Глава 25
Ее звали Ли. Его имени она не спрашивала. На второй день она начала называть его Джим. Он не спрашивал почему.
Ли была высокой крепкой женщиной с широко расставленными шалыми глазами, приплюснутым носом и длинными пальцами, которые оказались на удивление розовыми с обратной стороны. Волосы она стригла коротко, по-мальчишески, и у нее имелись три чудесных парика – рыжий, желтый и угольно-черный, – которые она надевала в зависимости от настроения. Кожа у нее была коричневая, почти желтая. Держалась Ли серьезно и степенно – до тех пор, пока не пропускала несколько стаканчиков вина, что случалось каждый вечер. Тогда она принималась хохотать и прыскать, как разболтанная девчонка.
Работала она в каком-то «Райксе», в отделе (как она сама это называла) уцененки. Но он так и не смог взять в толк, что собой представляет этот «Райкс» и что такое эта уцененка. Должно быть, это заведение имело какое-то отношение к одежде, потому что она принесла ему кое-что: костюм, какие носят американские бизнесмены, плащ, щегольскую шляпу.
– Это тебе, милый, – сказала она.
Он взглянул на подарок. Ему нельзя иметь гардероб, потому что нужно передвигаться быстро. Нельзя обременять себя багажом, роскошью. Богатство не интересовало его. Он обернулся и взглянул на чернокожую женщину. Ее лицо было оживленным.
– Очень красиво, Ли. Но я не могу это носить.
– Но почему, милый? Я хочу, чтобы ты хорошо выглядел. Ты видный мужчина, рослый и крепкий.
Она уже успела хлопнуть несколько стаканов вина.
– Ли, – сказал он. – Я не могу больше у тебя оставаться. Мне нужно дальше.
– Почему такая спешка, Джим?
– Э-э.
Он отвечал ей уклончиво. Не потому, что не доверял, просто понимал, что никогда не сможет все объяснить. На это уйдет слишком много времени, слишком далеко в прошлое придется углубиться.
– Мне нужно в одно место. Повидаться с одним человеком.
– Ты что-то задумал. – Она оглушительно расхохоталась. – Что-то нехорошее. Я уже видела такое выражение, как у тебя. Я много лет подряд его вижу. Как у кого-то, кто хочет спереть что-то у другого человека. Смотри только не попадись, слышишь?
В этом была вся Ли: она никого не судила. Он вошел в ее жизнь так гладко, как будто для нее не было в этом ничего необычного, как будто она только и делала, что подбирала на улице истекающих кровью мужчин и приводила их к себе домой. Она не просила ни о чем, кроме его общества, и если он никогда не выходил за порог, если у него не было прошлого и он не хотел говорить о будущем, кроме как в самых сдержанных и обтекаемых выражениях, значит, она принимала это.
– Почему, Ли? Почему ты помогла мне? Я ничем не могу тебе отплатить.
– Милый, ты кое-кого мне напоминаешь. «Они украли у меня бумажник», – она передразнила его голос, – и давай нестись вверх по холму, как будто тебе жить надоело. А через минуту ты спускаешься обратно. Никогда не видела ничего подобного после того, как мой братишка вздул мальца шерифа Газери, Чарли, в пятьдесят восьмом, в Западной Виргинии. Все твердят: «Бобби, он от тебя мокрого места не оставит». А Бобби знай себе отвечает: «Он украл у меня деньги», идет прямиком к его дому, разделывает щенка под орех и получает обратно все до цента. В тех местах никто не видел ничего подобного многие годы.
Она снова засмеялась своим давним воспоминаниям.
Судя по всему, этот Бобби был второй Джарди.
– Храбрый человек. Он был солдат, твой брат Бобби?
– О, Бобби был чудо что такое. В пятьдесят седьмом он выиграл забег на пятьдесят метров на соревнованиях школ Западной Виргинии. Да, вот такой у меня был братишка, чудо что такое. Белые сказали, что он их ограбил. Ну, его сразу в тюрьму, в Моргантаун. А там кто-то пырнул его ножом. И трех недель там не просидел, как его убили.
– Это ужасно, – сказал Улу Бег.
Он сам долгое время провел в тюрьме в Багдаде и знал, какие дела там творятся.
– Спаси бог его душу.
– Потом мама умерла, а я подалась в Дейтон и вот с тех самых пор так здесь и живу. В «Райксе» уже двадцать лет как работаю. Это не та жизнь, о какой я мечтала, но какая уж есть.
– Ты должна быть сильной. Должна заставить их заплатить.
– Кого «их», Джим? Никто ни за что не заплатит.
Она налила себе еще вина.
