Книга: Метро 2035
Назад: Глава 14 Чужие
Дальше: Глава 16 Последний сеанс

Глава 15
Шоссе Энтузиастов

Поднимались с Трубной – был там и вход, оказывается, и выход. И без документов можно было на нее попасть: главное, знать, с кем говорить, при ком, и какими словами.
– Не умеешь, дурак, с людьми общаться! – сказал Артему Леха.
Он зато умел. И первоапостол он был отменный.
– Пойду с вами, – произнес он нетвердо. – Во-первых, ничего уж такого-растакого на этом вашем верху я не увидел. Во-вторых, сталкерский калым не хуже остальных, а то и похлебней будет. В-третьих, яйца у меня все равно пухнут, рентген туда – рентген сюда погоды не сделают. Полезли. Чего найдете – мне треть.
– Ты салага, – возразил сталкер, который взялся Артема везти в Балашиху. – Ты мне за урок и за химзу должен. Поэтому из того, что найдешь ты, будет половина моя, а из моего твоего будет ни хрена. Идет?
– Ну хоть так, – подумав, вздохнул Леха. – Только учи как следует!
Сталкера звали Савелием. У Савелия морщины шли не как у людей, а как придется: и по лбу вертикально, и ото рта вниз, и вокруг глаз крест-накрест, и вместо бровей. От носа к краям губ складки Савелию прорезали перочинным ножом, а подо лбом сделали лобзиком глубокий надпил, чтобы нос как будто сам по себе висел. Волосы у него были как бы на месте, но редкие, и череп – тоже морщинистый – через них просматривался ясно. А клыки у Савелия были выкованы из железа; не все, правда – один вообще отсутствовал. Шло ему годам к пятидесяти: хороший, значит, сталкер.
Шагать было больно: колено стреляло. И изрубцованная спина на каждом шагу терзалась так, будто вот-вот лопнет кожа и скатается трубочкой, а останется под ней одно коричневое запекшееся мясо.
Пересекли бульвары, обошли ползучие коряги стороной; миновали разоренный торговый центр подле цирка. Цирк был закрыт. Торговый центр – сожран какой-то злой плесенью. Обогнули его, спустились на парковку. Машина у Савелия стояла там.
– Как будто по магазинам прошвырнуться заехал, – гундосо поделился с ними сталкер. – Хорошее чувство.
Артему это не понравилось. Морщины бессхемные ему не понравились тоже, и железные зубы, и прищуренные глаза. И то, что этот человек приходит к Саше, когда хочет, и пользует ее этими вот самыми зубами и глазами. Не хотелось представлять это себе, а пришлось.
А главное: роста он был – Артему по плечи. Как она с таким вообще могла?!
– Тоже Сашку чпокаешь? – запросто спросил у него Савелий. – Будем знакомы. Хорошая девчонка. Хотя и в дочки мне годится. Но дочки у меня нет, так что совесть спит спокойно.
– Да пошел ты, – сказал ему по этому поводу Артем; все равно собирался.
– Понимаю! – подмигнул сталкер и не стал обижаться. – Сам бы втюрился, если бы был помоложе. Но когда я был помоложе, у меня другие Сашки были.
Это Артему не понравилось вообще.
Машина у Савелия была – универсал. Под чехлом стояла: серебристая, ухоженная, промасленная, стекла черные зеркалят, антенна торчит усом метра на полтора. Особенная: руль справа. Посмотрелся Артем в черное стекло: на голове – каска дурацкая, какую уж Савелий выдал, зато ствол хороший, с глушителем. Ствол важней.
Остальное все на подземной парковке – сгнило или было разграблено. Невесело ей тут, подумал Артем: одна живая. Как на кладбище зашла своих проведать.
Завелась сразу.
– Японочка, – не без гордости объяснил сталкер. – Я, как ни поднимусь, обязательно навещу ее. Сейчас мало кто из левых шастает, конечно, но беспокойно все-таки.
Выползли из этого склепа, вырулили на Садовое.
– В Балашиху, говоришь?
– В Балашиху.
– А где там? Она ведь не маленькая, Балашиха. Город, как бы.
– Приедем – найдем.
– Смешной ты, – сказал Савелий.
Поехали направо по Садовому. Спешить нельзя: между ржавым хламом коридор неширокий, извилистый. Иной раз сунешься на тропинку, а она тупиковая. Обратно сдавать. Тротуары тоже все забиты столкнувшимися авто. Когда люди думали убежать из Москвы, гнали и по тротуарам. И по другим людям гнали. А было куда бежать-то?
– Ну и что там?
Стартовали ранним утром, чтобы на экспедицию был день с его темным светом. Небо было все замазано облаками, и того десятирублевого солнца, которое Артем видел в прошлый раз, теперь не давали. Ночь получилась черной, рассвет серым, утро вовсе бесцветным.
Весь вечер пил, лишь не думать о том, что не он Саше хозяин; от ночи осталась пара часов, проснулся не похмельным даже, а пьяным еще. Мутило – может, от браги, но видно, от болезни.
Ворон в городе не было, собак не было, крыс. Дома стояли высохшие. Ветер только двигался, остальное давно закоченело. Тикал дозиметр, как Артему его личный обратный отсчет. Леха молчал, будто язык проглотил. Мертвечина была вокруг.
– Там форпост. Красная Линия строит наверху колонию.
– Красная Линия? Колонию? Зачем?
– Будут заселять поверхность, – отчаянно сказал Артем.
