Глава 22
Только ярко-синее небо наверху да колышущиеся стебли травы. Русский полз, не поднимая головы, доверяя навыку, для развития которого потребовался не один год. Он передвигался в ровном темпе, винтовка плавно покачивалась у него за спиной. Часы «Космос», надетые на запястье, показывали 7.30. Его не мучила жажда, он не злился и не был напуган. Единственное, что занимало его мысли, было то дело, которым он занимался здесь и сейчас. Забраться на пригорок в пятистах метрах справа. Обнаружить слева цели, которые, в свою очередь, будут искать свои цели прямо перед собой. Их двое; два человека, почти таких же, как и он сам, способных проводить немалую часть своей жизни, лежа на животе, умеющих далеко и неутомимо ползать, умеющих ждать, не обращая внимания на голод и жажду, холод и сырость, собственные кал и мочу. Снайперы. Убить снайперов.
Через некоторое время он добрался до маленького холмика. По дороге он считал: он совершил две тысячи рывков. То есть две тысячи движений через траву по полметра каждое. Его голова болела, руки болели, живот болел. Но он не обращал на это внимания, как будто ничего и не было. Две тысячи рывков означали одну тысячу метров. Он был на месте.
По-змеиному извиваясь, Соларатов вскарабкался на бугор – скорее кочку высотой не более метра. Он устроился очень тщательно, плоско вытянувшись на макушке бугра, огороженный пучками травы. Он проверил положение солнца, Удостоверился, что оно уже не находится прямо перед ним и не будет отражаться от линзы его прицела. Он отцепил ремень «драгунова», положил винтовку в траву справа от себя и немного спереди, чтобы ее можно было, не теряя ни секунды, схватить и приложить к плечу. Потом открыл футляр и вынул оттуда отличный двадцатипятикратный бинокль, сделанный в Западной Германии. Расслабленно вытянувшись на земле, он приложил окуляры к глазам и начал исследовать мир, бывший в двадцать пять раз больше чем тот, который остался у него позади.
День был ясным, и благодаря особенностям развития растительности в районе применения дефолиантов, а также неровностям ландшафта русский видел только океан желтой слоновой травы. В одних местах она была повыше, в других пониже и пореже, а кое-где проглядывали пятна голой земли. Он на мгновение почувствовал себя так, будто находился на плоту в Тихом океане: бесконечные волны и колебания, бесконечное мелькание теней, бесконечная тонкая игра цвета – все бесконечное, бескрайнее.
Он вел поиск систематически, не перескакивая с места на место, не прислушиваясь к догадкам, не повинуясь импульсам. Его инстинкт и мозг говорили ему: морские пехотинцы будут на склоне в пятистах метрах перед ним. Они должны были выбрать для себя возвышенное место; четко очерченные стволы их винтовок, лежащие горизонтально, будут резко выделяться на фоне вертикальной организации окружающего мира. Он нашел невысокую вытянутую возвышенность, на которой, согласно всем профессиональным правилам, они должны были расположиться, и начал медленно изучать ее. Двадцатипятикратные линзы великолепно раскрывали перед ним мир: он видел каждый прутик, каждый полузарытый в землю камень, каждое чахлое деревцо, каждый пень, уцелевший после проведенной несколько лет назад химической обработки, каждую кочку. Все, кроме морских пехотинцев.
Снайпер опустил бинокль. На мгновение в его сознании мелькнула легкая вспышка паники:
«Не там. Они не там. Тогда где же они? Почему их там нет?»
Он подумал о том, чтобы отступить и попробовать повторить охоту в другой день. Ситуация, кажется, становилась неуправляемой.
Нет, резко одернул он себя. Нет, нужно оставаться здесь и сохранять терпение. Они думают, что ты находишься там, а ты уже здесь. Они немного подождут и не смогут дольше бороться с любопытством. Ведь это американцы, дерзкие безрассудные люди, привыкшие к активности, любящие действие, сенсации и тому подобное. Они не способны надолго увлечься каким-то одним делом.
«Он начнет двигаться, – думал он. – Он высматривал меня, не нашел и решит переменить позицию».
Черное пятно.
На самом краю поля зрения мелькнуло черное пятно.
Соларатов не стал поворачиваться, чтобы рассмотреть его. Нет, он продолжал смотреть в ту же точку, борясь с искушением устремить взгляд на мелькнувшую тень, приглядеться к ней повнимательнее. Он хотел довериться не глазам, а своему очищенному от всяких мыслей сознанию, которое, повинуясь инстинкту, гораздо лучше справится с делом.
Снова чернота.
Он нашел его.
Справа, почти в трехстах метрах от него. «Конечно же. Он хочет обойти меня справа».
Очень медленно он повернул голову; очень медленно поднял бинокль.
Ничего. Движение. Ничего. Движение.
Он пошевелил фокусировочный винт.
Неестественное черное пятно было лицом. Американский снайпер зачернил его для того, чтобы пройти ночью на свою позицию. Он избавился от черной одежды, и теперь на нем был пятнистый камуфляжный костюм, но он допустил ошибку – забыл стереть краску с лица. И теперь оно выделялось чуть заметным черным пятном на коричневато-желтом фоне слоновой травы.
Соларатов наблюдал за ним, как зачарованный. Человек проползал два шага и замирал. Ждал секунду или две, потом перемещался еще на два рывка. Лицо его, с плохо различимыми из-за краски чертами, было воплощением воинской сосредоточенности – напряженное, перекошенное от усилий. Винтовку, тоже раскрашенную разноцветными полосами для маскировки, он забросил на спину.
Несмотря на то, что Соларатов стремился подавить в себе всякие эмоции, он все же почувствовал, как на него нахлынуло удовольствие, равное которому ему приходилось испытывать крайне редко.
Он положил бинокль и поднял винтовку к плечу, инстинктивно найдя единственно правильное положение: ложа в ладони левой руки, локоть намертво упирается в землю, правая рука нашла пистолетный упор, палец лег на спусковой крючок, глаз строго по прямой линии смотрит в окуляр...
