Глава 8
Фургон подкатился к Медфорду, северному пригороду Бостона, и въехал на забитую стоянку вокруг какого-то заведения, похожего на бар, под названием «Тимотис», одинокого приземистого здания непревзойденной скромности. Его название повторялось красными неоновыми буквами едва ли не в полусотне мест: на крыше, над дверями, на гигантской вывеске над въездом на стоянку: «Это он! Единственный и неповторимый! „Тимотис“!»
– Мы здесь потому, – сообщил Ланахан, – что сегодня суббота. А каждую субботу ваша преданная науке интеллектуалка, эта талантливая, отважная, сильная женщина, – слова Чарди, брошенные обратно ему в лицо, – вечером заявляется сюда или в какое-нибудь другое заведение подобного толка, снимает мужика и уходит с ним.
– В прошлые выходные она вернулась домой только в воскресенье под вечер, – заметил водитель, кудесник из техотдела.
В красном неоновом свете на рябом лице Ланахана, похоже, играла сальная ухмылка. Чарди охватило желание дать ему в морду, но неожиданно злость прошла. Ланахан – ничтожество, он даже оплеухи не заслуживает.
– Здесь никого из Гарварда не встретишь, – сказал человек на переднем сиденье. – Они все сидят в Кембридже и в кабаках поприличнее, вроде «Касабланки» или «Данстер-стрит, 33». Это местечко слишком низкого пошиба, для непритязательной публики. Второй сорт.
– Она сейчас там, – сказал Ланахан. – Вот ее тачка.
Он указал на зеленый «фольксваген» неподалеку.
– Она западает на парней одного типа. На моей памяти было трое. Смуглые ирландцы. Крупные, под метр девяносто ростом и весом под сто килограммов.
– Ваших близнецов выискивает, – подсказал Ланахан. – Она ищет вас.
– Чушь собачья, – отрезал Чарди.
– Увидите. Ну что, поехали? Готовы? Уверены, что справитесь?
– Угу, – буркнул Чарди.
– Звучит как-то не слишком убедительно. Послушайте, можно устроить все другим способом.
«Гнусный коротышка», – подумал Чарди.
– Чарди. За эту операцию я отвечаю перед Вер Стигом. Не провалите, ладно? Держите себя в руках, не переусердствуйте. Не спугните девицу. Если вы наломаете дров, она обратится в прессу, поднимет шум…
– Я справлюсь.
Чарди отодвинул дверцу фургона и вышел в сырой, промозглый вечер.
До Массачусетса весна еще не добралась, и сквозь ряды машин он двигался в клубах пара от собственного дыхания. Перед входом в бар вытянулась небольшая очередь, он пристроился в конец. Все они казались такими симпатичными, эти мальчики чуть за двадцать, с модными стрижками – расчесанными на прямой пробор пышными ниспадающими каскадами волос, в дорогих темных костюмах почти что на европейский лад.
Девушки, все как на подбор, были темненькие и миниатюрные, веселые и похожие почему-то на примерных католичек. Их нежные шейки украшали крестики. Рядом с ними он сам показался себе каким-то переростком, глупым и неуклюжим, потому что был на добрый десяток лет старше самого взрослого в этой очереди. В своем унылом костюме он терпеливо дожидался еще минут десять, пока наконец двустворчатые двери не распахнулись гостеприимно ему навстречу. На пороге он в последний раз оглянулся на фургон вдалеке, под высоким фонарем, с тонированными стеклами, из-за которых – он знал это – за ним наблюдал Ланахан, а через него Йост Вер Стиг и все Центральное разведывательное управление.
* * *
Внутри заведение оказалось состоящим из нескольких отдельных баров, каждый в своем собственном стиле, и все подделка. Некоторое время ушло на то, чтобы обойти все эти ответвления, полные народу. Он уже начал было паниковать, но тут наткнулся на нее.
Она сидела за столиком с каким-то парнем. Зал был изысканнее других, декорирован в стиле викторианской эпохи – если бы в ту эпоху существовал пластик. Все было словно в дурном кино. Но перед ним сидела Джоанна, живая, во плоти, с каким-то мужчиной – как и сказал кудесник, крупным мужчиной, комплекции Чарди, если не крупнее, в костюме-тройке.
Чарди пристроился за стойкой на безопасном расстоянии от парочки и заказал себе пиво. Он видел ее в зеркале, но совсем смутно – в темном пространстве под потолком набухшей тучей висел табачный дым. Она так и льнула к этому мужчине. Она касалась его локтя. Она смеялась его шуткам и с восторженным вниманием выслушивала его остроты. Чарди почти корежило от ревности. Они заказали еще по стаканчику – бурбон для мужчины, белое вино для Джоанны.
