкой, в непромокаемом плаще с множеством пряжек и небольшим револьвером на поясе. Оно скорее походило на авиатора Первой мировой – воплощение пижонства и безумной отваги, – чем на пехотинца. Шарф на шее, разумеется настоящий шелк, обмотки на ногах, худое лицо, покрытое равномерным загаром. Волосы от жизни под открытым небом выгорели почти добела, глаза сохранили прежний сказочно-синий цвет.
– Привет, Джулиан, – Флорри не мог подавить внутреннего волнения. Как ни странно, довольно сильного.
– Боже правый, да это же Вонючка Флорри из нашего класса! Вонючка, это в самом деле ты?
– Он и сказал, что вроде приятель тебе, – объявил подошедший к ним рыжий. – Знай я это, я бы уж сбил его с ног, пока Боб-Глазок не начал по нему стрелять.
– Да если бы Боб-Глазок догадался, что это парень из Итона, уверен, он бы встретил его повежливее, – парировал Джулиан с новой, чуть насмешливой ноткой пижонской задиристости, которая, как догадался Флорри, была его здешним стилем. – Роберт, ты уже познакомился с Билли Моури, который называет себя нашим комиссаром? Он единственный человек из всех, кого я знаю, кто на самом деле прочел «Капитал». А это еще более странно, чем кажется, потому что это единственная книга, которую он читал. Во всяком случае, мою книгу он не читал. Собственно, он даже не слышал обо мне, по крайней мере он так утверждает.
– Комрад, – обратился к Флорри сам Билли, – если ты найдешь способ унять болтовню твоего приятеля, то окажешь революции огромную услугу. Как бы то ни было, рад тебя видеть. Мы здесь рады любому бойцу, к какому бы классу он ни принадлежал. Думаю, что кровь у тебя такая же красная, как у любого из нас. Я – здешний комиссар, во всяком случае, так меня называют. Только не спрашивай, почему эти ребята выбрали именно меня.
В его голосе прозвучала довольно ощутимая нотка тепла. Но не слишком сильная.
– Можешь не сомневаться, выбрали только для того, чтоб ты заткнулся со своим Карлом, как его там, Марксом, твоим небесным патроном. Пойдем, дружище, ко мне. С остальными ребятами ты можешь познакомиться позже. Они первые скажут, что не такие уж они важные персоны, чтоб отнимать у нас время.
В ответ на незамысловатую шутку грянул смех, и Флорри понял, что Джулиан взял на себя задачу веселить аудиторию.
– Слушай, – заговорил тот, когда они отошли подальше, – объясни, пожалуйста, своему Джулиану, зачем ты проехал половину Европы и явился сюда умирать в грязи среди окопных блох и вшей? Я бы подумал, что одного дурака на наш класс вполне достаточно. Ох, Вонючка, не стал ли ты сам коммунистом? Ты же, надеюсь, не веришь во всю эту идиотскую болтовню?
– Джулиан, до чего же я рад тебя видеть!
Флорри самого поразила собственная горячность. Обаяние Джулиана волной заливало его душу.
«Ты же ненавидишь его. Тебе предстоит расправиться с ним», – напомнил он себе.
– Посмотри лучше на меня, Вонючка. Да, боже правый, это и вправду ты. Твое появление здесь прямо как подарок небес. Позволь мне сказать тебе, старик, что возложение жертв на алтарь революции – занятие довольно скучное. Все равно что пикник с питекантропом. Эти парни даже о Хаусмане не слыхивали. А со свойственной тебе склонностью к драматизации ты ухитрился попасть на самое уникальное событие в истории человечества: в первый раз город осаждает армию, а не наоборот. В общем, это…
– Джулиан, прежде всего я должен сообщить тебе что-то очень важное, – перебил его Флорри.
– До чего я не переношу, когда мне собираются сообщать что-то важное. По твоему лицу можно подумать, что ты собираешься рассказать мне о том, что моя мамочка переписала завещание в твою пользу. Я мог бы простить тебе что угодно, Вонючка, только не это. Пока о здешней жизни. Правило первое – никогда не стоять на гребне холма. Пиф-паф, и Боб-Глазок тебя подстрелит. Скажи, а то, что ты мне собирался рассказать, не может немного подождать?