Суэггер проползал через прицел. Волосяные линии делили его голову на четыре части. Большой палец русского перевел предохранитель в боевое положение. Снайпер медленно выдохнул. Его палец начал медленно сдвигать спусковой крючок.
* * *
– Проклятье! – пробормотал Боб.
– В чем дело? – спросил ползший сзади Донни.
– Трава очень редкая, будь она проклята. Негде укрыться.
Донни не видел совершенно ничего. Он полностью зарылся в слоновой траве: она забивала ему уши, лезла в нос, хватала за складки одежды. А под одеждой пировали муравьи. Он слышал монотонное жужжание мух, привлеченных восхитительным запахом его пота и крови – к этому времени трава оставила на его теле уже не менее сотни порезов.
А прямо перед ним находились подметки тропических ботинок Боба.
– Дерьмо, – угрюмо сказал Боб. – Мне это совершенно не нравится.
– Мы можем вызвать «Ночную ведьму», и она перемелет все, что там есть. А мы пустим дым, чтобы она не слишком сильно долбила по нам.
– А если он находится не здесь, то узнает, что мы гоняемся за ним, и станет вести себя вдвое осторожнее или не вернется вообще, и мы так и не узнаем, за каким чертом его сюда принесло, и не сможем добыть винтовку Драгунова. Поэтому нет. – Боб помолчал. – М-70 у тебя с собой?
– Конечно.
– Отлично. Я хочу, чтобы ты занялся правым флангом. Подайся вперед и рассмотри вон тот бугорок, или что там такое.
– Ага.
– Устроишься на нем. Если увидишь, что все в порядке, то я переползу дальше, туда, где трава погуще. Залягу в чаще и буду прикрывать тебя. Идет?
– Идет, – ответил Донни. Он потянулся, разминая мускулы, глубоко вздохнул и пополз вперед.
– Черт тебя возьми, сынок, остается только надеяться на то, что он не слишком близко и не слышит нас. Ты хрюкаешь громче, чем свинья в хлеву.
– Очень уж тяжелая работа, – сказал Донни, и это была чистая правда.
Он добрался до бугра и выглянул из-за него. Ничего.
– Взять М-49?
– Нет. Времени слишком мало. Просто посмотри через «юнертл».
Донни приложил глаз к прицелу, который представлял собой длинную тонкую металлическую трубку, закрепленную в каком-то странном штативе. Если его обнулить, то можно было привести в действие целую систему управления, при помощи которой можно было так и этак двигать и поворачивать прицел, а также особыми винтами устанавливать поправку на силу ветра и угол к горизонту. Винтовка была изготовлена где-то в начале сороковых, но поговаривали, что из нее убито куда больше японцев, северных корейцев и вьетконговцев, чем из любого другого оружия того же возраста. Даже патроны для нее использовались не стандартные натовские 7,62-миллиметровые, а старые длинные спрингфилдовские с рантовой гильзой калибра 0,30-06.
Оптика была отличная. Донни внимательнейшим образом осмотрел траву, попадавшую в поле обзора, и не заметил никаких признаков человеческого присутствия. Но в глазу у него так и оставалось слепое пятно. Он был уверен, что пропустил какую-то заметную деталь. Он стиснул пальцами переносицу – лучше не стало. Нет, там не было ничего, ничего такого, что он мог бы разглядеть.
– Кажется, все чисто.
– Я не спрашиваю, что тебе кажется. Я хочу знать, как там на самом деле.
– Чисто, чисто.
– Хорошо, – сказал Боб. – Продолжай наблюдение.
Сержант начал выбираться на открытое место. На сей раз он полз еще медленнее, чем прежде. Он двигался прямо-таки невероятно медленно, останавливаясь и надолго замирая после каждых двух движений.
Донни опять уставился в прицел. Снова и снова он рассматривал все возможные огневые позиции и не видел ничего. Все было чисто. Это начинало казаться смешным. Возможно, они торчали здесь в совершенно пустом поле, ползали взад и вперед, как идиоты. Пчелы жужжали, мухи кусались, стрекозы проносились в разные стороны. Он не мог очень долго смотреть в прицел, потому что в глазу у него все начинало расплываться. Он должен был мигнуть, перевести взгляд вдаль. Когда же Боб подаст сигнал о том, что все в порядке?
* * *
Спусковой крючок отошел назад и замер на самой грани выстрела.
«А где же второй?»
Палец отпустил спусковой крючок.
Их было двое. Он должен убить обоих. Если он сейчас выстрелит, то второй в свою очередь выстрелит в него или же, увидев, как разлетится голова его партнера, просто нырнет в траву и исчезнет. Возможно, он вызовет воздушную поддержку, и Соларатову придется покинуть район операции.
«Где же второй?»
Он приподнял голову, посмотрел невооруженным глазом и понял, что смог увидеть снайпера чисто случайно: там, где он в данный момент находился, трава по какой-то странной причине росла гораздо реже, чем повсюду вокруг. Второй находился где-то совсем рядом и прикрывал напарника, пока тот оставался уязвим. Но это положение могло продолжаться лишь считанные секунды.
В голове Соларатова тут же сложился план. Выследить корректировщика. Убить корректировщика. Вернуться и убить снайпера. Это было возможно, так как он располагал полуавтоматическим оружием, а расстояние было менее трехсот метров.
Он вновь уткнулся в прицел и начал очень медленно и плавно разворачиваться, высматривая еще одно черное лицо на коричневато-желтом фоне чащи вертикальных стеблей. Повернулся еще немного... Ничего. Дальше... Снова ничего. Еще чуть-чуть... Вот оно! Рука! Рука вела к туловищу, и вот в прицеле показалась фигура второго человека, приложившегося к винтовке. Соларатов неслышно набрал в грудь воздуха, испытал еще один прилив удовольствия – и в следующий момент понял, что перед ним действительно человек, но это вовсе не корректировщик, а еще один снайпер, и его винтовка глядит точно на него. На Соларатова.
