Глава 28

Они различили «форд», стоящий рядом с лачугой.

– Это она, – заорал Роберто. – Это их машина.

Тревитт тревожно хмыкнул.

– А теперь пойди и застрели этих парней, – заявил Мигель.

– Погоди минутку, – сказал Тревитт.

Он огляделся вокруг в сумерках и не увидел никого – ни полиции, ни других людей. В трущобах было непривычно тихо. Обычно вокруг бродили куры, козы, ребятишки, старухи и серьезного вида молодые люди. Но сейчас в извилистом переулке не было видно ни единой живой души.

– Возьми пушку, – не унимался парнишка. – У тебя ведь есть та пушка за пятьдесят долларов. Иди прямо туда и застрели этих поганцев.

Нет, этот ребенок положительно начинал действовать Тревитту на нервы. Возьми пушку, как же. За кого ты меня принимаешь, малыш? За Гордона Лидди? Тревитта охватила невыносимая горечь. Выбор у него был совершенно безрадостный. Это нечестно.

– Правильно, – поддержал Роберто, – давай пристрели этих козлов.

– Не дело это, палить в кого попало, – наставительно сказал Тревитт.

Но мысли его начали крутиться вокруг пистолета. Без оружия он туда уж точно не сунется. Плохонькая старушка «беретта», которой небось лет пятьдесят, была ветераншей абиссинской кампании, а он – разве что ветераном нескольких библиотек.

– Тебе лучше бы действовать побыстрее, приятель.

– Да знаю я, знаю, – буркнул Тревитт, которому не хотелось действовать вообще, не говоря уж о том, чтобы действовать побыстрее. – Может быть, стоит выждать, – сказал он сквозь невесть откуда взявшийся комок слизи в горле.

Оба парнишки уставились на него. Господи, и как же его вообще угораздило ввязаться в это безумие с допотопным пистолетом и двумя молокососами в качестве помощников?

– Ладно, ладно, – сдался он.

– Тебе лучше бы действовать, приятель, – повторил Роберто.

Из дома донесся чей-то вопль. Они едва его расслышали.

Тревитт потянулся к пистолету и обнаружил, что тот болтается за поясом где-то в районе поясницы. Он двумя пальцами вытащил оружие из штанов и тупо уставился на «беретту», всю в смазке, уродливую и неуклюжую. Он не мог вспомнить, взведен курок или нет. В голове было пусто.

– Наверное, кого-то только что убили, – заявил Роберто.

Тревитт наконец-то вспомнил принцип действия автоматического пистолета и с маслянистым щелчком передернул затвор, отводя ударник. Из магазина выкатился нетронутый патрон. Черт, он все-таки был взведен. Роберто передал ему патрон.

Тревитт вытащил магазин и вернул патрон на место. Потом вставил магазин обратно и защелкнул его. Он вылез из машины и немного постоял на трясущихся ногах, пытаясь изобрести какой-нибудь план. Но чем больше он раздумывал, тем сильнее нервничал и, в конце концов, просто бросился к лачуге, держась точно на линии угла, чтобы его не заметили из окон. Он пригибался, как делали в фильмах, и подошвы его туфель постоянно скользили по грязи. Наконец, он добрался до домика и на миг задержался перед дверью. До него доносились приглушенные крики боли. Кого-то явно молотили на совесть. Но он не мог сдвинуться с места, словно примерз к земле, его украшенные кисточками мокасины будто срослись с самой планетой. Парнишки тоже выбрались из машины и смотрели на него.

В конце концов Тревитт толкнул дверь плечом. Она не шелохнулась. Он снова налег, на этот раз сильнее – безрезультатно. В доме кто-то кого-то избивал.

«А, пропади все пропадом!» – подумал он.

Эти слова точно освободили его. Они вдохнули в него ярость и мужество. Он согнул одну ногу, а второй с размаху саданул по двери, и она распахнулась.

Их оказалось двое, как и сказал Роберто. Тревитт не заметил, когда он успел выстрелить из пистолета – он не почувствовал отдачи, не услышал щелчка, – но, должно быть, все-таки выстрелил, потому что один из них плюхнулся на пол с выражением полного ужаса на лице, глупо разинув рот, выкатив глаза и прижав руки к животу. Второй быстро оправился от потрясения, вызванного появлением на пороге желтого призрака в лице Тревитта, и попытался выхватить из-за пояса собственный пистолет. Но Тревитт целился в него из своей «беретты» с расстояния четырех футов и дико орал: «Руки вверх!» Глаза у него были вытаращены, на лбу вздулись вены, и, должно быть, его унизительный страх каким-то образом передался и мексиканцу, потому что тот поспешно вскинул руки.

– Не двигаться! Я сказал, не двигаться! – скомандовал Тревитт.

Но мексиканец не подчинился. Он улыбнулся и помахал руками, чтобы показать, что в них ничего нет, и подошел к своему товарищу.

– Не двигаться. Ни с места, черт бы тебя побрал, – крикнул Тревитт. – Я не шучу, я буду стрелять.

Он так и представлял себе, как пуля входит мексиканцу в затылок.

Мексиканец снова улыбнулся, продолжая помахивать руками в доказательство своей безобидности, и склонился, чтобы поднять незадачливого дружка с пола.

– Убей его! – завопил кто-то.

– Не двигаться! Черт тебя дери, не двигаться! – кричал Тревитт.

Парочка попятилась к двери.

– Убей их! Пристрели обоих!

Над темным смазанным пятном пистолета белело лицо мексиканца. Их разделяло не более пяти футов. Поверх белой рубахи на нем был грязный полотняный пиджак. Ему не мешало бы побриться. На шее просвечивали вены. Один зуб во рту потемнел.

– Убей их! Убей! – послышалась команда. – Стреляй!

