Книга: Третья пуля
Назад: Глава 18
Дальше: Глава 20

Глава 19

Адвокат Адамса в Хартфорде, штат Коннектикут, и адвокат Боба, а в действительности человек из ФБР в Бойсе, штат Айдахо, две недели торговались по каждому пункту контракта. Доли прибыли, доли расходов, умеренные затраты на разъезды, равная ответственность в случае предъявления исков по поводу клеветы, искажения фактов, нарушения прав интеллектуальной собственности и так далее.
Тем временем Свэггер получил от Кэти Рейли из Москвы известие о том, что его друг и соратник Стронский выписался из больницы и какие-либо обвинения ему предъявлены не были. Он тут же исчез, поскольку полагал, что фигурирует в расстрельном списке измайловских. Через день пришло послание от него самого: «Со мной все в порядке, братишка. Ты спас мне жизнь. Промедли ты с выстрелом одну секунду, и Стронского не было бы в живых. Я обязан тебе всем. Скоро увидимся».
Затем «адвокат» сообщил ему, что контракт готов. Свэггер попросил переслать его ему в «Адольфус», где он жил под именем Джека Брофи. В присутствии Ричарда он подписал его и послал на подпись Марти вместе со своим блокнотом, где были записаны мысли, приходившие ему в голову по ночам.
Очень скоро по электронной почте пришло сообщение.
«Великолепно. Это гораздо больше, чем я ожидал, и полностью согласуется с моими предположениями, которые мне никак не удавалось сформулировать. Мне особенно нравится то, что вы заостряете внимание на поведении Освальда в течение двух часов между выстрелами и задержанием. Похоже, вы заметили то, чего до сих пор не удалось заметить никому. То, что указывает на возможность некоего заговора, к которому могут быть причастны кузены Хью и Лон, а также некоторые другие люди. Я хочу приехать в Даллас, встретиться с вами и рассказать, в чем будет заключаться мой вклад в наше общее дело. Думаю, на вас это произведет впечатление. Опять во «Французском зале». За мой счет! Нет никакой нужды делить расходы и в этом случае. Я очень рад!»
Встретившись спустя три дня, они смаковали нарезанную ломтиками морковь, сельдерей, бедро кролика, маринованное в течение трех недель в кальмаровом бульоне, и сливово-банановый пирог с медово-земляничной глазурью под аккомпанемент выступления Марти, обильно сдобренного риторическими обращениями и завершившегося красочным резюме. Ричард Монк на сей раз отсутствовал, поэтому трибуна целиком и полностью принадлежала Марти.
– Предположим, – начал он, – Лон Скотт, который ни в коем случае не был ни мизантропом, ни прирожденным убийцей, вернулся к себе домой, в Виргинию, 24 ноября 1963 года с двумя чемоданами. В одном находилась одежда, в другом – «винчестер» модель 70, из которой он поразил Джона Кеннеди разрывной пулей в голову. Как любой человек, никогда не убивавший людей, Лон испытывает раскаяние, сожаление, сомнения, отвращение к себе. Со временем эти чувства лишь усиливаются. Спустя годы человек, которого он убил, приобретает в народной культуре статус мирского святого, короля-мученика – обитателя Камелота и, наконец, полубога. Лон не может выносить вида оружия, с помощью которого было совершено убийство, и приказывает слуге убрать винтовку в какой-нибудь шкаф, где она и пребывает по настоящее время. Давайте рассмотрим чехол, в котором хранится винтовка. Он кожаный, вероятно, производства фирмы «Аберкромби и Фитч», около девяноста сантиметров в длину и сорока пяти в ширину, вмещающий две части винтовки, ствол и ударно-спусковой механизм, прицел, плюс глушитель на бархатной подушке. В нем имеется вполне достаточное пространство для размещения затвора, винтов; возможно, шомпола для чистки ствола, стопка кусков ткани, щетки, маленькой баночки с «Хоппс 9», маленькой бутылочки с маслом для смазки и куска замши для протирки. Возможно, в чехле находились также две-три запасные обоймы, по поводу которых вам пришли столь интересные мысли. Предположим также, что металлические остатки могли быть аккуратно удалены из неочищенного ствола, и тесты показали бы, что они принадлежат пулям только одного типа – «манлихер-каркано» 6,5, произведенным «Вестерн Картридж Компани» в середине пятидесятых годов. Ведь в этом все дело, Джек, если я правильно понял?
– Совершенно верно, Марти.
– В те времена вокруг ручек чемоданов и сумок багажа оборачивались бумажные бирки с указанием даты и места назначения – в данном случае это был Ричмонд, – концы которых склеивались вместе с помощью клейкой ленты. А имя и адрес Лона должны были быть указаны на другой бирке. Перед нами чехол, на бирках которого указаны город Даллас и дата – 24 ноября 1963 года. С тех пор он больше никогда не открывал чехол и не прикасался к винтовке. Мы имеем доказательство того, что Лон, один из величайших стрелков в мире, находился в тот день в Далласе. Мы имеем доказательство того, что при нем была винтовка, из которой он мог выстрелить в президента. Мы имеем несколько патронов, которые могут нести на себе отпечатки пальцев Лона. Мы имеем саму винтовку с его отпечатками пальцев или следами ДНК. Ствол винтовки содержит микроскопические остатки металла, которые могут принадлежать пуле, убившей президента. Ваша честь, суть моего заявления такова: тот, кто располагает этим чехлом, располагает доказательством существования заговора с целью убийства тридцать пятого президента Соединенных Штатов и, соответственно, знает имя человека, нажавшего на спусковой крючок. В силу этой находки расследование по данному делу должно быть возобновлено, и, будучи возобновленным, оно может привести к разоблачению кого угодно – возможно, сотрудника ЦРУ Хью Мичума. Как говорится, игра окончена. Вам еще интересно, Джек?
Свэггер пристально смотрел на Марти. Он был ошеломлен. Неужели этот пижон действительно раскопал то, о чем говорит, и раскрыл убийство Кеннеди?
– Это очень интересно, – проговорил Боб. – Вы говорите…
– Продолжим. Как я уже сказал, Лон не мог смотреть на винтовку и куда-то ее засунул – в шкаф или кладовую. Спустя несколько лет у него развилась паранойя. Он инсценировал собственную смерть и начал новую жизнь под новым именем. Сделано это было непрофессионально, и поэтому любой сможет выяснить, что «Джон Томас Олбрайт» – это Лон Скотт, двоюродный брат таинственного Хью. После «смерти» Лона многое из его имущества – прекрасные винтовки, записные книжки, черновики статей, которые он писал для оружейной прессы, бумаги с описанием его рекордов и экспериментов – было передано в Национальную стрелковую ассоциацию. А некоторые предметы выставлены в Национальном музее стрелкового оружия, сначала в округе Колумбия, затем в Фэрфаксе, штат Виргиния. Что касается винтовки в чехле, Лон не отдал ее, поскольку это улика. Став Олбрайтом, он забрал с собой чехол, который хранился в его красивом новом доме в Северной Каролине вплоть до его настоящей смерти в 1993 году.
– Кому он оставил свое имущество, не имея живых родственников, детей. Хью? Верному слуге? Преданному адвокату? Сыну другого стрелка?
– Хм. Предположим последнее. Может быть, этот сын забросил чехол на чердак, поскольку тот ему не нужен, а расставаться с ним не хотел. Потом к нему обратился писатель. Не настоящий, а один из тех парней, помешавшихся на оружии, которые пишут толстые книги под названиями «Винчестер», «Американская традиция», «Винтовки Ругера» и так далее. У этого парня большие связи в Нью-Йорке, и благодаря им его книги издаются. Возможно, он узнал о том, что знаменитый стрелок Лон Скотт, погибший при загадочных обстоятельствах в 1964 году, стал Джоном Томасом Олбрайтом, тоже знаменитым стрелком, который прожил еще тридцать лет, прежде чем погиб в результате несчастного случая на охоте в Арканзасе. Какую все-таки интересную жизнь прожил этот парень, даже без учета мелкого эпизода, имевшего место 22 ноября 1963 года в Далласе, штат Техас. Он решает написать его биографию. Как я уже сказал, этот писатель вступает в контакт с сыном другого стрелка, который унаследовал имущество Джона Томаса Олбрайта, и привлекает молодого человека к осуществлению проекта. Молодой человек соглашается предоставить ему для изучения все, что осталось от Джона Томаса Олбрайта – винтовку в чехле, несколько других винтовок, рукописи и прочее. Они договариваются, что после завершения работы над книгой все это будет возвращено молодому человеку, который подарит бумаги Национальной стрелковой ассоциации, а все остальное продаст на аукционе. Все остаются в выигрыше: писатель издает книгу, молодой человек извлекает прибыль из продажи имущества, Джон Томас Олбрайт занимает свое место в истории. Писатель получает в распоряжение имущество и первым делом составляет каталог. Именно тогда чехол впервые попадает в его руки. Увидев бирки с датой и местом отправления, он испытывает шок, потом приходит в себя и начинает размышлять. До него постепенно доходит, каким образом Лон Скотт, впоследствии известный как Джон Томас Олбрайт, мог застрелить Джона Кеннеди. Этим объясняется его странное решение начать новую жизнь под другим именем. Писатель сознает: в его руках настоящая сенсация. Но ему еще мало что известно. Он читает материалы, посвященные убийству президента, тщательно изучает его детали, пытается определить углы и так далее. Потом едет в Даллас и изучает обстановку. Он отыскивает Ричарда Монка, заметную фигуру в сообществе исследователей преступления века, сходится с ним, рассказывает свою историю и говорит, что сам не в состоянии разобраться в этом и что ему нужна помощь опытного, достойного доверия исследователя. Таково положение дел на сегодняшний день.
– Слишком много всего сразу, – только и мог сказать потрясенный Свэггер.