Человек выстрелил.
* * *
Донни оторвался от прицела. Голова у него болела. Когда же Боб подаст сигнал? Господи, как же ему сейчас нужен аспирин! Донни посмотрел вокруг и ничего не увидел, кроме бескрайних зарослей травы.
Рядом с ним повисла в воздухе стрекоза. Любопытно, что крылышки у этих тварей каким-то образом собирают солнечный свет и так же отбрасывают блики, как...
Донни снова взглянул в прицел.
Он был совсем рядом!
Снайпер (или лучше сказать, снайперы, потому что Донни после сотрясения видел перед собой два расплывавшихся по краям контура) находился менее чем в трехстах метрах от него и был еле-еле различим в траве. Человек держал винтовку наизготовку, он медленно поворачивался, и, уловив это движение, Донни сразу же понял, что он заметил Суэггера.
«Убей его! – приказал он себе. – Стреляй! Немедленно!»
Перекрестье расчертило голову врага. Донни нажал на спусковой крючок.
Картинка исчезла из виду. Он нажал сильнее. Ничего не произошло.
Предохранитель, предохранитель... Донни протянул палец туда, где должна была находиться эта пимпочка перед спусковым крючком, но там ничего не оказалось. Ну конечно, там находится предохранитель у М-14. У М-70 он возле переднего края затвора. Донни оторвался от прицела, нашел этот чертов предохранитель и передвинул его вперед. Поспешно пригнулся, взглянул в прицел и увидел, что человек повернулся и дуло винтовки смотрит теперь... прямо на него.
Он дернул за спусковой крючок – пожалуй, излишне резко, – и винтовка выстрелила.
* * *
Боб полз вперед. Всего несколько метров, и он снова окажется в высокой и густой траве и...
Выстрел, совершенно неожиданный, прозвучал словно удар в большой барабан над самым его ухом. Он застыл – все кончено, великий Боб Ли Суэггер – и на мгновение ударился было в панику.
«Что? А? О боже!»
А в следующее мгновение он вскочил и помечался, как последний сукин сын, туда, где росла более высокая трава, ожидая смертельной пули и в то же время стараясь заставить себя успокоиться.
– Он там! Я видел его! – заорал Донни, и сразу же с расстояния метров в триста раздался второй выстрел. Пуля ударилась в землю рядом с Донни, выбив большой клуб пыли.
Донни сразу же выстрелил в ответ, и Боб увидел пыльный фонтанчик там, куда ударила пуля.
– Пригнись! – рявкнул он, испугавшись, что Донни может получить пулю в голову, а сам нырнул в траву, по-змеиному извиваясь, пополз вперед и вскоре обнаружил песчаную кочку.
Он вскинул винтовку к плечу, приложил глаз к окуляру прицела и увидел... не увидел ничего.
– Он там! – снова крикнул Донни.
Но Боб все равно не мог ничего разглядеть. Потом треснул выстрел – кажется, откуда-то слева, – он немного повернул винтовку, увидел в воздухе маленькое облачко пыли, какое могло подняться после выстрела из винтовки, дуло которой находится над самой землей, и выстрелил. Он передернул затвор и как можно быстрее выстрелил еще раз, не видя цели, но надеясь, что она там, куда он целился.
– Ложись! – снова крикнул он. – Ложись и вызывай «фокстрот». Пора включать воздух!
Он передернул затвор, но так и не мог разглядеть снайпера в пыли, которая плыла в траве на той самой площадке, которую Донни недавно указал. Но где же он прячется? Где же он прячется?
* * *
Донни чуть-чуть подался назад, и вторая пуля ткнулась в землю всего в нескольких сантиметрах от его лица. Ого! В воздух поднялось вишневое, как во время фейерверка, облачко пыли, и сотни крошечных песчинок больно хлестнули его по лбу и щекам. Он зажмурился и отполз еще немного подальше. Он слышал крик Боба, но не мог выдавить из себя ни слова в ответ. Радио, думал он. Вызвать воздух.
Но тут Боб выстрелил один раз, потом второй, и к Донни снова вернулась смелость. Он скорчился с другой стороны кочки, расположившись так, чтобы можно было стрелять с левой руки. Он не мог вести отсюда прицельную стрельбу, зато сам был почти полностью укрыт, и это его радовало.
«Где же он? Где ты, поганый ублюдок?»
В прицел он не видел ничего, только облачко пыли в воздухе, плавно покачивавшуюся траву, которую недавно потревожили, но стрелять было совершенно не во что.
Донни посмотрел на несколько метров левее и правее, но так и не увидел поганца. Тут ему в голову пришла мысль, что вдруг именно ему, а не Бобу, удастся пристрелить русского. Перед ним неожиданно замелькали давно забытые образы из детской книжки: это ведь будет точно так же, как у лейтенанта Мэя, который захватил Красного Барона, натянув нос матерому профессионалу Рою Брауну. Донни ощутил прилив возбуждения и радости, как будто это уже случилось.
Так где же русский?
«Мы можем накрыть его перекрестным огнем, – понял он. – Мы можем сделать этого ублюдка».
– Воздух! – услышал он крик Боба.
Ах да, воздух. Вызвать «Ночную ведьму», дать прикурить этому засранцу, чтобы она растерзала его в...
И тут он боковым зрением увидел снайпера: тот был гораздо дальше и, прилагая отчаянные усилия, полз прочь.
Попался!
Донни навел перекрестье на мотающуюся голову, ориентируясь не столько по четкой форме, сколько по своим предположениям насчет того, где должна находиться голова в том пятне, которое занимало теперь чуть ли не большую часть его поля зрения. Он постарался определить центр пятна, разделить его перекрестьем на четыре части, почувствовал, что полностью держит себя в руках, ощутил твердый металл спускового крючка под пальцем, нажал на него – лишь самую малость – и тут же донельзя удивился, когда прогремел выстрел.
Винтовка, которую человек держал в руке, отлетела в сторону, шляпа соскочила, а сам он покатился в траву и застыл.