– Ни с места, – приказал Тревитт. – Черт побери, я буду…

Он выстрелил – в потолок, – чтобы продемонстрировать серьезность своих намерений. Мексиканец лишь оцепенело посмотрел на него – ему тоже было страшно, Тревитт видел это по его расширенным зрачкам, по безумной ухмылке, в которую растягивались губы, – но все так же продолжал толкать своего раненого товарища к двери. Пока не добрался до нее.

Тревитт держал фигурки беглецов на мушке, пока те трусили по склону холма и ко входу в переулок. Он так и не принял решения не стрелять. Возможность пустить в ход оружие до сих пор не была сброшена со счетов. И все-таки он не смог выстрелить. Они скрылись.

– Ы-ыыыы! – взвыл обезумевший толстый мексиканец, вывернувшись из кресла, хотя руки и ноги у него были связаны, и заскакал по комнате, словно жаба. – Почему ты не убил их, Матерь Божья, ты ведь держал их на мушке, почему ты не выстрелил прямо им в морду?

– Я подстрелил одного, – возразил Тревитт.

– Зря ты не убил этих козлов, – сказал Мигель.

– Ну… – пустился было в объяснения Тревитт.

Но тут его взгляд остановился на женщине.

Лужа крови, густой и темной, в которой она лежала, почти пропитала ее одежду до розового цвета. Так много? Он был поражен.

Женщина валялась, как тряпичная кукла. Чудовищно, совершенно мертвая, мертвее не представить. А ведь она была абсолютно ни при чем, случайно попалась под руку, но мокла в луже собственной крови, отчего Тревитта кольнула смутная ассоциация с менструацией. Женщина лежала лицом в кровавом море, на боку, и одна ноздря находилась ниже уровня жидкости. Глаза, к счастью, оказались закрыты. Рана на горле уже перестала кровоточить и была чистой. Рот был приоткрыт так, что виднелись зубы и язык. Платье задралось до талии, обнажая бугристые от целлюлита бедра и покрытые густой растительностью голени и лодыжки. Тревитт, все еще сжимая в руке свою «беретту», смотрел на эту картину, как завороженный.

– Матерь Божья, – по-испански проговорил толстяк, – вы слышали, как она вопила? Она бы мертвого подняла.

Кто-то уже успел его развязать, он потирал ободранные запястья. Лицо опухло от побоев.

– Да уж, голосок у нее был дай боже, – хихикнул он вдруг. – Старая Мадонна не умолкала до самого конца. Старая образина. Матерь Божья. Господи.

Он снова залился смехом.

– Эх, мистер, как же это вы не застрелили тех двух ублюдков? Теперь хлопот не оберешься. Не думаю, чтобы вы с вашей игрушкой наделали много вреда. Один, конечно, будет теперь маяться животом, но они вернутся обратно. Если уж у вас есть преимущество в таком деле, всегда нужно им пользоваться. Это нелегко, но приходится быть сильным, если хочешь, чтобы люди тебя уважали.

Тревитта вырвало недавно съеденной куриной тортильей и ромом – прямо на себя, на свой желтый кримпленовый костюм, на мокасины с кисточками, на «беретту». Он упал на колени, сломленный и беспомощный перед лицом такого предательства со стороны собственного желудка, а тошнота все не унималась, его все рвало и рвало.

– Эй, что это с ним? – удивился Рамирес.

– Не знаю, patron, – пожал плечами Роберто. – Может, живот прихватило.

– Ну и безобразие же вы тут устроили, мистер. Запашок тут будет стоять – не приведи господи.

– О боже, – простонал Тревитт.

Неужели никто его не утешит? Нет. Он снял пиджак и утер лицо и руки относительно чистым участком рукава, потом отбросил его в угол.

– Лучше убраться отсюда, patron, – сказал Роберто.

– Кто вообще такой этот психованный американец?

– Да просто появился откуда-то однажды вечером. Вопросы задавал. Дружка у него убили. В вашем заведении. Оно теперь перешло к Оскару. Он меня уволил. Всех поувольнял, кто при вас работал. Большим человеком стал.

– Вот увидишь, в один прекрасный день он у меня окажется под забором.

– Нельзя ли заткнуться? – в праведном негодовании рявкнул Тревитт по-английски. – Просто заткнуться?

Рамирес взглянул на дрожащего американца, потом на Мигеля.

– Что это за парнишка? – поинтересовался он.

– Какой-то сопляк, таскается за американцем.

– Надо уносить ноги, – подал голос Мигель.

– По крайней мере, голова на плечах у него есть, – заметил Рамирес. – Ты на машине, Роберто?

– Да, patron. Мы приехали с гринго. Как вы себе чувствуете?

– Эти гады превратили мое лицо в лепешку. И грудь горит. Хотя Мадонне пришлось хуже. Господи, – обратился он к трупу, – старая образина, ты спасла мне жизнь.

Он снова обернулся к Роберто.

– В жизни своей не видел такой уродины. Фу! Страшилище.

Роберто отвел Тревитта в машину. Тот, как в тумане, уселся на заднее сиденье. Пистолет до сих пор был у него в руке.

– Заберите-ка кто-нибудь у него оружие, – распорядился Рамирес, – пока этот американец не пристрелил еще кого-нибудь.

«Беретту» вытащили у Тревитта из пальцев.

Все уселись, и Роберто повел машину по извилистой горной дороге. Дважды он врезался в мусорный бачок, один раз задавил курицу и еще несколько раз едва разминулся с какими-то ребятишками.

– Куда? – спросил Роберто.

– Спрашивай у своего американского патрона, у американского босса, – сказал Рамирес.

– Ох, боже мой, – отозвался Тревитт, в голове у которого творился слишком большой сумбур, чтобы утруждать себя испанским. – Езжайте вы куда хотите.