– О, это еще не всё. – Марти сунул руку под стол, достал стоявший там портфель и вытащил из него рентгеновский снимок и фотографию. На рентгеновском снимке можно было рассмотреть винтовку «винчестер» модель 70, глушитель «максим», шомпол, несколько запасных щеток, две маленькие бутылочки и три патрона необычной формы с тупыми кончиками. На фотографии была изображена транспортная бирка, на которой значились: дата 24 ноября 1963 года, указатель маршрута Braniff DFW-RIC, имя Лона, его подпись и номер телефона, Mountaincrest 6—0427.
– Не открывайте его. Ни в коем случае, – сказал Свэггер.
– Разумеется.
– Он находится в надежном месте?
– В сейфе моего загородного дома в Коннектикуте.
Свэггер не мог поверить. Неужели этот идиот говорит правду?
– Дом имеет профессиональную охрану? – спросил он.
– Нет. Но в том же самом сейфе уже на протяжении шестидесяти лет хранятся бриллианты моей матери и редкие винтовки моего отца, и за это время никогда не было никаких проблем.
– Ладно, – сказал Свэггер, – но все равно, нужно принять дополнительные меры безопасности.
– Согласен.
– Думаю, вам следует прибегнуть к услугам охранной фирмы. Или перевезти его в какое-нибудь хорошо охраняемое место.
– Джек, кроме нас двоих, о нем никто ничего не знает. Никто его не похитит, гарантирую.
Свэггер кивнул.
– Да, вы правы. Наверное, просто наваждение…
– Вполне объяснимо. Это будоражит воображение.
– Я должен увидеть. Мне нужно осмотреть, пощупать, удостовериться в том, что чехол действительно существует. Только давайте разберемся. Вы проверили его происхождение? У вас есть доказательства, что эта винтовка принадлежала именно Лону?
– Его имени на чехле вам недостаточно?
– Поймите, если бы мы смогли найти доказательство ее принадлежности Лону на стороне, это существенно подкрепило бы нашу версию. У вас имеются какие-нибудь предположения по поводу того, где Лон приобрел ее?
– Откровенно говоря, об этом я никогда не думал. Нет, абсолютно никаких предположений.
– Разве вся документация компании «Винчестер» не хранится в Музее стрелкового оружия Коди?
– Хранится, но дело в том, что на заводе компании случился пожар, и все современные документы сгорели – в том числе и сведения о владельцах модели 70. Но Лон не покупал свои винтовки у компании напрямую. Он приобретал их в оружейном магазине фирмы «Аберкромби и Фитч» на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке, где покупали винтовки все известные стрелки, такие как Тедди Рузвельт и его сыновья, Ричард Берд, Чарльз Линдберг, Эрнест Хемингуэй, Кларк Гейбл, Гэри Купер, Линдон Джонсон, ездившие в пятидесятых годах в Африку охотиться на крупного зверя. Эта фирма была поставщиком оружия аристократам, знаменитостям, набобам, миллионерам на протяжении почти ста лет. В 1977 году она обанкротилась и теперь занимается продажей молодежной одежды больших размеров.
– А что сталось с документами, содержащими сведения о продажах оружия? Они уничтожены? – спросил Боб.
– Нет, – сказал Марти. – Они хранятся на складе в Ратерфорде, штат Нью-Джерси. Слишком ценные документы, чтобы выбрасывать, и недостаточно ценные, чтобы привести в порядок и каталогизировать.
– Мы можем туда попасть?
– Мне случилось познакомиться с Томом Браунером, последним менеджером магазина. Правда, он уже на пенсии, но, наверное, связи у него остались. Но не думайте, Джек, что вы придете, назовете служащему имя, и он через десять минут принесет вам папку. На складе царит страшный беспорядок, бумаги свалены в кучи, и найти там нужные документы все равно что очистить Авгиевы конюшни.
– В свое время я чистил конюшни, – сказал Свэггер.
– Вижу, вы готовы попробовать. Может быть, вам и повезет… Ладно, завтра я позвоню Тому Браунеру, и посмотрим, что он скажет. Когда вы поедете туда?
– Пока не знаю. Постараюсь как можно скорее. Скажем, в начале следующей недели. Рутерфорд, штат Нью-Джерси. Когда вернусь, позвоню.
– Вы не хотите совершить небольшое путешествие и отправиться потом…
– Нет. С меня хватит и Нью-Джерси. Поверьте, мне потом придется несколько дней приходить в себя. Так что чехол будем смотреть недели через две.
– Превосходно, – сказал Марти.

 

– Это была твоя идея ехать в Нью-Джерси? – спросил Ник. Они сидели в ресторане «Сиэтлс Бест» в районе Оук-Клифф.
– Да, – ответил Свэггер. – Рано или поздно это пришлось бы сделать. Странно, что это до сих пор не сделал Марти с его связями. Но он не стал возражать и даже поспособствовал мне, поскольку хочет, чтобы я самостоятельно удостоверился в том, что винтовка принадлежала Лону. Это послужит лишним подтверждением его версии.
– С другой стороны, он будет знать твое местонахождение в определенное время, и если ему нужно убрать тебя, то это произойдет именно там. Джек Брофи выходит со склада и видит направленные на него четыре ствола.
– Я больше чем уверен: ни Марти, ни Ричард не имеют никакого отношения к охоте на меня. Это не те люди. Не могу представить, чтобы они вот так сели и составили против меня заговор. Они на такое просто не способны.
– Может быть, они не в курсе. Может быть, тот, кто дергает за ниточки, использует их в качестве марионеток и наговаривает им что-нибудь на тебя. В конце концов, если он действительно тот, за кого ты его принимаешь, у него на кону стоит жизнь и репутация.
– Но как я могу не ехать? Если я тот, за кого себя выдаю, то просто обязан ехать, иначе обман раскроется и мы останемся ни с чем. Тогда мне останется только сидеть и ждать, когда Хью найдет меня.
– Говори, что я должен делать.
– А что ты можешь сделать? Ну, разве что пожелай мне удачи и молись за меня.
– Ладно, поступим так. Ты договариваешься о дате посещения. В этот день я направлю туда на парковку группу из Нью-Йорка для создания видимости. Они будут одеты в длинные пальто, якобы скрывающие автоматы, в ушах у них будут наушники, ну и все такое прочее. Если у Хью имеются свои люди, вряд ли он захочет устраивать перестрелку на парковке.
– Хорошо, – сказал Боб. – Мне это нравится. Ты можешь заплатить за это?
– Операция будет осуществлена в рамках расследования по делу Джеймса Эптэптона и делу Сергея Бодонского, которое тоже пока не закрыто, поскольку Бодонский является исполнителем, а нам еще нужно установить личность заказчика. Так что это будет инициатива следственных органов.
– Великолепно, – сказал Свэггер. – Чрезвычайно тебе благодарен.
– Если мы возьмем заказчика и он окажется крупной фигурой, может быть, самим «покойным» Хью Мичумом, то сможем найти доказательства по делу убийства Кеннеди. Тогда все и встанет на свои места.
– Тебе за это непременно поставят памятник.
– Лишь бы не надгробный…
Воспоминания секретного агента Хью Мичум
Подобно многим американцам, я не уверен, что видел смерть Алика в реальном времени, в прямом эфире, или даже спустя несколько минут, когда этот сюжет показали по всем каналам. Думаю, это не имеет значения.
Я пропустил его короткое интервью прессе в пятницу вечером, но потом неоднократно видел запись. Все тот же Алик, которого я хорошо знал, – угрюмый, неопрятный, взлохмаченный, – только с синяком под глазом, поставленным ему далласским полицейским. Едва он вышел под конвоем из дверей здания участка, как его окружили репортеры, которые принялись совать ему в лицо микрофоны и выкрикивать вопросы. Засверкали вспышки камер. Он зажмурился и успел произнести несколько слов, прежде чем полицейские увели его.
«Я никого не убивал» – таков смысл его слов. И, на мой взгляд, это совершенно справедливо. Он наверняка знал, что не его выстрел оказался смертельным, и теперь уже должен был понимать, что стал игрушкой в чьих-то руках и жертвой чужих интересов.
Именно поэтому его произнесенные жалобным тоном слова: «Я никого не убивал» долго преследовали меня. Он знал, что никого не убивал – поскольку его откровенно подставили, а выстрел в полицейского был всего лишь самообороной.
Утром, после искупительного, в каком-то смысле, сна, я включил телевизор. Судя по всему, телевизионщики тоже предстали не в лучшей форме. Им пришлось работать всю ночь, отыскивая свидетелей, отслеживая всевозможные слухи, преодолевая всевозможные бюрократические препоны, испытывая давление со стороны недружелюбных далласских полицейских и собственного начальства. «Ну и жизнь, – посочувствовал им я, – врагу не пожелаешь».
Пока я пил кофе, принесенный в номер официантом, действие на экране переместилось в подвальное помещение полицейского участка. Из этой якобы ненадежной тюрьмы Алика перевозили в более защищенное место на броневике, в котором его можно убить только выстрелом из базуки. Но даже в Техасе такого рода оружие находилось под запретом.
Процедура перевозки задерживалась. Обычная история. Репортеры нетерпеливо кружили вокруг здания участка около часа. Эфир тем временем заполняли всякого рода банальностями. Затем на экране появились картинки из Вашингтона, где тоже ничего не происходило. Вероятно, транслировались какие-то старые записи, призванные напомнить нам, о чем идет речь, хотя мы об этом не забывали. Приходилось смотреть эти репортажи, поскольку их показывали по всем каналам. Я решил принять душ, спуститься вниз, прогуляться, посидеть в каком-нибудь ресторане, потом, возможно, посмотреть футбольный матч – Национальная футбольная лига не стала отменять матчи. Завтра я должен улететь куда-нибудь под псевдонимом, а затем вернуться в Вашингтон – уже под своим именем – и окунуться в привычную служебную и семейную жизнь.