– В Балашихе? Балашиха ведь не так чтоб далеко очень. Сразу за МКАДом. На счетчик-то глянь. Кто там жить сможет?
– Люди.
– Ты хоть откуда это взял, парень?
– Мне человек сказал… Надежный. Сказал, что людей с Бульвара Рокоссовского отправляли туда строить форпост. Заключенных. На Бульваре лагерь же у них. И бульвар рядом с Балашихой совсем, пешком дойти можно. Все складно, если подумать.
– А почему в Балашихе? Что там такого? – не отставал Савелий. – Бункеры какие-то? Военная база?
– Радиоцентр. Может быть. Вроде. Так что… Если логически – с кем-то они должны связываться, раз радиоцентр, – Артем повернул голову, посмотрел на Савелия: как отреагирует? – Так что, я думаю, где-то еще есть выжившие.
Форпост.
Пока отлеживался у Саши на продавленном раскладном диване в ее каморке, было время себе его вообразить. Ну это крепость, наверное, стены высотой метров несколько, вышки пулеметные – от врагов; зато внутри – как в стеклянном шарике с детским снегом – уютный раек. Ну как, какой? Люди, конечно, без противогазов, дышат воздухом. Дети играют… Все сыты. Животные там домашние. Утки, может? Оранжевые. Ну, грибы, ясно, здоровенные выросли. И весь этот внутренний двор – в сочной зелени: шелестит на ветру, переливается. Живут, в общем, а не существуют.
У Савелия на лице вместо кожи была бледная зеленая резина; резина от Артемовых слов не сморщилась, не натянулась. Вместо глаз у Савелия были круглые стекляшки, стекляшки могли только пучиться, а щуриться не умели. Смешно ему сейчас? Или злится, что подрядился на такую бездарную глупость? Спрашивает себя, ради чего рискует? Знал бы он, кто Артему сообщил про Балашиху; и что в тот момент остальные вокруг говорили.
Савелий подождал, потом протянул руку, нащупал кнопку, включил радио. Прогнал ФМ, переключился на АМ. Потом – УКВ. Везде подвывал слабо, будто ветер в голых ветках, заброшенный эфир. Крутилась дустом проморенная Земля, вся пустая, в безвоздушном пространстве, и только в одной точке сидел на ней человек, как одинокая недотравленная вошь. Сидел, накрытый небесным колпаком, неподвижно и сонно: деваться некуда, а смерть нейдет.
– Хорошо б было, если бы еще где-то были выжившие, – ответил Савелий и тоже на Артема посмотрел. – Вдруг и правда, есть?
Артем даже не поверил ему, что он это честно.
– Я не москвич же, – продолжил сталкер. – Я с-под Еката. После армии учиться приехал. На оператора. Хотел про войну кинцо снимать, дебил. Была про танки мысль фильм придумать, как служил. И столицу покорять. Там все остались. Мать с батей. Сестренка младшая. Еще бабка с дедом были живы. Мать мне намекала: вот корни пустишь в Москве, а там и Варька подтянется. И мы, может, на старости лет где-нибудь в Подмосковье к вам поближе переберемся. Или вы к нам, наоборот, внуков сюда будете слать на лето, на грибы и на ягоды. Отучился. А с работой все через жопу. И вот я каждый год им: да-да, вот-вот, сейчас-сейчас. Не растут, сука, в этой Москве мои корни, и все тут. Квартира все время съемная, все время однушка, все время на выселках. Баб на фотосессии водить стыдно, не то что сестренку размещать. Опять же – если сестренка, то баб куда? Влюбился вроде, а денег жениться нет. На работу – на маршрутках, на метро, на машину все время не хватает. Копил-копил, а там раз, рубль улетел. Короче, жизнь аховая. Так я тогда думал. А теперь думаю по-другому.
– Слушал эфир когда-нибудь? – спросил Артем.
– Когда-нибудь слушал, – отозвался Савелий. – Порожняк. Мне, в принципе, и насрать на этот эфир. У меня машина потому и снаряженная, и заправленная, что – думаю: а не бросить ли все к херам? Не выйти ли одно утро из метро, не сесть ли в нее, не поставить ли дисочек с Продиджами и не рвануть ли из этой вашей гребаной Москвы на восток, докуда доедется? А? Вот уже и соляры у химиков наменял, и грибов насолил. В багажнике, между прочим. И резиночкой проложено, чтоб банки о пулемет не побились. Все готово. И так третий год уже.
– Почему не едешь?
– Потому что. Потому что человек – ссыклив и тосклив. Легко решить, трудно решиться.
– Ясно.
– Но через ночь на вторую вижу дачу нашу. Огород, колодец, малина на кустах, отец по грядке навоз раскидывает, кричит – помогай, а я от него ныкаюсь. А мать зовет молока козьего дать. Это тоже ясно?
– Мне ясно, – подал голос с заднего сиденья сонный Леха. – Не все, но кое-что.
– Так что, – сказал Савелий. – Я бы не против, если бы они все были живы. Или хоть кто-нибудь. Хоть дед, который против нас жил, и который мне уши драл за то, что я в его кур из рогатки шпулил.
Проехали Ленинградский вокзал, проехали Казанский, проехали Курский. От всех тянулись в глухую запусть ржавые рельсы. Артем там бывал, пока у Мельника служил: выходил на пути, смотрел, как две рельсины сходятся в одну нитку, и думал, что там, с того края земли. Странная вещь, железная дорога: вроде метро, но без стен.
– А я слышал, – произнес он, – что где-то есть из Метро-два туннель, который идет до Урала. В правительственные бункеры. И вот там все правители и сидят. Лопают консервы и ждут себе, пока фон спадет.