– Пожалуй, нет. Я должен сделать это сейчас. Тебе необходимо знать все.
– Боже, я надеюсь, ты не о том свинстве, которое я подстроил в выпускной день? Вонючка, я тогда как раз получил самую мерзкую отставку от одной чертовой девахи – сестры Джека Тэнтиви, насколько я помню, жуткой страшилы, – был в стельку пьян и только искал, на кого бы наброситься. Вонючка, поверь, я ужасно сожалею об этом. Но не явился ли ты для мщения, увы, спустя так много долгих лет? На, возьми.
Он отстегнул от пояса свой маленький револьвер, щелчком снял с предохранителя и протянул Флорри.
– Что ж, сделай это, – театрально произнес Джулиан и закрыл глаза. – Соверши подвиг. Мне это будет по заслугам. Я так часто бываю настоящей скотиной. Вонючка, я все время обижаю людей. Нажми на спусковой крючок и избавь мир от подлеца Джулиана.
– Что ты несешь, дурак несчастный.
– Вонючка, в этом же самое захватывающее. Самое веселое в жизни – это риск.
Флорри взглянул на револьвер, который дал ему Джулиан. Это был небольшой «уэбли».
– Забери свою игрушку. У меня у самого такой же. Только побольше. Когда дело дойдет до стрельбы, я могу луну с неба сбить.
– Какого калибра? Неужели сорок пятого? О, высший класс! Вот теперь я тебе завидую. Настоящий сорок пятый! Господи, как бы я хотел испробовать его на каком-нибудь мавританском сержанте. Или на фрице. Или попался бы мне наш Боб-Глазок. Что за жизнь! Война – это так забавно, Вонючка! Веселее, чем было в школе. Даже лучше, чем поэзия.
Флорри взорвался.
– Я ненавижу твои стихи, Джулиан! И больше всего ненавижу твою знаменитую поэму «Ахилл, глупец». Ты погубил свой талант идиотскими гулянками и ленью. За все эти годы ты не написал ни одного стоящего стихотворения.
Голубые глаза Джулиана впились в зрачки собеседника и долго держали их под прицелом. Затем он медленно отвел взгляд и улыбнулся.
– Хорошо сказано, Вонючка. Я и сам ее ненавижу. Совсем оказалось не до игры, когда твоя задница целыми днями у кого-то на мушке. Да, как поэт, я погиб, согласен. Последнее время я начал писать новую поэму, называется «Pons». Мне не кончить ее. Ни за что. Навсегда останется в отрывках. Пойдем пропустим по рюмочке, и я тебе ее прочту. Будет над чем посмеяться. Между прочим, на днях нас отправляют обратно в Барбастрос, и мы с тобой махнем в публичный дом. Та-а-кое удовольствие, я тебе скажу. Тебе и не снилось. Эти потаскушки, Вонючка, от своей революционности на все способны. Они даже в рот взять могут, представляешь? Что-то необыкновенное!
– Джулиан, что ты несешь? – повторял Флорри, ошарашенный и сбитый с толку.
– А теперь, Вонючка, ты должен сказать мне самое главное.
Он секунду помолчал.
– Как там моя мать?

 

Несколько дней подряд Боб-Глазок был более активен, чем обычно. Как очень многое в Испании, поведение снайпера зависело целиком от его каприза. Если ему случалось проснуться в индифферентном настроении, он вел стрельбу равнодушно, заботясь только о том, чтобы было побольше шуму и ему не досаждали ни его сержанты, ни священник. Если же при пробуждении его охватывал огонь фанатизма, то он мог подобраться достаточно близко, чтобы жизнь в английских окопах стала весьма волнующей.