Неожиданно среди черно-белых фигур унылых репортеров на экране словно прокатилась волна энергии. Наш корреспондент – понятия не имею, кто это был – сообщил нам, что Ли Харви Освальда, обвиняемого в убийстве офицера Дж. Д. Типпита и единственного подозреваемого в убийстве Джона Фицджеральда Кеннеди, выводят из полицейского участка.
Зачем я вспоминаю этот эпизод? Наверняка все, кто читает эти строки, много раз сами все видели. Эти кадры каждый раз смотрятся одинаково, и хотя звуковые спецэффекты придают им чрезмерную реалистичность, бескровная, почти целомудренная смерть этого отвратительного человека ни у кого не вызывает особых эмоций. Но это взгляд из нашего комфортного настоящего. Тогда же все было иначе. Никто – даже я – не мог предсказать, каким будет следующий поворот американской истории. На сцену готовился выйти Deux ex Machina.
Я увидел, как угрюмый Алик появился в дверях в задней части заполненной людьми комнаты, прикованный наручниками к карикатурного вида персонажу старого вестерна, представлявшему собой огромного ковбоя в небольшой шляпе «стетсон» – похожей на мою, только более светлой – и в костюме цвета хаки. Это был капитан Фриц из далласского отдела по раскрытию убийств, хотя на наш неискушенный взгляд он походил на обычного техасского рейнджера. Он возвышался над морем темных костюмов и шляп с загнутыми полями, словно намеревался явить потрясенному миру воплощение Техаса. Рядом с ним Алик выглядел особенно жалким. Ему позволили привести себя в порядок и переодеться, и теперь на нем был черный свитер, надетый поверх спортивной рубашки. Он шел с отрешенным видом, сцепив руки на уровне пояса.
Должен заметить, что качество изображения было превосходным. Отчетливо просматривалась каждая деталь. Никогда в жизни я не видел ничего подобного.
Алик так и не узнал, чьей жертвой он пал. Он пал жертвой Deux ex Machina. Он пал жертвой судьбы. Человек по фамилии Руби возник ниоткуда и сунул ему под ребро дуло большого гангстерского пистолета – вполне уместного для владельца клуба стриптиза. Мне показалось, что вспышки не было, но звук не оставил никаких сомнений.
Знаменитая фотография искажает сцену своей статичностью: капитан Фриц отклоняется назад с выражением удивления на лице, Руби стоит в стойке нанесшего хук боксера, Алик сгибается с перекошенным от боли лицом. В действительности все произошло в мгновение ока.
Затем последовал хаос. Люди начали разбегаться в разные стороны. Сползавший вниз Алик потянул за собой капитана. Несколько полицейских бросились на Руби, сбили его с ног и уложили на землю. Если знаменитый крик: «Джек, ты сукин сын!» и прозвучал, я его не слышал. Алика, с которого сняли наручники, положили на носилки и быстро унесли. Следом за ним вывели Руби. Репортеры, пытаясь осознать суть произошедшего, расспрашивали друг друга.
Когда Алика выносили, я мельком увидел его бледное, бесстрастное лицо и понял, что он не жилец. Судя по диагональной траектории выстрела, пуля поразила внутренние жизненно важные органы и едва ли оставила ему хоть какие-то шансы.
Возможно, вы будете относиться ко мне лучше: первым чувством, которое я испытал после этого, была жалость. Еще один человек погиб в Америке насильственной смертью, подумалось мне, как будто не я явился причиной его гибели. Это подобно эпидемии. Посеяв ветер, пожинаешь бурю, и мне оставалось только догадываться, когда разразится порожденная мною буря.
Я испытывал к нему отвращение, как и все остальные, но одновременно с этим понимал, что он, тем не менее, был человеком. Заслуживал ли он такой смерти? Думаю, да. Джек Руби тоже так считал. Спустя несколько дней я услышал, как мой старший сын сказал: «Я рад, что его поймали».
Алик был негодяем, глупцом, никчемным, но все же человеком, который умер, как и многие люди, – в одиночестве, болезненно, внезапно.
Только вечером того дня, в атмосфере истеричных репортажей, до меня дошло, что нам еще раз очень крупно повезло. Удача благоволит смелым, в этом нет сомнений. Теперь, когда уста Алика сомкнулись навечно, никто не услышит безумную историю о том, как им манипулировали циничные красные шпионы. Появятся другие истории, которые будут распалять воображение впечатлительных людей в грядущие десятилетия. В многочисленных книгах, фильмах и телесериалах, посвященных этой теме, речь будет идти не о Красном Хозяине. Все тайны Алика похоронят вместе с ним, и внимание публики переключится на привидение из фильма «Доверенное лицо из Чикаго». На загадочного стрелка с его щекочущими воображение связями, с полусветом и женщинами с невероятно длинными волосами, большими грудями и густыми тенями под глазами. Я вдруг сейчас подумал… Знаете что? Я не испытываю ни малейшей потребности знать что-либо о мистере Джеке Руби, и все.

 

Я наблюдал кончину Алика в одиночестве, поскольку Лон и Джимми уехали рано утром в воскресенье, двадцать четвертого.
Мы виделись с Лоном перед его отъездом. Я передал ему разобранную винтовку, и он при мне упаковал ее компоненты в чехол. Он явно пребывал в состоянии депрессии. Мне удалось немного развеселить его. Зашел попрощаться Джимми. Они обнялись. Потом Лон уехал, а Джимми пошел собирать вещи – его рейс был немного позже. Я же остался, чтобы стать свидетелем трагической развязки драмы Освальда.
На Джимми эти события оказали значительно меньшее влияние, чем на Лона. Он все-таки профессионал. Тогда я, разумеется, не мог знать, что жить ему осталось не больше полугода. Один мой коллега из секретных служб поручил ему установить аппаратуру прослушивания в посольстве одной из стран Восточного блока в Канаде. Это была обычная, рутинная работа. Однако конный полицейский заметил его тень, подозрительно мелькнувшую в аллее, и погнался за ним. Джимми знал, что не может позволить себе сдаться и дать показания, поскольку в этом случае пострадало бы слишком много людей. Полицейский выстрелил, Джимми упал, сраженный пулей. Его гибель была отнесена к категории «загадочных». «Что американский бизнесмен делал на темной аллее за зданием чехословацкого посольства, и почему он попытался скрыться от полицейского?» – задавались вопросом канадские газеты.
Я знал, что Лон долгое время не будет общаться со мной, поскольку ему предстояло многое обдумать. Вы спросите: почему ты не устранил его, единственного, кто все знал? Ты же видел столько шпионских фильмов. Дело в том, что я не устраняю. Даже не люблю эвфемизм «устранять» вместо «убить», это клише из дешевых детективных романов. Я – высоконравственный убийца. Убиваю только по политическим соображениям и не могу по причинам личного характера – например, ради того, чтобы отвести от себя опасность, заработать денег или избавиться от неприятного мне человека.
Будь что будет, приму все. Если Лон сломается под бременем вины и решит признаться, не стану ему препятствовать в этом. Но мир недостоин того, чтобы в нем жить, если ты не доверяешь людям, которых любишь, – поэтому я предоставил себя судьбе. Я не видел Лона до 1993 года, после того, как он «умер» и сменил имя.
Мне пришлось оставаться в отеле до понедельника, двадцать пятого – того самого дня, на который мы намечали ликвидацию генерала Уокера. Душа стремилась к Пегги и мальчикам. Страстно хотелось быть рядом, чтобы помочь им преодолеть эмоциональный кризис, виновником которого являлся я сам, о чем они, естественно, не догадывались. Но я не мог уехать слишком поспешно, поскольку нельзя было исключать того, что кто-то свяжет мой приезд и отъезд с событиями в Далласе. Чрезмерная предосторожность чрезмерно осторожного человека. Вернувшись, я взял выходной, после чего вернулся к работе, погрузившись в пучину всеобщей скорби и стараясь как можно быстрее войти в привычную колею.
Так как это мемуары, а не автобиография, позвольте мне пропустить подробности исцеления моей семьи, шатаний и разброда в секретных службах – горевал даже Корд Мейер – и траура в Вашингтоне, округ Колумбия, который продолжался до самой весны. Вы, вне всякого сомнения, помните канонические образы той эпохи, и дольше других в моей памяти сохранялось изображение вставшей на дыбы лошади, чей всадник, Черный Джек, падает назад, цепляясь одной ногой за стремя. Как бы кощунственно это ни звучало, но я оплакивал человека, которого убил. За все это время я испытал чувство радости лишь один раз – когда у меня в номере появился Джимми и стало ясно, что у нас все получилось. Это была профессиональная гордость, а не самодовольство охотника, убившего дичь.
Кроме того, стоило ли удивляться, что Кеннеди, неудачник в президентском кресле, не внушавший надежды на возможность интеллектуального роста, моментально стал символом величия, и что время его пребывания в Белом доме, окрещенного тогда «Камелотом», запечатлелось в народном сознании как яркий период морального совершенства, звездного великолепия, блистательной красоты и так далее. Как бы то ни было, я чувствовал себя неплохо. Мне было немного за тридцать, а это не тот возраст, когда принимаешь что-либо слишком близко к сердцу.
Я с головой окунулся в работу и добился немалых успехов, которые впоследствии принесли мне славу. Меня не преследовало чувство вины и не мучило раскаяние. Вскоре я стал звездой своего подразделения и со временем превратился в легенду. Удивительно, какие чудеса способен творить упорный труд.
Спасибо Пегги, которая всегда находилась рядом со мной, и в горестях, и в радостях. Она вырастила троих прекрасных ребят, хотя ей это далось совсем нелегко, с учетом особенностей американской жизни в те времена. Я, как мог, помогал ей, старался уделять им как можно больше времени, ходил с ними на матчи по футболу и лакроссу. Я чрезвычайно благодарен своим родителям, которые заботились о том, чтобы моя семья не чувствовала себя брошенной в периоды длительного отсутствия ее главы. Никто никогда ни в чем не нуждался. Надеюсь, собственным примером я демонстрировал сыновьям, что преданность делу является одной из высших добродетелей и окупается сторицей, пусть и ценой некоторых потерь в плане личной жизни. Могу с радостью и гордостью отметить, что все они с честью выдержали испытания и избежали соблазнов шестидесятых – никаких наркотиков, никаких попоек, никакого криминала. Если они что-то и унаследовали у меня, так это серьезное отношение к работе. Самое большое сожаление вызывает у меня то, что я лишен удовольствия общения с внуками.
