Глава 18
СЁГУН
Сёгун любил назначать встречи в храме Ясукуни. Только там, где нашли покой души многих миллионов японцев, погибших во время войны, там, среди лесов и полей, где лишь изредка можно увидеть гайдзина (и то без фотоаппарата: не охотника до японской экзотики), он чувствовал себя дома.
Он шел в окружении телохранителей, ибо, разумеется, у него было много врагов.
Но здесь, как правило, царили тишина и покой, вдали от шума и суеты многочисленных организаций Сёгуна, от его обязанностей, от его подданных и вассалов, ждущих приказов и указаний, от обязанностей, удовольствий, планов, замыслов, надежд. Поэтому он мог гулять и получать удовольствие — от стальных ворот тории, вознесшихся высоко над двухсотъярдовой дорожкой, до самого святилища, одновременно строгого и красивого классического буддистского храма из дерева и белёного камня.
Кондо присоединился к нему ровно в три часа дня.
— Приветствую тебя, Кондо-сан, — сказал Сёгун.
— Здравствуйте, мой господин, — ответил Кондо.
Он был в обычной одежде, без оружия, и в его внешности не было ничего особенного. Коренастый широкоплечий мужчина лет тридцати пяти, с внушительной мускулатурой, скрытой под черным деловым костюмом, в белой рубашке, черном галстуке и штиблетах. Его квадратное мужественное лицо не раскрывало никаких тайн; никому не удавалось прочесть что-либо в непроницаемых черных глазах. Кондо нельзя было назвать ни красавцем, ни уродом, он был во всех отношениях обыкновенным и, следовательно, незаметным. С мечом в руке Кондо излучал истинную харизму; без меча его можно было принять за мелкого служащего.
Кондо поклонился, но — только от шеи и выше; его упругое тело осталось вертикальным, ноги сдвинуты вместе, руки вытянуты по швам. (Правило номер восемь Мусаси: обращай внимание на мелочи. Следовательно, все, в том числе и поклон, должно быть идеально.)
— Пройдемся со мной, — предложил Сёгун. — Поговорим.
— Конечно, мой господин.
— Полагаю, мне следует получить от тебя отчет.
— Да, мой господин. Клинок тот самый, о котором и говорилось. Абсолютно подлинный. Настоящая вещь, я в этом убедился. Проверил его мощь.
— Значит, ты им воспользовался?
— Я знал, что мой господин все поймет. Я должен был проверить лезвие, а для того чтобы проверить лезвие, им нужно убить человека. И вот я проверил лезвие.
— Это было рискованно?
— Нет, мой господин. Все было спланировано заранее. Женщина жила одиноко, родственников и близких знакомых у нее не было. Это корейская проститутка, работала в одном из клубов Отани. Все получилось прекрасно.
— Ты говоришь, меч режет хорошо.
— Луна отразилась в холодном ручье, как в зеркале.
— Вот как?
— Сам Мусаси остался бы доволен.
— Надеюсь, мы не потеряли слишком много времени.
— Мой господин, я обо всем договорился. В ближайшее время лезвие отправится к старику Омоте, лучшему полировщику в Японии; затем его передадут Ханзаэмону — никто из живущих на земле не сравнится с ним в искусстве изготавливать рукояти; и наконец оно попадет к руки Сайто, мастера по ножнам, опять же лучшего из лучших. Обычно к этим мастерам выстраивается бесконечно длинная очередь. Однако для Сёгуна они будут работать быстро.
— Замечательно. В данном вопросе полагаюсь на тебя.
— Когда работа будет закончена, вы придете в восторг. Когда вы представите меч…
— Ты должен понять, насколько все это важно, — остановил его Сёгун. — Насколько высоки ставки. Я выступаю от имени Японии. Японию необходимо оберегать. И я, оберегая ее, сам являюсь Японией. Я не могу потерять свою силу. Представив это лезвие, я обеспечу свое положение на долгие годы вперед, к тому же завоюю поклонение масс.
Кондо знал, как обращаться с сильными мира сего. Ему уже много раз приходилось слышать эти слова, но он сделал вид, будто слышит их впервые.
— Если вы правильно разыграете свои карты, — сказал он, — быть может, император даже пожалует вам высшую степень ордена Хризантемы.
— Гм, — задумчиво произнес Сёгун, — боюсь, на высшую степень надежды мало. Но и стать просто кавалером ордена Хризантемы было бы замечательно.
— Мой господин, обещаю вам. Я ваш самурай, я предан вам душой и телом, и я сделаю так, чтобы ваша мечта осуществилась. Я вас не подведу.