Чарди смотрел, как завороженный. Когда же он в последний раз видел ее? Он мог бы воспроизвести эту картину с поразительной точностью, даже здесь, даже сейчас. Это было в тот день, когда он попал в засаду, в день его пленения. Она тогда одевалась, как курдка: цветастая крестьянская юбка, черная жилетка, блузки, платки, на голове косынка. Не то что теперь. Сейчас на ней были темные свободные брюки, свитер с воротником-хомутом и твидовый жакет. Очки в пол-лица смягчали угловатые черты. Рыжеватые волосы зачесаны назад, но одна прядь все-таки упала на лоб. Когда она улыбалась, ее белые зубы сверкали в темноте.
Боже, какая же она красавица. Чарди не мог отвести от нее глаз. Если у него и был на уме какой-то план, от него ничего не осталось. У Пола перехватило дыхание: рядом с ней он не мог дышать. Руки у нее были белые, с длинными пальцами, и она коснулась ими ладони мужчины. Тот рассмеялся и что-то прошептал. Они прикончили свои напитки и поднялись.
Чарди вскочил.
Они принялись пробираться сквозь толпу к выходу. Мужчина обнимал ее за плечи. Они взяли в гардеробе свою одежду и вышли на улицу. Чарди двинулся следом и перехватил их на стоянке, в моргающем свете, пока мужчина возился с ключами от своего «порше».
– Прошу прощения, – произнес Чарди.
Она обернулась, мгновенно узнав голос, но, наверное, не вполне веря своим ушам.
– Джоанна? – Он вышел на свет, чтобы мужчина мог его видеть. – Мне нужно с тобой поговорить. Это важно.
– Пол, – выговорила она наконец. – Ох, Пол.
– Ты знаешь этого малого? – спросил мужчина, выступая вперед.
– Тебя это не касается, – отрезал Чарди.
– Вот как? – Он приблизился еще на шаг. Потом обернулся к ней. – Ты хочешь с ним говорить или нет?
Она не могла ничего ответить, лишь гневно смотрела на Чарди.
– Послушай, – заявил мужчина. – По-моему, девушка не желает с тобой разговаривать. Почему бы тебе не убраться?
– Джоанна, это действительно важно. Очень.
– Уходи, Пол, – сказала она.
– Давай, Пол, вали отсюда, – бросил мужчина.
Чарди был словно наэлектризован от волнения. Напряжение было таким, что он, казалось, вот-вот взорвется. Она так близко! Ему хотелось прикоснуться к ней. На него накатила слабость, но отступать было нельзя. Его охватил ужас, он понял, что все испортил, что зря устроил эту сцену.
Пол приблизился к ней еще на шаг.
– Джоанна, пожалуйста.
Мужчина ударил его по уху – явно неумело. Пол подвернул ногу, падая на асфальт. На миг ему показалось, будто в черепе загудел колокол, и он обнаружил, что, как дурак, сидит в луже. Он поднял голову, и в глазах у него потемнело от ярости. Однако хлыщ, ударивший его, стоял столбом; казалось, он сам был ошарашен тем, что сделал.
– Я не хотел, – промямлил он. – Я ведь просил вас не лезть. Я предупреждал. Вы сами напросились. Правда. Вы сами напросились и получили по заслугам.
Чарди поднялся.
– Это было неразумно с вашей стороны. Вы не знаете, кто я такой. А вдруг у меня есть пистолет? Или я знаю карате? Или просто окажусь бандитом?
– Я… я же велел вам уходить.
– Ну а я никуда уходить не намерен. И я не советовал бы вам поступать так еще раз.
– Уолли, – вмешалась Джоанна. – Это и впрямь было неразумно. Он… э-э… солдат. И вероятно, обучен самым разным приемам. И вообще, терпеть не могу, когда мужчины дерутся. Глупость какая.
– Не вздумай только еще раз меня ударить, Уолли, – сказал Чарди, – и я ничего тебе не сделаю.
– Это смешно, – заявил Уолли. – Так ты идешь со мной или нет?
– Ох, Уолли.
– Быстро же ты запела по-другому. Ну и черт с тобой, и с твоим чокнутым дружком тоже. Два сапога пара. Счастливо оставаться.
Он уселся в машину и рванул с места – только шины взвизгнули.
– Джоанна, – повторил Чарди.
– Не подходи, Пол. Не подходи, я сказала. Только тебя мне еще не хватало для полного счастья.
Он смотрел, как она идет по залитой светом фонарей площадке.
– Джоанна. Пожалуйста.
– Пол. – Она обернулась. – Уходи. Не приближайся ко мне. Я позову полицию. Клянусь, я это сделаю.
– Джоанна. Улу Бег объявился.