– Друг друга они лопают, – возразил Савелий. – Не знаешь ты этих людей, не смотрел ты телевизора.
Этих не знал Артем, а знал других. Вспомнилось про нераскрытый конверт, где-то, видно, прямо в нагрудном кармане у Дитмара прошитый пулями. Не удалось Мельнику и тому Феликсовичу в его телефоне остановить войну.
– Феликсовичу, – сказал Артем, трезвея. – Алексею Феликсовичу. Бессолову?
– Проспись, – посоветовал ему Савелий. – Вон друг твой срубился, и ты давай. Таким темпом до Балашихи еще нескоро.
Но Артем не мог. От напряжения закрутило.
– Останови, – попросил он. – Тошнит.
Савелий встал, Артем вылез опростаться. Без противогаза было легче, но на языке от фона горчило; плохо. И так гибло было вокруг, что Артем не сумел дальше рассуждать о том, кто у Саши хозяин, и кто у Мельника.
Вместо этого в голове зазудело: какой ты идиот, как ты дал себя обмануть полутрупу из туннеля, как поверил в предсмертный бред. Там нет ничего: ни в Балашихе, ни в Мытищах, ни в Королеве, ни в Одинцове, нигде и никогда.
– Дозу выхватил? – прогудел Савелий. – Или с похмелюги?
– Поехали дальше, – Артем хлопнул дверью.
С Садового скатились на набережную вязкой речки, от которой поднимался медленно тяжелый желтый пар. Потом через тыщу пустых домов еще, мимо странной крохотной красной церквушки, задавленной меж двух приземистых домишек, крестики тусклые. Рука сама поднялась к шее, нашарила через химзу талисман, погладила; мимо головы, мимо сознания.
Так оказались на прямой широкой дороге, очень широкой и прямой, как сама Красная Линия; ни скругления, ни излома – в одну сторону три полосы, в другую три, и трамвайные рельсы еще. И все забито, и только в одном направлении: на восток, прочь из ядовитого города. Забито заглохшими и врезавшимися машинами.
Вены Москве закупорило.
– Шоссе Энтузиастов, – прочел Артем на синей табличке.
Автомобили превратились в железки, в консервы. Бензин-то изо всех давно уже слили, а людей из консервов доставать не стали: куда их девать все равно? Машины так тесно встали, что дверей не открыть. Вот хозяева и ехали на них до сих пор на восток. Черные, усохшие, до костей еще давным-давно обгрызенные. Кто в руль уткнулся, кто на заднем сиденье прилег, кто ребенка укачивает. Хорошо, не от голода умерли, а от облучения или, может быть, от газов: не долго ждали и ничего толком не поняли.
Где можно было восемь рядов, втиснулись двенадцать. По машине каждые четыре метра. В среднем по три человека в машине, допустим, хотя многие были битком. Сколько это получится? Какой длины, интересно, это шоссе? Докуда идет, где оканчивается?
Дозиметр растрещался; малорослый Савелий ерзал беспокойно в своем кресле, для уюта или чтобы повыше было проложенном чьей-то белой шкуркой. Продираться приходилось по обочине, места еле хватало.
– Ну что, энтузиасты? – спросил он у Артема. – Балашиха, а?
– Тосклив и ссыклив, – ответил ему Артем.
Он перестал разглядывать спешащих пассажиров в застывших джипах и седанах. Надоели. Закрыл глаза. Во рту маялся вкус ржавчины. В никуда они с Савелием едут. Все правы, Артем неправ. Двинулся умом.
Сколько ему Саша отвела? Три недели?
И доктор столько же. Проштамповал врачебной печатью приговор. У доктора только печать эта и была, а лекарств не было.
А что делать в эти три недели? Что в них еще делать?
Ко всем вернуться, у всех прощения попросить?
У Ани – за то, что не захотел с ней жить человеческой понятной жизнью, и что детей ей не смог дать. У Мельника – за то, что задурил его единственную дочь. У Сухого – за то, что не смог его никогда назвать отцом, ни когда Артему шесть было, ни когда двадцать шесть. И сказать ему вместо прощай: па, дай денег.
Если еще чуть ноги пройдут – можно еще было бы разыскать Хантера. Выпить с ним напоследок. Сказать: у тебя не вышло, и у меня не вышло. Волосы только выпали, а больше я ничем на тебя не похож. Будут, значит, люди и после меня дальше сидеть в метро, будут жрать глисту, будут мыкаться впотьмах, травить байки, торговать свиным дерьмом и до последнего вздоха воевать. Не открою им камеру, не выпущу на свободу, не научу на солнце не слепнуть.
Потом взять патроны, которые ему Сухой ссыпал, пойти на Цветной, отдать их все Саше, и обняться с ней тихонько, прижаться к ней, лбами и носами соприкоснуться на эти деньги и ничего не делать, а просто лежать и смотреть ей в глаза изблизи. Ну и попросить Гомера, чтобы он забрал ее из вертепа, когда Артем отчалит.
А что, план.
Словно бы японочка быстрей пошла?
– Глянь.
Артем отжмурился.
Освободилась тропинка. Машины с нее были столкнуты, смяты и отжаты в другие ряды. Как будто шел громадный бульдозер и стальным ножом счищал их в сторону. До горизонта была проштроблена в сплошной ржавчине асфальтовая колея.
– Вот, – сказал Артем. – Вот! Кто это, по твоему, сделал?