– Я его сделал! – заорал Донни. – Я его достал!
– Воздух! – крикнул в ответ Боб. – Срочно давай воздух!
Донни опустил винтовку на землю, снял PRC со спины и щелкнул выключателем.
– "Фокстрот", это «Сьерра-браво», вспышка, повторяю, вспышка, вспышка. У нас есть контакт.
– "Сьерра-браво", что вы хотите? Вам нужен воздух, «Сьерра-браво»?
Внезапно Боб оказался рядом с Донни и выхватил трубку радиотелефона у него из рук.
– "Фокстрот", дайте нам «Ночную ведьму». Сверхсрочно. Назначаю для удара Зону-2. Дайте нам «Ночную ведьму», повторяю, немедленно, Зона-2, Зона-2.
– Она уже идет, «Сьерра-браво», берегите задницы.
– Я достал его! – сказал Донни.
– Я пускаю дым, чтобы показать «Ночной ведьме» свою позицию, – сказал Боб в трубку.
Он сорвал с пояса дымовую шашку, выдернул чеку и кинул шашку на несколько шагов в сторону. Шашка закрутилась, зашипела, и из нее повалил густой зеленый дым.
– "Сьерра-браво-четыре", это «Ночная ведьма», я вижу зеленый дым, прием, – объявил по рации новый голос.
Одновременно Боб и Донни услышали стремительно приближавшийся рев моторов.
– Все верно, «Ночная ведьма», это наш сигнал.
Боб толкнул Донни на землю, поближе к бугру.
Над ними прошла тень. Донни взглянул наверх и увидел пронесшийся прямо над ними огромный самолет, который уже начинал сваливаться в вираж. Он казался огромным и очень хищным, а его моторы разрывали воздух в клочья. Он был черным, как смоль, этот ангел смерти, и кренился направо, поднимая левое крыло почти вертикально к небу, поворачиваясь боком фюзеляжа к земле, на которой он собирался истребить все живое.
Все восемь мини-пушек палили одновременно, возле бортов бились трепещущие языки пламени, звук походил не на артиллерийскую стрельбу, а на непрерывный яростный рев.
– Господи! – воскликнул Донни. Он подумал о конце света, о гибели цивилизации, о Хиросиме. Этому сосунку придется жарко. Донни не мог даже вообразить такого.
Пушки извергали на землю тысячи снарядов; каждый пятый был трассирующим, и стрельба производилась с такой молниеносной скоростью, что казалось, будто стреляют только трассерами. Снаряды не столько врезались в землю, сколько изничтожали ее. Они превращали ее в порошок, поднимая тучи пыли и комьев. Все потемнело, как будто сама погода оказалась повержена огнем. Это было нашествие свинцовой саранчи, которая пожирала все, что оказывалось под нею. Ранние версии этого младенца носили название «Волшебный дракон Пуфф», но у дракона была только одна пушка. «Ночная ведьма», снабженная восемью, могла нанести миру урон, достойный включения в мифологические эпопеи. Она просто полностью сожрала Зону-2, как будто это длилось целые годы, хотя в действительности продолжалось считанные секунды. Да, вся стрельба «Ночной ведьмы» уложилась лишь в тридцать секунд; настолько быстро она умела жрать.
Самолет развернулся, как будто был привязан за невидимую веревку, двигатели оглушительно взревели, когда он прошел над прижавшимися к земле морскими пехотинцами, а затем восемь пушек снова зарокотали, и снова затряслась земля, и снова над нею поднялась пыльная буря. После второго захода самолет лег на ровный киль, набрал немного высоты и снова ушел описывать круги в зоне ожидания.
– "Сьерра-браво-четырё", как вам мой самый лучший фокус? Прием.
– "Ночная ведьма", работа хорошая, думаю, что этого должно хватить. «Фокстрот», вы меня слышите? Прием.
– Сьерра, это я, «Фокстрот».
– "Фокстрот", давайте выводить команды. Я думаю, что мы его сделали. Я думаю, что мы его загвоздили.
– "Сьерра-браво-четырё", вас понял, выполняю. Хорошая работа. Кончаю связь.
* * *
Старший полковник Хуу Ко и его саперы из относительно безопасного места под прикрытием деревьев следили за тем, как самолет охотился за снайпером. Это было настоящее шоу: огромный самолет с умопомрачительной скоростью кружил низко над землей, извергал из себя непрерывные молнии и поливал дождем зону, обработанную дефолиантами, вздымая густые тучи измельченной в пыль земли.
– О, теперь Человек-лопух превратится в негодное решето, – сказал один из солдат.
– Только американцы способны отправиться на самолете на охоту за одним-единственным человеком, – заметил другой.
– Они могут послать самолет даже для того, чтобы установить нужник, – выкрикнул кто-то еще, и несколько человек расхохотались.
Но Хуу Ко понимал, что снайпер погиб, что Суэггер, главный из его врагов, снова взял верх. Ни один человек не мог пережить такого огневого налета и того, что последовало за ним: когда самолет стал удаляться, а пыль, поднятая его стрельбой, еще висела в воздухе, из форта внезапно вылетели пять джипов, пронеслись через поле, подпрыгивая на кочках, и остановились чуть правее того места, где из травы внезапно поднялись два американских снайпера, и чуть восточнее перепаханной пулями площадки. Вышедшие из машин люди начали методично выжигать траву огнеметами. Струйки пламени вылетали из раструбов, и там, где они касались земли, трава загоралась. Огонь рос, ширился и неистово разгорался, а вверх поднимался черный масляный дым.
– Теперь Человек-лопух поджарится, – пробормотал кто-то.
Огонь горел несколько часов; он вышел из-под контроля и распространялся по расчищенной зоне, то и дело разгораясь яркими кострами, и все больше и больше солдат с базы выстраивались в цепь и шли вслед за огнем. Через некоторое время с востока примчалось звено вертолетов и принялось кружить над полем. Шли поиски трупа.
– Когда они его найдут, то наверняка съедят.
– Там мало что осталось. Разве что на суп.