* * *
Они сидели в ее «фольксвагене» неподалеку от парка. За деревьями виднелись безлюдная детская площадка и баскетбольное поле, пустое и темное. Чарди пил пиво из банки – он велел Джоанне заехать в какой-нибудь магазин, и она безмолвно подчинилась, – это была уже третья за двадцать пять минут. Машина время от времени пощелкивала, и ему вдруг подумалось, что эта типично американская ситуация – тихая ночь, машина, женщина на соседнем сиденье, парк неподалеку – для него нечто столь же чуждое, как какой-нибудь филиппинский брачный ритуал. После долгого молчания она вдруг сказала:
– Ты работаешь на них, так ведь?
– Да. Временно.
– Я думала, тебя уволили.
– Так оно и было. Теперь я снова им понадобился.
– В том письме ты утверждал, что никогда больше не станешь на них работать. Ты писал, что с этим покончено. Опять солгал?
– Нет. Я вернулся, потому что у меня, похоже, не было выбора.
– Из-за курда?
– Да.
– Не поздновато ли ты решил отдать свой должок?
– Может, и поздновато. Не знаю. Увидим, да?
– Как ты можешь? Работать на них? Как тебе не противно?
– Если бы я не согласился, на моем месте сейчас сидел бы кто-нибудь другой. Только ему было бы наплевать на тебя. И на Улу Бега. Эти люди из службы безопасности не знают жалости. Им нужна его голова.
– Чего ты хочешь от меня?
– Они считают, что он появится у тебя, потому что больше ему идти некуда. Во всяком случае, так они говорят. Что у них на уме, мне неизвестно. Но такова официальная версия. Поэтому я здесь – чтобы заручиться твоей помощью.
– Было время, когда я готова была тебя убить. Даже думала об этом. Представляла, как прилечу к тебе в Чикаго, подойду к твоей двери, постучу, а когда ты откроешь – выстрелю. Прямо в лицо.
– Мне жаль, что ты так сильно меня ненавидишь.
– Ты был частью всего этого.
– Я никогда не…
– Пол, ты лжешь. Это у тебя в крови. На этом стоит твоя жизнь. Я собрала кое-какие сведения о твоих работодателях. Они учат лгать не задумываясь. Ты можешь делать это легко и непринужденно, как будто о погоде разговариваешь.
– В управлении точно такие же люди, как и везде. В любом случае, я никогда не лгал тебе. Ложь – удел высших уровней. У них есть специалисты.
Он прикончил банку и сунул руку в рюкзак за новой. Надо было брать сразу дюжину. Пол вскрыл крышку и сделал большой глоток.
– За эти семь лет, – произнес он наконец, – не было, наверное, ни одной ночи, чтобы я не думал о тебе и не проклинал то, что произошло между нами. Это не ложь. Но если ты любишь его – а я думаю, что любишь, и думаю, что иначе и быть не могло, – то ты должна помочь мне. Иначе ему конец.
– Не разыгрывай благородство, Пол.
– А ты не разыгрывай оскорбленную гордость, Джоанна. Пока ты тут нянчишься со своими обидами, он схлопочет себе пулю в лоб.
– Пол, я тоже лгала. Я говорила, что люблю тебя. Так вот, я никогда тебя не любила.
– Как скажешь. Не любила, так не любила.
– Я любила твой образ. Потому что ты сражался на стороне курдов, а курдам нужны были бойцы.
– Да.
– Меня так завораживала сила. Она казалась мне тайной за семью печатями.
– Никакая это не тайна.
– Ты хоть знаешь, что произошло с нами? После твоего загадочного исчезновения?
– Да.
– Вранье! – сорвалась на крик она. – Черт побери, это вранье. Опять. Снова вранье. Ничего ты не знаешь. И никто не знает, кроме…
– Мне рассказал один русский. Ты его не знаешь.
– А подробности?
– Нет. Этот русский в подробности не вникает. Он слишком большая шишка, чтобы забивать себе голову подробностями. Он назвал только цифры.
– Так вот, мне кажется важным, чтобы ты узнал подробности. Чтобы они всегда хранились в той бесчувственной штуке, которую ты зовешь мозгом.
В темноте Джоанна казалась прекрасной, живая и настоящая, после того, как он так долго грезил о ней. Он изнемогал. Он хотел ее, хотел, чтобы она любила или хотя бы уважала его. Между ними пролегла огромная пропасть.
– Идем.
Она вышла из машины.
Пол последовал за ней. Они перешли улицу и очутились перед большим темным зданием. Джоанна провела его в вестибюль, потом отперла вторую дверь, и они поднялись на три лестничных пролета. На каком-то этаже играла музыка. Они свернули в короткий коридорчик. Она открыла дверь в свою квартиру.
