6

Стратиг наставлял: незримое существование хорошо организованной и внутренне собранной системы в среде другой, глобальной, системы легко достигается и обеспечивается в том случае, если она не создает никаких тайных, конспиративных структур. Лишь в этом случае возникает полное впечатление нереальности, пустоты, ощущение призрачности. Всякий, кто попытается разобраться, исследовать и понять этот незримый предмет, непременно должен прийти к мысли, что все это не более чем больное воображение, выдумка, чертовщина или внедряемая в сознание сказка о существовании параллельного мира. Изгои потому и изгои, что их мужчины и женщины напрочь лишены зрения и вертикальных связей. Ко всему прочему они не религиозны и не в состоянии отнести необъяснимые вещи к Промыслу Божьему, независимо от того, какую религию они исповедуют. Особо же впечатлительные изгои, едва соприкоснувшись с необъяснимыми явлениями, непременно начинают творить кумира, наделяя эти явления сверхъественными силами и возможностями. Нечто подобное произошло и получило широкую огласку на Чувилкином бугре, где жил Драга – гой, присматривающий за одним из земных Путей. (То же самое исполнял пчеловод Петр Григорьевич.) Изголодавшиеся по высшим Знаниям, люди готовы были обожествлять всех, кто знает дороги и умеет ходить по земле.

Непосредственные хранители материальных «сокровищ ВарВар» – Скраги (в просторечии до сих пор сохранилась память о них – «скряги»), например, никогда не появлялись среди изгоев, подолгу жили в пещерах либо возле них и потому не соприкасались с миром. Так же точно не соприкасались с ним и Варги – гои, добывающие соль Знаний. Но кто носил эту соль на реки мира, кто охранял доступ к ней, вынуждены были находиться в постоянном контакте с системой изгоев, их психологией и ценностями. Поэтому Стратиг учил: не следует создавать никаких новых структур, а нужно очень тонко и осторожно использовать имеющиеся в распоряжении изгоев. Они же, боясь всего, как всякий бредущий во мраке, создали их огромное количество, но не защитились от страха; напротив, стали пугаться сами себя и оказались еще уязвимее. Чем больше служб, систем охраны и разведки, тем легче подключиться к ним, тем проще воздействовать на события и развивать их в нужном направлении.

Кроме того, неоднородную, противоречивую «массу», мир «голодных и рабов», было не так-то просто удержать в повиновении: вечное стремление изгоев к свету, тоска и жажда по нему заставляли кощеев искать все новые и новые способы управления. Когда-то было достаточно лишь страха перед гневом Божиим. Однако вырождение религиозного сознания посеяло безумство. Изобретенные системы и методы управления человеком очень скоро отживали свой срок, происходил процесс привыкания буквально ко всему, что еще недавно казалось надежным и вечным – страх перед наказанием, голод, лишение свободы, имущества, прав, жилья, работы. Постепенно в руках кощеев оказалось лишь три рычага, с помощью которых еще можно было манипулировать поведением и сознанием изгоев, – стремление к наслаждениям, секс и деньги. Эти на первый взгляд примитивные способы оказались довольно живучими, но сама система стала беззащитной. Для разума, погруженного во тьму, даже свет свечи кажется ярким, и теперь, чтобы вывести изгоев из мрака, требовалось повторить процесс в обратном порядке, а это жизнь нескольких поколений. А потому Стратиг советовал весьма аккуратно обращаться с солью Знаний, которую Мамонт успел лишь вкусить и еще не ощутил ее горечи. Исполняя свой урок, следовало пользоваться логикой и психологией изгоев: нельзя ходить в чужой монастырь со своим уставом.

Но в темном, управляемом мире, среди голодных и рабов, от совершенно незрячих родителей неожиданно рождались просветленные дети. Природа не терпела мрака и, медленно накапливая энергию света, делала качественный скачок. Это явление было непредсказуемым, не подлежало ни анализу, ни расчету. Они рождались свободными и неуправляемыми: они жили просто и независимо, хотя и недолго. Какая-то часть их становилась поэтами и художниками, но в большинстве случаев гои от рождения оставались жить в общей массе, выделяясь своим детским отношением к миру, обостренным чувством любви и непонятной для окружающих вечной тягой к передвижению по земле. Иногда их называли очарованными странниками…

Именно для них Авеги разносили соль.

И о них говорили – не от мира сего.

Относительно гоев от рождения Стратиг предупреждал: ни в коем случае не прибегать к их помощи, дабы не нарушить естества.

Одним словом, арсенал средств для исполнения урока был и велик, и одновременно мал, поскольку требовал иного, нестандартного метода. Как бы ни были хороши версии, но пока они оставались лежать в столе мертвым капиталом. Нужно было подобрать из множества структур и аппаратов, существующих в мире, наиболее подходящую и незаметно, исподволь, переориентировать ее на реализацию своих замыслов.

В три дня Мамонт выполнил специальное поручение Стратига – подменил значок у Зямщица, похищенный из пещеры. Операция прошла буквально на глазах у человека, который то ли охранял больного, то ли присматривал за ним. Этот надзиратель был легко управляем, поскольку любил все – наслаждения, секс и деньги. Ему было очень просто отвести глаза, а точнее, он отвел их сам, когда Дара вошла в палату. Тем временем Мамонт вынул изо рта Зямщица золотой значок, вложил туда поддельный и тихо удалился. Труднее было выйти из реабилитационного центра, ибо неподалеку от двери дежурил соглядатай, весьма упрямый и плохо поддающийся внушению человек.

– Не могу ничего сделать с ним, – призналась Дара. – Совершенно отчаявшийся человек… Хотя сильно стремление к жизни. Бесстрастный, повышенное чувство ответственности, но очень самолюбив.

Зямщица охраняли слишком плотно: по всей вероятности, он заинтересовал Службу…

– Уходи одна, – сказал Мамонт. – Я останусь здесь.