Что любопытно, Флорри скоро стал ожидать с нетерпением эти опасные дни. Поскольку Боб-Глазок был в своем роде их духовной муштрой, из-за него жизнь в окопах казалась вполне сносной. Когда вам приходится то и дело кланяться пулям, вы перестаете замечать дождь, холод, грязь и другие омерзительные составляющие военных действий позиционной войны.
Неприкаянное житье в землянках, редкие вылазки на ничейную землю для оживления существования, приветы от Боба-Глазка, чтобы не терять бдительности, – все это напоминало им рассказы о Первой мировой. Война велась так, будто танков еще не изобрели, и в некотором смысле так оно и было. Фрицы не вводили свои железные машины, потому что мосты в Испании, как полагал Билли Моури, были слишком старыми и, переправляясь по ним, тяжеленные танки легко могли сыграть на дно. И уж конечно, чертов Джо Сталин не пустит свои Т-26 сюда, где в основном сражаются поумовцы. Но Флорри не переставал мечтать о прибытии одного-двух танков: как и Боб-Глазок, они могли сделать их жизнь много интереснее. Что же до скуки, ну, она была, пожалуй, пострашнее фашистов.
Впрочем, лекарство от нее все-таки было. Джулиан. Как бы Флорри ни старался будоражить душу воспоминаниями об обидах и жестоких выходках школьного приятеля, он не мог заставить себя ненавидеть Рейнса. Каким-то совершенно непостижимым образом Джулиан никому не позволял взять над ним верх.
Незаурядность и талант, данные ему природой, казалось, одарили его способностью уметь быть счастливым. И он наслаждался жизнью здесь, в окопах, больше, чем, например, Билли Моури, пришедший на войну по убеждениям.
– Слушай, Билли, знаешь, как я попал в этот ваш ПОУМ? – начал однажды очередной свой рассказ Джулиан.
Дни были до того похожи один на другой, что по утрам Флорри казалось, будто он снова начинает уже прожитый вчера день.
Моури, не выпуская изо рта своей трубки и одновременно продолжая наполнять мешки песком для сооружения защитного вала, поднял на него глаза. На его лице появилось обреченное выражение человека, услышавшего приговор. Помолчав минуту, он кивнул Джулиану:
– Не знаю, комрад. Расскажи.
– Да. Так вот. Вот как это примерно было. Болтаюсь я одним летним днем около своего отеля на Рамбле и вижу эти ваши знаменитые буквы ПОУМ на флагах, стенах, словом, везде. Я и подумал: «Черт, да эти парни даже не могут правильно написать слово РОЕМ». Ну а так как я, как известно, являюсь лучшим поэтом нашего времени, то решил их надоумить и пришел к вам. Ну а следующее, что я помню, – это как я сижу в окопе, а кругом ползают вши, здоровенные, как сапог, и я давлю их у себя на заднице.
Конечно, взрыв общего хохота.
«Боже, Джулиан, что ты делаешь».
Но настоящим врагом Джулиана тем не менее были не фашизм, не какая-либо политическая партия и даже не война. Его врагом было время, и он один среди них умел его побеждать. Джулиан с легкостью обращал месяцы в недели, недели в дни, дни в часы. Он был королем циферблата и листков календаря. Он умел заставить всех забыть не только о том, где они находятся и как долго, но и о том, сколько времени им еще предстоит здесь провести. Таков был его особый, совершенно уникальный и неотразимый дар. Когда однообразие поглотило Флорри, а его жизнь стала напоминать существование троглодитов, именно Джулиан вырвал его из пут времени. Взглянув на календарь в следующий раз, Флорри с удивлением обнаружил, что находится здесь не третью или четвертую неделю, а несколько месяцев. Январь успел смениться февралем, февраль мартом, а последний уже заглядывает в глаза апрелю. Правда, год оставался прежним. Тысяча девятьсот тридцать седьмым.
– Что-то у нас с дровами плоховато, – заметил как-то комиссар Билли. Эти слова были обычным ритуалом, как раз из тех, что создавали похожесть их дней. – Чья сейчас очередь добывать эти несчастные поленья?
– Я пойду, – тут же вызвался Джулиан, сбрасывая одеяло.