– Присаживайся. Снимай куртку. Устраивайся поудобнее, – холодно велела Джоанна.
Он присел на кушетку. Квартира была с высокими потолками, большими старыми окнами, а скромная обстановка состояла из книг, растений в кадках и странных, угловатых предметов мебели. Она производила впечатление белизны и холода. Джоанна подошла к столу и вернулась с толстой кипой бумаг.
– Вот, – сказала она. – Мои мемуары. Лилиан Хеллман из меня не вышло, но это, по крайней мере, правда.
Она проглядела растрепанную рукопись и выудила несколько листков.
– Это последняя глава. Я хочу, чтобы ты ее прочитал.
Чарди взял у нее бумаги и взглянул на первую страницу. Она была озаглавлена совсем просто: «Naman».
* * *
– Ты не засек их разговор? – спросил в фургоне Ланахан, разглядывая темнеющее старое здание.
– Я не мог, Майлз.
В тоне кудесника из техотдела послышалось раздражение: ему, такому опытному работнику, приходится демонстрировать уважение этому зеленому юнцу Ланахану.
– Йост не дал бы разрешения. Стоит только попасться на таких вещах, неприятностей потом не оберешься.
– Не знаю, как тогда, по его мнению, мы должны добиться результатов, если приходится выбирать средства, – язвительно заметил Майлз. – А что остальные подразделения? Их привлекли? Можно с ними связаться?
– Они поблизости, Майлз. По крайней мере, должны быть. Чарди у нас под колпаком. Но я решил, что нам здесь, в фургоне, радиосвязь не нужна. Мы знали, что будем вести Чарди. Готов поручиться, если бы ты прогулялся немного по улице, то увидел бы их.
– Лишь бы Чарди их не засек, – заметил Майлз.
– Не засечет. Там ребята что надо, из бывших полицейских, частных детективов. Я делаю все в точности так, как говорит Йост. Говорит Йост вести Чарди на поводке, значит, Чарди идет на поводке. Если Йост этого хочет, это он и получит.
– К черту Вер Стига. Вер Стиг такая мелкая сошка, что его вовсе и не существует. Он шестерка. Мы работаем на Сэма Мелмена, заруби это себе на носу.
* * *
Чарди читал:
«У меня было не слишком много времени, чтобы горевать о внезапном исчезновении Пола, поскольку наше положение немедленно ухудшилось: мы попали под обстрел. За все семь месяцев, что я провела с Улу Бегом и его группировкой, нас ни разу не обстреливали. Я, конечно, видела разбомбленные деревни, но никакие впечатления прошлого не могли подготовить меня к шквальному артиллерийскому огню. Не было никакой возможности укрыться, да и, собственно говоря, никакого укрытия тоже не было. Улу Бег разбил свой лагерь на плоской возвышенности под гребнем горы. Черные палатки были поставлены под входом в пещеру. Снаряды рвались так немыслимо громко и так часто, что в первые секунды я совершенно растерялась. Несколько человек добрались до пещеры, но большинство из нас повалились наземь. Никогда еще мне не было так страшно. В очередное секундное затишье между взрывами я озиралась и пыталась забиться в укрытие понадежней, но это было очень трудно – слишком много дыма и пыли стояло в воздухе.
Мне казалось, что обстрел длился несколько часов. Когда он прекратился, у меня кружилась голова и я не понимала, где я. Вдобавок я надышалась дымом. Меня била неукротимая дрожь, и хотя за время пребывания в горах мне довелось повидать немало раненых, ничто не могло подготовить меня к потрясению при виде того, во что мощный снаряд может превратить человеческое тело. Людей разрывало в клочья.
Я пыталась взять себя в руки, но не успела еще осесть пыль, как показался запыхавшийся Улу Бег. Никогда еще я не видела его в таком отчаянии; он кричал своим людям, что нужно уходить.
Далее последовало беспорядочное бегство в пыли. Мы бежали вверх по склону, затем наткнулись на тропу, тянувшуюся вдоль гребня, и бросились по ней, все скопом – солдаты, их жены, дети. Эта картина до сих пор стоит у меня перед глазами: сто с лишним мужчин, женщин и детей, в панике спасающихся бегством. Все это походило на сцену времен начала Второй мировой, когда немцы бомбили колонны польских беженцев. Платья и платки женщин яркими пятнами выделялись в клубах пыли, я видела тюрбаны мужчин и шаровары цвета хаки, которые трепал ветер. Больше всего жаль было детей; несколько из них в суматохе отбились от родителей (если их родители на самом деле не погибли под обстрелом).