Должно было пройти некоторое время, прежде чем мы поняли, что моя попытка изменить ход истории завершилась полным и бесславным провалом. Кто мог предположить, что этот самовлюбленный осел Линдон Джонсон захочет осуществить революцию дома – что я предвидел, – начав одновременно с этим большую сухопутную войну в Азии – чего не ожидал? Тем не менее он прислушивался к советам приспешников Кеннеди, пока те не бросили его, что легко было предсказать, и продолжал его политику – с еще большим упорством. Я неоднократно жалел о том, что не знаю, где искать Лона, и что Джимми уже нет в живых. Меня так и подмывало вновь собрать боевую группу для проведения операции «Либерти Вэланс II».
Это было настоящее безумие. К 1966 году стало очевидно, что во Вьетнаме нас ожидают мрачные, кровавые перспективы и что очень многие ребята погибнут или вернутся домой в этих ужасных стальных креслах исключительно из-за тщеславия старого болвана, пытавшегося, невзирая ни на что, доказать свою правоту. И чем больше мы увязали в этой позорной войне, тем больше он упрямился. Малодушный Роберт Макнамара был хуже всех. Впоследствии он заявил, что продолжал войну еще долгое время после того, как утратил веру в победу. Это означает, что он посылал людей на смерть только ради сохранения собственной репутации. Когда все кончилось и ему надоело, что его не приглашают на вечеринки в «Вайнъярд», он принес свои извинения и вновь снискал расположение либералов, которые дистанцировались от Линдона Джонсона еще несколькими годами ранее. Это было поистине время негодяев в Америке, и я, отягощенный бременем личной вины за сложившуюся ситуацию, особенно остро ощущал это.
Ирония судьбы: я по собственной воле отправился на ту самую войну, ради предотвращения которой совершил святотатство. Наверное, чувствовал себя обязанным сделать это во имя сыновей. Уж лучше бы на ней погиб я, нежели они. Правда, к тому времени, когда мой старший сын достиг возраста пушечного мяса, Никсон положил ей конец, за что я ему благодарен.
Три командировки, каждая продолжительностью в год. Первая: подготовка агентов и руководство операциями в 1966-1967 годах. Вторая: контроль над проведением психологической войны против северян из бункера в аэропорту Тан Сон Нхут в 1970-1971 годах. Третья: осуществление операции «Феникс» в 1972-1973 годах. Я прилагал все усилия, чтобы найти смерть, и вьетконговцы прилагали все усилия, чтобы убить меня. Они даже объявили награду за мою голову и изрядно потрепали мне нервы. Но этим умным маленьким дьяволам не удалось взять надо мной верх. Я с гордостью могу сказать, что в Лэнгли меня называли самым холодным среди воинов «холодной войны» и самым горячим среди воинов горячей войны. Хотя и будучи убийцей, я дал понять всем, кого это интересовало – главным образом самому себе, – что не являюсь трусом.
На этом моя личная история завершается, и скажу лишь, что после Вьетнама я смог вернуться к работе против Советского Союза, своему истинному призванию, в которой вновь преуспел. Приобрел огромный опыт и заслужил репутацию безжалостного рационалиста – руководствуясь принципом Нового Критицизма, – создал обширную сеть источников информации в России и развил в себе весьма полезные рефлексы и вкус к русской водке. Я мог пить ее всю ночь, и это продолжалось до тех пор, пока не стала возражать Пегги. Тогда я прекратил пить и начал опять только после ее смерти, с лихвой наверстав упущенное. Делаю я это до сих пор.

 

В сентябре 1964 года Комиссия Уоррена, работавшая по восемнадцать часов в день и заслушавшая сотни свидетелей, опубликовала доклад. Вы можете подумать, что я с нетерпением ждал его. Ничего подобного. Я прочитал его общие положения в «Таймс» и «Вашингтон пост» и понял, что, как бы прилежно ни работали восемьсот исследователей, они нисколько не приблизились к разгадке тайны преступления века. Я перестал думать об этом и с головой ушел в работу.
Не могу сказать, что меня это удивило, но я был раздосадован, когда в 1965 году вышла первая книга, оспаривавшая заключения Комиссии – «Поспешные выводы» Марка Лэйна. Досаду у меня вызывала в первую очередь та самонадеянная легкость, с какой он отвергал результаты работы множества людей, приложивших огромные усилия, чтобы докопаться до истины и успокоить общественность. Оказывается, мелкими придирками можно заработать состояние. Вполне вероятно, что доклад содержал ошибки – как и результаты любого крупного расследования, проводимого правительством в короткие сроки. Достаточно всего лишь второго издания с некоторыми поправками, и вовсе не требовалось формирование целой культуры, которая приобрела гротескные масштабы, защищая левых от обвинений в причастности к убийству Кеннеди, невзирая на тот факт, что Алик исповедовал безумные коммунистические идеи, и подрывая доверие к правительству, твердо намеренному выиграть войну в Азии, не считаясь ни с расходами, ни с потерями.
Из Вашингтона и даже из-за границы я наблюдал за тем, как, словно метастазы, возникали все новые конспирологические версии, сливаясь в огромную раковую опухоль на политическом теле страны. Все они были абсурдны, высосаны из пальца и в лучшем случае основывались на случайных совпадениях или добросовестных ошибках. И имели единственную цель – извлечение прибыли. Эти версии вызывали у меня отвращение. Исповедовавшие левые взгляды падальщики рылись в костях, чтобы набрать политические очки и заработать денег. Читал ли я их? Нет. Но внимательно просматривал обозрения, чтобы знать, не приблизился ли кто-нибудь к разгадке. В версиях использования четырех и семи винтовок здание «Дал-Текс» упоминалось в качестве места, откуда производились выстрелы. Я выяснил, что полиция задержала там какого-то парня, но на следующий день он был отпущен. В общем, все эти спекуляции были смехотворны и далеки от истины. Похоже, все сходились на том, что существовал «большой» заговор, поскольку только крупная правительственной организация может располагать средствами, необходимыми для подготовки и проведения столь сложной операции, предусматривавшей оказание тайного влияния на спецслужбы и Белый дом, и введение в игру несчастного Алика с таким точным расчетом времени.
Наверное, мне следовало проявлять бо́льшую снисходительность и некоторое понимание. В конце концов, я знал то, что неизвестно ни одному исследователю. Например, возможно, звук выстрела Лона, подчиняясь непредсказуемой акустической логике, отразился эхом на Дили-Плаза, представляющей собой эхо-камеру, таким образом, что многим показалось, будто он исходил со стороны травянистого холма. Вероятно, это и породило тысячи соответствующих версий.
Точно так же я знал, что от пули Лона, летевшей с чрезвычайно высокой скоростью, мог оторваться фрагмент, пролететь еще сто метров и вызвать кровотечение у Джеймса Тага, стоявшего около тройной эстакады. Рана на лице мистера Тага долгое время не давала покоя исследователям, поскольку из слабосильной винтовки «манлихер-каркано» поразить человека на такой дистанции невозможно. Взрыв пули Лона, летевшей со скоростью почти тысяча метров в секунду, вполне мог произвести подобный эффект.
Мы добились успеха именно потому, что действовали не под эгидой правительственной организации, несмотря на мои связи. Мы были сплоченной командой профессионалов, работали не за деньги и рисковали абсолютно всем. Проведенная нами операция не отличалась большими масштабами, и ее подготовка не требовала составления документов, привлечения средств, согласования с различными инстанциями, общения с множеством людей. Только поэтому она и удалась. Предательство возможно только изнутри. Не нашлось такого детектива, который смог бы прочитать оставленные нами следы и вычислить нас. Мы были слишком умны для них – по крайней мере, на протяжении пятидесяти лет.
Вернувшись из первой вьетнамской командировки в ореоле героя и имея несколько свободных недель перед поездкой в Москву, я решил, что настало время прочитать этот проклятый доклад и посмотреть, что они выяснили. К тому времени страсти в моем сознании окончательно улеглись, и я почувствовал, что могу воспринимать информацию в более или менее рациональном ключе. Я пришел к выводу, что наша операция прошла блестяще, особенно удачным было решение Лоном вопроса баллистики. Если вы помните, наша проблема заключалась в том, что нужно было выстрелить в человека пулей, которая не оставляет после себя следов, не считая микроскопических металлических остатков, идентифицируемых по категории и партии, но не по принадлежности к конкретной винтовке. Если бы винтовка Лона была обнаружена, в ее стволе могли найти следы того же самого металла. Но Лон – хотя мы никогда не обсуждали это, я уверен, что это так, – наверняка уничтожил винтовку, дабы подобное открытие стало невозможным.
Выпущенная пуля взорвалась, попав в череп, и не оставила ни одного достаточно крупного фрагмента, по которому можно было бы проследить ее связь с винтовкой Алика, а значит, и ни одного фрагмента, который можно идентифицировать, как часть пули, выпущенной из какой-либо другой винтовки. Исследователи все-таки нашли в лимузине два фрагмента, достаточно крупных для того, чтобы их можно было рассмотреть под электронным микроскопом. Они явно не принадлежали пуле, поразившей череп. Оба были чистыми, не испачканными ни кровью, ни мозговой тканью, как показал эксперт ФБР во время допроса. Он также показал, что, хотя обычно фрагменты трудно соотносить с конкретной винтовкой, эти два – один весом двадцать один гран, второй весом сорок четыре грана – несут на себе следы, позволяющие соотнести их с винтовкой Алика. Единственным объяснением их присутствия является то, что это фрагменты пули Алика, прошедшей мимо цели.