Квартирка у нее была тесная и темная, в старом доме с пропахшими мочой, замусоренными коридорами. Лампочки выбиты, все стены исписаны. Улу Бег узнал английское слово, означавшее «свобода», нацарапанное огромными белыми буквами. Здесь жили одни только черные; когда он выглядывал из окна, то видел только черных, кроме разве что полицейских в патрульных машинах, которые порой опасливо проезжали по улице.
– Не бойся их, милый, – сказала она как-то. – Сюда они не суются.
– Послушай, Джим, – говорила она сейчас. – Кто ты такой? Ты белый? Ты выглядишь как белый, ходишь как белый и говоришь смешно, прямо как белый. Но ты не белый. Я вижу.
– Конечно белый. – Теперь он сам рассмеялся. – Белым родился, белым умру.
– Но ты не американец.
– В Америку приезжают многие. За новой жизнью. Вот и я – я ищу новую жизнь.
– Только не с пушкой. Я заглянула в твой рюкзак.
Он немного помолчал.
– Ли, не надо было этого делать.
– Ты в бегах? Бежишь куда-то или откуда-то, Джим? Мне все равно. Выпей вина. Ты собрался кого-то прикончить? Мне все равно. Только не вздумай попасться, слышишь, потому что тогда тебя упекут в страшное место на веки вечные, Джим. Никогда еще не видела такого странного белого, как ты.
* * *
Он прожил у нее целую неделю в тесной квартирке обшарпанного города сказочной страны Америки. Каждую ночь они занимались любовью. С этой чернокожей женщиной он чувствовал себя сильным и свободным. Он охаживал ее часами. Он жил, как в угаре, спал весь день, пока она работала, и набрасывался на нее, когда она возвращалась. Однажды он взял ее прямо на кухне.
– Ты совсем бешеный. Я мету полы в универмаге старины Райка и весь день думаю о бешеном Джиме.
– Ты роскошная женщина, Ли. В Америке роскошные женщины. Вот что в Америке лучше всего.
– Ты знаешь еще кого-нибудь?
– Знал. Давно, – ответил он. – Она была настоящий боец, как ты, Ли.
– Белая девчонка?
– Да, белая.
– Ни одна белая девчонка не знает, что такое быть бойцом.
– Нет, эта была не такая. Джоанна была особенная. Думаю, вы бы с ней подружились.
Перед глазами у него промелькнула странная картина – он, Ли, Джарди, Джоанна и Мемед с Апо. На лугу, высоко в горах. Повсюду вокруг цвел чертополох, и холмы тонули в сине-зеленой дымке. Там был и Амир Тофик, там были все. Его отец, Улу Бег, как и он, повешенный на фонарном столбе в Мехабаде в сорок седьмом, тоже. Были и куропатки на деревьях, и олень. Охота удалась на славу. Мужчины днем поохотились, а вечером женщины приготовили удивительные кушанья. Потом все уселись в круг под огромным роскошным шатром и рассказывали волшебные истории. Джарди рассказал о психе-отце, венгерском докторе. Джоанна – о сестре Мириам. Ли – о братишке Бобби, и в тот самый миг, когда звучали имена этих людей, они тоже входили в шатер, брали себе еды, рассказывали истории и издавали боевой клич. «Kurdistan ya naman», – кричали они. Курдистан или смерть.
– Джим? Джим?
– А?
– Где ты витал? Уж точно не в Дейтоне.
– Не важно. Завтра я уезжаю. Я должен. Я задержался слишком надолго, мне нужно двигаться дальше.
Она взглянула на него; глаза у нее были темные и шалые.
– Ты поедешь куда-то с этой пушкой, и тебя убьют. Без шуток, убьют, как моего братишку Бобби.
– Джима не убьют, – сказал он.
– Милый, не уходи. Останься с Ли. Здесь хорошо. Здесь так хорошо.
– Я должен ехать дальше. Встретиться с одним человеком.
– На автовокзал? Там тебя в два счета схватят легавые.
– Никаким легавым не схватить Джима.
– Еще как схватят. Куда ты поедешь?
– В большой город.
– Легавые из большого города в два счета схватят тебя на автовокзале. Я знаю, что схватят.
– Мне нужно идти.
– Джим, – сказала она вдруг. – Возьми мою машину. Правда, бери. Она просто стоит тут без дела.
Улу Бег не знал, что сказать.
– Я не умею водить автомобиль, – признался он наконец.
Женщина запрокинула голову и рассмеялась, весело и звонко.
– Ну ты даешь, милый, вот это ты даешь.
Она снова засмеялась.
– Золотце, – продолжала она, – я в жизни своей не слышала о таких странных белых, как ты. Ты такой странный, что прямо как будто и не белый.
И она сказала, что сама отвезет его.
