Глава 48
Все тело Бонсона сотрясалось от мощного прилива обжигающего разочарования. А-ах! Тьфу! У-ух! Вот так и происходят все эти пресловутые удары: маленькая неполадка в мозгу – и не успеешь глазом моргнуть, как тебе кранты! Он чувствовал, что давление у него подскочило до опасного предела. Ему очень хотелось ударить, а еще лучше убить кого-нибудь. Его мышцы напряглись, как камень, перед глазами висела красная пелена, а зубы были крепко стиснуты.
Он снова проговорил в микрофон:
– "Боб-один", «Боб-один», это «Боб-контроль», ответьте, черт бы вас побрал, ответьте!
– Его нет, сэр, – сказал техник-сержант, находившийся вместе с ним в радиоотсеке. – Мы его потеряли.
«Если только этот чертов ковбой не затеял свою собственную игру», – подумал Бонсон.
– Ладно, соедините меня с большей сетью.
Сержант что-то покрутил на пульте рации и перешел на новую частоту.
– Эй, «Холм», на связи Бонсон, вы меня слышите?
– Да, сэр, – ответил его заместитель, находившийся на авиабазе Домашняя гора. – Вся команда в сборе. Мы в полной готовности.
– Вы договорились с полицией штата о совместных действиях?
– Да, сэр, майор Хендриксон тоже готов и только ждет сигнала.
– Вас понял. Теперь о деле. Мы потеряли контакт с нашим имуществом. Скажите этому майору, чтобы он как можно скорее выслал туда полицейские вертолеты. Повторяю: как можно скорее, при первой же возможности.
– Да, сэр, но мне сообщили, что никто не полетит i горы до десяти утра. Там все еще очень сложные метеорологические условия. А его парни разбросаны на довольно обширной территории.
– Дерьмо.
– Я говорил с авиаторами. Мы можем к двенадцати ноль-ноль разместить на трех ближайших горах несколько маловысотных радиолокаторов; конечно, если они смогут вылететь туда не позже десяти ноль-ноль, и тогда у нас будут все возможности для того, чтобы перехватить любой появившийся вертолет. Если русские собираются эвакуировать своего человека при помощи вертушки, то мы ее повяжем.
– Этот парень лучший в мире специалист по маскировке и отходу. Ему много приходилось работать в горах. Суэггер это знал. Если Суэггер не возьмет его, то он уйдет. Вот и все.
Человек на другом конце провода молчал.
– Черт возьми, мне ненавистна сама мысль о том, что он может побить меня! Ненавистна! – сказал Бонсон, ни к кому не обращаясь.
Он сорвал с головы наушники и швырнул их в стенку самолета; один наушник раскололся, и кусок пластмассы стукнулся об пол возле его ног. Яростно зарычав, Бонсон принялся топтать его ногами.
Сержант поспешно отвел взгляд. Как раз в этот момент из пилотской кабины вышел штурман, чтобы налить себе кофе из большого термоса, стоявшего в радиоотсеке. Двое летчиков переглянулись. Сержант закатил глаза и быстрым движением покрутил пальцем у виска, выразив свое мнение на универсальном человеческом языке жестов: спятил.
Штурман согласно кивнул.
* * *
Джулия сразу поняла, что это выстрел. Раздался короткий резкий треск, а немного погодя над долиной раскатилось гулкое эхо.
– Ники! Иди в дом! Немедленно! – закричала она.
Девочка повернулась и застыла в растерянности, но тут прозвучал второй выстрел, похожий на щелканье бича, и Ники кинулась к матери. Обе они узнали этот звук, ведь совсем недавно в них уже стреляли.
– Скорее! Скорее! – отчаянно выкрикнула Джулия.
В следующее мгновение она уже схватила дочь за руку, втащила в дом и заперла дверь.
Тут она услышала еще один выстрел, уже откуда-то с другого места. Ответный выстрел.
Совсем рядом с ними мужчины пытались убить друг друга.
– Спускайся вниз, – непререкаемым тоном сказала она дочери. – Немедленно! И не высовывай оттуда носа, пока не услышишь, что приехала полиция.
Девочка бегом помчалась в подвал. Джулия схватила телефонную трубку и сразу же обнаружила, что она молчит. Телефон не работал.
Джулия посмотрела в окно и не увидела там ничего, кроме бескрайнего снега, который теперь, с наступлением утра, стал совсем белым. Выстрелов больше не было слышно.
Она помчалась наверх и наткнулась на Салли, которая с заспанным лицом, покачиваясь спросонок, шла ей навстречу по коридору.
– Ты чего тут...
– Кто-то стреляет! – перебила ее Джулия.
– Господи, – пробормотала Салли. – Ты позвонила в полицию?
– Телефон испортился, или провода оборваны, или что-то еще случилось.
– Кто?..
– Я не знаю. Их там двое. Идем скорее, мы должны укрыться в подвале.
Женщины сбежали по ступенькам, нашли дверь в подвал и спустились в темное помещение.
Окна подвала были завалены снегом, и сквозь них лишь еле-еле просачивался слабый свет. Было холодно.
– Мама, – сказала Ники. – Мне страшно.
– Мне тоже страшно, детка, – ответила Джулия.
– Я хочу, чтобы папа пришел.
– Я тоже.
– А теперь отойдите в угол, – приказала Салли. – Наде придумать, как запереть дверь, просто на всякий случай Я уверена, что это обычные охотники или что-то в этом роде.
– Нет, – возразила Джулия. – Они стреляли друг в друга. Это не охотники. Это снайперы.
– Я хочу, чтобы папа пришел, – повторила Ники.
* * *
В лицо Соларатову брызнул снег, и его разум тут же вышел из состояния глубочайшей сосредоточенности и распознал знакомый фонтанчик выброса, появляющийся на месте прицельного попадания пули высокоскоростного боеприпаса. А в следующее мгновение его слуха достиг тот щелчок, который производит винтовочная пуля, преодолевая звуковой барьер.
В него стреляли.
Слева?
Слева.
Взметнулся еще один фонтанчик снега.
Это был обстрел.
Соларатов оторвался от прицела и посмотрел налево, но не увидел ничего, кроме камня, за которым расположился. Однако он уже знал по звуку, что этот человек должен находиться на краю горного хребта.
Он снова взглянул на долину и увидел, как спина девочки мелькнула под крышей крыльца, а в следующее мгновение дверь громко захлопнулась.
Проклятье!
Они удрали.
Но кто же в него стрелял?
Теперь он понял, что невидим для стрелка; в противном случае он был бы уже мертв. Стрелок не мог разглядеть его за камнем.
И еще он знал, что этот человек пристрелялся по камню, хорошо понимая, что Соларатов должен будет выйти из-за него, чтобы отстреливаться.
Он не чувствовал страха. Он не чувствовал любопытства. Он не чувствовал ни разочарования, ни удивления. Его разум не привык пользоваться такими категориями. Он действовал совсем по-иному. Проблема? Ее анализ. И решение!
Вместо того чтобы приподняться и выглянуть из-за камня, Соларатов попятился назад, как ящерица, зарываясь в снег и надеясь на то, что прицел у этого человека мощный, а значит, поле зрения узкое и что белизна сделанного из простыней маскхалата не позволит разглядеть его на снегу.
Он извиваясь полз назад, вжимаясь насколько возможно в снег, скользил сквозь белую пелену, как какая-то неведомая арктическая змея. Голова его была повернута налево, и когда он выполз из-за камня, то увидел своего противника, вернее, чуть заметное шевеление на гребне горного хребта, которое могло означать только одно: лежащий человек, приникнув к винтовке, лихорадочно крутил головой, пытаясь разыскать свою исчезнувшую цель. Соларатов присмотрелся повнимательнее и теперь был точно уверен, что заметил, как этот человек пошевелился или поежился, в общем, сделал какое-то движение всем телом.
Какое же до него расстояние? Соларатов поерзал в снегу, найдя положение, обеспечивающее хороший угол к цели, раскинул ноги, приняв хорошую, плотную стрелковую позу. Adductor magnus... В прицел он видел, что да, это скорее всего человек. В белом. Еще один снайпер. Низко на горном хребте. Он поймал его в перекрестье прицела, уговаривая себя не торопиться, не рисковать, не стрелять раньше времени. Ему все еще не удавалось как следует рассмотреть цель, а для того, чтобы измерить расстояние лазерным дальномером, у него не было времени. Он отвел прицел в сторону, увидел засыпанный снегом куст и решил, что ширина куста должна равняться одному метру.
Навести миллиметровую шкалу, а дальше немного математики... Черное пятно укладывается в две точки; считаем, что это метр, умножаем два на тысячу, делим снова на два и получаем приблизительно тысячу метров... Скажем, меньше тысячи, но больше девятисот метров, значит, нужно взять на две точки выше. Полностью сосредоточившись и не уделяя особого внимания искусству стрельбы, Соларатов замер в неподвижности, лишь чуть-чуть повел винтовкой, чтобы снова поймать в прицел крохотную неровность, которая должна была оказаться человеком, хотя он и не был в этом до конца уверен. Он чувствовал свой палец на спусковом крючке, но не стал думать о нем, а позволил ему действовать самостоятельно, как будто палец обладал своим собственным самостоятельным мозгом, и в следующее мгновение палец произвел выстрел.
* * *
В двух метрах справа от Боба взметнулся снеговой гейзер, и тут же его догнал щелчок выстрела. Ветер. Русский верно рассчитал расстояние, но в долине дул поперечный ветер, и легкую 7-миллиметровую пулю не могло не снести. Хотя снесло не так уж сильно. Но как Соларатов мог учесть ветер, стреляя через всю долину? Никак не мог. Зато во второй раз он такой ошибки не допустит.
Ему потребуется совсем немного времени для того, чтобы прикинуть поправку, передернуть затвор и снова выстрелить.
Боб, извиваясь всем телом, попятился назад, стараясь как можно быстрее ускользнуть от края, и уже в следующую долю секунды новый удар проделал дыру в поверхности планеты, выкинув вверх большой фонтан снега и осколков камня. Пуля попала именно туда, где он только что находился, лишь на мгновение позже того, как он покинул это место.