Сердце запрыгало, закачалось на резиночках в полой груди. Взопрело под непроницаемой химзой тело. Пошла опять от волнения кислая слюна; но Артем держал ее, осаживал. Не хотел останавливаться, терять даже секунды.
Нашли какую-то технику, привезли, работали в секретности наверху, разгребали вечную пробку; пробивали для транспорта дорогу на восток, на Балашиху. Такое, конечно, кроме красных, в полной секретности никто бы провернуть не смог. Значит, этот, в туннеле, не обманул. Надо только домчаться до горизонта, разорвать его, как финишную ленту – и вот: форпост. Место, где люди каким-то чудом наверху живут.
Нет, не зря все.
Не сумасшедший, не идиот, не жалкий фантазер.
– Дай газа, – попросил Артем у Савелия.
Леха дрых. Радио сипело. Расшибался ветер о лобовое стекло. Савелий гнал сто, колея сузилась от скорости, но он и не думал замедляться; Артему казалось, что внизу под тянущей резиной сталкер тоже улыбается своим железным ртом.
Кончились дома, начались странные дебри – с двух сторон поднимаясь над сузившейся дорогой, стволы клонились друг к другу, протягивали ветки, сплетались навесом, пытаясь или обняться, или другого удавить. Но листьев на них не было – как будто они дрались за солнце и за воду, но потратили на это остатки жизни. А те, кто рубил дорогу через машины, прошел, не колеблясь, и через эту чащу.
Потом заросли отошли, распахнулся простор, кое-как заставленный многоэтажными коробками; шоссе Энтузиастов приросло еще двумя рядами в каждую сторону, и все они, кроме просеки, были так же сплошь засижены покойниками; наконец бетонной петлей скрутилась впереди громадная эстакада.
– МКАД пересекаем, – сообщил Савелий. – Балашиха за ним.
Артем привстал на своем месте.
Где там, чудо? Сразу за кольцевой? Неужели вот – стоит пересечь сейчас окружную дорогу, и сразу фон упадет? Нет, счетчик только еще больше зачастил; колея сузилась, тут расчищали ее от падали небрежней, и мчать по ней стало трудней.
МКАД был широченным, как трасса в царство мертвых, и таким же бесконечным. На нем в очередь на судилище встали равно и легковушки, и грузовики, и русские неказистые коробчонки, и вальяжные иностранные лимузины. У некоторых фур были кабины вперед опрокинуты, словно им головы рубили и недорубили; у всех – брюхо распотрошено. Железное стадо растянулось от горизонта и до горизонта; МКАД закруглялся где-то неведомо где, как сама земля.
Но тут земля не кончалась. А продолжалась, та же самая.
Проехали табличку «Балашиха».
Ничто не было вовне МКАДа иначе, чем внутри.
Дома стояли пореже; вместо хрущевок подползли к дороге фабричные развалины. Что тут еще? Киоски разбитые у опрокинутых автобусных остановок; автобусы как газовые камеры с панорамным видом; ветер: рентгены в лицо, с востока на запад летят. День наступает, а никто его не видит. Совсем бы Артему разверить и расстричься, одно удерживает: просека идет дальше. Куда?
– Ну? Где? – спросил Савелий. – Куда ехать, Сус-санин?
– Куда? – спросил Артем у того человека, который в туннеле кашлял.
Почему он ему поверил? Саша же сказала ему: никому не верь.
А как не верить? За что тогда цепляться, Саш?
– Вон! Это че там? – Леха заерзал сзади.
– Где?
– Вон! Че это там, слева? Шевелится! И не одно!
Шевелилось.
Крутилось.
Стояла у дороги, на открытом месте, башня-не башня, мельница-не мельница… Из рельсов, что ли, сваренная крест-накрест конструкция, этажа в четыре высотой, внизу шире, вверху у́же; а к макушке ее был прирощен огромный пропеллер в три лопасти. Восточный ветер, со спеху не разбирая пути, попадался в ловушку, и, чтобы освободиться, крутил эти лопасти.
– И еще вон! Смотри! И еще!
Ветряки брели вереницей, один за другим, по обочине; за первым прятались остальные – один, два, три, четыре, много. Лопасти были метра по три длиной, неровные, обшитые серой от серого неба жестью; одного взгляда хватало, чтобы понять – это рукотворная вещь, не с завода доставленная, а собранная уже после конца, после Войны, недавно, может. Это их недавно строили.
Недавно, сейчас!
Недавно! – наверху! – кто-то возводил эти ветряки, эти мельницы, для чего-то!
Винты крутились вразнобой: казалось, целая эскадрилья шла с аэродрома на взлет – эскадрилья, может, тех самых белопузых тихоходов с прозрачными крыльями. Или эти пропеллеры хотели всю планету передвинуть, перенести куда-то в другое место – к обитаемой звезде какой-нибудь, на которую люди могли бы перескочить и тем спастись?
– Зачем это? – спросил гнусаво Леха с заднего сиденья.
Артем знал.
– Это как у нас на станции велосипеды, – ответил он не сразу, туповато, завороженно. – Это генераторы. Электричество вырабатывают. Из ветра.
– А это зачем?
– Дурак, что ли?! Значит, тут люди живут! Тут! Куда еще такая прорва электричества нужна? Сколько их? Ты глянь! Считай: шесть, семь, восемь, девять! Десять-одиннадцать-двенадцать-тринадцать! И вон там еще! Это целую многоэтажку можно запитать! Или две! Или три! Четырнадцать! Пятнадцать! Шестнадцать! Ты представь?! И это все ведь строил кто-то! Наверху! Как там фон?