Послушнее жены было не сыскать. Дара притворила за собой дверь и пошла прямо на бородатого наблюдателя. На какой-то миг показалось, что сейчас столкнется с ним, однако лишь опахнула полой расстегнутого плаща. Тот оглянулся и ничего не увидел, но почувствовал запах. Несколько минут походил настороженным и успокоился.

Мамонт устроился в тамбуре возле ниши калорифера, так чтобы его не было видно ни с улицы, ни из фойе. Стоять пришлось до трех ночи, пока наблюдателю не надоело рыскать подле больничного корпуса. Наконец он медленно пошел к воротам центра, не доходя их, махнул через забор и сел в машину, спрятанную за каким-то железобетонным постаментом. Зеленый «Москвич» Мамонта стоял с противоположной стороны больничного комплекса, и, чтобы сократить путь, пришлось бежать через его территорию.

Потрепанный, но с великолепным двигателем «жигуленок» первой модели Мамонт догнал уже возле метро «Речной вокзал». Держаться от него следовало на большом расстоянии: на улицах было почти пусто. Хорошо, что он не стал плутать по переулкам, а свернул на Сущевский вал и скоро въехал во двор старого сталинского дома. Машину привычно поставил на стоянку возле входа в подвал – значит, жил здесь, – запер ее и вошел в подъезд. Соваться следом за ним на гулкую ночную лестницу не имело смысла: видно, парень не промах, хотя, похоже, устал и потерял бдительность. Через приоткрытую дверь Мамонт послушал шаги по ступеням, посчитал лестничные пролеты – поднялся не выше четвертого этажа. И когда послышался звук открываемой двери, выбежал во двор и стал смотреть, какие окна зажгутся. Через минуту в крайнем к лестничному маршу окне вспыхнул свет. Мамонт осторожно поднялся на четвертый этаж, посмотрел номер квартиры и поехал домой. Спать уже было некогда. Он пошел на кухню, чтобы сварить кофе, однако там уже хлопотала Дара.

– Здравствуй, дорогая, – сказал он. – Почему ты не спишь?

– Разве я могу уснуть, пока не вернулся муж? – удивилась она.

– Я работаю.

– Я тоже.

Со вчерашнего дня они говорили только на испорченном английском, что соответствовало языку англоговорящих канадцев.

– Мне нужно снова уехать, – заявил Мамонт. – Выпью кофе, возьму другую машину и поеду.

– Хорошо, милый, – согласилась Дара. – Приготовлю тебе бутерброды с чаем.

– Спасибо, дорогая… И пожалуйста, поменяй номера на зеленом «Москвиче».

– Не беспокойся.

– И ложись, – посоветовал Мамонт. – Я приеду не скоро. Все будет в порядке.

– Я надеюсь, – спокойно произнесла она. – Над тобой обережный круг Валькирии.

– Это видно?

– Мне видно… Только все равно будь осторожен.

В шесть утра он подъехал к сталинскому дому на Сущевском валу. «Жигуленок» стоял на месте, в окнах на четвертом этаже было темно. Бородатый наблюдатель спустился вниз лишь около семи, открыл капот, проверил масло в картере, затем прогрел двигатель и поехал. Мамонт пристроился за ним. На улицах уже бушевала автостихия, и двигаться можно было незаметно, не перестраиваясь из ряда в ряд.

Когда «жигуленок» свернул с Садового на Петровку, все стало ясно. Бородатый припарковался на улице и вошел в здание, так знакомое со времен работы в Институте. Через полчаса он вернулся к машине и поехал по знакомому маршруту – в Безбожный переулок, к дому № 16. Здесь жил Зямщиц-старший! Значит, бородатый «обслуживал» отца и сына одновременно! Черный автомобиль «вольво», как было принято, шел по улицам Москвы в крайнем левом ряду и под сто километров в час. Потасканный «жигуленок» не имел морального права соваться в этот ряд и нарушать правила, однако служба требовала скорости. Зямщиц подъехал к зданию МИДа на Смоленской площади и вошел в здание. Бородатый подремывал на стоянке автомобилей, припарковав свою машину на противоположной стороне, а Мамонту досталось место на проезжей части возле тротуара. В бинокль хорошо было видно, как он звонит по радиотелефону, время от времени встряхивается, потягивается, разгоняя дрему, и ест бутерброды, запивая из крышки термоса. Мамонт делал то же самое, правда, еще приходилось время от времени отказывать желающим использовать его как такси.

В обеденный перерыв Зямщиц куда-то поехал, увлекая за собой сразу двух наблюдателей. Поскольку Мамонт ехал позади всех, то неожиданно обнаружил, что за «вольво» присматривают еще из одной машины – «Жигулей» последней модели. Зямщиц тянул за собой целый эскорт! Похоже, Служба взялась за него основательно. На Садовом Мамонту пришлось вырваться и стать впереди машины бородатого. Когда же кавалькада выехала на проспект, Мамонт решил снова перестроиться в хвост старому «жигуленку» и вдруг заметил, что бородатый не желает этого. После нескольких прыжков из ряда в ряд он приотстал и оказался за машиной Мамонта. Думая, что это случайность, Мамонт ушел в правый крайний ряд. Дождавшись перекрестка, включил поворот направо и в зеркало заднего обзора увидел, что бородатый проделал такой же маневр. Вот это была новость! Непонятно, кто за кем следит!

Кроме того, Зямщиц направлялся совсем уж в неожиданное место – к музею художника Константина Васильева. Мамонт остановился подальше от музея, чтобы посмотреть, как будет реагировать бородатый, однако тот, в свою очередь, выжидал его. А идти на выставку картин следовало обязательно! Интересно, с чем связана внезапная экскурсия Зямщица? Что его интересует конкретно? Мамонт закрыл машину и на глазах у бородатого прошел в музей. Тот с видом скучающего шоферюги поплелся следом.