– Давай и я с тобой, – предложил Флорри, хватаясь за первую возможность объясниться с Джулианом с глазу на глаз.
– Вонючка, ты будешь мне очень полезен.
И это была правда. Надвигалась ночь, а без дров – ни тепла, ни еды. Но к этому времени во всей округе осталось чертовски мало деревьев. Местность позади их окопов на сотни ярдов являла собой совершенно голую, без клочка растительности, землю.
Провожаемые искренними пожеланиями удачи и даже добрым напутствием снайпера (дзень! – пуля ударила в камень до смешного далеко), они вдвоем выбрались из траншеи и побрели вверх по холму.
Флорри не уставал воспитывать в себе ненависть к предателю и решил попробовать как-нибудь подловить Джулиана, чтобы выудить признание.
– Слушай, Джулиан, я здорово надеюсь, что когда революция здесь упрочится, она перекинется и к нам в Англию. Надо кое-что поставить на верные рельсы.
– Ты так считаешь? Не очень ли это левые взгляды, а, старина? Лично мне они кажутся просто отвратительными. Я хочу сказать, что Билли Моури, конечно, у нас прирожденный лидер, но если ему придет в голову отнять у моей матери ее угольную шахту и передать какому-нибудь комитету, то, боюсь, мне придется вздернуть его на первом попавшемся дереве.
– Но справедливость требует…
– Справедливость, дружок, – это десять тысяч в год чистоганом и небольшая толпа юных дурочек, чтобы ты мог заняться с ними разными нехорошими шалостями. Вот в чем справедливость, старина. Нет, ничего такого у нас не будет. Эта революция всего лишь поможет партии тори завладеть нашей доброй старой Англией.
– Тогда что же ты сам тут делаешь?
– Видишь ли, я просто хочу, чтобы со мной считались.
– Как раз с тобой всегда считались, Джулиан. Уж если с кем-то и считались, то это с баловнем Джулианом.
Это заявление не на шутку взволновало Рейнса!
– Ха! – резко рассмеялся он. – Да, именно так все и думали: баловень Джулиан, умник и всеобщий любимчик. Господи, Вонючка, как я возненавидел этого парня! Потому-то война оказалась для меня настоящим подарком небес. Я уже ни для кого не был юным красавчиком, кроме мамы, конечно. Но для всего остального мира я стал обычным стареющим мужчиной. На моем красивом лице стали появляться морщинки. Прискорбно! Я все надеялся сделать что-то великое – более великое, чем моя книжонка с идиотскими стишками, – но ничего не происходило.
– Но, Джулиан, тебя все просто обожали. – Флорри слышал в собственном голосе ненависть и восхищение.
– О, далеко не все, Вонючка. Даже баловень Джулиан ухитрился обзавестись врагами. Если б ты только знал…
– Какими врагами? – надоедал Флорри. – Кто сумел возненавидеть Джулиана?
– Ни за что не расскажу, – с наигранной скромностью почти прошептал Джулиан.
– Облегчи свою душу, старина. Скажи мне. Ведь Боб-Глазок в любую минуту может…
– Кстати, Вонючка, об облегчении. У тебя за это время были женщины?
– Джулиан!
– Думаю, нет. Такие, как ты, ни снисходят до этого. Как же: благородство, приличия и тому подобная чепуха! Знаешь, приятель, что я тебе скажу: соглашайся сразу, когда тебе предложат. Разбираться будешь потом. Сначала бери, что дают, мой тебе совет. Вот и все, что от тебя требуется.
– Видишь ли, – Флорри чувствовал, что Джулиан каким-то хитрым ходом намерен выведать его секреты, но не находил в себе сил сопротивляться, – у меня была близость с одной женщиной. Она плыла на том же пароходе, что и я. Мы вместе пережили небольшое приключение, и дело кончилось тем, ну, в общем, оно кончилось…
– В постели. Вонючка, ты молодец! И как же зовут это милое создание? Ты не будешь возражать, если мне захочется на нее взглянуть?