«О, этот подонок действительно хорош! Этот подонок не станет дважды повторять одну и ту же ошибку».
Боб отполз еще немного дальше.
По дому не было сделано ни одного выстрела. Хотя бы на некоторое время его жена была в безопасности. Он знал, что ей хватит здравого смысла спрятаться вместе с Ники и Салли в подвал, запереть дверь и ждать.
А ему тем временем оставалось только одно: ползти по-пластунски вдоль гребня в надежде на то, что эта сторона подковы чуть выше и Соларатов не сможет его увидеть. Соларатов наверняка должен понять, что Боб не может ни спуститься вниз, ни подняться вверх, ни подобраться к нему; он может лишь отступать вдоль склона горы, пока не скроется за ним, а там он встанет во весь рост, найдет себе удобную позицию и заляжет в засаду. Соларатов обязательно полезет вверх; высота в этом состязании означала неоспоримое преимущество. Кто сидит на горе, тот и король, потому что у него есть угол обстрела, а у того, кто остается внизу, нет ничего.
Значит, план таков: выбраться из этой опасной простреливаемой зоны и мчаться, словно по пятам черти гонятся, туда, где можно будет найти хорошее безопасное укрытие. Соларатов должен будет обойти гору, чтобы подобраться к нему, ну а он уйдет на высоту. Боб знал, что у него будет шанс для хорошего выстрела, возможно лишь для одного, но он был уверен, что сможет его выполнить.
Он постарался прикинуть, как соотносятся между собой его 0,308-дюймовый патрон с 168-грановой пулей и 7-миллиметровый «ремингтон магнум» русского. У «магнума» на сто двадцать метров в секунду больше скорость и дульная энергия почти на четыреста пятьдесят килограммов больше, так что траектория полета пули более настильная. Русский, если он окажется на расстоянии менее пятисот метров, может просто взять прицел чуть выше и нажать на спуск, нисколько не тревожась по поводу снижения пули. Таким образом. Боб должен стремиться сохранять отрыв по меньшей мере в пятьсот метров, потому что даже небольшое снижение плюс ветровой снос послужат ему наилучшей защитой.
Он повернулся обратно, подполз к краю, но не смог увидеть ничего, кроме тихого дома далеко внизу да возвышенности, тянувшейся вдоль подножья горы.
Но он должен был идти. Потому что русский тоже не сидел на месте. Русский вел на него охоту.
* * *
Соларатов изучал положение. Внимательно осмотрев через «лейку» возвышенность на другой стороне подковы, где он заметил второго стрелка, он понял, что этот человек не мог спуститься в долину или подняться вверх по склону, не подставившись ему под выстрел, а это значило, что он в ту же секунду окажется трупом. Он мог только поспешно ползти прочь вокруг склона горы, пытаться найти себе подходящее место на подъеме и дожидаться возможности произвести еще один выстрел.
Он включил лазер, и табло сообщило ему, что расстояние равнялось 987 метрам. Он вычислил снижение пули, которое должно было составить примерно сто пять сантиметров от нулевого положения, определенного для пятисот метров, а это означало четыре точки вверх на миллиметровой шкале. Теперь, определившись с дистанцией, он чувствовал себя уверенно. Впрочем, ему нужно было сделать еще одну вещь.
Он положил винтовку и быстро отвинтил насадку, компенсирующую вибрацию ствола. Потом засунул руку под куртку и достал глушитель. Это была длинная черная труба из анодированного алюминия с двойными стенками, между которыми была набита «вата», звукопоглощающий материал, похожий на стальную шерсть, и были установлены шайбы, которые обычно назывались «губками»; устройство ослабляло звук силой в 460 децибелов, производимый пороховыми газами, вырывающимися из дула, снижая силу звука до 100 децибелов – примерно с таким звуком стреляет пневматическое ружье. Издалека, особенно прямо по оси стрельбы, этот звук воспринимался не просто тихим, но и еще и в значительной степени рассеянным, что очень важно. Таким образом, определить его позицию по звуку выстрела было невозможно. Любой имевший несчастье оказаться на другой стороне мог услышать только треск, который издает пуля, преодолевая звуковой барьер, но отнюдь не гром взрыва пороха, по которому можно засечь местонахождение стрелка. Это означало, что он мог стрелять в своего противника, но его противник не мог выстрелить в ответ на звук. Недостаток: при стрельбе с глушителем винтовка уходила из пристрелянного нулевого положения. Насколько? Это следовало определить на практике и вносить соответствующие поправки при прицеливании.
И все равно Соларатов чувствовал, что при наличии дальномера глушитель дает ему существенное тактическое преимущество. Он аккуратно и тщательно навинтил глушитель на ствол.
Поскольку он внимательно изучал топографические карты, то знал еще одну важную вещь: как только его противник обогнет гору, он встретится с неприятным сюрпризом. Склон там был намного круче. И не было никаких уступов, таких, как здесь, по сторонам долины. У него просто не будет никакого места, где можно было бы укрыться. Он окажется под открытым небом.
Соларатов знал, что самым разумным действием будет забраться наверх, чтобы получить выигрыш в высоте. Поскольку инициатива в этом плане принадлежала ему, он, вероятно, мог потратить четыре-пять минут на то, чтобы вскарабкаться по склону, расположиться на одной из небольших предгорных вершин Маккалеба и оттуда стрелять по своему противнику.
Но он знал еще и то, что именно так рассуждал этот человек, что именно на это он и рассчитывал: что Соларатов, покинув свое укрытие, поспешит подняться повыше и постарается лишить русского его главного преимущества – высоты.
Однако все это не имело никакого значения. Его целью была женщина. Чем выше в горы поднялся бы Соларатов, тем дальше он оказался бы от женщины, которую должен был убить. Его нисколько не занимали такие вещи, как мужское соперничество, снайперская дуэль да и вообще все связанное с тщеславием. И в этом состояло его преимущество. Тот человек – судя по всему, это был Суэггер – ничего не значил для него. Соларатов никогда не соединял свое "я" со своей работой, и то, что случилось много лет назад во Вьетнаме, не имело никакого касательства к тому, что происходило сегодня. Уже это само по себе было большим преимуществом.
И поэтому Соларатов придумал свой план: он отойдет всего лишь на несколько метров назад и по ближайшему распадку спустится вниз, в долину. Конечно, во время перехода по открытому месту он попадет в очень опасное и уязвимое положение, но благодаря своему умению работать в снегу и пониманию опасений человека, находившегося на противоположной стороне долины, он знал, что тот, второй человек будет занят поисками укрытия за следующим изгибом хребта, чтобы подстеречь там человека, который, как он считает, полезет в гору и будет оттуда стрелять в него.
А русский вместо этого будет работать с земли и стрелять снизу вверх. Он сможет найти укрытие под деревьями или за камнями, он точно измерит расстояние и оттуда совершит свои неслышные выстрелы по противнику, и эти выстрелы будут идеально точными.
Суэггер даже не успеет понять, откуда велась стрельба. Он ничего не услышит. Он будет пятиться назад до тех пор, пока не выйдет из-под прикрытия, и сразу же после этого умрет.
«А тогда, – думал Соларатов, – я быстро вернусь обратно, войду в дом и разделаюсь с женщинами. Свидетели. Придется убить всех».
* * *
Боб, напрягая последние силы, обогнул склон горы. Нет более унизительного и более отупляющего способа передвижения, чем ползание по-пластунски, а ему пришлось ползти достаточно долго. Колени и локти болели от бесконечных ударов о камни. Снег лез в рот и набивался за воротник. А теперь он наконец-то оказался в относительной безопасности.
Он несколько секунд полежал неподвижно, тяжело дыша и чувствуя, как по всему телу течет пот. По крайней мере, Соларатов не успел забраться выше его, чтобы расстрелять его сверху вниз, пока он полз.
Во рту у него было сухо, а все тело требовало кислорода, который кровь не успевала достаточно быстро разносить по артериям и капиллярам. Сердце гремело, словно барабан, в который колотит сумасшедший. Перед глазами все двоилось и расплывалось. И все же усилием воли он заставил себя успокоиться, затащил ослабевшее тело на гору и посмотрел через какие-то камни на оставшуюся позади долину.
Ничего.
Никаких следов Соларатова. Далеко внизу среди огромного поля никем не потревоженного снега лежал безмятежный с виду дом. А возле камня на верху уступа, где недавно прятался русский, теперь, похоже, никого не было.
Боб поднял винтовку и принялся рассматривать склон горы через прицел. Если бы он был на месте Соларатова, то поступил бы именно так: лез бы вверх, все время пытаясь получить преимущество по высоте.
Но он так ничего и не увидел: ни поднятой поспешными движениями снеговой пыли в воздухе, ни каких-то других признаков того, что белый покров был где-то как-то потревожен. Убрав от глаза прицел, он постарался вытеснить из своего сознания всякие мысли; в таком состоянии его периферическое зрение, подчиняющееся подсознанию, могло заметить что-нибудь такое, что пропустили его целеустремленно осматривавшие местность глаза, и подать сигнал тревоги. Но он ничего не увидел: ни на склонах перед ним, ни в ровной долине внизу не было никакого движения. Он немного попятился назад.
Может быть, Соларатов спустился вниз и сейчас пытается подобраться к дому и закончить свою работу? Сомнительно: ему придется для этого слишком долго пробыть на виду, и он в любой момент может получить пулю. Боб еще раз обдумал такой вариант.
"Нет, он обязан заняться мною. Первой его задачей является ликвидация угрозы, потому что он не камикадзе, который выполняет задание ценой своей жизни, и не фанатик. Он профессионал. Работа имеет для него смысл лишь в том случае, если он может убежать. То, что его не видно, означает, что он движется каким-то обходным маршрутом, что он перешел на аварийный режим, – в общем, все, что угодно.
Он придет.
Он начнет охоту на меня".
Боб взглянул вверх. Склон горы уходил к небу и скрывался в тумане, который на самом деле был облаком. Соларатов мог бы забраться туда, потом при помощи какого-нибудь волшебства спуститься в нужном месте и выстрелить в него.