– Такой же, – сказал Савелий.
– Ну и хер с ним! Значит, приноровились как-то! Или построили себе что-то для изоляции. Но наверху хотя бы! Зачем-то ведь им нужно наверху, красным? Что-то они знают такое, чего мы не знаем! Свет у них тут! У нас на все метро столько света нет, сколько эти ветряки вырабатывают! Тут целый район людей может с этим светом круглые сутки! Останови, дядь! – крикнул Артем Савелию. – Останови, хочу посмотреть поближе!
Савелий заглох на обочине.
Артем выскочил, заковылял к ветряку, прищурился, задирая голову к небу, к медленным скрипучим лопастям. Все было исправно: из ветра и скрипа эти штуковины делали ток. Ни одна не стояла.
Приблизился Савелий со своим спецназовским, хитрым винторезом настороже. Изучил ветряную мельницу. Осмотрелся по сторонам, прислушался.
– А где люди-то эти твои тогда? – спросил он у Артема. – Где твой район живых людей, которые на этом электричестве и кашу варят, и сортир подсвечивают? А?
– Не знаю, дядь. Прячутся. Это же проезжая дорога. Что им сюда соваться? – объяснил Артем.
– То есть смотрят сейчас за нами?
– Могут.
Савелий вскинул винторез. Приложился к трубке прицела, обвел округу.
– Непохоже. Тут как в Москве, Артем. Порожняк.
– Дорога есть, ветряки построили. Кто-то строил же все это. Рабочие, инженеры, электрики!
– Нету никого, слепой, что ль? Построили и вернулись в метро. Доза же шкалит! Не вышел эксперимент!
Двинулись дальше: с шаговой скоростью, с опущенными окнами, чтобы ни одного человечка не пропустить, ни самого маленького. Но ни единого не было. Деревья голые тянули к небу корявые пальцы, просили чего-то. За деревьями торчали опоры ЛЭП с оборванными проводами, которые издалека не увидеть: дома заслоняли. Ветер путался в пропеллерах. Скрипели винты громоздкие неладно, не сообща, и их совместный скрип не прерывался ни на секунду. Потом стало видно впереди, что ветряки заканчиваются. А форпост так и не появился.
– Дай назад. Проехали, наверное!
Савелий послушался. Пока разворачивался, Артем не дотерпел, опять вылез наружу. Пошел ногами, вслушиваясь, всматриваясь.
Где вы, люди?
Вы же есть! Вы же тут! Ну?! Вылезайте! Не бойтесь, я свой!
Хоть бы вы были и красные. Любые. Наверху разве есть эти подземные цвета? Они тут все под солнцем выгорят же, нет?
Появилась с краю дороги – собака.
Понюхала воздух, лениво забрехала.
Артем поковылял к ней. Это не сторожевой пес был: ошейника нет, породы нет, ничего нет; шерсть белесая с пропалинами, грязная.
– Что? – нагнал его Савелий.
– Видишь?!
– Псина.
– Она нас не боится. Она людей не боится. И смотри, смотри, какая жирная! Она лоснится просто! Домашняя! Понимаешь? А? Тут поселок. Где-то за деревьями. Она прирученная, она в поселке живет, как дворняги у нас на станции. Раскормленная какая!
Выбрели к той, белесой – еще несколько. Встреть Артем собак в Москве, сразу бы выцелил вожака и застрелил, иначе не уйти. Но тут они были другие: не рычали, полукругом не расходились, чтобы загнать добычу; а щурились мирно и только потявкивали. Радиация покорежила их чуть, – у одной пять лап, а у другой рядом с большой головой еще одна, маленькая и слепая, – покорежила, но не озлобила. Они сытые были, вот что.
– Откуда они вышли? Вон, глянь! За деревьями тропка! Там люди и есть! – прогудел Артем Савелию.
Савелий приткнул машину, вытащил ключи. Леха хлопнул дверцей, выбрался наружу. От солнца на нем были поверх противогаза темные очки – в розовой оправе, сердечками. Савелий поделился.
Собаки обнюхали людей; Савелий шуганул их своим автоматом, они лениво, неверяще отбежали на несколько шагов. Бежать быстрей пузо им мешало. Откормленные.
Артем поднял пустые руки, пошел по тропе впереди всех.
– Люди! Эй! Не стреляйте! Мы просто мимо ехали!
Слышали они тут? Неясно: ветряки скрипели отчаянно, и Артемов голос вполне мог в их скрипе застрять.
– Есть тут кто? Ау! Не бойтесь, мы ничего плохого…
Трудно дышалось: через фильтры не проходило столько воздуха, сколько Артему сейчас было нужно. И иллюминаторы запотевали, туманились. Но не хотелось больше дозу брать: доза копится, каждый вдох сейчас жизни в минус, а ведь надо еще разобраться во всем, еще себя и целое метро утешить и обнадежить.
Савелий с Лехой ступали следом.
Собаки потрусили неспешно за ними, потом и впереди них, показывая дорогу. Через голые деревья не видно было ни дома, ни сарая, ни забора, но что-то высилось рыжее – в полусотне шагов от дороги.
Вышли на поляну.
Собаки, виновато виляя хвостами, заглядывая в глаза гостям, побежали к середине. Добрались – и провалились. Артем подошел ближе. Землянки там, что ли?
Яма это была.
Огромная ямища, вырытая экскаватором. Не яма – котлован. Рыжее через деревья – это вынутая глина с песком, целая гора, а никакая не землянка.