Насколько я понимаю, он выстрелил отвратительно, совершив ошибку, о которой речь пойдет чуть позже, и пуля (другое показание подтверждает это) попала в бордюр рядом с лимузином. Поскольку угол преломления всегда меньше угла отражения, это означает, что, когда пуля распалась на части, ударившись в твердый камень, конусообразное «облако» ее фрагментов почти полностью заслонило автомобиль, находившийся на расстоянии около метра, и все это произошло в доли секунды. Некоторые люди считают, что один фрагмент задел по касательной голову президента. Может быть, так, может быть, нет, но один фрагмент ударил в ветровое стекло изнутри, в результате чего на нем образовались трещины, и срикошетил вниз и влево, где и был найден на следующий день сотрудниками ФБР. Другой фрагмент тоже оказался там, но никто не может определить его траекторию – распределение энергетических потоков, образующихся в результате взрыва, носит случайный характер. Один фрагмент даже пролетел вдоль Элм-стрит и, похоже, попал в свидетеля по фамилии Таг, стоявшего возле тройной эстакады.
Мы знаем, что два фрагмента, найденные в автомобиле, не могли принадлежать пуле, выпущенной из винтовки Лона, в силу наличия уже упомянутых винтовочных следов, а также в силу геометрии выстрела в голову. Не особенно приятно говорить на подобную тему, но в интересах истины я продолжу. Череп президента взорвался в верхней правой четверти его поверхности, над ухом (выстрел Лона образует ось слева направо, с учетом того, что наша позиция расположена справа от угла снайперского гнезда; теоретический выстрел Освальда образовал бы ось справа налево и взорвал бы верхнюю левую четверть поверхности черепа Кеннеди, возможно, над левым глазом). Основным моментом здесь является то, что в соответствии с законами физики «взрыва» все эти фрагменты полетели бы с большой скоростью от правой верхней четверти поверхности черепа вдоль этой оси, вынося частицы металла и мозговой ткани вправо, из автомобиля; в результате тщательно документированного и наблюдавшегося всем миром выстрела в голову фрагменты никоим образом не могли отлететь на семь метров влево и вниз, так же как и на коврик, лежавший у педалей, где эти два фрагмента были найдены.
На мой взгляд, исследователи слишком быстро уверовали в версию одного стрелка. Лэйн прав в одном: это слишком поспешный вывод. Работая усердно и добросовестно, они ориентировались в своих изысканиях на эту версию, пусть даже и на уровне подсознания. Если бы они оставались восприимчивыми к другим версиям, то могли бы распознать в поведении Алика неочевидные, но весьма убедительные свидетельства существования других активных участников событий.
Попробуем реконструировать последние два без малого часа, проведенные Аликом на свободе. Некоторые факты озадачили специалистов, проводивших расследование по поручению Комиссии, и до сих пор продолжают озадачивать исследователей-любителей. Поэтому позвольте мне в интересах исторической правды изложить свои мысли по поводу того, что случилось в промежутке между 12.30, когда Лон выпустил третью пулю, и 14.17, когда Алик был схвачен в Техасском театре.

 

Я сомневаюсь, что он нервничал. Он был преисполнен воодушевления. Я вижу его сидящим за укрытием из коробок, принесенных им на седьмой этаж здания Книгохранилища: глаза прищурены, на лице играет столь характерная для него отталкивающая самодовольная ухмылка. Наверняка, собираясь убить президента, он думал не «что, если я промахнусь?», а «быстрее, быстрее!». Ему страстно хотелось прославиться, войти в историю. Он не думал о путях отхода и о спасении, а был сосредоточен на выполнении поставленной перед ним задачи.
Попробуем представить, какие чувства обуревали его в эти минуты: он собирался нанести удар не только по Соединенным Штатам, которые, по его словам, ненавидел, но и по всем тем, кто видел в нем полное ничтожество, не способного ни на что человека. Настало его время, и он громогласно заявлял: «Я существую!» Но помимо психологического существовал еще и политический аспект. Не забывайте, он был искренним приверженцем своих идей и мог пойти во имя их на любое преступление. Хотя Алик вряд ли мог бы сформулировать эту мысль, ему, очевидно, представлялось, будто он способствует рождению нового, социалистического мира, и это, как ничто другое, повышало его самооценку. Ему грезилось, будто он едет по улицам Гаваны в открытом «Кадиллаке» 1953 года выпуска рядом с доктором Кастро, махая рукой толпам людей, приветствующих его как героя. Ради такого стоило рискнуть жизнью. С учетом всего этого в эти минуты он был самым счастливым человеком на свете.
Как и мы, Алик отслеживал приближение кортежа не по часам, а по гулу толпы, который постепенно нарастал по мере его продвижения по Мейн-стрит. Он увидел похожий на корабль длинный автомобиль с политиками и их женами, который поворачивал на Хьюстон-стрит, чтобы проехать по ней один квартал. Думаю, именно в этот момент он приложил приклад винтовки к плечу и придвинулся ближе к окну, не заботясь о том, видно ли его с улицы. Автомобиль достиг 120-градусного поворота на Элм-стрит и медленно повернул налево. Вопрос: почему он не выстрелил в этот момент? Автомобиль едва двигался, Кеннеди находился на минимальном расстоянии от него – всего в каких-нибудь пятнадцати метрах. Кроме того, русский агент говорил ему, что это самый подходящий момент для выстрела. Почему он не подчинился своему природному инстинкту и приказу руководителя, которого боялся и уважал? Может быть, забыл снять винтовку с предохранителя? Услышав вместо выстрела щелчок, он потратил некоторое время на поиск чрезвычайно неудобно расположенного предохранителя. Возможно, возясь с ним, Алик вспотел, пот залил окуляр прицела, и ему пришлось протереть его воротником рубашки… Как бы то ни было, самый подходящий момент он упустил.
В отчаянии он вновь прицелился – очевидно, не очень тщательно, поскольку спешил, – выстрелил и промахнулся. Пуля, летевшая со скоростью около семисот метров в секунду, попала в бордюр и распалась на фрагменты, два из которых срикошетили и упали на коврик под передним сиденьем лимузина. В следующее мгновение цель скрылась от него за деревом.
Алика охватила паника. Он не попал даже в автомобиль! Теперь он представлял отличную мишень для контрснайперов. В тот день они почему-то не были задействованы, хотя это обычная практика при проведении подобных мероприятий.
Он прицелился еще раз. Винтовка ходила в его руках ходуном. Мне кажется, когда он нажимал спусковой крючок, в перекрестье прицела не было даже автомобиля – и только по этой причине пуля попала в цель.
Да стрелял ли он вообще? Согласно результатам работы Комиссии – да, стрелял, той самой волшебной пулей, которая вошла в верхнюю правую часть спины президента, вышла через его горло, слегка изменив траекторию после столкновения с мышечной тканью и утратив значительную часть скорости; затем, отклонившись в сторону, поразила губернатора Конналли в спину, прошла сквозь его туловище, вышла в сильно деформированном виде, пронзила запястье и бедро и, окончательно обессилев, нашла успокоение в складках его куртки. Она была обнаружена, когда губернатора доставили в больницу. Ну что за проказница эта пуля! Чего только она не натворила! Какая тема для разговоров среди невежественных, злобных, ожесточенных пролетариев-интеллектуалов! Однако я знал тогда и знаю сейчас, что пуля вела себя именно так, как это описал Арлен Спектер.
Теперь попытаемся найти ответ на вопрос, который не привлек к себе должного внимания. Знал ли Алик о том, что промахнулся? Я неоднократно видел людей, пораженных выстрелом. Все происходит не всегда так, как в кино, где они тут же падают на землю, и их тело начинают сотрясать конвульсии. Бывает, человек поначалу даже не понимает, что в него попала пуля. Он принимает толчок за удар кулаком или дверью, либо вообще ничего не замечает, пока не видит струю крови, и только тогда осознает, что в него выстрелили. Реакцию на попадание предсказать невозможно. Каждая рана индивидуальна, и на ее характер влияет тысяча факторов: скорость и форма пули, угол поражения, мышцы или кости, которые она поражает, состояние здоровья жертвы, артериальное давление, скорость перемещения жертвы, ее поза, погода, атмосферное давление и так далее. Никто не может знать, как поведет себя человек, в которого попала пуля, и тот, кто говорит, что именно должно произойти, а потом делает выводы на основании своих заявлений, – самый настоящий шарлатан.
Сосредоточим внимание на том, что происходило в действительности, и на том, что происходило по мнению Алика. Что он видел через свой залитый потом «голливуд» – японский оптический прицел? Ничего. Посмотрите фильм Запрудера. Мы не видим, как пуля поражает президента, так как его в этот момент закрывает вывеска. Но когда его фигура появляется вновь, происходит лишь то, что он начинает немного клониться вперед, и его руки слегка поднимаются. Алик, по всей вероятности, не видит этого, если вообще смотрит в прицел – и, скорее всего, не смотрит, поскольку в этот момент вскидывает винтовку. Когда Алик вновь смотрит в окуляр прицела, положение головы и поза Кеннеди изменяются слишком незначительно, чтобы он мог это заметить.
Его вновь охватывает паника. Пальцы набухают от притока крови, ему не хватает воздуха, в глазах стоит туман, тело покрывается потом, возникает чувство обреченности. Цель становится все меньше, удаляясь от него на автомобиле, хотя водитель не прибавляет скорости, и слегка перемещаясь по оси слева направо, поскольку улица находится под определенным углом по отношению к местоположению стрелка.
Для следующего выстрела наш мальчик находится отнюдь не в выигрышной позиции.
Он пытается навести перекрестье прицела… на что? После двух промахов он уже не знает, во что ему целиться, чтобы произвести смертельный выстрел, и пребывает в полном замешательстве, не решаясь нажать на спусковой крючок.
Неожиданно голова президента взрывается.