Боб огляделся, ища место, где можно было бы укрыться.
То, что он увидел, ему очень не понравилось.
Уступ, на который он взгромоздился, тянулся, словно полка, огибая неровную поверхность склона, но через двести пятьдесят метров обрывался, вернее, его прорезал овраг – глубокая рана, разрубившая гору, длинный, неровный шрам, оставшийся после какого-то древнего природного катаклизма. Там было много кустов и камней, засыпанных девственно чистым снегом. Но дальше, за этим разрывом, не было ничего, лишь гладкий и пустой горный склон, на котором вообще не было никакого укрытия.
Боб осмотрел склон над собой. Здесь было слишком круто для подъема, хотя не исключено, что ему как-нибудь удастся подняться вверх после того, как он пересечет разрыв.
Он посмотрел вниз, на долину. Она вся была усеяна деревьями и кустами, накрытыми высокими снежными шапками; все растения изогнулись в причудливых позах и прижались к земле под тяжестью навалившегося на них белого бремени. Это был скульптурный сад, зимняя страна чудес, тематический парк, красивый, гротескный и в то же время невероятно изящный, кружевной узор тонких веточек, на каждой из которых лежало не менее двух сантиметров белейшего в мире вещества. С расстояния в шестьсот метров это выглядело очень поэтически, но тот, кто попал бы туда, вряд ли сумел бы выбраться.
На самом деле у Боба не оставалось никаких вариантов. Он должен был добраться до шрама в боку горы и занять позицию среди камней. Оттуда он сможет произвести один хороший выстрел в Соларатова, который, вероятнее всего, будет спускаться сверху. У Соларатова будет преимущество по высоте, но он не будет знать, куда смотреть. Ему придется высматривать своего врага, и он выдаст себя во время поисков.
«Вот тут-то я его и подловлю», – подумал Боб, страстно желая поверить в это.
И тут он заметил, что пошел снег. Снежинки снова летели вниз, вились и метались на ветру, с каждой секундой их становилось все больше, они сыпались все гуще и гуще.
Видимость стремительно ухудшалась.
Бобу это очень не понравилось.
* * *
С неба валил снег. Соларатов, тяжело дыша, пробирался среди чахлой растительности, обрамлявшей гору; большая часть листвы попадала с ветвей под тяжестью снега. Он почти бежал, огибая долину, оставаясь невидимым оттуда и пока что не приближаясь к дому. Он знал, что сквозь снег Суэггер, куда бы он ни забрался, не способен видеть Соларатова. Скорее всего он даже и не смотрел в этом направлении.
Обойдя долину, русский вышел к рощице и остановился, пригибаясь, за упавшим деревом, которое все еще продолжало опираться на торчавшие ветки. Вокруг из серого неба мягко валил снег. В мире не было слышно ни звука.
Он читал землю, разыскивая естественные укрытия, которыми мог бы воспользоваться опытный человек. Это было нетрудным делом, поскольку горный склон был почти ровным, лишь кое-где привлекали глаз редкие кусты. Говоря по существу, между ними шла самая настоящая маленькая война в ее чистейшем, беспримесном виде, сведенная почти что к абстрактному выражению: двое одетых в белое мужчин в белом холодном мире, в чрезвычайно высоких белых горах охотятся друг на друга, используя до последней капли весь опыт и удачу, которыми обладают. Кто умеет лучше разгадывать загадки, тот и победит; дело тут вовсе не в храбрости и даже, если уж быть до конца откровенным, не в умении чуть более метко стрелять. Все сводится к одной вещи: кто лучше умеет использовать на практике снайперские навыки.
Соларатов увидел глубокий шрам в склоне горы прямо перед собой и понял, что у его добычи, когда она дойдет до края, не останется никакого выбора, кроме как искать убежище в вершине этого провала.
Он поднял бинокль и вгляделся туда, но не увидел ничего, кроме покрытых снегом камней. Видимость была неплохой, хотя в оптике и мельтешили снежинки.
«Суэггер там, наверху. Он должен быть там».
Соларатов направил лазер на вершину каменного шрама, луч послушно измерил дистанцию, и электроника написала: 654 метра. Нормальное расстояние. Направление стрельбы. Он быстро проделал в уме нужные расчеты и через несколько секунд уже знал, как нужно целиться при стрельбе под таким большим восходящим углом. Он будет стрелять по центру третьей точки миллиметровой шкалы, это будет как раз то, что нужно; может быть, и не совсем точный расчет, но расстояние достаточно маленькое. К тому же он чувствовал, что близость его позиции к горе защитит пулю от шуток ветра и ее не снесет в сторону.
Он терпеливо рассматривал гору, выискивая признаки того, что мишень скрыта где-то там, что она не слезла оттуда и не идет сейчас по его следам. Повсюду были камни, прямо-таки сад камней, заваленный снегом. Соларатов высматривал, не нарушен ли где-нибудь снежный покров, нет ли следа, оставленного человеком, который проползал там, разрывая белую пелену. Но под таким углом ничего этого разглядеть было нельзя.
"Как же его найти?
Как его найти?"
И уже в следующее мгновение его осенило: дыхание. Оно поднимается, словно облачко тумана или просто струйка пара, но оно видно. Оно покажет, где прячется противник. Он не может не дышать.
Все оказалось проще простого. Неужели это на самом деле оно? А вдруг обман зрения? Нет-нет, это именно то, что он искал: чуть заметное пятнышко над снегом, словно воздух там почему-то сгустился. Это не могло быть ничем иным, как дыханием человека, просачивающимся между камней, среди которых он неподвижно лежал, поджидая свою добычу и глядя вверх в ожидании ее появления.
«Да, мой друг, вот ты где», – думал он, всматриваясь в узор арктического военного камуфляжа, который должен был изображать снег, чуть испещренный пятнышками мертвой бурой травы.
Человек лежал ничком, устроившись в нагромождении камней в самой верхушке шрама на склоне горы. Он лежал с профессиональным терпением снайпера, полностью сосредоточенный, совершенно спокойный. Соларатов не мог разглядеть винтовку, но он видел самого человека.
«Вот ты где, – повторил он. – Вот ты где».
Он еще раз включил лазер, на сей раз направив его на человека: ровно 658 метров. Мишень находилась на месте.
Он отметил в памяти ориентиры – несколько заснеженных сосен – опустил бинокль, поднял винтовку и прильнул к прицелу. Конечно, эта оптика не такая мощная, как бинокль, да и поле зрения намного меньшее. Но он быстро нашел сосны, прошел от них вниз, немного подождал и – да! – обнаружил крошечное облачко пара, выдававшее его добычу.
Соларатов встал поудобнее и начал прицеливаться. Он видел лишь полтора сантиметра камуфляжной меховой куртки, торчавшей над камнем; несомненно, это был верх согнутой спины. Он прицелился туда, наводя по третьей точке.
"А стоит ли стрелять? Я вижу слишком мало для того, чтобы наверняка поразить жизненно важные органы. Не исключено, что я смогу только ранить его. Нулевое положение прицела может быть иным, чем раньше.
Ну и что? У меня есть глушитель. Он не поймет, откуда я стреляю.
Когда я начну его обстреливать, ему придется двигаться. Он не будет знать, где я нахожусь – выше или ниже его. Он будет вынужден двигаться, а я смогу непрерывно следить за ним, куда бы он ни направился в этом овраге. Он обязательно выберется из-за камней. И тогда я сделаю его".
Соларатов выдохнул из легких половину воздуха, взял под железный контроль все свои чувства, ощутил плавные, чуть заметные движения своего тела, которые оно совершало, пока он вносил в свои расчеты самые последние коррекции, дождался того мгновения, когда всем его существом овладело ощущение правильности всего совершающегося.
Спусковой крючок плавно подался назад, и винтовка выстрелила со странным тихим щелчком.
* * *
Боб неподвижно лежал среди камней. Возвышавшийся совсем рядом с ним ряд заснеженных сосен, конечно, закрывал от него часть кругозора, зато направление, с которого он прибыл, было видно очень хорошо. Практически не шевелясь, он мог осмотреть три зоны: первая – это уступ вплоть до того места, где он заворачивал за изгиб склона, вторая – каменная россыпь метров на шестьдесят выше уступа, и третья – то самое углубление в скале, в котором он сейчас находился, метров на двести вверх, до самых облаков. Обойдя гору, Соларатов обязан был появиться в одном из этих мест и стрелять сверху вниз.
Боб методично просматривал одну за другой все эти зоны – первую, вторую, третью – и ждал.
«Ладно, мне все-таки это удалось, – пытался он убедить себя. – Я отвлек его от моей жены. Скоро они окажутся в безопасности. Он подойдет, я выстрелю, и все будет кончено».
Но все же он никак не мог почувствовать полной уверенности. Над всеми его мыслями и чувствами главенствовало ощущение незаконченного дела и того, что теперь, после всех прошедших лет, наконец-то пришло его время.
«Сегодня я умру, – с упрямой уверенностью твердил внутренний голос. – Сегодня закончится моя жизнь».
Он наконец-то нарвался на человека, который оказался сильнее, чем он сам, обладал более крепкими нервами и лучше стрелял. Таких в мире было немного, но, видит Бог, этот был одним из них.
Снег повалил сильнее. Хлопья, причудливо танцуя в воздухе, сыпались с низкого серого неба, и когда Боб оглянулся на дом, он с трудом смог разглядеть его. Судя по всему, снегопад опять зарядил на несколько часов. Это было очень плохо. Чем дольше будет валить снег, тем больше времени придется ожидать появления помощи. Он оказался предоставлен своей собственной участи. Он и его старинный враг.
«Но где же он?»
Неведение сводило его с ума.
«Где...»
Его спину пронзила страшная боль, как будто кто-то встал над ним и со всей силы врезал по лопаткам каминной кочергой.
Боб дернулся от боли и сразу же понял, что он ранен. Но его не сотряс шок и он не лишился способности разумно рассуждать, как это бывало при предыдущих ранениях. Вместо этого он ощутил прилив мощной волны гнева и уже в следующую секунду понял, что рана несерьезная.