Хотя русский был холодным и неприятным человеком, Хуу Ко все же с сожалением подумал о его судьбе. Участие самолета делало войну тотальной; это было самое страшное оружие во всем арсенале сверхвооружений, которым располагали американцы. Как ужасно, когда тебя преследует такое вот летающее чудище и ты чувствуешь, как взрывающиеся снаряды разносят окружающий тебя мир в мелкие клочья! Хуу Ко поежился.
Американцы копались в растерзанном поле довольно долго, почти до сумерек. Один раз они нашли нечто такое, что вызвало у них большое возбуждение – Хуу Ко следил за ними в бинокль, но так и не смог понять, что это было, – и наконец вернулись на базу.
– Брат полковник, нам, наверное, нужно готовиться к отходу? – спросил сержант. – Совершенно ясно, что нам тут больше нечего делать.
– Нет, – ответил полковник. – Мы будем ждать. Я не знаю, сколько времени, но мы будем ждать.
* * *
«Драгунова» нашел ланс-капрал из первого взвода.
– Bay! – заорал он. – Смотрите-ка, снайперская винтовка гуков.
– Капрал, дайте ее сюда, – приказал Брофи. – Вы молодец.
Парень, довольный тем, что его похвалили, примчался со своим трофеем и протянул его Брофи.
– Вот ваша винтовка, – сказал Боб, обращаясь к Никол-су, человеку из ЦРУ.
Офицеры столпились вокруг нового оружия, которого никто из них еще никогда не видел. Николс, словно ребенок, разворачивающий рождественский подарок, начал сматывать с оружия камуфляжную ленту.
– Вот она, легендарная СВД. До сих пор у нас в руках не было ни одной, – сказал Николс. – Примите мои поздравления, Суэггер. Это серьезный успех.
Донни только взглянул на винтовку, не испытав при этом никаких чувств. Его голова раскалывалась от зловония бензина и густого дыма. СВД казалась грубой на вид, неуклюжей и не производила впечатление тщательно обработанной.
– Похоже на АК с модернизированным ударным механизмом, – заметил Боб.
Он покрутил оружие в руках, осмотрел со всех сторон, несколько раз передернул затвор, взглянул в прицел. В конце концов ему надоел этот осмотр, и он передал винтовку в другие, более жадные руки.
Отделившись от толпы, он стоял совершенно неподвижно и лишь наблюдал, прищурившись, как часть морских пехотинцев обследовала выжженную зону, в то время как другие под предводительством командира базы охраняли фланги. Несколько «хью» и «кобр» неспешно летали над периметром.
– Ты думаешь, он ушел? – в конце концов спросил Донни.
– Не знаю. В этом огне он мог сгореть без остатка. Шесть-семь двадцатимиллиметровых снарядов могли разнести его в мелкие клочки, а огонь – уничтожить все мясо, оставшееся на костях. Полагаю, то, что от него осталось, просто невозможно найти. Впрочем, не знаю. Я не видел никаких следов крови.
– А разве огонь не сжег всю кровь?
– Может быть. Я не знаю.
– Я почти уверен, что попал в него.
– Я тоже думаю, что ты попал. Иначе я был бы сейчас дохлой макакой. Я собираюсь представить тебя к еще одной медали.
– Я ничего не сделал.
– Если не считать того, что спас мою шкуру, – возразил Боб.
Он выглядел ошеломленным, как будто впервые понял сегодня, что тоже может погибнуть. Донни никогда еще не видел его в таком настроении.
– Дружище, я сегодня вечером оприходую бутылку бур-бона, – добавил сержант, – Хочу надраться как следует.
Донни кивнул. Он без конца пережевывал мысль о том, действительно ли ему удалось попасть в белого снайпера. Он снова воспроизводил события в памяти: перекрестье накрывает голову, легкий нажим на спусковой крючок, человек дергается всем телом, как будто в него попала пуля, шляпа отлетает в сторону, винтовка подскакивает кверху и откатывается, а потом полная неподвижность. Да, откуда ни взгляни, все вроде бы нормально. Но винтовка была найдена не в том месте, где, как подсказывала ему память, находился снайпер, когда Донни выпустил в него пулю.
И у него было ужасающее чувство, в котором он не мог никому признаться, что из-за тумана перед глазами, появившегося после сотрясения мозга (теперь-то уже все было в порядке), он прицелился неверно и убил не настоящего противника, а его призрак. Он не мог заставить себя четко сформулировать мысль, но это ощущение наполняло его самым черным ужасом.
– Не представляю, как ему удалось бы выбраться, – сказал Донни. – Выжить после такого обстрела невозможно, таких счастливчиков просто не бывает.
– У него не было никаких шансов выжить. Если он находился в середине площадки, то его размолотило в пыль, в этом можно не сомневаться. Но... Был ли он в середине площадки?
На этот вопрос Донни не мог дать никакого ответа. Он, и только он один, видел снайпера, но к тому времени, когда самолет закончил работу, пережевав весь окружающий мир, и он снова посмотрел туда, пейзаж резко изменился: все было истерзано, выпотрошено, трава полегла, в воздухе плотным облаком висела пыль. А потом явились огнеметчики, и все загорелось и задымилось. Теперь трудно точно сказать, где находился он, где находился его противник и что он на самом деле видел.
– Ладно, поживем – увидим, – сказал Боб. – Ну а пока что... Вечером мы с тобой как следует выпьем.
* * *
Суэггер был пьян. Он был настолько пьян, что весь мир для него ничего не значил, и ему это нравилось. Бурбон действовал на него так, как подействовало прикосновение руки медсестры к плечу среди ночи, когда он с криком проснулся в госпитале на Филиппинах: он угодил туда во время своей первой ходки во Вьетнам, получив пулю навылет через верхушку легкого. Медсестра тронула его за плечо и сказала:
«Ну, ну, ну...»
А теперь бурбон говорил ему: «Ну, ну, ну...»
– Обалденно хорошая штука, – сказал Боб и повторил: – Обалденно.