– Сильвия. Ее зовут Сильвия Лиллифорд, – неохотно выговорил Флорри. – Я в самом деле довольно хорошо к ней отношусь. Думаю, что даже женюсь на ней, если она не будет против.
– Женишься? Боже правый, ты, наверное, шутишь? Я тебе категорически запрещаю даже думать об этом. Во всяком случае, пока я не рассмотрю ее как следует. Может, я уведу ее у тебя, а, Вонючка? Сделаю своей девушкой. Скажи, пожалуйста, а груди у нее большие? А куда смотрят соски – в стороны или вниз? Когда она сжимает их, они будто становятся больше? Я как-то раз заметил, что…
– Прекрати, черт тебя подери! – Флорри сам удивился вскипевшему в нем негодованию. – Ты мне неприятен.
– О, смотрите-ка, какая осечка. Я заставил бедного влюбленного остолопа разозлиться на меня. Флорри, дружище, твой Джулиан всего лишь пошутил, разве ты не видишь?
– Тебе не следует говорить о ней таким образом.
– Ах, Вонючка, в тебе Итона сохранилось гораздо больше, чем во мне, хоть я был буквально создан для него. Право, я даже завидую твоим иллюзиям. Слушай, у меня родилась грандиозная идея. Предлагаю нам вместе отправиться в увольнительную. Всем втроем. В какое-нибудь миленькое приморское местечко. У нас получатся чудесные каникулы. Расходы я возьму на себя. Клянусь даже не дотрагиваться до твоей девушки. Я, например, могу взять с собой какую-нибудь испанскую смугляночку с грудями, как арбузы. Мы с ней будем валяться в кровати, пока ты со своей Сильвией станешь распивать чаи и рассуждать об Одене. Это будет восхитительно, совсем как в мирное… Что это?
Он резко остановился, указывая вперед. В гуще кустарника Флорри увидел что-то темное.
Это была статуя какого-то святого, сделанная из настоящего дерева.
– Святой. Господь послал его, чтобы спасти нас от прегрешений, – шутовски запричитал Джулиан.
– На вид старинная вещь. Наверное, стоит целое состояние.
– Найденный здесь, он стоит больше, чем состояние, – возразил Джулиан тоном, в котором звучало театральное почтение. – Он стоит целой ночи перед огнем жаркого костра, а мы уж позаботимся о таком костре, какого ни одна окопная крыса не видала. Он принес нам в дар огонь. Мы благодарим тебя, о Господь, за твою щедрость.
И Флорри понял, что возможность разоблачить Джулиана улетучилась.

 

Стало известно, что предстоит совершение казни. Патруль захватил трех рядовых фашистских солдат с офицером, когда те выкапывали картофель на полосе нейтральной земли. Рядовых, далеких от политики крестьянских парней, быстро завербовали в ряды республиканцев, офицера же после допроса решено было казнить.
– Ну разве не чудненько? Мы увидим настоящий расстрел. Просто великолепно, – восторгался Джулиан.
Они оба только что сменились с караульной службы и могли развлекаться по своему усмотрению. С неохотой Флорри присоединился к Джулиану. Поспав несколько часов, они пошли по тропинке через заброшенный сад, через несжатые пшеничные поля, грядки перезревшей сахарной свеклы и других несобранных овощей. Война разразилась как раз перед жатвой, и теперь, зимой, фрукты и овощи валялись на земле, гниющие и ни на что не годные. Прежде Флорри не обращал на это внимания, но сегодня, чуть рассеянный из-за усталости, он смотрел на брошенный урожай как на своего рода проклятие. И с удивлением чувствовал, насколько обнаженными стали его нервы.
Когда они наконец добрались до места, то подумали, что опоздали. Солдаты неспокойными, взволнованными толпами слонялись по двору, и никто ничего не знал. Наконец Флорри и Джулиан обнаружили старшего офицера. Широко расставив ноги в высоких кавалерийских сапогах, он сидел в шезлонге в саду и с бешеной скоростью чертил что-то на страничках блокнота. Костяшки пальцев, сжимавших старую авторучку, побелели от усилия. Стремительное порхание руки над желтоватыми листами завораживало.