Он медленно согнул ноги, и в то же мгновение ему резанул ухо странный визг – бью-ю-ю-ю-ю-ю – пули, отрикошетировавшей от камня в каких-нибудь двух сантиметрах от его головы.
«Он засек меня», – подумал Боб, прислушиваясь к треску, который производит пуля, когда превышает скорость звука.
Но где же сам выстрел?
Выстрела не было слышно.
«Глушитель, – подумал он. – У этой сволочи есть глушитель».
Снайпер мог быть где угодно. Боб лежал, сжавшись за кучкой камней, и ждал. Но больше выстрелов не последовало. Совершенно ясно, что противник хорошо пристрелялся к нему, просто на виду у Соларатова было слишком мало его тела, для того чтобы произвести смертельный выстрел в туловище или в голову.
Боб был почти парализован. Ему некуда было бежать, Соларатов обвел его вокруг пальца и уверенно взял на мушку. Полностью вывел из игры.
Он попытался прикинуть оставшиеся возможности. Было совершенно ясно, что Соларатов не находился ни в одном из тех трех мест, откуда, по расчетам Боба, он мог появиться. Ему каким-то образом удалось обойти своего противника, и Боб теперь был уверен, что снайпер находится внизу. Особенно если судить по пуле, ударившейся о камень, который защищал его голову. Пуля прилетела снизу. Если бы Соларатов находился наверху, то все было бы кончено, если не с первого, то со второго выстрела. Русский перехитрил его; он спустился в долину и теперь стрелял вверх. Боб попытался сообразить, что же там было, и вспомнил заваленный снегом маленький островок леса. Снайпер находился где-то там, но после того, как он применил глушитель, обнаружить его стало практически невозможно.
Надо что-то делать.
Конечно, но что?
Двигайся, ползи.
Он взял тебя на прицел. Как только ты пошевелишься, он убьет тебя.
Шах и мат. Невозможно никуда переместиться. Попался, сам угодил в ловушку среди камней.
А потом он понял, что русский находится всего лишь в нескольких сотнях метров от дома, где прячутся беззащитные женщины. После того как он разделается с Бобом, ему потребуется каких-нибудь пять минут, чтобы закончить работу. Поскольку работа будет проводиться с близкого расстояния, он просто обязан будет убрать всех свидетелей.
* * *
Теперь уже дело почти закончено.
Русский видел человека, прижимавшегося к земле за кучкой камней, и почти физически ощущал его страх, его гнев и полное отсутствие возможности что-либо сделать.
Соларатов был полностью уверен в себе. Он стрелял не два, а три раза. Первый выстрел угодил примерно на метр выше цели. Это и был новый нуль. А Суэггер даже не заметил выстрела. Соларатов быстро ввел поправку и снова выстрелил. Он задел его! Следующий удар прошел чуть-чуть мимо цели. Но он знал: победа за ним!
Ему пришло в голову, что, может быть, стоит немного переместиться и найти более удобную позицию, с которой легче будет произвести решающий выстрел. Но с другой стороны, он теперь получил такое преимущество, что можно было и не волноваться на этот счет. Зачем перемещаться, на какое-то время лишаясь возможности стрелять, да еще именно сейчас, когда этот человек оказался совершенно беспомощным, когда он уже ранен и, быть может, истекает кровью, с трудом выдерживая боль?
Винтовка лежала на поваленном дереве; Соларатов удобно расположился за стволом и был твердо уверен, что с горного склона его не видно. Перекрестье прицела словно прилипло к нужной точке; он точно знал расстояние. Теперь все было лишь вопросом времени, причем совсем небольшого времени.
Что может сделать его противник?
Он не может сделать ровно ничего.
* * *
Боб попытался выкинуть из головы злость и страх.
"Что я сделал бы, если бы все это происходило на войне?
Вызвал бы артиллерию.
Поставил бы дымовую завесу.
Артиллерии нет.
Дымовых шашек нет.
Метнул бы гранату.
Гранат нет.
Взорвал бы «клейморку»".
«Клейморки» не было. «Клейморка» осталась на девятьсот метров выше, на горе. Ему было жаль, что у него нет мины.
"Вызвал бы вертолет.
Вертолета нет. Вызвал бы тактическую авиацию. Тактической авиации тоже нет". И все же одно слово застряло в его сознании. Дым. Нет дыма.
Но оно никак не желало уходить. Дым. Нет дыма.
Ты можешь передвигаться под прикрытием дымовой завесы. Но дыма все равно нет.
Почему же это слово так запало ему в мозги? Почему никак не удается от него избавиться? Дым...
Что такое дым? Газообразные химические вещества, нарушающие прозрачность атмосферы.
«У меня нет дыма».
Дым...
«У меня нет...»
Но ведь есть снег.
Сильно потревоженный снег может висеть в воздухе, как дым. А снега много. Снег повсюду.
Боб посмотрел направо, на снежную стену. Над ним, на крутом склоне, очень много снега. Того снега, который беззвучно падал всю ночь напролет и даже сейчас продолжал крупными хлопьями слетать с небес.
Соларатов любит снег. Он знает снег.
Но теперь Боб видел почти прямо над собой несколько центнеров этого самого снега, густо облепившего ветви сосны, отчего она стала похожа на перевернутый вверх ногами конус ванильного мороженого. Несколько деревьев стояли совсем рядом с ним. А снежинки все сыпались в сером зимнем горном освещении и все садились и садились на ветви. Боб почти физически ощущал, как деревья безмолвно стонут, мечтая о том, чтобы сбросить с себя эту тяжесть и освободиться.
Он вытянул вперед руку с винтовкой и попытался толкнуть какое-нибудь из деревьев прикладом винтовки, но не достал.
И тут в его мозгу созрел план.
Он повернулся набок, внимательно следя за тем, чтобы его тело не приподнялось над камнями и Соларатов не получил шанса нанести последний решающий удар. Его правая рука медленно проползла по меховой куртке, расстегнула молнию, он засунул руку за пазуху и вытащил «беретту».
Он застыл в неподвижности.
Это была неприцельная стрельба, чуть ли не наугад; впрочем, Суэггер всегда был силен в этом непонятном для непосвященных искусстве владения пистолетом. Запястье левой руки он просунул под ремень «Ремингтона М-40», чтобы не тревожиться об оружии во время движения.
Он взвел курок. Он посмотрел на каждую из своих целей.
Он глубоко вздохнул.
«Ну так сделай это, – подумал он. – Сделай это».
* * *
Там что-то происходило.
Слух Соларатова уловил серию сухих трескучих звуков. Они донеслись издалека, но, несомненно, с горы.
Что же это такое?
Он пристально всмотрелся в прицел, не решаясь отвести взгляд от угодившего в ловушку человека. Ему показалось, что он увидел вспышку, увидел, как в воздухе мелькнуло что-то маленькое и темное, увидел шевеление в снегу, и ему сразу же пришла в голову мысль об автоматическом пистолете. Но с другой стороны, что этот человек мог им делать? Пытался подать сигнал кому-то еще? И кто же это мог быть в долине и поблизости от нее?
Уже в следующую секунду Соларатов получил ответ на свои вопросы. Суэггер стрелял в стоявшие над ним заснеженные сосны, каждым выстрелом заставляя ствол чуть заметно сотрясаться, передавая это сотрясение веткам. Он стрелял очень быстро, усиливая тем самым эффект вибрации, и – поразительно, но факт – снег, лежавший толстыми шапками на всех четырех соснах, не выдержал этих почти неощутимых сотрясений и сорвался с веток прямо на распростертого внизу человека. Упав вниз, эта маленькая лавина взметнула большое облако снежной пыли, повисшей непроницаемой завесой, которая мгновенно скрыла от снайпера и его цель, и все, что происходило рядом с нею.
Где же он?
Соларатов оторвал глаз от прицела, потому что никак не мог рассмотреть в крохотном пятнышке, которое открывала перед ним оптика, своего противника, и невооруженным глазом тут же увидел человека, который катился с горы в добрых пятнадцати метрах от того места, где все еще клубилась снежная пыль после устроенного им маленького обвала.
Соларатов быстро поднял винтовку, но не смог сразу поймать человека в прицел: настолько быстро он передвигался. Когда же ему удалось увидеть Суэггера, тот успел спуститься на пятьдесят с лишним метров по склону.
Он повел винтовкой, не выпуская свою мишень из прицела, и быстро выстрелил, не забывая о поправке на скорость движения цели, но тем не менее пуля взметнула большой фонтан снега далеко позади Суэггера.
Ну конечно же! Расстояние изменилось. Он целился, исходя из тех же самых 654 метров, а мишень находилась от него метрах в шестистах, может быть, чуть больше или чуть меньше.
А пока он вычислял в уме новую поправку, человек уже скрылся за другой россыпью камней. Теперь его позиция была намного лучше: он имел возможность вести ответный огонь, а также перемещаться в своем укрытии.
«Будь он проклят!» – подумал Соларатов.
* * *
Боб с такой силой ударился обо что-то твердое, что у него перехватило дыхание. Он лежал, собираясь с силами, уже в новом каменном гнезде, расположенном метров на пятьдесят ниже по склону. Снежная пыль все еще клубилась в воздухе; за время его отчаянной перебежки, когда он то бежал, то катился кубарем, снег набился ему в рукава и за воротник куртки. Но хотя он был не в состоянии что-то сообразить, ему было ясно, что он находится в укрытии. Он жадно глотал ртом воздух. У него все болело; он ощущал, как по лицу течет что-то теплое, и, притронувшись, обнаружил кровь.
Неужели во время перебежки он успел схлопотать еще одну рану?
Да нет же, это проклятые очки ночного видения, уже совершенно ненужные. Он забыл о них в критический момент, они съехали набок, и одна лямка сильно разрезала ему ухо. Ранка отчаянно саднила. Он схватил очки, ему захотелось сорвать их с головы и швырнуть куда-нибудь подальше. Какой в них теперь смысл?