А в котловане – навалено людей.
Кто во что одет.
Мужчины все. Больше ничего не разобрать. Собаки объели.
Сколько их там? Много. Сверху только – двадцать, может. Но понятно, что под ними и другой слой, и третий, и так вглубь.
И собак много – но всем всего хватает, и поэтому-то они такие смирные, такие добрые. Спрыгнули вниз – и стали потихоньку дальше глодать кого-то. От этого занятия Артем их и отвлек своими воплями.
– Вот они, строители-то твои, – сказал ему в спину Савелий. – Строители, и инженеры, и электрики. Все тут лежат. Сделал дело – гуляй смело.
Артем оглянулся на него.
– Зачем это? – спросил он. – Это для чего?
– Ну как для чего? – прогундел ему Леха в очках сердечками. – А на Рейхе для чего? Ты как не свой прям. Ты думаешь, здесь по-другому будет?
Артем взялся за хобот, сорвал резиновую маску. Хотел воздуху, чтобы не тронуться; забыл, что трупы пахнут. Ударило сладко и отвратительно сразу по мозгам, он задохнулся и вырвал желчью.
Побежал, потащился прочь, прочь от разрытой могилы; а по ушам ездили, ездили скрипуче лопасти ветряков. Он вышел к ним – вот они стоят стройной колонной; злая работа, трудная – их тут поставить. Но поставили. Долго возводили, наверное. Потихоньку умирали одни, а другие вместо них приходили – нет, не сами шли, а приводили их сюда, политических и любых вообще, строить форпост, – и никто почти не возвращался; наверное, одни только те зуевские люди сбежали, но их и в метро достали, и шлепнули по-быстрому, чтоб не болтали. Вот как.
Жестяные крылья ветряков крутились неостановимо, тускло мелькали на тусклом солнце, но это была не эскадрилья мечтательных самолетов, а ножи мясорубки, к которым из Москвы, из метро подвозили людей, чтобы сделать из самих них собачий корм, а из жизней их накачать электричества.
– Для чего? – спросил Артем. – Куда вам столько света?!
Сплюнул кислую, горькую слюну, натянул противогаз.
И тут за деревьями взревело. Машина!
Артем упал наземь, замахал своим спутникам, возвращающимся от ямы. Те тоже улеглись, чтобы не просвечивать через голый лес.
Вырулил грузовик – на шести огромных колесах, на окнах решетки, вместо бампера клыкастый таран, вместо кузова – обклепанный железный фургон с узкими бойницами, дверка маленькая, все окрашено серым. С боковой дороги выехал на бесконечное шоссе Энтузиастов, на просеку – в том месте, которое они мимо проскочили на своей японке. Встал, замер. Чего ждет?
Артем не дышал. Слышали? Ищут? Видят приткнутую позади себя японку?
Нет. Снова зарычало – и из-за поворота выкатил на дорогу еще один грузовик, такой же в точности. Свежий, выкрашенный. Встали один за другим, рыгнули черным дымом, загудели и двинулись на Москву. Рвали вперед по просеке, вписывались между наваленными консервами точно, аккуратно – и уже совсем скоро стали на сером асфальте не заметны вовсе.
– Оттуда, – сказал Артем. – Из-за поворота. Что там?
А там над деревьями торчали как раз опоры ЛЭП.
Он пошел вдоль обочины, пальцы сами обняли автоматную рукоять, неважно, идут там за ним Савелий с Лехой или задумались. Надо было найти это место. Надо было понять, что там. На что этих всех людей перевели.
Свернул с шоссе Энтузиастов на пристыкованную к нему дорогу; указатель назвал ее Объездным шоссе.
И начал догадываться, еще не дойдя. Это не ЛЭП.
Это радиовышки!
Одна, две, три, десять, сколько? Это же и есть радиоцентр!
Он заковылял к ним вприпрыжку, и вышки тоже выползали ему навстречу из-за деревьев, за которыми раньше прятались. Надвигались на небо, сплетенные из железа, ажурные и высоченные. Что там Артемов провод, который он по крыше небоскреба разматывал! Вот антенны, которые должны до края света доставать! Если уж они не смогут принять сигнал из Полярных Зорь, кто тогда сможет?
– Погоди! – поймал его за руку Савелий. – Куда соваться? На главный вход?! На пропускную?!
– Да по херу, – сказал Артем. – Хоть на главный. Это радио, понял? Это антенны! Радиостанция! Эти все генераторы – вот зачем! Они рядом с ней построены! Не с поселком! Нет поселка! Они тут! Чтобы антенны питать! И всех этих работяг тут закопали, чтобы это радио работало! Понял ты?! Значит – что?! Значит, с кем-то есть связь! С Уралом с твоим, может! С бункером в Ямантау! С кем-то краснопузые разговаривают! Понял?! Иначе зачем охранять?.. Ты, дядь, делай, как хочешь. Мне три недели осталось так и так, я должен знать.
Он вырвал руку и зашагал дальше.
– Погодь, балда! – яростно шепнул ему Савелий. – Куда соваться? Что мы тут против них втроем… Давай хоть посидим, прикинем.
– Ты посиди, я разведаю.
Похромал под деревьями – уже видел бетонный забор, за которым стояли вышки. Только через забор как-нибудь бы… Может, ворота? Нет, к воротам не нужно.