Ночью мы укрылись в пещерах, но боялись даже развести костры. Мы пытались выйти на связь по радио, на экстренной частоте, как учил Чарди. Но ничего не вышло. Пробовала даже я, думая, что, может быть, радисты в Резайе узнают мой английский, но все было напрасно. Мы были отрезаны от мира. Теперь я глядела на горы со страхом. Когда-то они казались мне такими прекрасными, сейчас же они пугали меня. Если бы иракцы окружили нас, едва ли мы смогли бы отбиться. Если начнется снегопад и мы застрянем на этом перевале, то нас неминуемо ждет голодная смерть, поскольку у нас не было никакой еды, кроме того, что мы успели унести. К тому же несколько человек были серьезно ранены, в их числе и жена Амира Тофика, второго после Улу Бега человека в отряде.
Иракцев мы увидели на следующее утро, но они были далеко внизу. Однако Улу Бег полагал, что это крупное подразделение, преследующее нас. Он сказал, что они доберутся до места нашей стоянки лишь через несколько часов, но мы к тому времени уже будем далеко.
– Насколько далеко? – спросил Амир Тофик.
– На пути к границе, – ответил Улу Бег.
Он пообещал, что шах даст нам убежище.
Амир Тофик сплюнул в пыль. Патронные ленты у него на груди звякнули. Ему было лет двадцать пять. Тофик заявил, что шах – черная свинья, пригревшая на груди шакалов. Улу Бег сказал, что у нас нет выбора, и на этом спор завершился.
Четыре дня мы пробирались через горы. Еще дважды попадали под обстрел. Первый был самый серьезный, трое наших были убиты, еще несколько ранены. Они умоляли взять их с собой. Но у нас не было выбора. Нам нужно было продвигаться вперед.
От этого времени у меня остались смутные воспоминания. Однажды на нас налетели русские истребители. Мы забились в ущелье и укрылись за скалами – более сотни человек. Мы видели тень, плывущую по земле, и слышали рев двигателей, но сам самолет разглядеть не могли – слишком яркое было солнце. Апо, старший сын Улу Бега, прятался рядом со мной.
По ночам было очень холодно. Мы жались друг к другу в пещерах и ущельях, но все равно боялись разводить костры. Именно в такие минуты я острее всего чувствовала свое одиночество. Я ведь не была курдкой. Я была американкой, глупой американкой, застрявшей там, где делать ей было нечего. Я считала, что надеяться нам не на что. Мы передвигались пешком, силы и продовольствие иссякали. Мулов не было. Мы преодолели невообразимое расстояние, столь же невообразимое расстояние нам еще предстояло преодолеть, нас преследовали люди на машинах, и эти люди были намерены нас убить.
Как-то я подслушала разговор мужчин. Они говорили, что мы обречены. Все кончено. Нам не выбраться. Улу Бег возражал. Он сказал, что у нас есть друзья. Друзья Джарди. Друзья Джарди помогут нам.
Мы почти пришли. Я спросила Улу Бега, сколько еще идти. Он указал на просвет между двумя горами прямо впереди.
Улу Бег попросил меня сопровождать его на переговорах с иранцами.
Мы прошли по тропке и поднялись на пыльную скалу, он и я. Тропка бежала вверх, к перевалу, и мы пробирались между неприступными утесами. Мне с трудом удавалось не отставать. Я задавалась вопросом, как смогут преодолеть последнюю, самую трудную часть подъема дети.
Мы были так близко! Скоро весь этот кошмар останется позади! Но я ужасно боялась, вдруг что-нибудь произойдет, в самом конце, так близко к спасению.
Мы перевалили через гребень горы. Перед нами простиралась выжженная земля. На ней ничего не росло. На многие мили окрест все было мертво. Не было ни растительности, ничего живого. То была зона дефолиации, полоса земли, которую иракцы залили химикатами, чтобы повстанцы не могли перейти границу и пополнить запасы в Иране. Я разглядела залитый цементом ручей.
Мы двинулись вперед. Если бы появился русский самолет или вертолет и застал нас на открытой местности, нам пришел бы конец. И все же мы не могли позволить себе такую роскошь, как дожидаться наступления темноты. Мы пробирались по этой пустыне до тех пор, пока наконец несколько часов спустя впереди не показались колючая проволока и пограничный пункт – и зелень. Пограничный пункт представлял собой приземистое блочное здание, рядом с которым развевался на флагштоке иранский флаг. Неподалеку стояло несколько военных машин.
Мы поспешили к заставе. Там заметили наше приближение и были наготове. Дежурный офицер, молоденький майор, держал себя очень чопорно и корректно. Звали его майор Меджхати – это имя красовалось на нашивке его мундира, на груди. Форма на нем была накрахмалена до хруста.
Он спросил меня на фарси, не американка ли я. Я ответила утвердительно. Он решил, что я похожа на американку, несмотря на то, что одета я была, как курдка. Он провел в Америке год и знал, как выглядят американские женщины.