Однако, возможно, Соларатов не знает точно, где он теперь находится, укрытый за этой каменной грядой. Боб осмотрелся и увидел, что у него есть достаточно пространства, чтобы переползать от камня к камню.
Может быть, ему даже удастся стрелять отсюда.
Но куда?
А потом он увидел, что склон внизу делается намного круче и, что еще хуже, на нем больше нет крупных камней.
«Вот и все, – подумал он. – Дальше мне уже не пройти. И что я выиграл от всего этого? Ничего».
Порезанное лямкой ухо жгло и дергало.
* * *
– Они перемещаются, – заметила Салли. – Теперь они оказались позади дома. Слышите, стрельба доносится с той стороны?
– Но ведь с нами ничего не случится? – спросила Ники.
– Конечно, детка, – спокойно ответила Джулия, прижимая дочь к себе.
Все трое сидели в подвале дома; последние несколько минут Салли непрерывно придвигала к двери над лестницей всякие старые вещи – какие-то стулья и кресла, коробки и просто деревяшки непонятного назначения, – чтобы хоть как-то помешать человеку, который войдет в дом с недобрыми намерениями.
Здесь пахло плесенью и прелыми тряпками; этот запах сохранился с тех пор, как несколько лет назад по весне подвал затопило талыми водами. Там было грязно и темно, лишь скудный свет проникал через заваленные снегом окна.
В подвале была еще одна дверь, открывавшаяся прямо наружу, – одна из тех обычных кособоких дверей, от которых спускается лестница из трех ступенек. Салли нагромоздила перед этим входом целую баррикаду, но запереть дверь как следует не было никакой возможности. Они могли лишь подбавить к куче старого хлама какую-нибудь очередную коробку или табуретку.
– Жалко, что у нас нет ружья, – сказала Ники.
– Мне тоже жаль, – согласилась Салли.
– Я хочу, чтобы пришел папа, – сказала Ники.
* * *
У Боба выдался редкий момент, когда он смог без помехи вглядеться в заснеженную рощицу из чахлых деревьев, притулившуюся к подножью горы. Но он не увидел там ничего, ни малейшего движения, ни намека на то, что там кто-то может быть.
И в следующее мгновение он услышал пение пули, которая, ударившись о камень в каком-нибудь сантиметре от его лица, швырнула ему в глаз струйку мелких осколков гранита. Подавив вскрик, он подался назад и тут же почувствовал характерное онемение, свидетельствующее о том, что он получил травму. Впрочем, это ощущение продолжалось лишь секунду-другую и тут же переросло в резкую, жгучую, но ничего определенного не означавшую боль. Суэггер зажмурил глаз, ощущая, как под веком что-то катается и дерет роговицу.
«Будь он проклят!»
Соларатов мог заметить лишь крошечную часть головы и все равно с молниеносной быстротой послал в нее пулю, промахнувшись всего лишь на сантиметр. Один сантиметр – и шестьсот с лишним метров! Да, этот сукин сын и впрямь умел стрелять.
Суэггеру показалось, что левая сторона лица начала отекать; он прикрыл глаз, ощущая дергающую боль. Потрогал поврежденное место: кровь, много крови от удара выбитой пулей каменной крошкой, но ничего по-настоящему серьезного. Он мигнул, открыл глаз и увидел перед собой все, как в тумане. Не ослеп. Задет, но не ослеп. Пока.
Ах, насколько же этот парень хорош!
Никакой пристрелки; он каждый раз угадывает расстояние и точно стреляет каждый раз, когда Боб высовывается и начинает осматриваться.
Ни одного чертова пристрелочного выстрела...
Очевидно, что Соларатов обладал редким даром – способностью безошибочно оценивать на глаз расстояние. Это делало его умение совершенным. Некоторые люди обладают таким талантом, большинство его не имеют. Кое-кому удается рано или поздно научиться определять расстояние, а есть и такие, кто совершенно неспособен к этому. Честно говоря, это был главный недостаток Суэггера как снайпера: он не умел точно определять дистанцию. Несколько раз ему доводилось промахиваться из-за того, что он был лишен умения на глазок точно измерять расстояние до цели, которым от природы наделено большинство снайперов.
А вот Донни обладал этим талантом. Донни хватало одного мимолетного взгляда, чтобы точно сказать, сколько метров до цели. Боб же был настолько бездарен в этом отношении, что когда-то истратил целое состояние и купил старый морской артиллерийский дальномер фирмы «Барр и Страуд», сложное архаичное устройство со множеством линз и калибровочных приспособлений, при помощи которого можно было с вполне удовлетворительной точностью измерить любое неизвестное расстояние, хоть большое, хоть маленькое.
«Когда-нибудь их научатся делать по-настоящему маленькими», – припомнил он слова, сказанные им Донни в какой-то давным-давно минувший день.
«Тогда тебе не будет нужен подмастерье вроде меня, – со смехом ответил Донни, – и я смогу спокойно просидеть следующую войну дома».
«Конечно, сможешь, – согласился Боб. – Одной войны больше чем достаточно».
Какая-то мысль мелькала в глубинах его сознания и никак не желала подниматься на поверхность. Откуда она взялась? От Донни? Ладно, пусть не от него, но все равно откуда-то из глубины прошедших лет. Впрочем, она все еще не сложилась ни во что определенное; он лишь ощущал, что она мелькает где-то там, за пределами управляемого сознания, неясная, как отрывок из еще не узнанной мелодии.
Этот парень необыкновенно хорош. Как ему удается быть настолько хорошим?
У Донни был ответ. Донни хотел сообщить его Бобу. Донни на своих небесах, или где он там находился, знал все, и Донни рвался каким-то образом поделиться с ним своим знанием.
«Расскажи!» – потребовал Боб.
Но Донни хранил молчание.
И внизу, под горой, ждал Соларатов, разглядывая в прицел камни, дожидаясь, пока из-за них покажется хоть крошечный кусок тела, чтобы пригвоздить его и снова заняться своими делами.
Он необыкновенно хорош.
Он производит прямо-таки невероятные выстрелы.
Он уложил Дэйда Феллоуза с первого выстрела, он ранил Джулию, ехавшую под острым углом к линии огня, с расстояния более восьмисот метров, он был просто...
Место недавнего трагического происшествия снова возникло перед мысленным взором Боба.
Теперь он понял, что было там особенно странным: там практически не было деталей и ориентиров. Уступ на склоне горы, сзади каменная стена, очень мало растительности. Все почти плоское, чуть ли не абстрактное.
Ну и что из того?
Каким образом снайпер мог определить расстояние?
Там не было никаких четких ориентиров, никаких визуальных данных, никаких известных видимых объектов, по которым можно было бы прикинуть дистанцию, лишь женщина, сидящая на лошади, делающаяся все меньше и меньше по мере того, как она удаляется от снайпера по склону.
Как же он мог узнать, куда целиться? Ведь после первого выстрела расстояние сильно изменилось.
Он гений, не иначе. Он должен обладать особым талантом, каким-то уникальным устройством мозга, благодаря которому просто знает дистанцию. Донни обладал таким талантом. Возможно, он встречается не так уж редко.
А потом Боб наконец-то понял. Или это Донни подсказал ему из дали прожитых лет?
«Ты болван, – хрипло прошептал Донни ему на ухо. – Неужели ты до сих пор не сообразил, почему он так хорош? Ведь это же совершенно очевидно».
И тогда Боб понял, почему этот человек выстрелил в него, когда он упал, но промахнулся. Расстояние изменилось; он прикинул в уме поправку, но чуть-чуть ошибся и поэтому промазал. Зато как только цель оказывается неподвижной, он точно знает расстояние. Именно поэтому он смог попасть в Джулию. Он точно знал. Он решил уравнение, в котором дистанция была известной величиной, и знал, на каком расстоянии она находится и какое нужно дать упреждение, чтобы всадить пулю в цель.
«У него есть дальномер, – подумал Боб. – У сукина сына есть дальномер».
* * *
Соларатов посмотрел на часы. Было всего лишь семь утра с несколькими минутами. Свет, хотя и оставался серым, стал намного ярче. Снег снова пошел сильнее, к тому же поднялся небольшой ветерок, швырявший и закручивавший сыпавшиеся с неба хлопья снега. Ветер забивался под капюшон, прикасался к потной коже и резал тело, словно косой. По спине снайпера пробежала дрожь.
«Сколько еще времени я могу ждать?» – спросил он сам себя.
Никто не сумеет прилететь сюда в течение как минимум еще нескольких часов, но не исключено, что им удастся пробиться на снегоходах или же расчистить шоссе и прийти по дороге.
Внезапно его охватило неожиданное и непривычное для него беспокойство.
Он составил в уме список:
1. Убить снайпера.
2. Убить женщину.
3. Убить свидетелей.
4. Уйти в горы.
5. Вызвать вертолет.
6. Улететь на вертолете.
«Всего-то на час работы, – подумал он, – самое большее на два».
Он все так же смотрел в прицел; винтовка наизготовку, палец лежит на спусковом крючке, голова ясная, сосредоточенность полная.
«Ну и как долго я смогу оставаться в таком состоянии? Когда я смогу моргнуть, посмотреть в сторону, зевнуть, помочиться, подумать о тепле, о еде, о женщине?»
Он немного поворачивал из стороны в сторону винтовку, опиравшуюся на бревно, как на турель, высматривая в прицел признаки, которые, могли бы указывать на присутствие его цели. Снова дыхание? Тень там, где ее не должно быть? Потревоженный снег? Слишком прямая линия? След от движения? Это обязательно произойдет, это не может не произойти, потому что Суэггер не смирится со слишком долгим ожиданием. Характер заставит его двигаться и тем самым приведет к гибели.
"Он не видит меня. Он не знает, где я нахожусь.
Это всего лишь вопрос времени".
* * *
Боб попытался представить себе дальномер. Как же работают эти чертовы штуки? Его старый «Барр и Страуд» был механическим, с червячными передачами, регулировочными винтами и линзами, и походил на инструмент землемеpa. Именно поэтому он был таким тяжелым. Это устройство объединяло в себе бинокль и счетную машину – чрезвычайно непрактично.