– Это точно, – откликнулся Донни, затягиваясь гигантской сигарой, неизвестно откуда оказавшейся у него в руке.
В бункере разведчиков было еще несколько человек:
Брофи, Николс из ЦРУ, капитан Фимстер, его всегда тихий и незаметный заместитель, двое ротных ганни – весь внутренний круг базы Додж-сити. Все они были пьяны, как скунсы. Где-то снаружи Мик Джаггер в восьмой или даже в десятый раз вопил, что он не может получить удовлетворения.
– Ну и черт с ним, зато мы сегодня получили удовлетворение, – сказал Фимстер, толковый добродушный профессионал из тех, кто ни при каких обстоятельствах не дослужится до полковничьих птичек.
– Точно, получили, – поддакнул его заместитель, которому, вероятно, предстояло дослужиться не менее чем до бригадного генерала, потому что он соглашался со всем, что говорил любой старше его по званию.
Двое других сержантов скорчили рожи в ответ на вечный подхалимаж заместителя; впрочем, это заметил один только Суэггер.
– Чертовски верно, – сказал он, намекая, что офицеры слишком засиделись, и вскоре они на самом деле ушли.
У него в голове остались другие представления: горящая степь; треск; ощущение благословенного забытья; мир, снова полный возможностей.
Теперь наступила очередь Николса воздать должное героям дня. Офицер ЦРУ застенчиво посмотрел в потолок и сказал:
– Знаете, это был великий день.
– Мы не прибили к стене ни одной головы, – ответил Боб.
– О, русский мертв, это несомненно, – заверил его Николс. – После такого никто не способен выжить. Нет, я говорю о винтовке.
«О винтовке? – удивленно подумал Донни. – Ах да, эта чертова винтовка».
– Если бы вы только знали, как долго мы искали эту винтовку! – Николс повернулся и посмотрел на Донни, который в ответ на этот взгляд пыхнул сигарой, отпил еще глоток бурбона и глупо улыбнулся. – Так вот, – продолжал Николс, – мы гоняемся за нею аж с пятьдесят восьмого года, когда Евгений Драгунов передал чертежи Ижевскому машиностроительному заводу. Кое-кто из наших аналитиков утверждал, что она резко усилит их военный потенциал. А другие говорили, что, мол, ничего подобного, это ерунда.
– По мне, так это обычное русское дерьмо, – пробурчал Боб. – Я не думаю, что эти парни хоть что-нибудь понимают в том, как делать прецизионные ружья. У них не было ни Тауни Уилана, ни Уоррена Пэйджа, ни П. О. Экли. У них есть только трактористы, наряженные в мундиры.
Донни заподозрил, что Суэггер по какой-то неясной причине морочит голову серьезному, полному амбиций разведчику.
– Ладно, – терпеливо сказал Николс, – как бы там ни было, но теперь нам не нужно больше гадать. Теперь мы сможем сказать со всей определенностью. И вы знаете, что это означает?
– Нет.
– Вся эта война ничего не стоила. С ней покончено, и она нужна была русским только для того, чтобы выжать из нас побольше соков. Они даже не стали посылать «драгуновых» во Вьетнам, вот как мало он для них значил. Винтовки «драгунов» имеют для них гораздо большее значение, чем Вьетнам.
Это не очень-то понравилось Суэггеру, и на его лицо набежала тень, но человек из ЦРУ этого не заметил и продолжал болтать:
– Нет, все интересы России сосредоточены в Европе. Это там находятся все ее дивизии. А теперь смотрите: когда «драгуновы» через несколько лет попадут на взводный уровень и поступят в другие страны Варшавского блока, что это должно означать для нашей тактики? Какой уровень меткости они смогут обеспечить, если начнут войну против нас? Не собираются ли они начать крупномасштабную снайперскую войну? Все эти соображения должны очень сильно сказаться на наших диспозициях, расчетах численности войск, их размещении, на отношениях с нашими союзниками и вообще на общем направлении стратегии НАТО в целом на несколько предстоящих лет. Черт возьми, вы нашли для нас эту штуку! Никто не мог добыть ни одной, никто не мог ее купить, их не было нигде, кроме как в сейфах под замками, и тут вылазит из кустов старый Боб Ли Суэггер и преподносит нам эту дичь прямо живьем. Черт меня возьми, это был отличный день! – Его глаза сияли неподдельным счастьем. Он даже не был пьян. – В данный момент это оружие летит курьерским рейсом прямиком в штат Мэриленд, в Абердин, а там его подвергнут всесторонним испытаниям в армейских оружейных лабораториях. Они выжмут из него столько всего, сколько вы даже и представить себе не можете. Они заставят эту винтовку петь на разные голоса!
– Это для вас настоящий успех, – заметил Донни.
– Это настоящая победа для всех нас. Что называется, лучше поздно, чем никогда. Вы проделали невероятную работу, Суэггер. Я прослежу за тем, чтобы она попала в ваш послужной список. Позабочусь о том, чтобы были сделаны все телефонные звонки и все нужные люди поставлены в известность. Вы часть всего этого представления, мой друг. Но я хочу сказать одну чертовски важную вещь. Если они захотят нанять вас для работы с «драгуновым», то вы должны выжать из них все, что у них есть. Дружище, они хотят вас больше, чем мисс Америку прошлого года. Если хотите, я сообщу, что без вашей экспертизы никак не обойтись, и мы следующим же рейсом отправим вас, сержант, в Абердин и включим в эту команду. Не стоит подставлять лоб под пулю, если русские или вьетнамцы решат предпринять еще одну попытку.
– Мне осталось всего несколько месяцев до ПСВОСР, мистер Николс. Но я вам очень благодарен за предложение.
– И все равно подумайте над этим. Обмозгуйте как следует. Уже послезавтра вы сможете оказаться временным сотрудником Абердинского испытательного полигона. Балтимор! Какие там красотки! Балтимор, чертовски прекрасный город! Знаете, там есть немало привлекательного. И уж намного лучше, чем Додж-сити, Первый корпус, Республика Южный Вьет-черт-его-побери-Нам!