Зямщиц двигался по залам, преследуя какую-то свою цель. Он бегло посмотрел картины из былинного, богатырского цикла, чуть дольше задержался возле полотен, посвященных Отечественной войне, и наконец нашел, что искал: как некогда Авега, он сильно взволновался возле холста «Валькирия над сраженным воином». Потом он долго вглядывался в картину «Валькирия», где она была изображена крупным планом в крылатом шлеме. И наконец, увидев картину «Человек с филином», Зямщиц на мгновение вскинул руку, словно попытался защититься. Что-то потрясло его либо напугало. Несколько раз он отходил от полотна и возвращался вновь. Из музея он ушел с опущенной головой, ничего не замечая вокруг. Мамонт у выхода купил набор открыток-репродукций и направился к своей машине. Бородатый сел в свой «жигуленок», двое мужчин забрались в «Жигули» девятой модели, и последним погрузился Зямщиц. Но никто не трогался с места. Все ждали, когда стартует «вольво». Мамонт позвонил Даре и одной фразой сообщил, что ситуация осложняется. Она поняла, что за ним ведется слежка.

Когда же Зямщиц выехал со стоянки, то стало понятно, что он переживает сильнейшее потрясение. Из великолепного водителя он превратился в «чайника». Метался из полосы в полосу, забывая включать повороты, и в результате влетел в аварию. Мамонт объехал пробку по тротуару и решил избавиться от бородатого «хвоста». Но, что бы он ни делал, «жигуленок» прочно таскался следом. Ночью уходить было проще – выключил фары, развил скорость и нырнул в какой-нибудь переулок. Сейчас же следовало где-нибудь остановиться и поменять машину. Пусть подежурит возле пустого «Москвича»…

Он свернул с Садового на Ново-Басманную и, заметив впереди здание военной комендатуры, припарковал машину. На пропускном пункте дежурил солдат. Мамонт не владел способностью отводить глаза, просто он достаточно хорошо знал военную службу и через минуту позвонил домой.

– Дорогая, я в комендатуре на Ново-Басманной. Освобожусь минут через тридцать. Подъезжай за мной, так не хочется на метро…

– У тебя все в порядке? – настороженно спросила Дара.

– Нет, я сейчас с ним не разговаривал. Не отпускает… Езжай по Бакунинской, на углу буду.

Мамонт поблагодарил секретаршу и направился к проходной. Сквозь решетчатые ворота он заметил, что на месте «жигуленка» стоит такая же потрепанная «Волга». Кажется, караул сменился! Он спокойно вышел на улицу и в цепочке прохожих направился на угол Бакунинской. По пути сделал несколько поворотов и внезапных остановок – никто не преследовал. Он выждал полчаса, прогуливаясь по улице, и вышел на угол. Дара приехала на «линкольне».

– Прошу тебя, милая, угони домой «Москвич», – попросил он. – Неподалеку от ворот комендатуры.

– Хорошо, дорогой, – улыбнулась она, – как скажешь.

Мамонт приехал домой и, поджидая Дару, попытался осмыслить ситуацию. Он стремительно упускал инициативу и не достигал эффекта, который мог бы обеспечить успех, – у противника должно возникнуть чувство, что он вездесущий и всевидящий. Тут же, едва ввязавшись в бой, он сам оказался преследуемым участником чьей-то игры. Похоже, Служба всерьез разрабатывает отца и сына Зямщицев, и это связано с пребыванием младшего на Урале. Подменить значок не составило труда, но все последующие действия надо было продумать и придать им наступательный характер. Стратиг говорил, что проблемами золота занимается лишь один специальный отдел Арчеладзе. Значит, опекает Зямщица его контора и необходимо найти способ подключиться к ней. Дара приехала через час.

– Очень навязчивые молодые люди, – сообщила она. – Сейчас мы будем обедать.

– Извини, дорогая, нет времени, – посожалел Мамонт. – Мне нужна петарда или какое-нибудь взрывное устройство щадящего действия. Чтобы шум был, и больше ничего.

– К какому времени, милый?

– Прямо сейчас!

– Есть граната, – сообщила Дара. – Но это моя личная вещь, я все время ношу ее в сумочке.

– Зачем, дорогая?

– Ну, можно сказать, как талисман…

– Это неправда!

– У каждой змеи должно быть жало. – Дара вынула гранату «Ф-1». – Хотя бы для того, чтобы укусить себя за хвост.

Мамонт вывинтил запал – граната была боевая…

– Тебе не подойдет, – сказала она. – Ничего взрывного в доме больше нет. Видишь, я плохая хозяйка.

– Ничего, дорогая, что-нибудь придумаем, – успокоил он. – Я выдергиваю у тебя ядовитый зуб.

– Я не могу быть ужом, милый, – грустно проговорила она. – Не балуй меня, Мамонт…

Арчеладзе принял вызов. Если бы он поднял тревогу, если бы улицы перекрыл ОМОН и принялся бы шерстить все машины подряд, отыскивая террориста, к начальнику спецотдела пришлось бы искать иной подход. Как всякий изгой, он был управляем, однако не банальными средствами, поскольку любил суровый, одинокий образ жизни, не искал развлечений, не интересовался женщинами и к деньгам относился равнодушно. Взять его можно было лишь на обостренном самолюбии.

Мамонт вернулся домой, чтобы в очередной раз поменять машину, – у богатых свои привычки. Дара, видимо, заметив, как он въезжает во двор, стала стремительно собирать на стол.

– Пока ты не поешь, дорогой, никуда не отпущу, – заявила она. – Ты не даешь мне возможности исполнять свои обязанности.

– Напротив, милая, ты прекрасная хозяйка! – похвалил Мамонт. – Я всегда мечтал о такой жене.

– Спасибо, дорогой! – откровенно обрадовалась Дара. – Оплошность свою уже исправила. Теперь у нас в доме есть самые разные взрывные устройства, даже пластиковые мины.