— Тебе тоже дороги древние обычаи, Кондо-сан, и я это никогда не забуду. С твоей помощью я сверну горы. Ты придаешь мне силы. Ты тоже олицетворяешь мощь нашего народа. Ты тоже являешься Японией, старой Японией.
— Лучшей моей наградой будет ваше счастье.
— Вот как?
— Ну, ваше счастье и четыре миллиона долларов, которые вы мне платите.
— За четыре миллиона можно купить преданность любого человека.
— Мою они точно купили.
— Хорошо. В таком случае желаю тебе счастливого плавания. Клинок абсолютно чист. Ни на тебя, ни на меня не падет и тени подозрения. Клинок должен вернуться на свое место, я его представлю, народ проникнется ко мне любовью, и мое положение упрочнится, как и влияние моего клана. Компании «Империал» придется уйти и умереть. Как и американцам, которые за ней стоят. Мы одержим великую культурную победу. Наше искусство останется навсегда японским.
— Приношу свою клятву.
— Замечательно. — Сёгун взглянул на часы. — А сейчас я должен поторопиться. Меня ждут неотложные дела. Нет-нет, американцы тут ни при чем. Знаешь, Кондо-сан, надеюсь, все эти кровавые дела, все махинации, заговоры и насилие никак не повлияют на художника, живущего у меня в душе.
Дело было не в мальчишке, дело было в учительнице.
Дело было не в ее одежде: с одеждой все было в порядке. Туфли на низком каблуке, колготки из дорогого магазина, строгая юбка чуть ниже колен, белая шелковая блузка, немного очень красивого жемчуга и строгий жакет. Она была в очках — очки имеют большое значение! — а волосы были зачесаны назад и надежно заколоты. Косметика очень качественная.
Дело было не в обстановке. Помещение выглядело в точности так, как должна выглядеть классная комната: ряды парт, черная доска с белым инеем полустертых надписей мелом, географические карты, в углу флаг на флагштоке. Помещение имело убогий вид тысяч и тысяч подобных классных комнат, и любой японец мужского пола с первого взгляда понял бы, куда попал.
Дело было не в освещении. В техническом плане его люди были очень подкованы. Здесь, например, в качестве небрежной демонстрации своего профессионализма осветители в точности повторили бледное марево обязательных для любой школы ламп дневного света, добавив мягкий фон, придавший всему тусклое белое сияние. По какой-то причине, по какой-то волшебной причине в этом прозрачном сосуде живая плоть приобретала буквально алхимическую осязаемость. Хотя обнажалась каждая мелочь, каждый недостаток, каждый волосок, конечный продукт никогда не казался сырым или грязным. Было в этом помещении какое-то величие, величие в классическом японском стиле (какими были и все остальные мотивы), словно его нежно нарисовал на шелковом свитке мастер в атласном кимоно, творивший в эпоху кото.
Дело было не в режиссере, старом профессионале, не в камерах, не в рабочих сцены, не в уровне опыта, — дело было не в этом. И опытный взгляд Сёгуна сразу же увидел, в чем проблема. Все дело было в актрисе.
— Сакура-сан, — мягко обратился он к ней, — я понимаю, это трудно. Но переход так важен. Ты расцвела как женщина. Твоя плоть приобрела весомость, плотность, солидность и размах. У тебя женское тело. Твои глаза наполнены мудростью, твое прекрасное лицо излучает знание, твои волосы обладают шелковистым блеском. Наши гримеры превратили твою и без того потрясающую красоту в нечто выходящее за рамки человеческого восприятия: она стала поистине мифической. Ты меня слышишь, дорогая?
— Да, оябун, — скромно подтвердила молодая красавица.
— Но по пробам я вижу, что чего-то недостает.
— Понимаю.
— Ты сдерживаешься.
— Мне так трудно.
И это действительно было трудно. Сакура-сан работала уже три года и была звездой. У нее были свои поклонники, она стала знаменитостью, ей были посвящены статьи в нескольких глянцевых журналах, она могла получить хороший столик в любом ресторане в любом японском городе. Сёгун вложил в нее большие деньги, исправил расположение зубов (у нее был большой промежуток между двумя передними зубами), показывал ее лучшим дерматологам, совершенствовал ее и без того красивые ногти у самых искусных специалистов по маникюру и педикюру, нанял тренера, развивавшего мускулатуру ее гибкого, как ива, невообразимо желанного тела.