В одном месте деревья подступали близко к ограде, Артем по сучьям вскарабкался; поверх бетона по забору была протянута колючая проволока. Ничего: этого он больше не боялся. Ткнул автоматом – не коротнет? Нет. Схватился, порвал рукавицы, распорол штанину, ногу опять в кровь, но не заметил даже сразу. Перебрался на другую сторону. Спрыгнул здоровым коленом вперед. Кое-как.
Если увидят – сейчас положат.
В удачном месте спрыгнул. Не сразу увидели: территория была в кустах, загромождена постройками кирпичными, хламом каким-то, в углу экскаватор даже свернулся, спит – тот, наверное, которым для строителей землянку копали.
Залаяла удивленная овчарка, выскочила из-за угла на Артема, а Артем ей тихую пулю в морду. Собака булькнула и скувырнулась.
Пополз вдоль здания – сторожки при воротах. Заглянул с тыла в окно: люди. Одеты в резину, через скафандр не понять, красные они или какого цвета.
Обошел, постучался в дверь. Открыли, а он им свинца. Как вы с нами, так и мы с вами. Разбираться потом будем, зря я так или не зря, через три недели будем разбираться.
На столе работает маленький телевизор, показывает ворота, забор. Крутит назад картинку: проглядели его прыжок, отвернулись, решили отмотать, не успели… А это Бог уж, значит, прикрыл… Который отец. Он это дело ценит… Весь Ветхий завет… Одни войны… и спецоперации.
Нашел кнопку – «ворота». Ударил ее, вылез во двор.
И вот только тут получил пулю, на которую с самого начала напрашивался. В плечо. Успел добежать до стенки, хоть бы правильная была, спасительная, под стрелком, а не напротив. Прижался. Поднял целой рукой тяжелый автомат – пальнул наугад. Не та стена, не та! Чиркнула пуля еще одна рядом с головой, кирпичная щепка отлетела в стеклянный глаз, стекло треснуло. Побежал к противоположной стене – колено надсадил, пробило болью, подкосило, упал. Пошла очередь к нему фонтанчиками пыльными по земле, совсем уже подобралась к брюху – и тут от ворот кто-то застрекотал. Одним глазом: Леха! Отвлек на себя, спасибо!
Артем, поскальзываясь в пыли, поднялся – а из здания еще бегут трое, что ли. Все в химзе, замешкались, пока натягивали, видно. Леха спрятался за угол, по углу с крыши замолотили целыми лентами, не выйти, а эти трое заметили Артема, который еще на четвереньках, которому всего нужно еще пару шагов, чтобы удрать. Но не хватило шагов, и положили бы прямо в пыль мокнуть красным, если бы не влетела в ворота японка, не развернулась с визгом через обалделых бойцов, не перекинула их через капот. По ней, по ней сверху застрочили. Леха выглянул – опять отвлек пулеметчика на крыше. Артем успел отойти, до дверей добраться; сталкер выскочил из машины своей, за нее укрылся. Савелий нашел человека на крыше в стекляшке своего винтореза, чмокнул глушителем два раза подряд, и пулемет у того захлебнулся. Один из сбитых поднялся, шатаясь, и Леху ударил глупо прикладом в челюсть. Начал разбираться в своем автомате, как пьяный, чтобы оглушенного брокера дострелить, но Артем подошел, пальнул ему в лицо, спас спасителя. Толкнул дверь, побежал по коридорам, на него кто-то бросился с пистолетом, он даже не успел сообразить, что и кто, просто вжал крючок, человек отшатнулся, и все. И все. И все.
А дальше уже было пусто и тихо. Во дворе тоже отстрелялись. Через окно было видно, как Савелий пинает ногой других сбитых, проверяя, всерьез ли погибли они.
Здание оказалось небольшим.
Коридор и комнат сколько-то там. Все двери нараспашку, вот лестница на второй этаж, и там та же картина. Есть пультовая, но человека, который в ней что-то понимал, Артем убил мимоходом.
Тьма кнопок там была и целая щетина из тумблеров, но все подписаны хоть и русскими буквами, а каким-то собачьим языком – одни сокращения; и некому длинных слов из них понаделать.
Артем сел на стул с колесиками.
Снял свой одноглазый противогаз.
Потрогал кнопки. Ну? Которая тут из вас свяжет меня с Полярными Зорями?
Нашел вроде, как частоты переключать. Вот наушники. В наушниках море шумело: фффффшшшшшшффф…
Дальше.
Кхххх… Кххххх…
Туберкулезный изолятор. Черный туннель, наполненный голыми зверолюдьми. Кашляют. Дышат через пробитые кирками дыры. Никуда не хотят уходить. Не хотят за ним наверх. Некуда там, говорят, идти. Все разбомблено, все отравлено, все заражено. Иди один на свой верх, ебанутый ты человек.
Кхххх…
Ррраз! Врезал с размаху кулаком по пульту.
– Работай!
Рррраз!
– Работай, ссука! Работай, мразь! Что?! Что вы тут слушали?! С кем говорили?! Все эти люди в яме! Они для чего?! Все эти во дворе! Они – для чего?! Работай! Работай!!!
Рррррраз!
Кххх…
Ффффффшшшшшшхххх…
Такие огромные антенны! Вышки целые! Десять штук! На всех волнах могут и вещать, и ловить! Почему вы такие огромные и такие глухие, бляди вы бляди?!
Как тут вещать?! Как тут дохлому миру высказать все? Как послать его, все семь миллиардов мертвецов сразу как послать на хер?!
Зашел Савелий.
– Ну? Как там мои мама с папой?
– Никак! Никак!
– А кто-нибудь отвечает хоть? Или мы зря тут все это?
– А они не зря?! Они зачем?!