Оба некоторое время постояли, надеясь, что будут замечены, но минута тянулась за минутой, а офицер не обращал на них никакого внимания. Наконец Джулиан шумно набрал в грудь воздуха, намереваясь заговорить. В этот момент сидевший предостерегающе поднял палец, как полицейский дубинку, по-прежнему не удостаивая их взглядом.
Неожиданно он поднял глаза и посмотрел на них. Его лицо будто принадлежало одному из тех древних мудрых созданий, которых могла породить либо война, либо революция: изломы, глубокие складки, вмятины и рытвины – след раздумий, страданий и смертельной усталости. И все эти борозды и линии были устремлены вниз, как будто земное тяготение оказывало на них особенно сильное воздействие.
– Слушаю, комрад.
– Вы Стейнбах? – спросил Джулиан.
– Я.
– Мое имя Рейнс.
– Англичанин?
Офицер говорил с неопределенным акцентом жителя одной из европейских стран. Он был лысым и очень толстым и выглядел точно как те гигантские клубни, что они видели брошенными в полях. Огромный живот туго натягивал просторную гимнастерку. Под ней виднелся толстый грязный шерстяной свитер, высокий ворот которого охватывал щеки, подобно чашке.
– Да. Я англичанин, комрад, и…
– А ваш товарищ?
– Он тоже.
– Так что вы хотели, товарищ Рейнс?
– Мы пришли посмотреть ваше представление. – Джулиан заговорил вдруг со странным высокомерием, в своих худших тонах. – Но тут никто понятия не имеет, где это должно происходить. Может быть, вы проинформируете нас? Быть свидетелем того, как казнят врага, – нешуточное дело.
– Вы чертовски кровожадны для поэта. Вы ведь поэт, не так ли? «Ахилл, глупец» и тому подобное.
Джулиан был невыразимо польщен.
– Да, я поэт. Я бы сказал, пятый из ныне живущих великих поэтов.
– Думаю, скорее седьмой. Что же касается «представления», как вы выразились, то оно состоится прямо в этом дворе буквально через несколько минут. Вы ничего не пропустите. Надеюсь, получите удовольствие.
Флорри, все это время внимательно смотревший на офицера, вдруг сделал необыкновенное открытие. Один глаз собеседника был стеклянным: мертвый коричневый шарик плавал в море влажной плоти. Это придавало Стейнбаху странный, внушающий тревогу вид. Он казался человеком, которому не стоило доверять. Зато другой глаз сверкал таким оживлением, словно хотел компенсировать отсутствие своего товарища.
– А вы, – Стейнбах обратился к Флорри, почувствовав, видимо, его настойчивое внимание, – вы тоже поэт, наверное?
– Нет, комрад. Простой боец.
– Верите в революцию?
– Верю.
– Революционер из частной школы! – Стейнбах с удовольствием рассмеялся. – Теперь я могу сказать, что видел все на свете.
Он вернулся к своим записям, а Флорри продолжал топтаться на месте, пока не понял, что аудиенция окончена. Он повернулся и, уходя, бросил взгляд на блокнот, над которым так усердно трудился их собеседник.
– Нет, ты видел? – воскликнул Джулиан, едва они отошли. – Он вычерчивает схемы мостов. Чертовски любопытно. Возможно, раньше был архитектором или еще кем-нибудь в этом роде.
– Что-то он не слишком приветлив. Не вдохновляет на беседы.
– Наверняка создает образ. Набоб от культуры. Но ты только подумай, назвать меня седьмым! На шестого я бы еще мог как-нибудь согласиться, но седьмой…
Тут во двор медленно въехала грузовая платформа, и все бросились к ней, будто ожидая раздачу сладостей или почты.
Вместо этого после небольшой заминки из ворот конюшни выступила группа людей. В центре ее Флорри разглядел молодого лейтенанта с пухлым лицом в серой фашистской форме. Руки его были связаны сзади, его грубо подталкивали.