Алик вздрагивает, его рука с пальцем на спусковом крючке дергается, и он производит свой третий выстрел. Эта пуля летит в общем направлении на юго-запад и предположительно приземляется за тройной эстакадой. Она так и осталась ненайденной. Для нас это большая удача, поскольку свидетели видели, как он выстрелил в третий раз, и теперь число выстрелов соответствовало числу гильз и ран. Это означало, что какие-либо физические свидетельства нашего существования отсутствуют, и с самого начала единственным подозреваемым в убийстве президента был Алик. Полицейские, как всегда, стремились скрыть все за завесой тайны и очень раздражались, когда кто-то пытался проникнуть за эту завесу.
Однако вернемся к Алику, для которого мир поистине перевернулся.
В тот момент, когда взрывается голова президента, ему становится ясно, что против него существует заговор, что он глупец, марионетка и такое же ничтожество, каким был всегда. Возможно, с учетом присущего ему нарциссизма, он все же польщен тем, что его считают достаточно важной персоной, раз задумали погубить.
Он осознает, что его обманули и предали и что с ним имел дело вовсе не русский агент. Не будет никакого автомобиля, который должен увезти его в безопасное место. Не будет ни Гаваны, ни доктора Кастро, ни ликующих толп кубинцев. Он оказался персонажем романов Джеймса Кейна, фильмов серии «нуар», который всегда становится жертвой таинственных сил, чье могущество недоступно его воображению.
Ему приходит в голову, что его жизнь находится в опасности. Что, возможно, здесь, на обычно пустом седьмом этаже здания Книгохранилища, уже прячется участник заговора против него – детектив, сотрудник спецслужб или просто вооруженный гражданин, готовый пристрелить его и стать героем Америки.
Алик делает то, что сделал бы в такой ситуации любой человек. Передергивает затвор, заряжает винтовку, берет ее на изготовку, подобно солдату, патрулирующему зону, где возможна засада, поспешно проходит тридцать метров по диагонали пустого помещения в сторону лестницы, готовый в любой момент открыть огонь по нападающим. Никого нет.
На лестничной площадке он останавливается. Ему не хочется расставаться с винтовкой. Но он знает, что не может показаться на публике, рядом с местом убийства президента, с оружием в руках. Поэтому он засовывает винтовку между двух коробок, стоящих на лестничной площадке, где она будет найдена детективом спустя час. Именно поэтому ее не нашли брошенной в снайперском гнезде. Именно поэтому она была заряжена и с передернутым затвором.
Он устремляется вниз, и дальше все его приключения в здании и на улице хорошо известны. Он садится в кресло в зале для ланчей, к нему обращается полицейский, и его опознает сотрудник. Когда полицейский направляется вверх по лестнице, Алик выходит через переднюю дверь.
Что теперь? Он знает, что на углу Хьюстон– и Пасифик-стрит никакой автомобиль его не ждет и что там может быть засада. Вместо того чтобы направиться по Хьюстон-стрит на север, где мы якобы должны были ждать его, он идет по Элм-стрит, мимо здания «Дал-Текс». Именно в этот момент я вижу его, когда выталкиваю кресло Лона из вестибюля, после того как мы спустились с восьмого этажа.
Алик проходит четыре квартала. Предположим, именно в это время он начинает мыслить более или менее здраво. Понимает, что рано или поздно полиция найдет снайперское гнездо и винтовку, а потом выяснится, что из всех сотрудников Книгохранилища на работе отсутствует только он, хотя утром его там видели. Следовательно, он исчез сразу после выстрелов в президента. Возможно, не эти мысли занимают его больше всего. Он думает, что на него охотятся его соратники, вспоминает, как я запрещал ему брать с собой револьвер – разумеется, чтобы нам было легче расправиться с ним, и это явилось бы кульминационным моментом всей операции.
Вряд ли Алик думал, что ему удастся избежать ареста и начать новую жизнь. Он не столько глуп, сколько никчемен. Гораздо больше, чем полиция и ФБР, его страшили мы. Если бы он смог убить одного из своих преследователей – то есть нас, – это послужило бы своего рода доказательством того, что им манипулировали. Правда, он не знал, кто использовал его.
И опять, как и любой человек, на которого идет охота, он стремится вооружиться, чтобы иметь возможность защитить себя. Этим объясняется, почему он садится в автобус и едет обратно, в сторону места преступления. Никто не потрудился выяснить, куда направлялся автобус, а это был район Далласа Оук-Клифф. Алик вовсе не впал в безумство, как говорили многие. Ему был нужен пистолет.
Автобус застревает в пробке в одном квартале к востоку от места преступления. Время идет. Алик знает, что полиция ищет улики, опрашивает свидетелей и очень скоро его начнут разыскивать.
Он выходит из автобуса, проходит по Ламар-стрит два квартала и идет… к автобусной станции! Может быть, ему в голову приходит мысль купить билет и уехать из города, чтобы оказаться как можно дальше от своих преследователей? У него с собой семнадцать долларов, и за эти деньги он может доехать до Сан-Антонио, Лаббака, Мидленда или Остина. Но все его мысли направлены на то, чтобы завладеть револьвером. Впервые в своей жизни Алик берет такси. В 12.45 он выходит из автомобиля в Оук-Клифф, в одном или двух кварталах от своего дома, дабы у таксиста потом не возникла ассоциация между его пассажиром и адресом разыскиваемого подозреваемого. Он приходит домой, засовывает револьвер за брючный ремень, надевает куртку, чтобы скрыть его, – что свидетельствует о рациональности его действий, – и выходит на улицу.
Подумайте, какой опасности он подвергался. Полиция в ближайшее время должна вычислить его и выяснить, где он живет. Он рискует быть схваченным, когда возвращается домой, чтобы взять свой тупоносый «смит-и-вессон».38. Сейчас револьвер для него дороже жизни, поскольку он знает, что без него у него нет шансов спастись от преследователей – не полицейских, а участников заговора, которые предали его. И вместо того чтобы бежать из города, где власти вот-вот начнут охоту на него и расставят сети, он едет за оружием.
Алик идет по Бекли, поворачивает на Кроуфорд, затем на Десятую улицу. Похоже, он перемещается без всякой цели. Достигнув угла Десятой и Паттон-стрит, он с ужасом замечает черный автомобиль далласской полиции. Вышедший из него офицер делает ему знак рукой.
Разыгрывается трагедия офицера Типпита. Знай я заранее, что порожденный мною монстр способен на такое, влепил бы ему пулю калибра 0,45, повернулся бы и ушел. Конечно, мне следовало бы влепить пулю 0,45 и себе в висок, в качестве наказания за злодейство, свершившееся исключительно по моей вине. Какой смысл брать на себя ответственность за то, что вы не совершали? Никакого смысла. Я пытался использовать свой грех в качестве повода для покаяния и на протяжении многих лет отдавался целиком и полностью службе на благо Управления и страны, сознавая, что у меня не хватит мужества наказать себя по заслугам. Возможно, мое наказание еще впереди.
Бедный Типпит. Согласно отзывам, не гений, но порядочный человек, бывший солдат, любивший службу и хорошо ее исполнявший. Волею судьбы он оказался втянутым в водоворот самого громкого преступления века, из которого ему не суждено было выбраться живым. Он получил по рации приказ переместиться из его зоны патрулирования в Оук-Клифф и информацию о внешних приметах подозреваемого – возраст, рост, комплекция, цвет волос. Типпит видит человека, соответствующего этим приметам, идущего по Десятой улице. Тот идет очень быстро, почти бежит. Его лицо искажено болезненной гримасой. На нем написано: «Лучше ко мне не подходи!» Он старается не смотреть в глаза попадающимся навстречу людям, но время от времени украдкой бросает взгляды через плечо, явно кого-то опасаясь.
Полиция еще не располагает данными о личности Алика и его местожительстве. Типпит просто обращает внимание на сходство его внешности с приметами подозреваемого. Он некоторое время медленно следует за ним. Йитс: «Это старо и печально, это печально и ужасно». Да, действительно, как будто про него, и особенно подходило ему определение «ужасен». Жаль, что я не знал. Но я не знал. Виноват, виноват, виноват.
Алик видит, как обогнавший его черный автомобиль снижает скорость и останавливается, и понимает, что его сейчас схватят. Он сходит с тротуара на проезжую часть и идет в направлении автомобиля, в котором сидит полицейский и ждет его, опустив стекло дверцы.
Нет смысла гадать, что они сказали друг другу. Наверняка ничего особенного, что-нибудь банальное. Свидетели, а некоторые из них находились довольно близко, говорили, что беседа между ними была вполне мирной – ни враждебности, ни раздражения, ни резких слов, ни угроз. После того как они обменялись несколькими фразами, Алик продолжил путь.
Типпит в нерешительности. Он не знает, что ему делать. Наконец вылезает из автомобиля. Пистолета в его руке точно нет. По всей вероятности, он окликает Алика.
Тот поворачивается, идет в сторону автомобиля, выхватывает револьвер и производит три выстрела в упор. Все пули попадают в верхнюю часть тела Типпита и поражают жизненно важные органы. Обливаясь кровью, полицейский падает на асфальт и, скорее всего, тут же умирает.
Зачем?
В конце концов, у Алика неплохо подвешен язык, он прирожденный спорщик и никогда не лез за словом в карман. Он сам называл себя партизаном-оратором. Почему он не попытался выйти из этой ситуации мирными средствами? У него имелись актерские данные, и к тому же он наверняка считал себя гораздо умнее любого полицейского.
По мнению Алика, факт проявления к нему интереса со стороны полицейского – всего через сорок пять минут после выстрелов и всеобщего хаоса и смятения – свидетельствует о том, что либо заговорщики сообщили властям о его местожительстве, либо это переодетый профессиональный киллер, нанятый ими. Очевидно, Даллас наводнен киллерами, разыскивающими Алика, которым известны его имя, внешность и вероятное местонахождение. С его склонностью к паранойе и одержимостью заговорами прийти к такому выводу не составило бы труда.