Я объяснила, что в скором времени подойдут сто человек, что среди них есть раненые и дети и все они голодны и измучены. Их преследуют иракцы на русских танках, сказала я ему.
Он спросил меня, из каких краев я родом. Не знаю уж, зачем ему понадобилось это знать. Я ответила.
Он считал Бостон приятным городом. Меджхати поведал мне, что учился в каком-то военном училище в Канзасе. Он сказал, что в Америке ему очень понравилось, что Америка – великая страна и что ему хотелось бы, чтобы Иран больше походил на Америку.
Я начала опасаться, что мы застрянем там на многие часы. Иранцы любят поговорить и никуда не торопятся. Они терпеть не могут смотреть в лицо окружающей действительности.
Потом майор спросил меня, не принадлежат ли эти курды к группировке пешмерга, воинственным горцам, которые сражаются с иракцами. Я ответила утвердительно. Он сказал, что они не могут принять на своей территории курдов. Таков новый политический курс. Он сказал, что рад приветствовать на своей земле меня, но политический курс изменился и для пешмерга граница закрыта.
Я не была уверена, что правильно поняла его. Подумала, что ослышалась. Я попыталась взять себя в руки.
– Но есть же соглашение, – сказала я. – Межправительственное. Между моим правительством, вашим правительством и пешмерга.
– Нет никаких соглашений, – отрезал он.
Несколько его солдат и офицеров вытащили оружие и приблизились к нам. Вид у них был неприветливый. Я указала на Улу Бега. Помню, я говорила:
– Это известный человек. Знаменитый Улу Бег. Он занимает высокий пост в пешмерга.
Майор Меджхати снова заявил, что американская гражданка может без помех вступить на территорию его страны, а курд пусть проваливает. Он пообещал, что его люди будут стрелять, если курд не уйдет от границы.
Я сказала ему, что у нас был американский офицер, важный человек, со связями в тегеранских верхах…
Но они сообщили нам, что все американцы уехали.
Улу Бег развернулся и зашагал обратно к своим людям.
Я побежала за ним».
Чарди отложил рукопись. Джоанна сидела напротив. Она даже не сняла пальто.
– Надо было остаться в Иране, Джоанна. Ты поступила неразумно.
– Я не могла, Пол. Читай дальше.
«Мы шли весь остаток того дня и большую часть следующего. Наш путь лежал на север, дальше в горы. Теперь нашей целью была Турция, граница с которой охранялась не так тщательно. Это решение было мучительным, ведь едва ли найдется кто-то, кого курды – как и большая часть Ближнего Востока – ненавидят сильнее, чем турок, которые в составе Оттоманской империи многие столетия угнетали их.
Затем мы собирались продолжать двигаться на север, в Россию. Я знала, что Улу Бег задумал повторить путь муллы Мустафы Барзани, который бежал из Ирана после падения Курдской автономной республики в Мехабаде в 1947-м. В Советском Союзе Барзани прожил в изгнании одиннадцать лет. Мне тогда не бросился в глаза комизм бегства от иракцев, которых поддерживали и снабжали русские, в Турцию, а оттуда в Россию. Теперь он кажется мне яркой иллюстрацией принципа ближневосточной истории и политики: идеология ничего не значит.
И вот настало утро шестого дня. Мы отыскали какие-то пещеры и наконец отважились разжечь костер. Мы даже нашли родник, который не был зацементирован.
Кто-то включил рацию – это была обычная процедура; Джарди, как звали его курды, всегда пытался установить связь с Резайе по утрам – и внезапно на той частоте, где пять дней царила мертвая тишина, прозвучал сигнал.
Это, насколько я понимаю, была определенная последовательность кодов, предварявшая начало связи.
Я услышала, как Улу Бег заговорил на своем ломаном английском.
– Фред – Тому, – повторял он. – Фред – Тому.
Рация, русского производства, как и все снаряжение, привезенное Полом, шипела и потрескивала.
До меня донеслись слова по-английски: „Том – Фреду, Том – Фреду“, и я узнала голос. Это был Пол Чарди».
– Помнишь это, Пол? – спросила она.
В комнате было очень тихо. Чарди поднял на нее глаза. Потом произнес:
– Да, помню. – И снова уткнулся в бумаги.
«Мы ждали на поляне. Пол Чарди обещал, что вертолеты прибудут в четыре. Их должно было быть шесть, и предстояло сделать два или три вылета, чтобы вывезти всех. Нужно соблюдать порядок, предупредил он, никакой паники, никакой давки. На это уйдет какое-то время, но вывезут всех.
Люди возносили хвалы за избавление Аллаху Милосердному, но Улу Бег сказал, что благодарить следует Джарди и его американских друзей.