– Джулиан, я, пожалуй, пойду отсюда. Не уверен, что меня интересует это зрелище.
– Но, старина, ты просто обязан это видеть. Это и вправду потрясающее переживание. Такие события могут дать тебе фантастические ощущения, о которых ты сможешь писать. Я намерен обязательно вставить это в мою новую поэму.
– Я уже присутствовал однажды при казни. И описал это.
– Ну, ты у нас эксперт в таком случае.
Эксперт не эксперт, все равно Флорри боялся, что ему сейчас станет плохо. Связанного лейтенанта подвели к платформе, и дюжина грубых рук закинула его наверх. Он встал, с трудом держась на ногах. Колени заметно дрожали. Вдруг он разрыдался.
– Фашистская свинья!
– Ах ты грязный ублюдок!
– Вышибить из него мозги – и дело с концом!
Крики становились все слышнее.
– Интересно, кто окажется тем счастливчиком, кому выпало спустить курок? – спросил Джулиан.
– Нет, это в самом деле…
В эту минуту какой-то человек вспрыгнул на платформу, и Флорри увидел, что это тот толстый одноглазый Стейнбах, который только что рисовал в саду мосты.
– Смерть фашистам! – заревел он.
– ¡Viva Cristo Rey! – успел прокричать связанный и упал на колени от толчка Стейнбаха.
В следующую минуту палач вынул револьвер и кинематографическим жестом показал его толпе, вызвав шквал приветственных криков. Стейнбах взвел курок. Сознание Флорри, оглушенного и загипнотизированного зрелищем, отчетливо отмечало каждую деталь: едва слышный стук заостренного цилиндрика, втягивание ударника затвора, перемещение патрона под удар спускового крючка.
В следующую минуту Стейнбах приставил револьвер к вздрагивающей спине приговоренного и выстрелил. Звук оказался приглушенным. Несчастного швырнуло вперед на платформу, от лица его мгновенно отхлынула кровь. Стейнбах, стоя прямо над жертвой, выстрелил еще три раза. Флорри увидел, как на сером полотне мундира от порохового ожога появилось несколько черных пятен. Толпа оглушительно ревела.
С неожиданным проворством Стейнбах спрыгнул с грузовика.
– Унесите прочь этого мерзавца! – крикнул он.
Тело, плоское и неподвижное, лежало ничком на полу, и его такая очевидная смерть, будто страшное заклинание, отогнала людей в стороны. Флорри проводил взглядом Стейнбаха, прошагавшего сквозь толпу к своему шезлонгу. Там он снова уселся и принялся что-то вычерчивать.
– Ну и молодчага этот Стейнбах, – задумчиво проговорил Джулиан.

 

Гул летящего артиллерийского снаряда разбудил Флорри. Он резко открыл глаза и увидел над собой облачко пыли. Чуточку помигав на колеблющееся пламя свечи в бункере и окончательно проснувшись, он с большим трудом вспомнил, как накануне свалился в безбрежное темное море сна без сновидений.
– Покладистый парнишка, однако, – проворчал Джулиан где-то поблизости.
– Который час?
– Скоро рассвет.
– Ух ты, я же проспал свое дежурство.
– Не переживай. Весь график пошел к черту.
Только теперь, приглядевшись к Джулиану, Флорри заметил, как необычно тот взволнован.
Он выбрался из тепла одеяла и уселся, прислонившись к земляной стене, под неразберихой развешанных на ней фляг, штыков, связок бомб и кинжалов. Попросил сигарету.
Джулиан протянул ему пачку и дал прикурить. Флорри увидел, как дрожат его руки, и почувствовал на себе странный – блестящий и жгучий, – почти печальный взгляд.
Флорри затянулся, узкое пространство на мгновение осветилось призрачным, зловещим светом. Ужасно болела голова, и он был до смерти голоден.