Ни у одного из современных стрелков такого устройства просто не может оказаться: оно слишком старое, слишком тяжелое, слишком нежное и прихотливое.
Лазер. Тут должен использоваться лазер. Прибор должен посылать лазерный луч к цели, измерять время прохождения и производить моментальные идеально точные вычисления.
Лазеры были повсюду. Они использовались для того, чтобы наводить на цель, чтобы прицеливаться из орудий, чтобы делать операции на глазах, чтобы удалять татуировки, чтобы имитировать фейерверки. Но какой лазер мог быть у этого сукина сына?
Конечно, невидимой части спектра, чтобы не оставлял красной точки или, еще того пуще, светового луча.
Ультрафиолетовый?
Инфракрасный?
Как его можно перенести в видимую часть спектра?
Это тоже своего рода свет. «Каким образом я мог бы увидеть его?»
Скажем, такая идея: свет производит тепло; значит, если бы он заставил Соларатова посветить лазером через ледяной туман, то луч своим теплом прожег бы дорожку в снегу. Тогда он мог бы выстрелить вдоль этой дорожки и...
...И это, безусловно, бред. Помимо того, что ему придется совершить целый ряд движений, каждое из которых может закончиться тем, что он словит в легкие 7-миллиметровую пулю «магнум», он не имеет ни малейшего понятия, сработает эта затея или нет.
Идея номер два: заставить Соларатова направить лазер на большой кусок льда. Свет преломится и сообщит прибору неверные результаты. Он возьмет прицел слишком низко или слишком высоко, промахнется и...
Безумно. Неосуществимо.
«Думай! Думай, черт тебя возьми! Каким образом я мои его увидеть?»
И тут его осенило:
«А если попробовать прибор ночного видения? Вот эти дурацкие очки? Смогут они увидеть свет лазера?»
Боб протянул руку, поднял наполовину зарывшийся в снег прибор, надвинул на голову страховочный ремешок, опустил очки на глаза и передвинул выключатель. Перед глазами появился однородный зеленый пейзаж, как будто весь мир утонул в воде. Моря поднялись сюда, на много тысяч метров от того уровня, где они покоились на протяжении сотен тысяч и миллионов лет. Все было зеленым. И никаких деталей.
«Как заставить его еще раз направить на меня лазер?»
Он знал ответ на этот вопрос: следовало переместиться на новое место, добиться заметного изменения расстояния.
Тогда Соларатов снова возьмется за свой лазерный дальномер.
Если Боб не ошибся в своих догадках, это будет все равно что неоновая надпись крупными буквами на зеленом фоне: «Я СНАЙПЕР. Я ЗДЕСЬ».
* * *
Наверху опять что-то происходило.
Над грядой валунов Соларатов заметил часто возникающие облачка пара, говорившие о том, что прячущийся там человек учащенно дышит, напрягая силы, прикладывая большие физические усилия. Русскому снайперу показалось, что один из камней почему-то начал раскачиваться.
Скалу он двигает, что ли?
Что это он затеял?
Но в ту самую секунду, когда Соларатов решил не ломать над этим голову, камень качнулся особенно резко, на мгновение замер, а потом чрезвычайно величественно опрокинулся вперед, увлекая за собой несколько камней поменьше и взметнув снежное облако.
«Он пытается засыпать меня, – подумал Соларатов. – Пытается устроить лавину, обрушить вниз по склону горы несколько тонн снега и похоронить меня под обвалом».
Но из этого ничего не могло выйти. Лавины, как хорошо знал Соларатов, образуются из старого снега с нарушившейся после многократного замерзания и оттаивания структурой, для них нужен снег, из которого успела испариться влага и в слое которого образовалось множество опасных очагов напряжений. При таких, и только таких, условиях какой-нибудь камень или ком снега может увлечь за собой окружающий снег и заставить его сорваться вниз, набирая скорость и увлекая за собой все новые снежные массы. А здесь и в это утро лавина не могла образоваться ни в коем случае. Снег был слишком свежим и влажным; он, конечно, мог немного ссыпаться вниз, но не набрал бы скорости. Весь обвал неминуемо должен был заглохнуть через несколько сотен метров.
Вдобавок этот человек явно не имел ни малейшего понятия о том, где находится его враг. Камни бесполезно катились вниз, взметая снежную пыль и не набирая энергию, а лишь теряя ее по мере движения, и при этом направлялись не к укрытию Соларатова, а на добрую сотню метров правее. Даже если бы обвал получился, он прошел бы мимо и даже снежное облако не достало бы затаившегося среди деревьев снайпера.
Соларатов чуть не захихикал вслух над тщетностью этих попыток, вспомнив, что его мишень привыкла воевать в джунглях и не знает горных условий.
Камни кувыркались и подскакивали, увлекая за собой снег, но, приблизившись к подножью горы, где уклон был меньше, замедлили движение и вскоре остановились.
Соларатов проследил взглядом их беспорядочное движение, а потом поднял винтовку и посмотрел через прицел на каменную россыпь, где находился Суэггер до начала своей безнадежной попытки. Пока он вел прицел вверх, в его окуляре мелькнула белая фигура, отчаянно бежавшая через снег вниз.
Он повел винтовку назад, быстро нашел человека, но так и не смог точно навести на него отметку, находившуюся между третьей и четвертой точками миллиметровой шкалы.
Суэггер бежал, почти летел вниз, торопясь занять новую позицию за скатившимися камнями. Ну и что из того? Он оказался на несколько дюжин метров ближе, зато теперь у него полностью пропала возможность маневра. Так что ничего он не выиграл, а напротив, совершил свою последнюю ошибку.
«Игра почти закончена», – сказал себе Соларатов.
Он выпустил из рук винтовку, поднял бинокль и приготовился пустить в дело лазерный дальномер, чтобы определить дистанцию до новой позиции мишени.
* * *
Боб добежал до остановившихся камней и с силой врезался в них, но ему некогда было ждать, пока боль успокоится. Напротив, он подтянулся на руках, высунул голову и плечи из-за камня, надвинул очки ночного видения на глаза, одновременно включив их, и впился взглядом в пустоту. Он знал, что нарушил все правила, оговоренные в уставе Корпуса морской пехоты США по снайперскому делу FMFM1-3B, где говорилось, что снайперы никогда, ни при каких условиях не должны смотреть поверх защитного вала или любого другого прикрытия, из-за которого ведется стрельба, поскольку это полностью раскрывает военнослужащего и дает хорошие возможности для ведения контрстрельбы; нет, снайпер должен лечь ничком на землю и выглянуть из-за прикрытия сбоку. Но у него не было на это времени.
В зеленой мгле не было видно ничего определенного, ни форм, ни объемов, а одна лишь ровная, слабо фосфоресцирующая зелень. Боб смотрел в это ничто, пытался пронзить его взглядом, слишком возбужденный, чтобы испытывать страх перед непроницаемостью этой мглы, хотя и понимал, что Соларатов может в любой момент всадить в него пулю.
Он ждал. Прошла секунда, затем вторая, наконец и третья секунда протащилась мимо, словно поезд, увязший в грязной крови, которую с трудом перекачивало его сердце.
Ничего.
Может быть, свет этого лазера невидим в той части спектра, в которой работают очки. Кто ж их разберет, эти дела?
А может быть и так, что лазерный дальномер является частью какого-то продвинутого прицела, о котором Боб даже никогда не слышал, и когда его действие проявится, то уже через наносекунду вслед за вспышкой последует почти полуторатысячефунтовый удар 7-миллиметровой пули из патрона «ремингтон магнум» и Боб Суэггер навсегда исчезнет с лица земли.
Может быть, стрелка там уже нет. Может быть, он ушел оттуда и сейчас поднимается по другому склону, чтобы обойти Боба с фланга и покончить с ним.
Медленно протянулись еще две секунды, каждая из которых не уступала по продолжительности всей прожитой им жизни. В конце концов он понял, что ждать больше нельзя, и когда он уже начал резко приседать, чтобы вернуться в мир, где его возможности равнялись нулю, это наконец-то произошло.
Желтая полоса была подобна трещине в стене вселенной. Она была устремлена из пустоты небытия прямо в Боба, и это продолжалось неизмеримо короткое мгновение, но это была именно она, совершенно прямая линия, по которой стрелок, находившийся внизу, измерял расстояние до стрелка, засевшего выше по склону.
Боб запечатлел место, откуда вырвалась эта краткая вспышка, в своей мышечной памяти и своем ощущении времени и пространства. Он не мог позволить ни единому своему мускулу сдвинуться ни на атом, не мог нарушить полную неподвижность своего тела, ибо только она позволяла удержать в сознании местонахождение этой невидимой точки на все то время, пока он быстрым и хлестким, но притом чрезвычайно плавным движением вскидывал винтовку к плечу. Он не наклонял голову, чтобы взглянуть в прицел, а подвел винтовку вместе с прицелом, расположив ее точно так, что она смотрела в ту точку, которая впечаталась в его память, зрение и телесное ощущение.
Прицел оказался перед его глазом, но он не видел ничего даже в то мгновение, когда его ладонь обхватила рукоять, а палец привычно нашел изгиб спускового крючка, ласково прикоснулся к нему, ощутил и возлюбил его напряжение и попытался слиться с ним воедино. Боб не чувствовал сейчас никакого напряжения. Это была вся его оставшаяся жизнь, это было все.
И как только он рывком головы сбросил очки, перед ним оказался его старинный враг. Боб увидел снайпера, стоявшего, сгорбившись, позади лежавшего почти горизонтально поваленного дерева; очертания его фигуры можно было распознать лишь с трудом, поскольку арктическая камуфляжная одежда почти сливалась с серовато-белым снегом, и лишь четкий и резкий контур винтовки становился все короче, поднимаясь навстречу Бобу.
«Столько лет...» – подумал он, фокусируя зрение так, чтобы видеть четкое перекрестье прицела, прикидывая поправку на нисходящее направление стрельбы, а потом, уже помимо его воли, когда перекрестье стало таким олицетворением четкости, что, казалось, заполнило собой всю вселенную, спусковой крючок подался назад, и он выстрелил.