– Где же ты взяла?

– В Москве можно купить все, – разливая суп, сказала она. – Предлагали пулемет «КПВТ» с комплектом боеприпасов, но я отказалась. Очень тяжелый, мне просто не донести… Зато я купила одноразовый гранатомет. Это такая картонная трубка, а внутри – реактивная граната. Конечно, я потратилась, но хочется, чтобы дом был – полная чаша.

– Ты умница! В хозяйстве все сгодится.

Как всякую женщину, ее не следовало перехваливать, ибо она тут же начала портиться.

– Возьми меня с собой? – ласково попросила она.

– Не могу, милая, – мягко ответил Мамонт. – Извини.

– Мне будет очень скучно без тебя, – пожаловалась Дара. – Опять весь вечер сидеть и ждать…

– Хочешь, я найду тебе занятие? – предложил он.

– Связать тебе свитер?

– Нет. Возьми вишневый «Москвич» и покатайся за одним человеком. – Он объяснил, где и как найти Арчеладзе. – Только, пожалуйста, не старайся очаровать его, я очень ревнив. Впрочем, он совершенно равнодушен к женщинам.

– Мужчин, равнодушных к женщинам, не бывает, – уверенно сказала она. – Но как скажешь, дорогой.

Мамонт выехал на «линкольне». Машина была очень приметной, но сейчас требовалась именно такая. Невозмутимого бородатого наблюдателя следовало сбить с толку, поколебать его уверенность, уязвить ранимое самолюбие. Мамонт отыскал потрепанный «жигуленок» возле здания на Лубянке, дождался, когда появится хозяин, и насколько возможно было скрытно поехал за ним. Бородатый потянул в сторону Сущевского вала, однако, когда заехал во двор своего дома, машину бросил на подъездной дорожке: видимо, куда-то собирался еще. Через сорок минут он вышел на улицу неузнаваемым – бороды не было! От прежнего облика остался лишь горбатый, когда-то перебитый нос. Это преображение насторожило Мамонта, ибо человек, привыкший к бороде, сбривает ее лишь в исключительных случаях. А в том, что она не накладная, Мамонт убедился, когда бродил по залам музея Васильева.

Поведение хозяина «жигуленка» тоже настораживало: на сей раз он ни за кем не следил, не заботился, есть ли «хвост» за ним, и целеустремленно ехал к Кольцевой дороге. Возможно, он и замечал «линкольн», да срабатывал стереотип мышления – слежку всегда вели на неприметных автомобилях отечественных марок. Мамонту пришлось отложить свой замысел – поиграть с наблюдателем в кошки-мышки. Тот же вдруг свернул на дорогу и въехал под знак, запрещающий проезд: за сосновым бором находились старые правительственные дачи. Не доезжая высокого забора, горбоносый повернул влево и поехал без дороги между соснами. Мамонт бросил машину у обочины и, держась стороной, побежал следом. Метров через триста «жигуленок» остановился в молодом сосняке; горбоносый спешился и некоторое время, таясь возле забора, наблюдал, нет ли слежки. Затем выбрал место, где свет от уличных фонарей не доставал изгороди, перемахнул ее и пропал из виду. Мамонт метнулся вдоль забора, выбрал, где пониже, и, подтянувшись, повис на руках, горбоносый осторожно пробирался по дачной дорожке, вдоль штакетных изгородей. Некоторые окна домов светились. Его заинтересовал третий от края дом с мезонином. Наблюдатель на минуту пропал из виду и обнаружился уже среди кустов в его палисаднике. Мамонт перебрался через забор и очутился в чьем-то огороде. Вскопанная земля глушила шаги, но стоило приблизиться к изгороди, как зашуршала листва. Тогда он снял туфли и пошел в носках.

Горбоносый за кем-то следил. Мало того, вел подслушивание разговоров в доме…

Через час, когда он переставил подслушивающее устройство к стеклу окна мезонина, Мамонт осторожно прошел обратным путем через огород, перелез забор и ушел к «жигуленку».

Ждать пришлось до утра. Легкая спортивная куртка не грела, а на рассвете потянул холодный северный ветер. Горбоносый явился уже засветло, насквозь промерзший и грязный. Пальцы у него едва гнулись, когда он стал отпирать машину. Мамонт вышел из-за сосны и приставил пистолет к затылку.

– Спокойно. Открывай дверь.

Горбоносый очень хорошо владел собой. Он лишь на мгновение замер и, кажется, согрелся, поскольку рука стала управляемой. Открыл дверцу, послушно ждал следующей команды. Мамонт придавил стволом пистолета его голову к крышке автомобиля, стал ощупывать одежду. Горбоносый был нашпигован радиоаппаратурой, которая едва влезла в два кармана куртки Мамонта. Разведчик стоял спокойно, пока Мамонт не коснулся внутреннего кармана старенького пиджачка, – его тело словно током пробило.

– Не делай глупости, – посоветовал Мамонт. – Все равно не успеешь.

Он извлек красную «записную книжку». Никакого оружия не было.

Мамонт отпер заднюю дверцу, спокойно приказал:

– Садись.

Горбоносый сел и, похоже, только сейчас понял, кто его взял. В музее они видели друг друга совсем близко…

– С бородой тебе было лучше, – сказал Мамонт, усаживаясь на водительское сиденье боком к разведчику. – Ты выглядел взрослее и внушительнее.

Лицо его оставалось спокойным, однако, промерзший насквозь, он пытался сдержать внутреннюю лихорадочную дрожь, изредка вздрагивали плечи, поколачивало руки и колени. Наверное, скрывал озноб, чтобы не подумали, что он трясется от страха.

– Между сидений термос с горячим кофе, – проговорил он не дыша, чтобы не сорвался голос. – Налей, пожалуйста.