Таким образом, Алик думает, что полицейский намеревается его убить. В это мгновение одолевающие его страх и ненависть ко всем, в том числе и к себе, достигают апогея. Этим, и только этим объясняется его следующий шаг, не поддающийся объяснению с точки зрения инстинкта самосохранения.
Если Алик застрелил полицейского только ради того, чтобы избежать ареста, он должен был бы сразу попытаться скрыться, сесть в автобус и уехать как можно дальше.
Вместо этого он подходит к лежащему Типпиту и стреляет ему в висок. Выдержка из заключения о вскрытии: «Пуля вошла в правую височную долю, прошла через ствол мозга, разорвала мозговые стебельки, вызвав обильное кровоизлияние, и вышла из левой части головы». Конечно, он стрелял не в офицера Типпита. Он стрелял в меня.
«Проклятый коп», – бормочет Алик, опустошая барабан револьвера, затем поворачивается, идет по Паттон-стрит, по Джефферсон-стрит, затем сворачивает во двор, выбрасывает куртку и возвращается назад. Через квартал приходит к Техасскому театру. Он совершенно не отдает себе отчета в том, что происходит вокруг него. Один из свидетелей убийства сообщает о произошедшем по рации в полицейском автомобиле. Двое других завладевают пистолетом Типпита и преследуют Алика.
Он идет по Джефферсон-стрит, одержимый идеей спасения, хотя при этом даже не оглядывается, и стремится где-нибудь спрятаться. Техасский театр представляется ему подходящим убежищем, и он ныряет туда. Наверное, Алик думает, что киллеров отпугнет большое количество полицейских, наводнивших улицы Далласа. Вероятно, он представляет, как сдается властям, рассказывает о том, что убитый им полицейский был киллером мафии, кается, доказывает, что не убивал президента и что им манипулировали какие-то таинственные «другие» неизвестного происхождения. Возможно, он воображает себя героем, персонажем увлекательного фильма. В течение этих десяти минут, проведенных в темном, уютном зале кинотеатра, он, должно быть, утешал себя, погружаясь в сладостные грезы. Тем болезненнее оказалось для него возвращение в реальность.
Зажегся свет. С двух сторон к нему приближались полицейские.

 

Впервые я услышал это имя в 1974 или 1975 году, когда работал в Москве на нелегальном положении под видом советского гражданина. В те годы я бывал там наездами и пользовался разными именами и обличьями. Должен сказать, это было замечательное время, может быть, лучшее в моей жизни. Дела у нас шли хорошо, как в демографическом, так и в экономическом плане, и мы были исполнены надежд и оптимизма. Кроме того, вьетнамская война шла на убыль, я и мои сыновья, благодарение судьбе, остались живы.
На нас давили из Лэнгли – или из Министерства обороны через посредство Лэнгли – с требованием добыть винтовку. Речь шла о новой советской полуавтоматической винтовке Драгунова. Советская военная номенклатура всегда присваивала образцам оружия имена их разработчиков, и поэтому сержант Калашников прославился на весь мир, как до него товарищ Токарев, чей увесистый пистолет оборвал столько жизней в подвалах Лубянки во время Большой Чистки в тридцатые годы. Хотя в мире гигантских ракет с ядерными зарядами, способных уничтожить миллионы людей в течение нескольких минут, это могло показаться абсурдом, но в американской военной культуре все с ума сходили по Драгунову. Само собой разумелось, что тот, кто раздобудет эту винтовку или ее чертежи, стяжает большие лавры. Я претендовал на них, но потерпел неудачу.
Меня обошел Боб Ли Свэггер.
Вот это имя! Его мог бы носить каждый квотербек футбольной команды Университета Миссисипи, каждый пилот-водитель NASCAR, любой начальник полиции маленького городка или военный. И он действительно служил снайпером в Корпусе морской пехоты США и имел опыт разведывательной работы, поскольку впоследствии сотрудничал с одной организацией, носившей название Наблюдательно-исследовательская группа. Его обязанности были сопряжены с большим риском: он сопровождал рейды диверсионных групп южновьетнамской армии, имевшие целью нарушение линий снабжения северян. На его долю выпало много стычек, много стрельбы. На службе в этой организации состоял целый ряд опытных сержантов из всех спецподразделений армии и ВМФ, которые вели свою весьма специфическую войну в горах и болотах на границе между Вьетнамом и Лаосом.
Во время своего третьего рейда в качестве снайпера, в составе группы сотрудников ЦРУ и морских пехотинцев, он и его корректировщик провели удачную операцию в районе военной базы, затерявшейся в джунглях, в результате которой в руки американцев попала первая винтовка Драгунова. Сегодня она хранится в музее ЦРУ, на втором этаже здания в Лэнгли. Прежде чем она была выставлена на всеобщее обозрение, я тщательно изучил ее.
Двадцать лет его жизни после Вьетнама весьма банальны и не представляют никакого интереса. Печально, когда человек, наделенный такими талантами, оказывается обреченным на прозябание, но что тут можно поделать? Неудачи в бизнесе и браке, алкоголизм, нелады с законом, несколько автомобильных аварий, мольбы к Богу, дабы тот стер его с лица земли, поскольку реальность представлялась ему ужасной. Наверное, Бог в тот день был слишком занят, а может быть, приберег его для того, чтобы наказать истинного грешника, каковым являюсь я. Как бы то ни было, бывший снайпер удалился в сельскую глушь, приобрел трейлер и начал новую жизнь. Несмотря на все его подвиги в качестве снайпера, это, по всей вероятности, было самым великим достижением Свэггера. Он стал много читать. Его интересовало, что послужило причиной Вьетнамской войны, причинившей столько страданий и потерь, которая отняла у него сначала первую вьетнамскую жену, а затем корректировщика. Свэггер, я пытался избавить тебя от всего этого. Я знал еще в 1963 году, что это добром не кончится, и твоя история будет написана кровью и болью миллион раз. Убей меня, если сможешь, черт бы тебя подрал, но я совершил преступление века, чтобы спасти тебя. Ты должен испытывать ко мне чувство признательности, нажимая на спусковой крючок, если до этого дойдет.
Живя в Арканзасе в полном одиночестве, если не считать собаку и коллекцию винтовок, Свэггер занялся изучением Вьетнамской войны, затем – истории войн, которая, по сути дела, является историей цивилизации. Он познавал мир, которому служил, но который совсем не знал. Став более зрелым духовно, избавился от юношеской бравады, гордыни и стремления к доминированию. Он перестал говорить и начал слушать. Он постоянно практиковался в стрельбе и еще больше развил свой удивительный талант. Он готовил себя к новой операции. И целью этой операции был я.
В 1993 году мне стукнуло шестьдесят три года. Я был убеленным сединами почтенным старцем, пользовавшимся уважением и любовью представителей младших поколений и непререкаемым авторитетом. Продолжал соблюдать принцип Нового Критицизма и не утратил профессиональных навыков – особенно по части планирования тайных операций и руководства ими. В Управлении меня называли мистер Блэк. На меня имелся большой спрос. Я провел много времени в России. К числу моих заслуг относится обеспечение денежного потока, позволившего Ельцину прийти к власти после ухода Горбачева. Вряд ли он или кто-то из его окружения знал, что они имеют дело с американцем – тем более с сотрудником ЦРУ. Но я также осуществлял руководство проектами и в других частях света.
Так в мою жизнь вошел Сальвадор. Это проклятое богом место напомнило мне Вьетнам, и кухня там не дотягивала до уровня мексиканской, к которой меня приобщил Алик.
Избавлю вас от излишних подробностей и драматических эффектов. Я начал со своей личной истории, хотя мои мемуары относятся к профессиональной деятельности. Однако личное неизбежно переплетается с профессиональным. В 1991 году Пегги умерла после изнурительной полуторамесячной борьбы с раком груди. Невыносимо было видеть, как угасает эта полная сил, умная, красивая женщина, верная, преданная жена, лучшая среди всех ее подруг и знакомых, необыкновенная мать, неиссякаемый источник душевных сил, к которому я постоянно припадал. Мальчики и я находились у ее постели, когда она отошла в мир иной. Ей все же посчастливилось дожить до тех времен, когда ее сыновья получили образование, обзавелись семьями и начали успешную карьеру. Для меня ее смерть стала незаживающей раной. Рассказывая об этом, я просто хочу дать понять, что находился далеко не в лучшей форме во время последующих событий и совершал непростительные ошибки.
Теперь к делу. Может статься, время работает не на нас – благодаря мистеру Свэггеру. Возникла необходимость в устранении человека, и мне в голову пришла идея повторить операцию «Либерти Вэланс». Та же самая схема: подставной снайпер и реальный, баллистическая фальсификация, арест и ликвидация подставного стрелка сразу после операции, остальные участники вне подозрений. В качестве реального стрелка я привлек Лона – выяснилось, что он жаждет приключений, смертельно устав от добровольной «отставки». В качестве Освальда я привлек Свэггера.
Этот последний выбор оказался крайне неудачным.
Свэггер в отличие от бедного глупого Алика сумел скрыться от преследования. Нам было необходимо добраться до него раньше ФБР. Он перехитрил моего лучшего оперативника Шрека и превзошел его по всем статьям. Моя первая ошибка: я не понял, что он слишком хорош для подставного стрелка. До нас со Шреком слишком поздно дошло, что разработанный нами план в отношении Свэггера способствовал не его смерти, а его возрождению. Он вернулся в мир, который покинул, более сильным, смелым, умным и хитрым. Все время, пока мы охотились на него, он охотился на нас.