– Мистер Николс, я тронут вашей заботой, но я должен закончить свою ходку. У меня остается четыре с небольшим месяца до ПСВОСР.
– Вы стойкий человек, Суэггер. Непоколебимый. Вы, ветераны Корпуса, самые стойкие, самые лучшие. Ну что ж, еще раз благодарю вас, и да благословит вас Господь. Без вас ничего не получилось бы!
Он повернулся и покинул бункер.
– Ты должен его послушаться, – сказал Донни.
– Ну да, забраться в Балтимор и торчать там с толпой солдат с нестрижеными, как у хиппи, волосами и грязными ботинками! Нет уж, это и впрямь не стоит благодарности, Это не для меня, будь оно проклято.
– Ладно, по крайней мере, мы теперь герои, – сказал Донни.
– На сегодня. Они забудут обо всем через несколько часов, как только немного успокоятся. А для тебя это человек из штаба. Твой прямой начальник. – Боб взял бутылку и сделал большой глоток.
– Ты уверен, что тебе стоит так много пить?
– Что-что, а пить я умею. В этом Суэггеры всегда были сильны.
– Точнее, один конкретный Суэггер.
– Знаешь, я хочу тебе кое-что сказать, – проговорил Боб после долгой паузы. – Эта твоя девушка. Она, черт меня возьми, самая хорошенькая из всех женщин, которых я, черт меня возьми, когда-либо видел. Ты, сынок, настоящий счастливец.
– Это точно, – ответил Донни. Расплывшись в улыбке, как мартышка, он сделал могучий глоток бурбона и затянулся сигарой, выпустив клуб дыма, какому позавидовала бы и дымовая граната. – У меня тут есть одна вещь, которую я хочу тебе показать.
– Да?
– Да. Я уже показывал фотографию. А теперь посмотри вот это.
Он засунул руку в карман, вытащил оттуда аккуратно сложенный кусок плотной бумаги и осторожно развернул его.
– Это тот парень, Триг. Он был художником. Вот он и нарисовал.
В мигающем свете Боб вгляделся неверными глазами в листок. Это была плотная бумага кремового цвета, очень аккуратно оторванная с одной стороны. Но внимание Боба привлекла не сама бумага, а изображенный на ней рисунок. Боб ни черта не понимал в искусстве, но что бы ни представлял собой этот парень, в нем что-то было. Он и впрямь смог изобразить Донни несколькими штрихами. Похоже, он любил Донни, каким-то образом это ощущалось. Рядом с Донни стояла девушка, и чувства, которые испытывал к ней художник, были куда сложнее. Она была прекрасна, безнадежно прекрасна. Такие встречаются одна на миллион. Боб почувствовал, что какая-то маленькая часть его умирает оттого, что он знал: у него никогда не будет такой женщины; этого просто не было в тех картах, которые сдала ему судьба. Всю жизнь он был одинок и, возможно, предпочитал именно такую участь.
– Чертовски хорошая картинка, – сказал Боб, возвращая рисунок.
– Точно. Она у него здорово получилась. Я думаю, что он тоже был в нее влюблен. В Джулию влюбляются все, кто ее видит. Мне так повезло!
– А знаешь, что я тебе скажу? – спросил Суэггер.
– Не-а.
– Этой женщине тоже чертовски повезло. Ей попался ты. А ты – лучший. Там, в мире, у тебя будет прекрасная счастливая жизнь.
Боб поднял с пола бутылку, сделал два больших глотка и передал виски Донни.
– Ты герой, – сказал Донни. – У тебя тоже будет великая жизнь.
– Со мной все кончено. Когда ты начал палить по этой птичке, кто-то внутри меня сказал: «Ты же, парень, больше не хочешь оставаться здесь, ты хочешь жить». Ты вернул меня к жизни, ты, сукин сын. Черт меня возьми, я никому ничего не был должен. Но тебе, партнер, я должен, и очень немало.
– Ты пьян.
– Совершенно верно. И у меня есть еще кое-что, о чем я хочу тебе сказать. Так что, Свинина, пойдем и поговорим подальше от этих ублюдков-кадровиков.
Донни был потрясен. Он никогда прежде не слышал, чтобы Боб так отзывался о контрактниках.
А Боб взял его за руку и выволок наружу.
– Только учти, что это не пьяная болтовня, ладно? Это я, твой друг Боб Ли Суэггер. «Сьерра-браво». Ты меня хорошо слышишь? Прием.
– Слышу тебя хорошо, «Сьерра». Прием.
– Вот и славненько. Теперь слушай. Я хорошо подумал обо всем этом. Угадай о чем? Война для нас закончена.
– Чего-чего?
– Закончена. Говорю тебе прямо. Мы будем все так же три раза в неделю выходить на задания, но больше никуда не пойдем. Смотри, мы выходим в лес и залегаем там на пару дней. Мы ни в кого не стреляем, мы не ищем никаких следов, не ходим ни в какие дальние поиски, не устраиваем никаких засад. Нет, сэр, мы лежим в травке, а потом возвращаемся на базу, как и все остальные патрули. Ты думаешь, я не знаю, какое дерьмо здесь творится? Никто в этой сраной дыре давно уже не воюет, и там, в Дананге, тоже никто не воюет. S-2 в Дананге нет до этого никакого дела, и капитану Фимстеру тоже нет никакого дела, и главному штабу морской пехоты в Южном Вьетнаме, и командованию вооруженными силами в Тихоокеанском регионе, и Главному командованию Корпуса морской пехоты в Хендерсон-холле – всем на это насрать. Никто не хочет умирать, вот в чем дело. Все уже кончилось, и если мы сложим тут головы, то это будет впустую. Впустую, ты меня понимаешь? Мы свое сделали. Теперь пора подумать о главном. Ты слышишь, что я говорю?