А сам глаз не сводил с «записной книжки». Мамонт сунул ее себе под ребро, налил кофе в стаканчик, подал горбоносому.

– Я тоже промерз, – признался он. – Колотит…

– В бардачке есть стакан, – глотая и обжигаясь, проронил разведчик. – Возьми…

– Спасибо. – Мамонт достал на ощупь стакан, налил половину. – У меня тоже есть, только там, в «линкольне». Литровый термос и бутерброды… Может, пойдем в «линкольн»? Там просторнее.

– Ничего, и здесь места хватит. – Горбоносый допил и подставил стаканчик. – Лей больше, в глаза тебе не плесну.

– Я бы тоже не стал, – признался Мамонт. – Кофе дороже… Термос у тебя хороший – с девятнадцати часов держит кипяток. А мой, наверное, подостыл…

– Там в бардачке упаковка аспирина. Дай, пожалуйста.

– Ты уверен, что это аспирин?

– Можешь попробовать. Яда у меня нет.

– Пожалуй, попробую, – решился Мамонт и выщелнул таблетку из фольги, лизнул. – Да, напоминает по вкусу… Я тоже выпью.

– Давай…

– Яда нет, оружия нет… Ты интересный парень. Ходишь, как журналист. Интервью брал?

Разведчик отставил стаканчик – стало чуть лучше, утихла спазматическая дрожь.

– Глупо влетел, – проговорил он. – Отработал чисто, а влетел… Понимаешь, замерз, зуб на зуб… Помутнение началось, ничего не соображал. Только бы до машины…

– Ну влетел, влетел, – успокоил Мамонт. – Что теперь? Я тоже влетел. Ничего, жив остался.

– Ты чей? – вдруг спросил горбоносый.

– Так тебе и скажи!

– Нет, я на тот предмет… Может, договоримся? – предложил он. – Ты же русский человек? Ну что нам делить?

– Как это – что? – усмехнулся Мамонт. – Информацию.

– Тебя что интересует? – не сразу спросил горбоносый.

– А тот домик, где ты интервью брал. Особенно его хозяин и гости.

– Дай, пожалуйста, сигареты, в бардачке…

– Возьми сам, – бросил Мамонт.

Разведчик достал лишь сигареты и зажигалку – ничего не нажимал, не включал, да и, по всей вероятности, ему невыгодно было поднимать тревогу. На правительственных дачах жило много пенсионеров, «бывших», но кто считал, сколько «настоящих»? Вряд ли он ползал бы всю ночь под окнами и лепил на стекла датчики какому-нибудь ветерану. В дом с мезонином у Службы не было входа! Ни под каким предлогом и прикрытием. Всякая тревога, приезд дополнительных сил на выручку не прошли бы незамеченными: кроме официальной охраны, неподалеку от наблюдаемого дома было заметно движение негласной. Поднимается шум у забора – скандал обеспечен.

Горбоносый курил, медленно затягиваясь, думал и время от времени трогал пальцами несуществующие усы. Он принимал Мамонта за коллегу, за такого же подневольного, как он сам, и это его заблуждение необходимо было поддерживать.

От одной сигареты прикурил другую.

– Все-таки чей ты? – еще раз спросил он. – Нет, разумеется, я в твоих руках. Влетел так влетел… Можешь вывезти, хлопнуть, сдать. Не в этом дело. Ты можешь забрать мои материалы. Конечно, обидно: я на грядках дуба давал, рисковал, а ты на готовенькое…

– Я не грабитель, – миролюбиво сказал Мамонт. – Интересное дело! Мне что, надо было подвинуть тебя на грядке, мол, дай рядом лечь, послушать? Вижу, человек работает. Мешать не стал… Поделимся по-братски! Между прочим, я тебе тыл обеспечивал, негласную уводил.

– Ты понимаешь… – Горбоносый замялся. – Возьми себе всю пленку. Так будет лучше. Хуже, если наша информация пересечется.

– Даю гарантию – нет.

– Погоди! – Он слегка оживился. – Кажется, я догадываюсь, чей ты… Хотя не понимаю, зачем ты вытаптывал Зямщицев?

– Это ты в порядке размышлений? – спросил Мамонт. – Или доложить зачем?

Тот понятливо покивал головой:

– Не обращай внимания, мысли вслух…

– Ладно, в обмен на твое доверие скажу зачем, – решился Мамонт и достал партийный значок НСДАП. – Тебе знакома вот эта штука?

– Золотая жилка от Бормана, – спокойно сказал горбоносый. – Теперь понятно.

– Ничего тебе не понятно! Увидишь своего шефа, попроси, пусть покажет значок.

– Ты меня совсем запутал, – признался тот. – Не знаю, что думать.

– Не думай – соображай: значок у меня, а твой шеф молчит. Что бы это значило? – Мамонт сделал паузу. – Ладно, не гадай. Поедем к «линкольну», я перепишу пленку, и в разные стороны. Со своей копией делай что хочешь. Можешь выбросить на помойку.

Горбоносый хотел верить, но никак не мог сладить со скачущей мыслью.

– Информация очень полезная, шефу нужна пленка… Ты уверен, к «пожарнику» не попадет? Не через тебя – через твое руководство?

– Ты считаешь, один шеф твой такой умный? – засмеялся Мамонт, соображая, кто же такой «пожарник».

– Я должен предупредить… Послушаешь пленку – поймешь.

– Примерно представляю!

– Примерно, – вздохнул горбоносый. – Попадет к «пожарнику» – труба всем. Тебя тоже вычислят… За такой компромат всех сольют в унитаз.

– Хватит интриговать-то, – добродушно проговорил Мамонт и запустил двигатель «жигуленка». – Цену, что ли, набиваешь?

– Ему цена у тебя под задницей лежит, – пробурчал горбоносый. – Я думаю: что мне шеф «мочалку» толкает?