Ожидание, казалось, тянулось целый год. На самом деле оно длилось всего-то несколько часов. Но теперь небо прояснилось, и солнце жарило во всю мочь. На самых высоких пиках поблескивали снежные шапки. На поляне росло несколько карликовых дубов.
Люди собрались в тени этих немногочисленных деревьев, я смотрела, как они смеются и бродят по поляне. Их яркие одежды мелькали в бурых ветвях.
Мы с Улу Бегом отошли к гребню над поляной и скрылись за скалой. Я спросила его, не ожидает ли он подвоха.
– Я всегда ожидаю подвоха, – отвечал он.
Его лицо было припорошено пылью. Губы растрескались и стали почти белые, в синих глазах затаилась усталость. Он снял свой тюрбан, и меня поразили его волосы – почти русые. И глаза у него были совершенно невероятные.
Он велел, чтобы я шла ждать вертолет вниз.
– Я остаюсь, – заявила я.
* * *
Мы услышали вертолеты еще до того, как увидели их. Они появились над горой. Это зрелище показалось мне совершенно невиданным. Я таращилась на них, как громом пораженная.
Их было, как и обещал Пол, шесть. Они повисли в небе. Амир Тофик на земле поджег дымовую шашку. Столб зеленого дыма взвился в небо.
Вертолеты были серые, на фюзеляжах красовались опознавательные знаки иранской армии. Носы их блестели: солнце отражалось в стекле или в пластике. Они оказались куда больше, чем я воображала. Шум стоял невообразимый. Они летели строем в два ряда, по три в каждом. Вертолеты начали снижаться, большие и темные. Я уже могла различить в кабинах пилотов в шлемах и солнечных очках.
Винты поднимали пыль, она клубилась и кружилась вихрями. В воздухе вились клочья зеленого дыма. Ветер сбивал нас с ног, срывал листья с деревьев.
Я видела двух маленьких мальчиков, Апо и Мемеда, они сидели в сторонке. Я видела Амира Тофика с женой; рука у нее была вся в бинтах. Видела старого Кака Фарзанду – он терпеливо ждал. Видела Хаджи Исмаила – до того, как присоединиться к повстанцам в горах, он был носильщиком в Багдаде. Я видела Зульхею, старуху в черном платке, – она рассказывала мне сказания и легенды, которые я записывала, – и ее дочь Насрин, стряпуху. Я видела… в общем, я видела их всех, этих людей, с которыми я прожила семь месяцев и которых успела, насколько это возможно для иностранца, вернее для иностранки, полюбить.
Вертолеты зависли над деревьями, и какое-то время я не вполне понимала, что происходит. Я стояла столбом, как дура. Внизу началась сумятица.
Улу Бег обернулся ко мне, и я услышала его слова:
– Это русские.
Люди из вертолетов принялись стрелять по деревьям. Поднялась пыль. Я видела, как разлетались ветки. Орудия стали изрыгать языки цветного огня. Они словно обливали деревья светом. Вокруг летели искры, начались пожары.
Улу Бег рядом со мной застрочил из своего русского автомата. Козырек одной кабины разлетелся, и вертолет дрогнул.
„Сбей их“, – поймала я вдруг себя на мысли.
Машина начала падать, неудержимо заваливаясь вперед. Она рухнула и разбилась. Лопасть пропеллера вспорола землю. Подбитый вертолет вспух огромным шаром маслянистого пламени, мгновенно распространившегося по поляне. Меня сбило с ног.
Люди из вертолетов расстреливали нас. Пули рикошетом отскакивали от камней. В нос мне ударил едкий запах горящего бензина. В голове так помутилось, что я чуть не бросилась в пылающий ад под нами, но Улу Бег схватил меня за руку и потащил по другому склону вниз, в темное ущелье. Мы кубарем слетели по склону, оскальзываясь на осыпи. Я была в таком ужасе, что даже не чувствовала боли. Мы забирались глубже и глубже, пока не забились в темную расщелину. Над головой стрекотал вертолет. Он висел над нами целую вечность. Улу Бег сжимал в руках свой русский автомат. Потом вертолет набрал высоту и исчез. В небо поднимались два столба дыма – один толстый и черный, второй зеленый».
– Твой русский не рассказывал тебе об этом? – спросила Джоанна, когда он отложил последнюю страницу.
– Нет, – покачал головой Пол. – Никаких подробностей.
– Та засада была частью сценария? Частью какого-то большего предательства? Ты действовал по чьему-то приказу? Все те месяцы, когда я любила тебя, когда ты сражался на стороне курдов, – ты знал? Ты знал, что все так кончится?
– Разумеется нет.
– Но тогда, по радио, это был ты?