– Ну да, ты будешь отлеживаться в травке, пока не подойдет мой ПСВОСР и я не отправлюсь обратно в мир, а тогда ты вернешься к своей работе, станешь выходить в одиночку и снова будешь убивать. Тебе придется это делать, потому что к тому времени гуки совершенно обнаглеют и ты начнешь бояться, что они навалятся на эту дыру и вставят фитили в задницы всем этим гребаным засранцам. Тебя пришьют где-нибудь в кустах, и если это будет не самая большая и не самая пустая потеря, то я даже не знаю, что и сказать.
– Нет, я больше не буду этим заниматься.
– Как же, не будешь! Я тебя знаю.
– Ни в коем случае.
– Ладно, я согласен, но только с одним условием.
– Черт тебя возьми, я твой долбаный сержант. Ты не можешь ставить мне условий.
– Это условие – могу. Так вот, я иду к Николсу и сообщаю ему, что ты действительно хочешь поехать в Абердин, но тебе нужно сначала сделать кое-какие дела здесь и ты не можешь отправляться в Абердин до определенного числа. В тот же день, когда наступает мой ПСВОСР, ты отправляешься в Абердин. Разумно? Разумно! Черт возьми, это разумно и справедливо. Вот и все, чего я хочу!
– Ты щенок, болтливый ублюдок, хиппи из колледжа!
– Ну так я пойду разыщу его, ладно? Я хочу своими ушами услышать, как ты скажешь ему все это, а потом буду поступать, как ты скажешь.
Боб прищурился.
– Ты никогда прежде не старался перехитрить меня.
– И может быть, никогда больше не стану этого делать, но, ей-богу, нынче ночью мне это удалось! Ха! Я обвел тебя вокруг пальца, Суэггер! Наконец-то. Я тебя надул.
Суэггер смачно плюнул в пыль и отхлебнул из бутылки. Потом посмотрел на Донни, и, черт возьми, произошла самая глупая из глупых вещей: он улыбнулся.
– Иди за мистером ЦРУ, – сказал он.
– Bay! – завопил Донни и тут же отправился на поиски.
* * *
Шли дни. Саперы расслабились и теперь воспринимали свое задание как отпуск, как время для восстановления духа, подвергшегося тяжелым испытаниям; наверстывая упущенное, они писали впрок письма любимым и заново заучивали политические и патриотические принципы, которые могли быть подзабыты в горячке боевых будней. Они расположились в туннельном комплексе, находившемся на краю вырубленной зоны в двух тысячах метров от Додж-сити, и наслаждались удобствами стационарного существования.
По ночам Хуу Ко высылал людей на патрулирование, никаких боевых задач, только следить, как бы американцы в Додж-сити ничего не затеяли. Он строго приказал: никаких столкновений во время выполнения этого задания. И поэтому низкорослые люди в зеленовато-буром обмундировании лишь наблюдали и ждали с терпением, достойным библейских схоластов. Но чего же они ждали?
– Старший полковник, Человек-лопух не вернется. Такого не смог бы пережить ни один человек. Поэтому лучше вернуться на базу и готовиться к новому заданию. Мы нужны Родине.
– Полученные мною инструкции, – ответил Хуу Ко своему сержанту, – а они даны очень высокими инстанциями в нашем правительстве, говорят, что мы должны помогать нашему русскому товарищу и поддерживать его всеми возможными способами. Пока я не приду к выводу, что выполнение задания совершенно невозможно, мы будем оставаться здесь.
– Да, командир.
– Да здравствует Родина.
– Да здравствует Родина.
Однако наедине с собой он не мог не испытывать серьезных сомнений. Это была чистая правда: ни один человек не способен спастись от атаки с воздуха, проведенной множеством скорострельных пушек, и уж тем более спастись от пламени американских огнеметов, ужасного оружия, которое, как он был глубоко уверен, они ни за что не стали бы использовать против врагов, относящихся к той же расе, что и они сами.
И еще одно глубоко угнетало его: новая неудача.
Конечно, это была не его неудача, но невезение способно распространяться и заражать всех, кто находится рядом с неудачником. Хуу Ко участвовал в планировании операции, он организовывал ее, он вел отряд. Неужели его сердце все еще недостаточно чисто? Может быть, в нем все еще гнездится вирус западного тщеславия? Или у него есть какой-то изъян в характере, присущий ему, и только ему, и заставляющий его непрерывно ошибаться, принимать неверные решения и выбирать неподходящее время для действий?
Он заново взялся за изучение марксизма и принципов революции. Он в четырехсотый раз перечитывал Мао и в тысячный – Лао Цзы. Он отгородился от тоски и страха упорной учебой. Его глаза пожирали цепочки слов, его сознание проницало глубокое значение всех фраз, их подтексты, их контексты, их смысловые связи с прошлым и будущим. Он задавал себе суровые уроки. Он не давал себе никаких послаблений и отказывался принимать болеутоляющие средства, хотя временами жестоко страдал от боли в обожженной руке. Одни только сны предавали его. Лишь в снах он оказывался предателем.
Во сне Хуу Ко видел Париж. Ему снилось красное вино, восхищение, вызываемое самым прекрасным городом в мире, его собственная юность, надежды и радостное предвкушение блестящего будущего. Ему снились кривые улицы, пропахшие сыром и печеньем, вкус «Голуаз» и печеных яблок, ему снилось имперское великолепие этого города, его имперская мощь и имперская самоуверенность блеска его памятников.
И, как он потом отметил в своем дневнике, именно в одну из таких ночей, когда его сознание заполняли яркие образы в духе Тулуз-Лотрека, рука уличной кокотки, зазывавшей его к себе в постель, вдруг превратилась в руку сержанта, дергавшую его за плечо.
Хуу Ко встал. Было темно, горело лишь несколько свечей. Вслед за сержантом он вышел из своей комнаты и по прорытым в глинистом грунте туннелям прошел в общую столовую. Там, согнувшись над столом, сидела какая-то темная фигура, с невероятной жадностью поглощая пищу.
Сержант зажег свечу, та замигала, а потом помещение заполнилось слабым светом. Это был белый снайпер.