— Понимаю, как тебе трудно, — сказал Сёгун. — У Ширли Темпл это так и не получилось. И у Сандры Ди не получилось. Кое-кто считает, что это не смогла сделать и великая Джоди Фостер. Это самое сложное, что есть в нашем деле. Одна только Джуди Гарланд могла делать это чисто и безукоризненно.
— Я так стараюсь.
Проблема заключалась в следующем: Сакура в «Озорных школьницах», выпуски номер 3, 9, 17 и 26 (номер 26 имел колоссальный успех!), всегда исполняла роль жертвы. Она шла к успеху долгим путем, через эпизодические появления в кадре, в конце концов нашла себя в роли школьницы, ставшей жертвой изнасилования, и храбро шагнула к мотивам гейш, довольно успешно снявшись в сериале «Космические рейнджеры-красотки». Своей ролью в этом сериале, облаченная в нейлоновое футуристическое одеяние с отверстиями, из которых периодически показывались ее наливающиеся груди, она завоевала сердца миллионов. Но теперь ее грудь стала слишком большой и красивой, чтобы можно было и дальше сниматься в коротеньких юбочках, с волосами, забранными в детский хвостик. Ей нужно стать взрослой женщиной, или с ней все будет кончено.
Шел третий день съемок «Учительницы под черной сакурой», и пока что получалось неважно.
— Возможно, дорогая, ты слишком стараешься, — ласково произнес Сёгун.
— Мне не хватает «точек».
Это было все равно что работать без страховочной лонжи. Во всех предыдущих фильмах Сакуру «покрывали точками»: при монтаже интимные части ее тела и тел ее партнеров-мужчин прикрывались созданной с помощью компьютера мозаикой. Разумеется, это был чисто психологический момент, потому что в студии все видели все. Однако сознание того, что в определенный момент на самые сокровенные места будет наложено целомудренное пятно точек, помогало Сакуре раскрепоститься до того неистовства, которое приводило в восторг режиссеров и миллионы поклонников.
Но на определенном этапе актерской карьеры ей нужно было пойти дальше, за точки, и вступить в мир стопроцентной наготы. Разумеется, формально подобная продукция в Японии была запрещена специальным распоряжением Комиссии по этическим нормам художественного кинематографа, но, поскольку эта Комиссия была полностью подконтрольна Всеяпонскому видеообществу (ВЯВО) и поскольку Сёгун занимал пост президента ВЯВО, то есть, по сути дела, был его диктатором, он мог продавать такие фильмы, ни о чем не беспокоясь. В данном вопросе он был и преступником, и полицейским в одном лице. Работа замечательная, если только ее получить. Сёгун ее получил.
— Дорогая, ты знаешь, что суть цидзо — откровенность. Ты должна перейти в цидзо, оставить точки позади и поделиться прелестями своей женской красоты со всей Японией.
Ну а цидзо являлась сутью его империи. Цидзо: «похотливая женщина», «сладострастная женщина». В основе лежало интуитивное представление о том, что внутри каждой японской женщины, с виду такой учтивой и вежливой, трудолюбивой и скромной, за изящной внешней красотой и утонченными нарядами скрывается демон сексуального огня.
И Сёгун первым это увидел. Учительница, которую почитают и боятся, занимает центральное место в японской культуре и японских традициях; однако за классической внешностью и сдержанным достоинством лежит блудница, развратница, которая домогается своих учеников, добивается их сексуальной капитуляции, заставляет их надевать женскую одежду и в буквальном смысле насилует во всех мыслимых позах.
Все началось с учительниц и быстро перешло на другие значимые образы: стюардесс, деловых женщин, медсестер, крестьянок. И наконец, по мере того как актрисы взрослели, появилась удивительная категория «зрелых домохозяек».
Сёгун нашел золотую жилу. Деньги хлынули рекой. Голод на это оказался огромным.
— Представь это вот в каком ключе, — сказал Сёгун смущенной молодой красавице. — У нас в Японии есть свои традиции. Окружающий мир, в первую очередь американцы, жаждет нами повелевать. Эти люди готовы изменить наш образ жизни и тем самым уничтожить нас. Не атомными бомбами и огнеметами, а своей культурой, своими грубыми, агрессивными, примитивными традициями. И ты, ты, маленькая Сакура, должна встать у них на пути. Ты не просто актриса, ты солдат с передовой, самурай в этой битве с Америкой. Теперь ты понимаешь, дорогая, почему тебе так важно отыскать в себе самурайский дух, показать его перед камерами, дать нам распространить его по всей стране, стать настоящей цидзо? На самом деле цидзо — это самурай плоти.
На этот раз Сакура сыграла бесподобно.