* * *
Пулю, которая попадает в тебя, никогда не слышишь.
Соларатов приготовился стрелять. Его подгоняло возбуждение, возникшее оттого, что он доподлинно знал: все, с противником покончено. Он задержался лишь на секунду, для того чтобы прикинуть поправку на новую дистанцию. А в следующий миг понял, что человек, находившийся выше него на склоне, целится – невероятно! – прямо в него.
Он совсем не почувствовал боли, только сотрясение.
Ему показалось, что он оказался в эпицентре взрыва. Затем время остановилось, он на несколько мгновений покинул вселенную, а когда вернулся обратно, то был уже не вооруженным человеком, направлявшим винтовку в цель, а человеком, который лежал на спине в холодном снегу, густо обрызганном кровью. Его собственное дыхание поднималось к небу неровным белым облачком, в которое, словно сигналы бедствия, были вкраплены красные струйки.
Совсем рядом с ним какой-то пьяный неумело играл на сломанном аккордеоне, а может быть, на фисгармонии. Музыка не имела никакой мелодии и вся сводилась к негромкому, резкому, скулящему посвистыванию и булькающему хрипу. Рана навылет в грудь. Левая сторона, левое легкое уничтожено, кровь вытекает из обеих ран, входной и выходной. Повсюду кровь.
Несовместимые с жизнью внутренние повреждения. Смерть совсем рядом. Смерть подходит все ближе. Наконец-то смерть, его старый друг, придет, чтобы забрать его с собой.
Соларатов моргал, не веря случившемуся, и пытался понять, какая же алхимия могла позволить добиться такого результата.
Его жизнь вспыхнула и отлетела, расплылась в неясной дымке, ушла прочь и вернулась обратно.
«Со мной покончено», – подумал он.
Потом ему в голову пришла другая мысль: хватит ли у него сил, чтобы поднять винтовку, выбрать позицию и дождаться появления этого человека, прежде чем он истечет кровью? Но ведь этот человек определенно не станет совершать дурацких поступков.
А следующая мысль была о том, что его задание само переопределило себя.
Убивать человека, который убил его самого, бессмысленно. У него все равно нет ни единого шанса на спасение. И поэтому остался единственный выбор: провалить задание или выполнить его.
Соларатов заставил себя приподняться, увидел дом в пятистах метрах, за покрытыми снегом деревьями, и почувствовал, что сумеет это сделать. Он сумеет это сделать, потому что стрелок сейчас будет неподвижно лежать в укрытии, не уверенный в том, что ему действительно удалось прикончить снайпера.
Он сможет пробраться к дому, войти туда и при помощи вот этого маленького пистолета «глок» закончить ту работу, которая убила его.
Таким будет наследство, которое он оставит миру: он закончил последнюю работу. Он выполнил ее. Он добился успеха.
Черпая силы неизвестно откуда, сам изумляясь тому, насколько все это ясно для него, он направился по зимней стране чудес к дому, отмечая свой путь кровью.
* * *
Суэггер лежал, укрывшись за камнем. Он вспоминал то, что видел в окуляре: сетка, на которой он так усиленно сфокусировал свое зрение, что перекрестье стало большим и тяжелым, как кулак, была нацелена низко, на ствол дерева, за которым прятался Соларатов, потому что при стрельбе вниз нужно брать ниже; значит, пуля должна была попасть в середину груди – это хорошая крупная мишень. Но все это не так просто: согласно инструкциям прошлого владельца винтовки, прицел был обнулен на расстояние в пятьсот метров, но ведь не исключено, что человек, который пристреливал эту винтовку, держал ее немного иначе, не совсем так, как Боб. А возможно, на пути пули торчала какая-нибудь ветка, сучок, неразличимый при десятикратном увеличении прицела. Вполне возможно, что как раз в момент выстрела налетел порыв ветра, который он не почувствовал, случайный вихрь, переваливший через горный хребет.
И все же картина, которую он видел в прицеле, была идеальной, настолько идеальной, насколько вообще могла быть. Он целился именно туда, куда следовало, и если то, что он сделал, можно было назвать выстрелом, то результат, безусловно, нужно было назвать попаданием.
Чуть-чуть высунувшись из-за камня, скособочившись, Боб посмотрел вправо. Он пытался найти огневую позицию своего врага, но сейчас, под другим углом, это было довольно трудно. Поэтому он лишь внимательно осмотрел сектор, в котором должна была находиться огневая позиция Соларатова, и не заметил там никакого движения, вообще ничего. В конце концов ему удалось найти упавшее дерево, с которого, он был твердо в этом уверен, стрелял его враг, но и там не наблюдалось ни единого признака, говорившего о присутствии русского снайпера. Пятно чуть подальше могло быть кровью, но, конечно, могло ею и не быть. Это мог также быть и черный камень, и большая сломанная ветка.
Боб опустил винтовку, надвинул на глаза очки ночного видения и некоторое время рассматривал зеленую мглу. Но она оставалась однородной, ее так и не прорезала яркая вспышка лазерного луча.
"Я попал в него?
Он мертв?
Сколько времени я должен ему дать?"
В его мозгу пронеслась дюжина вероятных сценариев. Соларатов мог переместиться на запасную позицию. Он мог уйти куда-нибудь в сторону. Нельзя исключить возможности того, что он уже приближается. А еще он мог прямо сейчас направиться к дому, уверенный в том, что запер Боба в ловушке.
Последний вариант казался наиболее логичным. В конце концов, его заданием было убийство женщины, а не Суэггера. Смерть Суэггера для его задания не имела никакого реального значения; все дело было в Джулии.
А если он будет убивать ее в присутствии свидетелей, то обязательно убьет всех.
Боб глубоко вздохнул.
В следующее мгновение он вскочил на ноги и стремительно перебежал на несколько метров вниз. Он двигался зигзагами, изгибая тело в разные стороны, делая большие прыжки, и на бегу высматривал новое укрытие. Он старался сделать так, чтобы в него было как можно труднее попасть, отчетливо сознавая при этом, что попасть в него вполне возможно.
Но выстрела не последовало.
Его новая позиция находилась заметно ниже, и поэтому долину было видно куда хуже. Сквозь редкую заснеженную рощицу он наблюдал лишь небольшую часть ровного поля, и по этому полю никто не двигался в сторону дома. Впрочем, человек, являвшийся его целью, был одет в камуфляж и должен был двигаться ни в коем случае не по прямой, часто затаиваясь и без особого труда укрываясь от его взгляда.
Его сердце отчаянно колотилось. В легких совсем не осталось воздуха, как будто весь кислород, имевшийся на планете, внезапно кончился.
Боб поднялся на ноги и снова кинулся вперед, в атаку неизвестно куда.
* * *
Соларатов дважды падал в снег и во второй раз чуть не лишился сознания. А когда посмотрел вперед, ему показалось, что дом нисколько не приблизился.
Его мысли путались; они не желали оставаться там, где он сейчас находился. Он вспоминал о картинках, которые видел в прицеле, о людях, которые неуклюже плелись вперед, надвигаясь на перекрестье прицела, о долгих охотах, которые ему приходилось вести в горах, в джунглях и в городах. Он вел охоты во всех этих местах и всегда одерживал победы.
Он думал о том, как долго, очень долго полз к американскому форту с мешками песка на спине, а потом вспомнил еще более ранний день, когда они все же зацепили его и через несколько минут огромный черный самолет, словно стервятник, повис в воздухе, чтобы через долю секунды разнести весь мир в клочья своими пушками.
Он думал о своих ранах; на протяжении минувших лет он был ранен не менее двадцати двух раз, причем два раза – холодным оружием: один раз это сделал анголец, а второй – женщина из отряда моджахедов. Он думал о жажде, страхе, голоде, дискомфорте. Он думал о винтовках. Он думал о прошлом и будущем, которое должно было очень скоро закончиться.
Поднявшись в очередной раз, Соларатов побрел сквозь снег, который пытался снова повалить его. Ему не было холодно. Снегопад продолжался, он даже сделался сильнее, и хлопья валили вниз и кружились в вихрях, танцевали на ветру, тяжелые сырые снежинки, точь-в-точь такие же, как в городах Восточной Европы.
"Где я?
Что случилось?
Почему это случилось?"
И тут он увидел, что находится возле дома.
Стояла полная тишина.
Согнувшись, он доковылял до двери подвала и потянул ее на себя, второй рукой извлекая из-под куртки пистолет «глок».
Ему показалось, что какой-то гвоздь мешает открыть дверь. Она готова была поддаться, но за что-то цеплялась. Соларатов потянул сильнее, найдя силы где-то в потаенных глубинах своего существа, гвоздь со скрипом разогнулся, и дверь распахнулась. За ней оказалась лесенка из трех зацементированных ступенек, на которую был навален всякий хлам.
Соларатов осторожно миновал дверной проем и шагнул в темноту, почти не осознавая того, что ему удалось сделать. Внезапно он почувствовал уверенность в себе, вновь обрел целеустремленность и точно знал, как ему поступать.
Он принялся распихивать ногами препятствия – козлы для пилки дров, велосипед, пружинный матрац от кровати, коробки со старыми газетами, – и тут дверь у него за спиной, негромко хлопнув, закрылась, оставив его в темноте. Он сделал еще один шаг, вслепую распихивая барахло и дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. В ноздри ему бил запах сырости, плесени, старой кожи и бумаги, трухлявого старого дерева.
А потом он увидел их.
Две женщины и девочка сидели, прижавшись друг к дружке, у противоположной стены, под лестницей, ведущей в дом, и плакали.
* * *
Суэггер пробирался через рощу. Вот где ему был нужен пистолет, короткое, удобное, скорострельное оружие с большой огневой мощью. Но «беретта» осталась где-то на горе, захороненная под тонной снега.
Подходя с фланга к огневой позиции снайпера, он нес винтовку, как автомат, у бедра, нацелив ее на лес.