Мамонт достал «записную книжку» и только теперь заметил, что вместо листков имитированная под них пластмасса. Если цена – смерть, значит, это мина? Но для кого?..

– Суровый у тебя шеф, гражданин камикадзе, – весело пожалел Мамонт, выезжая из леса на дорожку. – Эту книженцию я себе оставлю в качестве трофея. Не возражаешь?

– Слушай, не надо. Верни, – попросил горбоносый. – Ты же знаешь, как за эти вещи спрашивают. Аппаратуру можешь оставить, отбрешусь. А «мочалку» отдай.

Мамонт не ответил, оставив его в напряжении. Он загнал «жигуленок» в лес, чтобы не видно было с дороги, открыл дверцу горбоносому:

– Прошу в мой «кадиллак»!

Тот с достоинством выбрался из машины и направился к «линкольну». И вдруг остановился.

– Вспомнил! Ты же работал в контрразведке? У Котоусова? Точно, я тебя там и видел! Я тогда только пришел…

– Ну и память у тебя, – многозначительно проронил Мамонт.

– Так, погоди, – ударился в воспоминания горбоносый. – При Андропове тебя перевели в ОБХСС. Тогда же всех котоусовских распихали…

– Мемуары потом, – отрезал Мамонт и открыл машину. – Садись.

Он достал кассету из «трофейного» диктофона, вставил в автомобильный магнитофон для перезаписи.

– Тут все?

– Все. Я писал кусками. И «прилипала» отскакивала…

– Договоримся так, – ожидая, пока перепишется пленка, заговорил Мамонт. – Я тебе даю слово, что ни нашу встречу, ни материал никогда не использую против тебя, твоего шефа и во вред отечеству. Устраивает?

– Безусловно.

– Я возвращаю тебе аппаратуру, эту «мочалку», ты же иногда будешь делиться со мной информацией, которая мне может потребоваться.

– Тебя интересует Зямщиц? – настороженно спросил горбоносый.

– Не только… Например, взаимоотношения Арчеладзе и «пожарника».

Сейчас он должен был сказать, кто такой «пожарник». Однако разведчик помотал головой и вздохнул:

– Не пойму, за кого ты играешь, из какой команды…

– Успокойся, я не из команды «пожарника». Иначе бы не сидел с тобой и не лазал бы по огородам.

– Это понятно… Но зачем тебе их взаимоотношения?

– Хочу убедиться в честности твоего шефа. Можно ли ему доверять.

– Не знаю, – подумав, обронил горбоносый. – Я ему многим обязан, мне трудно судить. К тому же видел, чем занимаюсь?.. Я не знаю их взаимоотношений. Единственное, когда Арчеладзе приходит от «пожарника» – всегда злой и лучше к нему не заходить, пока не успокоится… Вот и вся информация.

– Не густо, – проговорил Мамонт. – Хотя и это интересно… Ну да ладно. Время от времени я тоже буду делиться с тобой, так что у нас будет кое-какой обмен. Ченч!

– А что это ты такой добрый? – вдруг с вызовом спросил горбоносый. – Филантроп, что ли?

– Мистик. Верю в порядочность, совесть и благородство.

Тот хмыкнул, указал пальцем на микрофон, встроенный в стереосистему.

– Наш разговор пишешь из-за своих глубоких убеждений?

– Ага! – согласился Мамонт. – Чтобы ты тоже был убежденным и откровенным. Извини, брат, служба. Когда надо, я тебя найду.

Он выключил аппаратуру, затем проверил, перезаписалась ли пленка, и протянул оригинал горбоносому:

– Это тебе. – Достал из карманов трофеи. – И это тебе.

Горбоносый аккуратно разложил все по карманам и снова протянул руку. Мамонт вынул «записную книжку».

– А ты знаешь, что все эти «мочалки» – радиоуправляемые?

– Не может быть…

– Может, брат, может. – Он отдал мину. – На каждую – код. Не захочешь воспользоваться сам – помогут. Так что в следующий раз ты ее бери, если дают, но спрячь где-нибудь. У нас все так делают.

– Спасибо за совет, – проронил горбоносый, убирая «записную книжку» в карман. – Мне можно идти?

– Иди, – разрешил Мамонт. – Надеюсь, скоро увидимся.

– Я понял. – Горбоносый встал у открытой дверцы.

– Надеюсь.

– Нет, я понял, кто ты, – сказал тот и, захлопнув дверцу, пошел к своей машине.

Мамонт тронулся с места и сразу же включил магнитофон…

С появлением Кристофера Фрича против версии, связанной с Интернационалом, можно было ставить жирный плюс: не зря Иван Сергеевич был уверен, что отец Криса, Джонован, и есть тот самый представитель банковской корпорации, обслуживающей революции. Теперь сын приехал искать тело отца и продолжать его дело.

Пока было неизвестно, насколько ценна эта информация для полковника Арчеладзе: возможно, он шпионил за своим начальником по каким-то своим соображениям. Однако для Мамонта открывался путь к Интернационалу. Эта незримая, бестелесная организация наконец-то проявилась в виде конкретного человека. Кроме того, в руках оказался материал, позволяющий подключиться к системе Министерства безопасности и держать под контролем все его действия, связанные с поиском и золотого запаса, и «сокровищ Вар-Вар». Стратиг предупреждал, что специальный отдел Арчеладзе не подчиняется своему непосредственному руководству, а находится в ведении одного из высших чиновников государственного аппарата. Но судя по характеру взаимоотношений полковника и «пожарника», последний стремится подмять самолюбивого и самостоятельного Арчеладзе и взять под свою руку его спецотдел. А где есть конфликт, там есть и возможность подключения к системе.