– Вонючка, – послышался голос Джулиана, – сегодня ночью мы идем в атаку. После пяти месяцев дерьмового ожидания – это первая серьезная вылазка. С другой стороны Уэску будут атаковать анархисты. Им выступать в девять. В десять пойдет в наступление немецкий батальон, а нас запустят в десять тридцать. План совершенно идиотский, одна из тех затей, которые даже морская пехота после месяца репетиций не выполнит. Что трехрогая вилка не сработает, было ясно с самого начала. Завтра в это время мы будем уже мертвы. Но хочу сказать, что я даже рад этому. По крайней мере, закончится это житье в грязевой ванне. С нас хватит, Вонючка.
Странное чувство облегчения испытал Флорри. Да, он тоже рад этому, рад покончить с окопной жизнью и с другими трудностями, смущавшими душу.
«Все в порядке, – подумал Флорри. – В конце концов, если ты и в самом деле шпион, не станешь же ты рисковать своей шеей в битве за никому не известный, глупый испанский городишко».
– Отлично, – сказал он, – если кого-то интересует мое мнение, то скажу, что рад возможности схватиться с этой сворой негодяев в открытой схватке.
Джулиан рассмеялся.
– Черт тебя побери, Вонючка, твое итонское прекраснодушие подведет нас обоих. Ты лучше пали сразу в брюхо или старайся перерезать горло, тогда, может, от тебя завтра что-нибудь да останется.
– Я только не понимаю почему. Можно подумать, что они гадали на картах с тех самых пор, как мы здесь оказались. Почему именно завтра, так внезапно?
– Кто знает, как у них работают мозги? – отозвался Джулиан. – Генералы везде одинаковы, сам понимаешь. Что их, что наши, разницы никакой. Но, послушай, я не из-за этого пришел. Я тут договорился с одним парнишкой, он сейчас как раз отправляется в тыл. У меня есть несколько писем, которые я с ним отправляю. Так может, пока тебе голову не оторвали, ты захочешь передать что-нибудь нашей ненаглядной Сильвии? Тогда шевелись. Он уходит с минуты на минуту.
С этими словами Джулиан выскользнул из окопа, оставив Флорри в одиночестве. Юноша порылся в своем вещевом мешке, выудил оттуда блокнот и ручку и, скрючившись, пригнувшись к пламени свечи, принялся быстро писать. 
Апрель 26,1937
Сильвия!
Я знаю, что не имею права испытывать к тебе какие-либо чувства, но я все равно их испытываю. Нам завтра идти в бой, и я решил, что расскажу тебе об этом. Возможно, в другой жизни.
Роберт Флорри. 
«Какая околесица!» – подумал он и чуть было не скомкал письмо, чтобы выбросить, но решил, что без сожалений умирать гораздо легче, и оставил все как есть.
Потом стал писать еще одну записку, чтобы разобраться с одним незавершенным делом. 
Апрель 26,1937
Сэмпсон!
Шанс продвинуть наше расследование появится в ночь на завтра. Готовится вечеринка, и наш друг-поэт тоже приглашен. По его поведению мы поймем, какие напитки он предпочитает. Удачной охоты.
Флорри. 
Он сложил листочек и нацарапал адрес Сэмпсона.
Затем выбрался из окопа и отправился разыскивать Джулиана. Тот болтал с каким-то мальчиком у заграждения траншеи.
– Еще одну записку он не возьмет? – прошептал Флорри. – Заметка в «Таймс», которую я обещал.
– Почему нет?
И Джулиан бегло обратился к мальчику на испанском, чему Флорри немало подивился.
Парнишка сложил все послания в холщовую сумку, висевшую на поясе, и скользнул в темноту.
– Где ты отыскал такое сокровище? – поинтересовался Флорри.
– О, я умею устраиваться в жизни, Вонючка, дружище.
– А как он проберется через линию фронта?
– Карлос где угодно проберется. Он в этом деле мастак. Я уже пользовался его услугами, и он всегда отлично справлялся. Ну что, Вонючка, готов к большому параду?
– А то. Готов даже шагать впереди.
Флорри наконец почувствовал себя счастливым.
Назад: 13 Майор
Дальше: 15 «Гранд-Ориенте»