Наконец мы подготовили засаду, в которую он просто не мог не попасть. Лон вызвался выступить в роли стрелка, и я думаю, наша затея доставляла ему удовольствие. Это было гораздо лучше, чем чахнуть в уединенном поместье в Северной Каролине. За свой героизм, за высокий моральный дух он был вознагражден пулей в голову. Мне следовало бы сожалеть по этому поводу в гораздо большей степени, но с учетом его трагедии он прожил интересную жизнь – благодаря моей назойливости; все-таки лучше умереть так, чем сгнить в инвалидном кресле. Шрек, со своей стороны, был неприятно удивлен, обнаружив, что пуля пробила его бронежилет. Тем не менее ему повезло больше, чем его второму номеру, невысокому, коренастому, склонному к насилию бывшему сержанту по имени Джек Пэйни, который сделал то же самое открытие, но только после того, как Свэггер прострелил ему руку из той же самой винтовки. Свэггер был лучшим среди боевых стрелков, о которых мне когда-либо доводилось слышать.
Но и тогда он преподнес сюрприз. Наша ловушка захлопнулась, и, казалось, теперь Боб непременно будет «висеть» за убийство. Однако он обставил самого Хью Мичума! Он вывел из строя свою винтовку перед тем, как все произошло, и из нее было просто невозможно произвести смертельный выстрел. Насколько мне известно, они все еще ищут человека, который произвел его. Именно в этот момент Хью Мичум решил умереть.

 

И опять я опускаю завесу тайны между читателем и подробностями. Согласитесь, было бы странно, если бы профессиональный разведчик рассказал в деталях о своей собственной смерти. В конце концов, я был выдающимся специалистом по планированию операций, подделке документов и сокрытию информации и задолго до этого сделал необходимые приготовления. Поспособствовало то, что я жил один, благодаря чему не было никаких проблем с родственниками. Кроме того, согласно правилам, действующим в Управлении, если я прервал свою профессиональную деятельность, то это уже навсегда – назад мне пути нет.
Операция началась в среду, и к пятнице я уже прекратил свое существование. Канул в небытие, не попрощавшись с мальчиками и их детьми. Это до сих пор вызывает у меня душевную боль. Но я знаю, что у них все в порядке, как в финансовом, так и во всех других отношениях. Они усвоили уроки трудолюбия и любви к родине и получают дивиденды от доходов компаний «Кольт», «Винчестер», «Смит-и-Вессон» и других, которые обеспечат им безмятежную жизнь в любых обстоятельствах.
Я ввел определенный компьютерный код, имевший целью уничтожение всех моих файлов в базе данных Управления. Наверное, это перестраховка, поскольку вряд ли кто-то станет копаться в столь отдаленном прошлом, но осторожность никогда не бывает излишней.
Итак, Хью Мичум покинул этот бренный мир. Что касается меня реального, он ушел туда, куда ушел, и стал тем, кем стал. Я процветал, спокойно выуживая деньги из Управления в течение нескольких лет – если старый шпион не позаботится о себе, кто еще позаботится о нем? – и кругленькая сумма на счету в швейцарском банке делала мою жизнь вполне комфортной. Я кое с кем контактировал, кое-что знал, располагал кое-какими документами. Со временем существенно улучшил свое финансовое положение. И стал богат, неприлично богат. Жил в роскоши.
У меня развился вкус к декадансу. Я вновь познакомился с нюансами наслаждения, доставляемого алкоголем. Открыл для себя радости секса с относительно молодыми женщинами, особенно усугубляемые с помощью наркотических средств во всех возможных вариациях. Преуспел в различных манипуляциях в бизнесе, что приносило огромные блага мне и окружающим людям. Я столь самоотверженно сражался за капитализм, что имел полное право пользоваться его плодами. Стал предпринимателем, застройщиком, инвестором.
В итоге я живу в особняке, скрывающемся за десятиметровой стальной стеной, неподалеку от Улисс-Нардин-драйв, в зоне, патрулируемой специальным полицейским подразделением. В теплую погоду сижу на веранде, и все, что открывается взору вплоть до реки, принадлежит мне.
Я в полном порядке. У меня есть любовницы, массажистки, повара, сомелье. Мир был добр ко мне, и это, на мой взгляд, является компенсацией за приложенные мною усилия в крестовом походе за свободу и благополучие народов, который, как мне кажется, несмотря на отдельные неудачи, завершился успехом.
Что могло быть не так?
Ответ на это вопрос пришел однажды ночью, во время глубокого сна, когда я чувствовал себя в полной безопасности. Не знаю, почему, но он выбрал именно этот момент. И хотя нельзя сказать, что после этого моя жизнь изменилась кардинальным образом, я впал в паранойю, от которой так и не избавился. Именно поэтому и предпринял самые изощренные меры защиты.
Пальто. Проклятое пальто.
На протяжении десяти лет, пока я строил свою новую жизнь, меня не посещали воспоминания о тех днях. Эти события происходили так давно, и все их участники были мертвы. Но я вдруг проснулся среди ночи в холодном поту от пронзившего меня воспоминания.
Джимми Костелло прятался в будке подъемных механизмов лифта на крыше здания «Дал-Текс» в течение долгих шестнадцати часов, и за это время раствор из «винчестера» Лона пролился на его пальто и пропитал его, навсегда оставив неуничтожимый запах, ассоциирующийся с оружием. А перед этим мы положили его на стопку книг, на которую установили кресло Лона, чтобы обеспечить ему высоту, необходимую для точного прицеливания, и на нем остались следы шин.
Джимми решил не выносить его из здания, поскольку, если бы его остановил полицейский, тот непременно уловил бы и распознал этот резкий, характерный запах. Насколько я помню, он свернул его и засунул в груду обрезков коврового покрытия, находившуюся в той самой будке с подъемными механизмами лифта, куда редко кто заглядывал.
Тогда мы не придали этому особого значения, тем более что Джимми собирался впоследствии вернуться туда и уничтожить пальто. Но очень скоро он погиб, и скорбь ввиду его безвременной кончины, грусть по поводу ухода из моей жизни Лона, работа, а также подсознательное чувство вины и сожаления, оставленное операцией «Либерти Вэланс», вытеснили пальто из моей памяти.
На следующее утро я принялся размышлять над всплывшей из далекого прошлого проблемой. Первая мысль: купить это чертово здание и снести его. Но такая радикальная мера могла привлечь излишнее внимание, так как оно признавалось «интересным» многими, кто считал себя знатоками архитектуры. Поэтому было благоразумнее вначале изучить обстановку, а уже потом принимать решение. На основе анонимности я нанял частного детектива, который проник в здание и обследовал вышеупомянутую будку. Спустя неделю я получил ответ: лифт был полностью модернизирован в 1995 году, а будку снесли, и на ее месте соорудили другую. Очень хорошо. И в то же время плохо.
Я не знал о местонахождении пальто перед сносом будки. Вероятнее всего, рабочие спустили груду обрезков коврового покрытия по покатому настилу вниз, потом она была перевезена на свалку, а оттуда доставлена на мусоросжигательный завод, где и завершила свое существование. Да, скорее всего, так и было.
Но… что, если? Что, если кто-нибудь все же обнаружил пальто, обратил внимание на странное пятно с характерным запахом и соотнес это с фактом его присутствия в здании, выходящем окнами на Дили-Плаза? К тому же по стилю и дизайну оно явно принадлежит к началу шестидесятых годов. Вдруг эта информация каким-то образом достигла определенных кругов? С учетом той жажды, с какой конспирологи охотятся за новыми уликами и свидетельствами, можно было предположить, что сформируется новая зона исследований, будут написаны новые книги, появится версия – стрелок в здании «Дал-Текс». Возможно, какой-нибудь ушлый исследователь сопоставил старые и новые факты, хорошенько поразмыслил и проник в суть дела. Смог бы он выйти на меня? Очень маловероятно. В конце концов, я исключил такую возможность, умерев в 1993 году.
Тем не менее предположим, кто-то все-таки вышел на Хью Мичума. Это имело бы катастрофические последствия. Мое честное имя было бы опозорено, как и честные имена моих сыновей и внуков, Пегги, членов семьи Лона и Джимми. Если бы это случилось, я не смог бы жить счастливо и дальше.
Тогда я решил – опять же на основе анонимности, так, что было невозможно отследить источник финансирования, – переселить своего агента в Даллас с заданием внедриться в «сообщество исследователей преступления века» и довести до сведения его членов, что цель всей его жизни заключается в том, чтобы «раскрыть» тайну убийства Кеннеди. Это должен быть в высшей степени умный, очень опытный и чрезвычайно обаятельный человек. Ему предстояло создать сеть осведомителей, которые, не зная, что они являются таковыми, держали бы его в курсе всех событий, происходивших в сообществе.
Дабы соответствовать его культуре, он должен быть также слегка безумным и производить впечатление абсолютно безвредного человека. Его «версия» выглядела бы логичной и рациональной до определенного момента, после которого становилась бы абсурдной, и он отстаивал бы ее со всем пылом и со всей страстью, не отталкивая при этом от себя своих коллег.
На мой взгляд, я сделал хороший выбор. Агент потрудился на славу, проявив творческий подход к порученной ему работе. Его имя Ричард Монк. Он прослужил в армейской разведке двадцать лет и вышел в отставку в чине майора с отличными характеристиками. Его задача: если в Интернете или в Далласе объявится человек, интересующийся версией стрелка в здании «Дал-Текс», выяснить, что ему известно на этот счет и какими свидетельствами он располагает, оценить его возможности и контролировать его действия. Его отчеты поступали бы ко мне, а я анализировал бы их и принимал решения.
Агент должен был тем или иным способом убедить его в бесплодности дальнейшего расследования в этом направлении. Если бы тот, тем не менее, подобрался ко мне слишком близко, я был бы вынужден отдать приказ о его устранении.
Первой жертвой стал добродушный писатель, писавший об оружии и людях, использовавших его. Он приехал в Даллас, свел знакомство с Ричардом Монком и изложил ему свою версию, подозрительно похожую на правду. И в качестве места, откуда были произведены выстрелы, он выбрал здание «Дал-Текс». Тем самым он обрек себя на смерть. Ничего личного.
А спустя несколько месяцев назад возникла настоящая проблема.
Назад: Глава 18
Дальше: Глава 20