Можно было поехать к «пожарнику» и дать ему послушать запись беседы с Кристофером Фричем, однако грубый шантаж привел бы только к страху, с помощью которого, как известно, нельзя долго управлять человеком. Скорее всего так поступит Арчеладзе, получив пленку от своего «камикадзе», и сделает это с двумя целями: прекратит домогательства «пожарника», урежет его интерес к своему отделу и одновременно станет требовать от своего начальника всей информации, связанной с его сотрудничеством в фирме «Валькирия», наследовать которую приехал Кристофер Фрич. По тому, как Арчеладзе обставил Зямщицев своей агентурой, можно предположить, насколько сильный у него интерес к партийным значкам НСДАП, к несчастному, заблудившемуся в горах, и его отцу.

Пусть они пока поварятся в собственном соку. Мамонту же следовало идти дальше, подниматься на ступени, до которых еще не добрались ни Арчеладзе, ни его шеф.

Для начала необходимо было отыскать наследника «Валькирии» и найти к нему подход. Как всякий изгой, а точнее, теперь кощей, занявший место своего отца, Кристофер Фрич также был управляемым, нужно лишь изучить его и подобрать способ управления.

Мамонт приехал домой, загнал «линкольн» в гараж и отметил, что вишневый «Москвич» давно стоит на месте – двигатель остыл. По всей видимости, Дара была на кухне и готовила завтрак, как и положено заботливой жене. Но когда он вошел в дом, обнаружил полнейшую тишину. Стараясь не шуметь, Мамонт пробрался к двери ее спальни и отвел неплотно прикрытую створку…

Дара спала, съежившись под огромным пуховым одеялом. Ее едва слышное дыхание было единственным звуком в теплой и уютной спальне. Запах тончайших духов напоминал запах озона или чисто отстиранного белья, высушенного на морозе. Матовая, смуглая кожа ее щеки слегка розовела, источала жар, и смолистый завиток цыганских волос, казалось, парит над ним в знойном мареве.

Любуясь ею, Мамонт ощутил горячий, болезненно-ноющий толчок в солнечном сплетении: вместе со звуком и запахом Дара источала очарование, медленно обволакивающее сознание. Помимо своей воли он встал на колени возле постели и потянулся рукой к ее волосам…

И вдруг опомнился, стряхнул с себя завораживающий, колкий озноб.

Она действительно походила на змею, спящую на солнце; можно было любоваться издали, но ни в коем случае не подходить близко, чтобы не оказаться в плену ее земного, чарующего притяжения.

Мамонт тихо попятился к двери и неосторожно коснулся рукой хрустальных подвесок низко висящего бра на стене. От легкого звона Дара мгновенно проснулась и приподняла голову. Наверное, ей показалось, что он только что вошел.

– Это ты, дорогой?.. Прости, я проспала. Наконец-то ты вернулся.

– Доброе утро, – сказал Мамонт, глядя в сторону.

Дара вскочила с постели и рывком подняла жалюзи на окне – яркое солнце пронизало ее белые, напоминающие тунику одежды.

– Я – Дара! Ура! – воскликнула она и подняла руки.

Он заметил, как под тонкой тканью засветилось ее тело, и отвернулся. Перед глазами стоял образ Валькирии…

– Не обижайся, милый! – Она поспешно набросила длиннополый халат. – Ты сильно промерз и устал. Я приготовила тебе хвойную ванну.

– Спасибо, дорогая. Я в самом деле окоченел…

– Ступай! Сейчас принесу напиток, и ты согреешься…

Огромная, под мрамор, ванна была наполнена изумрудной, горячей водой, запах пихтового масла кружил голову и веселил дыхание. Мамонт отключил подогреватель с термостатом, разделся и с головой погрузился в жгучий настой. Сразу же вспомнился горбоносый «камикадзе», от холода потерявший чувство опасности. У него наверняка не было ни такой заботливой жены, ни хвойной ванны…

Он вынырнул в тот момент, когда Дара вносила серебряный поднос с высоким бокалом.

– Тебе хорошо, дорогой? – спросила она, сияя.

– Нет слов. – Он боялся дыхнуть – вода в ванне была вровень с краями. – Когда я вхожу в дом, мне чудится, что попадаю в сказку. Так не бывает. Такое может присниться только во сне.

– Бывает, – ласково улыбнулась она. – И это не сон, милый.

– За что же на меня обрушилась такая благодать? – засмеялся Мамонт. – Я не заслужил такого отношения.

– Во-первых, ты счастливейший из мужчин, потому что избран Валькирией. – Дара бережно подала ему бокал.

– А во-вторых?

– У тебя сейчас время очищения. С канадским вариантом английского уже хорошо, – заметила она. – Но если ты считаешь, что естественные условия жизни гоя – благодать, ты еще не освободился от реальности быта. Человек становится свободным лишь тогда, когда ощущает реальность бытия. Этого можно достигнуть либо аскетической жизнью монаха-затворника, либо роскошной аристократической. Мне нужно чистить твой дух от земных страстей, но не от земных чувств.

Мамонт отпил из бокала – горячий напиток окончательно смирил озноб, загнанный в глубь хвойной ванной.

– Спасибо, милая, – промолвил он, чувствуя, как начинает растворяться в воде – тело становилось невесомым. – Наверное, тебе будет трудно. Я долго был изгоем… Когда я вошел в спальню и увидел тебя спящей…

– Понимаю, дорогой, – помогла Дара справиться с заминкой. – Но мне понравилось, что ты сумел одолеть себя. Значит, скоро совсем освободишься от низменных страстей.

– Ты видела, да? Ты притворялась спящей?

– Нет, не притворялась, но видела.

– Я выглядел глупо… Прости, дорогая.

– Нет, ничего, ты делаешь успехи, милый, – тихо засмеялась Дара. – Придет время, когда ты будешь просто восхищаться красотой любой женщины. И при этом не желать ее, потому что желаемая женщина – только любимая, а не любая. Ты станешь смотреть на женщину, как на произведение искусства, на совершенство природы; ты станешь волноваться от чувства прекрасного, но не от плоти. Вот тогда и придет ощущение реальности бытия.