Немного не дойдя до места, он остановился и застыл, прислушиваясь. Но оттуда не долетало ни звука, вообще ничего здесь не говорило о присутствии какой-либо жизни. Ветви деревьев и кусты, пригнувшиеся под тяжестью свежего сырого снега, причудливо изгибались, словно созданные руками современных скульпторов. В сером свете с неба летели, крутясь в порывах легкого ветерка, крупные снежинки.
Боб неслышно выдохнул – пар повис перед лицом облачком и тут же рассеялся – и медленно двинулся вперед. Если снайпер все еще находился здесь, то был хорошо укрыт и оставался невидим и неслышим.
Затем он увидел упавшее дерево и рядом с ним вытоптанное место в снегу: здесь стоял этот человек, когда стрелял вверх.
Пригнувшись, двигаясь как можно тише, Боб скользил среди деревьев, следя за тем, чтобы не задеть ни одной ветки и не уронить снег, и наконец оказался на месте, еще на мгновение замер, а потом вышел из-за прикрытия деревьев, готовый в долю секунды направить винтовку на человека. Но там никого не оказалось. Он слышал лишь свое собственное резкое дыхание, сгущающееся на морозе в туманное облачко.
Кровь рассказала ему обо всем, что произошло.
Соларатов был тяжело ранен. Его винтовка лежала на снегу, рядом валялся бинокль с дальномером. Пятно, Похожее на малиновый сироп, отмечало место, где он лежал, сбитый с ног ударом пули калибра 0,308. Здесь натекло особенно много крови.
«Я все-таки достал его!» – воскликнул про себя Боб, но ликование так и умерло в его душе, потому что уже в следующие несколько секунд он разобрался в следах и пятнах крови и увидел, что этот человек, который действительно был серьезно ранен, но пока что явно не собирался помирать, направился через рощу к дому.
В этот момент он услышал глухой звук, который мог оказаться выстрелом, но все-таки им не был. Резко обернувшись, Боб увидел за деревьями дом и небольшое облачко поднятого с земли снега, что помогло ему определить источник звука: это тяжело захлопнулась дверь подвала, и именно этот хлопок взметнул в воздух снег.
«Он там, вместе с моей семьей», – подумал Боб.
На мгновение на него нахлынул панический ужас. Ощущение было таким, словно сквозь него пропустили гладкий и невыносимо холодный кусок льда, от соприкосновения с которым все тело моментально оцепенело.
И все же какая-то часть его мозга отказалась поддаться панике, и он четко представил себе, что должен делать.
Он задержался лишь для того, чтобы поднять «ремингтон магнум», поскольку сто лишних метров в секунду и пятьсот добавочных фунтов энергии могли пригодиться, и, сорвав с себя меховую куртку, помчался, словно дурак, охваченный пламенем или любовью, но не к дому, до которого было слишком далеко, а туда, где он мог оказаться под идеально прямым углом к двери подвала.
* * *
Они услышали, как дверь скрипнула, будто кто-то пытался открыть ее.
– О боже, – пробормотала Салли.
– Сюда! – чуть слышно скомандовала Джулия.
Она схватила дочь за руку, и все три отбежали к противоположной стороне подвала. Но, увы, они могли отойти лишь к кирпичной стене. Им некуда было деться, потому что вторая лестница была завалена барахлом, предназначенным для того, чтобы помешать войти тому самому человеку, который сейчас выламывал дверь.
Они попятились к стене и съежились, приникнув друг к дружке, и в этот момент дерево хрустнуло и дверь приоткрылась, а потом широко распахнулась. Снаружи хлынул свет, сразу ослепив привыкшие к полутьме глаза женщин и девочки.
А он, неуверенно держась на ногах, сходил с лестницы, расшвыривая в стороны наваленные на ступеньках вещи. Так мог бы вести себя разгневанный пьяный отец семейства, вернувшийся домой после затянувшейся вечеринки с приятелями и уже на полдороге решивший поколотить жену. Это зрелище пробудило в Джулии захороненный где-то глубоко в подсознании страх, которого ей никогда в жизни не приходилось испытывать. Дверь за его спиной с грохотом захлопнулась, а он все расшвыривал и расшвыривал непрочную баррикаду, пока не добрался до середины помещения.
Он моргал, ожидая, пока его глаза привыкнут к полумраку. Этот человек являл собой живое воплощение всего, чего можно было бояться: коренастый мрачный дикарь с коротко подстриженными волосами, с головы до ног одетый в белое, с большим кровавым пятном на груди, растекшимся вниз до самых ботинок.
Лицо у него было серое и грубое, с маленькими холодными глазами. Он растянул губы в какой-то безумной улыбке, и на его зубах показалась кровь. Потом он закашлялся, и кровь брызнула изо рта. Было видно, что он с трудом сохраняет сознание, что он еле-еле удерживается на ногах, но все же он пересилил себя, принял устойчивую позу и окинул женщин и девочку яростным взглядом. Он был вне себя от боли, его глаза дико сверкали, все тело сотрясала дрожь.
Дуло пистолета посмотрело на всех трех по очереди.
Джулия шагнула вперед.
Убийца неожиданно для всех рассмеялся; у него изо рта снова брызнула кровь и потекла по груди. Его легкие были полны крови. Он захлебывался в ней. Но почему же он не падал?
Он начал поднимать пистолет и поднимал его до тех пор, пока дуло не уставилось ей в лицо.
Джулия слышала, как взахлеб зарыдала ее дочь, слышала слабое прерывистое дыхание Салли и думала о своем муже и о человеке, которого любила раньше, о единственных двух мужчинах, которых она когда-либо любила. Она закрыла глаза.
Но он не выстрелил.
Она открыла глаза.
Мужчина чуть не упал и все же опять сумел справиться с собой, выпрямился и снова наставил на нее пистолет; его глаза были полны безумной решимости.
* * *
Боб бежал со всех ног, пока не оказался прямо напротив двери.
«Он обязательно остановится, – сказал он себе. – Он должен будет выждать, пока его глаза не привыкнут к освещению». Суэггер хорошо знал, как это бывает. Человек вступает в темное место и замирает на месте, так как не видит, куда идти. Он должен стоять там, прямо возле двери, до тех пор, пока его зрачки не расширятся. Такому человеку, как Соларатов, для этого потребуется, пожалуй, секунда, не больше.
Боб упал на правое колено и оперся левым предплечьем на левое колено, приняв хорошую позу для стрельбы. Он готов был поклясться, что расстояние должно быть пятьсот метров, метр в метр, и на такое расстояние из этой винтовки следовало стрелять без всяких поправок, судя по тому, что Соларатов часто оказывался достаточно близко к нему.
Не потратив ни секунды на размышления, он обернул ремень вокруг левой руки и замер в идеальной позе для стрельбы с колена, точь-в-точь как она описана в уставе Корпуса морской пехоты. Бедро пронзило болью от не успевшей зажить и открывшейся раны, но он превозмог боль. Он сделал три вдоха и выдоха, насыщая мозг кислородом, и одновременно наводил прицел, а в это время голос у него в душе отчаянно вопил: «Быстрее! Быстрее!», а другой голос успокаивающе ворковал: «Не торопись! Не торопись!» Он совместил перекрестье с дверью – пятном серого дерева, заляпанного снегом, – и взмолился о том, чтобы повышенная мощность семимиллиметрового патрона помогла ему сделать то, что он задумал.
А затем наступил момент просветления, когда все, что он знал о стрельбе, весь его опыт на подсознательном уровне воплотился в действие: расслабление пальца, отработанное за многие годы напряженной учебы; дисциплина дыхания, сочетание глубокого и укороченного выдоха; совместная работа палочек и колбочек в глазу, достижение единства между зрачком, глазом и хрусталиком, полное просветление и ясность сетчатки; и, самое главное, послушное велению воли глубокое погружение в состояние полной неподвижности, когда мир становится серым и чуть ли не исчезает, но, как ни парадоксально, в то же самое время воспринимается чрезвычайно ярко и отчетливо.
«Ничто не имеет значения», – говорит себе человек в те моменты, когда все приобретает колоссальное значение.
А потом это состояние исчезло, ибо винтовка выстрелила, отдача толкнула его в плечо, в прицеле замелькала серая муть, и когда Суэггер снова направил объектив на цель, то увидел грибовидное облако снежной пыли, поднятое в воздух вибрацией, которую породила пуля, пробив доски.
* * *
Пистолет несколько секунд поплясал в руке убийцы и застыл неподвижно. Джулия увидела черный зрачок его дула в каком-нибудь полуметре от своего лица, а потом почувствовала...
Что-то брызнуло ей в лицо; воздух внезапно заполнился каким-то туманом или паром, да, чем-то наподобие пара от мясного бульона.
И одновременно с этим ощущением она услышала треск сломанной деревяшки.
И еще один звук, почти случайный, как будто в легких булькнула мокрота; во всяком случае, определенно человеческий звук.
Ее обрызгали капли, которые даже по первому осязательному ощущению воспринимались теплыми и густыми: кровь.
Стоявший перед нею снайпер резко переменился. Вместо верхней половины его лица образовалось какое-то пульсирующее месиво, открытая рана, из которой торчали раздробленные кости и хлестала кровь.
Один глаз сразу сделался мертвым и тусклым, как десятицентовая монетка, второго не стало. И прежде чем Джулия смогла не то что осознать, а просто зафиксировать в сознании все эти подробности, человек упал на бок и его голова громко стукнулась о цементный пол, выставив на обозрение рваную входную рану в затылке. В ней тоже виднелась кость, казавшаяся теперь очень хрупкой.
В подвал проник тоненький лучик – это свет просачивался в дырку, пробитую пулей.
Джулия посмотрела вниз и увидела низкорослого коренастого человечка, который, словно белый ангел, лежал в алой луже, а кровь шелковым покрывалом растекалась из-под его разрушенного лица.
Она повернулась к своей дочери и своей подруге, которые, не в силах издать ни звука, следили за ней с широко раскрытыми ртами. В их глазах было куда больше ужаса, чем облегчения.
И тогда Джулия с величайшей уверенностью произнесла:
– Папа вернулся домой.