Чарди помнил это, правда, не слишком хорошо. Рация была советская, модель «ЛП-56», с двойным усилением и чем-то вроде частотного сканера, стандартное снаряжение советских танковых частей. Ему вспомнился микрофон в его руке – тяжелая, монументальная штука.
«А они изрядно отстали в радиотехнике», – помнится, подумалось тогда ему.
Он словно оцепенел.
– Ты? – подстегнула она.
– Да, – ответил он.
Полковник КГБ Спешнев остался тогда весьма доволен его поведением.
– Почему, Пол? – проговорила она тихо.
– Я… Для них было очень важно убить Улу Бега или взять его в плен, – сказал он.
– Но почему ты стал им помогать?
– У меня не было выбора.
– Тебя пытали.
– Да, они покуражились надо мной всласть. Но дело было не в этом.
– Так расскажи мне, Пол. Почему?
– Джоанна, я не могу тебе этого сказать. Да теперь уже ничего и не изменишь. Наверное, на самом деле я здесь затем, чтобы попытаться загладить свою вину.
– Вину перед курдами так никто и не загладил.
– Джоанна, он здесь, чтобы убивать. Что, если в перестрелку попадут дети? Что, если произойдет еще одно массовое убийство? Что, если пострадают невинные…
– Это мы дали Улу Бегу оружие. Мы поддерживали его. Мы подстрекали его. Пол, невинных тут нет.
– Джоанна…
– Пол, убирайся отсюда. Я ничем не могу тебе помочь, я не стану тебе помогать. Чему быть, того не миновать. Иншалла, все в руках Божьих. У курдов есть пословица: не дрогни, когда возмездие готово обрушиться на голову твоего врага.
Он поглядел на нее.
– Уходи, Пол, я страшно устала.
Он поднялся.
– И не смей больше пытаться увидеться со мной. Клянусь, я вызову полицию.
* * *
Чарди стоял перед ее домом. Было холодно. Он подумал, что за ним, наверное, следили. Через несколько минут и в самом деле подъехал фургон. Чарди перешел улицу и забрался внутрь.
– Как все прошло? – поинтересовался Ланахан.
– Ужасно, – ответил он, усаживаясь напротив юнца.
Фургон тронулся, и Чарди стал смотреть из окна на проносящиеся мимо уличные фонари и темные дома.
– Какого черта она из себя воображает? Думает, с ней в бирюльки играют, да? Ладно, если она отказалась нам помогать, мы ей такое устроим! Мы…
Чарди ухватил сопляка за плотные лацканы плаща и приложил о стенку фургона так, что его голова с силой ударилась о стекло.
– Эй, эй. – Кудесник из техотдела на переднем сиденье испуганно обернулся. – Спокойно, ребята.
Но Чарди придавил локтем горло парня и, пригвоздив к сиденью, велел тому придержать свой поганый язык. Потом отпустил жертву и выпрямился.
Парнишка ошеломленно потряс головой и осторожно потрогал горло. Расширенные глаза и дрожащие пальцы выдавали его страх, но этот страх обратился в ярость.
– Ты, скотина! – выплюнул он.
Чарди смотрел в темноту за окном.
* * *
В отель они вернулись в молчании. Была почти полночь. Чарди двинулся в бар и прикончил еще несколько порций пива. Потом принялся озираться по сторонам – в зале было довольно многолюдно – в поисках бугая поздоровее. Нашел и привязался к нему, нарываясь на драку. Но бугай оказался робкого десятка и поспешно скрылся, после чего люди стали держаться от Чарди на таком почтительном расстоянии, что он в конце концов решил отправиться спать.
Спал он плохо, все время думал о вертолетах.
Наутро его ни свет ни заря разбудил телефонный звонок. Он сонно заморгал, в сером полумраке разглядывая неубранную комнату. Голова раскалывалась, во рту стоял отвратительный привкус. Он снял трубку.
– Пол?
– Да?
В ее голосе слышался невысказанный вопрос, но он так и не прозвучал. Пол так стиснул трубку, что испугался, как бы не треснул пластик.
– Мне нужно с тобой увидеться, – сказала она.
– Зачем?
– Пол, сукин ты сын. И чего тебе не сиделось там у себя в Чикаго?
Он взглянул на свой «Ролекс» и обнаружил, что времени полвосьмого.
– Я не сомкнула глаз, – сказала она. – По-моему, я схожу с ума. В последнее время я сама не знаю что творю.
– Ради всего святого, вздремни немного. Потом встретимся где-нибудь в городе. На свежем воздухе.
– На реке. У лодочной станции. Неподалеку от Бойлстона. Спросишь у кого-нибудь, где это. В полдень.
– Я буду.
– Пол. Пожалуйста, приходи один. Без человечков в шинелях.