Дара попробовала рукой воду в ванне. Он медленно взял ее руку и поцеловал – пальцы вновь показались ледяными.

– Поэтому ты холодная? Ты чувствуешь эту реальность?

– Да, милый, – вымолвила она и, высвободив руку, взяла махровое полотнище сушары. – Тебе пора выбираться, вода остыла…

Запеленутый с ног до головы, как дитя, он стоял, послушный ее рукам. Дара растерла ему спину, потом солнечное сплетение.

– Мне будет нелегко избавиться от страсти, – признался Мамонт. – Я стискиваю зубы, но руки твои волнуют…

– Не нужно стискивать зубы, – посоветовала она. – Думай о Валькирии. Помнишь, как ты расчесывал ей волосы?

– Помню… Но откуда тебе это известно?

– Мне все известно, – засмеялись ее вишневые глаза.

Мамонт решился:

– Тогда скажи мне… Целы ли ее волосы?

Руки Дары замерли на мгновение.

– Этого я не знаю… Если Атенон наказал ее, сделал Карной, об этом никто никогда не узнает.

– И Стратиг?

– Никто.

– А я смогу это узнать?

– Ты можешь только почувствовать, – сказала она. – Но не сейчас – потом, когда твой дух будет чист от земных страстей… Не печалься, милый! Обережный круг все равно будет над тобой. Если твоя Валькирия станет Карной, ее охранительная сила ничуть не убавится, напротив, круг расширится и возрастет. Потому что Карне придется стоять на высокой горе и кричать.

Мамонту отчего-то представилась картина Васильева «Плач Ярославны»…

– Сколько же ей кричать?

– Пока не отрастут волосы…

Он долго и виновато молчал, стараясь сморгнуть образ плачущей Карны. Видение размылось в выступивших слезах: хорошо, что лицо было обернуто сушарой…

– Кто же он такой – Атенон? Я не могу представить его.

– Хочешь, я покажу тебе Владыку? – вдруг предложила Дара.

– Покажешь?..

– Да, милый, пойдем.

Она набросила на его плечи подарок Стратига – волчью шубу – и повела на второй этаж, в кабинет.

– Это я нашла в машине. – Дара взяла со стола набор репродукций картин Васильева, купленный Мамонтом в музее. – Смотри, вот три ипостаси, в которых может пребывать Владыка.

Она положила перед ним «Человека с филином». Мамонт вздрогнул: именно возле этой картины Зямщиц начал терять самообладание!

– В таком образе Атенон является изгоям. Человек, несущий свет разума.

– Почему же в его другой руке плеть? – спросил Мамонт. – Свеча и плеть?..

– Потому что разум – это власть, но власть светлого разума. – Дара перебрала открытки. – А здесь он – Владыка святых гор. Вот таким ты увидишь его, если Атенон пожелает явиться к тебе.

Перед Мамонтом оказалась репродукция с картины «Меч Святогора».

– Кто же он в самом деле? Призрак или легенда?

– Этого никто не знает, – призналась Дара. – Известно лишь то, что он Вещий Гой. Вещий – значит познавший Весту. Мне кажется, он не призрак и не легенда – обыкновенный земной человек. Я помню его руку, большую и теплую…

– Атенон являлся к тебе? – изумился Мамонт.

– Я была совсем маленькой, – что-то вспомнила и улыбнулась она. – Наш табор стоял у днепровских порогов. Так место называется, а самих порогов давно нет… Помню, горели костры, все люди пели и плясали. Я родилась в племени поющих цыган… Мне так нравилось плясать, что я увлеклась и совсем забылась. И когда опомнилась, весь табор стоял полукругом возле меня и какого-то сивого старика со свечой. Старик погладил меня по голове, взял за руку и повел. Я испугалась и стала вырываться, но все люди закричали: «Иди с ним! Он за тобой пришел! Не бойся, это Атенон! Иди! Ты самая счастливая цыганка!»

– И ты ушла?..

– Он увел меня, – сказала Дара. – А люди бежали за нами и кричали: «Возьми меня, Атенон! И меня возьми! И меня!..» Он больше никого не взял… – Она подала Мамонту третью репродукцию. – Это его третий образ и, говорят, истинный. Только никто его не видел в истинном образе, потому что он – состояние его духа.

На высокой скале под черным от дыма небом, подсвеченным огненной землей, сидел гордый сокол…

Мамонт разложил открытки, взгляд сам собой задержался на «Человеке с филином».

– Таким его видят изгои?

– Да, милый. И ко мне он когда-то явился со свечой и плетью…

– Зямщиц видел Атенона, – вслух сказал Мамонт. – И золото варваров.

Дара заметила, точнее, почувствовала его состояние и тихо пошла к двери.

– Постой!.. Постой, милая, – вспомнил он. – Я хотел спросить…

– Все сделала, дорогой, – опередила Дара. – Как ты хотел. Этот одинокий, несчастный человек встречался с другим, таким же одиноким и несчастным…

– О чем ты?

– Но, милый! Ты же просил меня, и я присмотрела, – слегка растерялась она.

– Арчеладзе – несчастный человек?

– Когда остается один – плачет, – сообщила Дара.

– Вот как! – удивился Мамонт. – С кем же он встречался?

– Со старым, одиноким человеком. Не слышала, о чем они говорили, но расстались еще более несчастными. Старик вошел в свой дом и мгновенно умер.

– Умер?!

– Ему перерезали горло в подъезде.

– Ты видела это?..

– Нет, – сказала она. – Почувствовала, что старику угрожает опасность. Смерть стояла за дверью, а он не знал. И крика моего не услышал…

– А что же Арчеладзе? – после долгой паузы спросил Мамонт.

– Он увидел возле своего дома вишневый «Москвич». И пришел в ярость. И испытывает ее до сих пор…