Савелий помолчал. Пошевелил с надеждой убитому радисту руку ботинком. Но тот был убит бесповоротно.
– Ладно. Валить тогда надо. Он мог и предупредить этих своих, на «Уралах». Запросто. Сейчас вернутся, и капут нам. Алексей, например, выбыл.
– Живой?
– В нокауте. Конкретно приложили. Я его в машину убрал. Короче. Давай, собирай стволы у ребят, и домой поехали. Хоть какая-то польза от поездочки будет.
Артем кивнул.
Тут больше нечего было делать. Вообще везде делать было больше нечего. Ему.
Он встал со стула на колесиках. Ноги не гнулись. Глаза пересохли. Пальцы, которые на Пушкинской были круглые, заточенные под ручку у тачки, теперь были впустую сложены так, будто в них зажата автоматная рукоять: указательный чуть вперед.
Подошел к радисту, отнял у него пистолет. Радисту было не жалко, сразу отдал. Форма у него была безликая, беззнакая. Кто ты? Зачем ты?
Пошаркал на улицу. У одного забрал автомат, у другого. На крыше пулемет, вспомнил. Не хотелось обратно туда, в этот радиоцентр.
Двери в машине были распахнуты. Постанывал, приходя в себя, Леха. Нудно шумел эфир в автомобильной магнитоле – громко, отчетливо. Так же, как и в пультовой. Можно было и не ходить туда. Можно было и не убивать посторонних людей. Не брать на душу греха, за который уже через три недели отчитываться.
Артем сел на землю. Осмотрелся тупо по сторонам.
Двери в сторожке открыты. Рука человеческая из-за створки торчит, в асфальт пальцами вцепилась. Рядом трансформаторная, желтая табличка с молнией на двери. Двухэтажный центр с радистом-молчуном. Что тут охранять? Зачем тут два «Урала» стояли? Зачем ветряки строить? Зачем яму копать экскаватором? Людей из метро гнать? Собак кормить? Беглецов разыскивать?
Скрипели ветряные мельницы, производили электричество, наполняли им щитовую, заряжали чертовы вышки.
Мололи души в муку, жизни в пыль.
Скрипели, скрипели нудно, наматывали Артемовы кишки на свои лопасти: ииии, ииии, ииии, ииии, ииии, ииии, ииии, ииии, ииии.
Глухие бесполезные вышки торчали над головой.
Ииии, ииии, ииии, ииии, ииии!
Он вскочил, захромал со всей скоростью, какая в нем от ненависти взялась, к трансформаторной. Снес прикладом замок, пнул дверь – та загудела треснутым колоколом – ворвался внутрь. Вот щит: лампочки, выключатели.
Глупо, неловко ткнул стволом в щиток. Хрустнули лампочки.
– Зачем, суки?! Куда вам столько света?!
Перехватил автомат, взял его как палку, как дубину – и прикладом врезал по щитку с размаха.
Брызнул пластик, брызнуло стекло, полетели на пол вышибленные предохранители, погасла лампочка.
Взял пучок цветных, словно детских, проводов, рванул на себя.
Внутри у Артема горело, внутри все скручено было, сжато; и не отпускало никак. Хотелось истребить тут все до конца, разрушить до основания, раскурочить эту блядскую бессмысленную станцию, пустить ток от мясорубок лучше в землю, в солнце, в космос.
Слезы бы помогли. Но в глазах что-то умерло, и слезы не могли пойти.
– Эй! Сюда! Артем!
Он вышел из потухшей трансформаторной на улицу – натянутый, неудовлетворенный, так и не освободившийся ни от мерзости, ни от глупости, ни от мрака. В ушах звенело. Во рту опять было ржаво от крови.
Увидел, как от растопыренной японки машет ему руками Савелий.
Почему-то на нем не было противогаза.
– Что?! – крикнул Артем, чтобы перекрикнуть звон.
Сталкер ответил что-то шепотом, неслышно, позвал Артема жестом. Тот побрел к машине.
– А?!
– Сюда иди, балда!!!
Морщины у Савелия на лице сложились странным узором. Вроде бы он улыбался. А вроде бы ему и было непереносимо жутко. Улыбка у него была сумасшедшая, и блестела железом.
– Что?!
– Не слышишь?!
Артем наконец доковылял. Нахмурился. Что еще?!
Из машины, изнутри что-то… Что-то…
Он ошалело оглянулся на сталкера, прыгнул на переднее сиденье, трясущимися руками мимо кнопок стал искать: как тут погромче?!
– Это диск твой?! Издеваешься, сука?!
– Дебил! – смеялся, заглядывая внутрь через открытое окно, Савелий. – Продиджей от Ледигаги отличить не можешь?!
Из колонок лилась музыка.
Негромкая, нечеткая, спутанная с шипением – и непохожая совсем на ту музыку, которую Артему приходилось слушать в метро. Не гитара, не разбитое пианино, не заунывные басовитые гимны о Дне победы; какие-то смешные кривляния, а не музыка – но бойкие, заводные, живые. Хотелось пританцовывать под эту песню. А поверх шло знакомое: фффффшшшшхххх… Это радио было, а не диск. Точно радио. Музыка! Не позывные, а музыка! Люди где-то музыку слушают! И ставят! Не говорят: мы тут выжили кое-как, а вы там выжили? А ставят музыку, чтобы другие люди под нее танцевали.
– Что это? – спросил Артем.
– Это, блядь, радио! – объяснил ему Савелий.
– А какой город?
– А хер знает, какой!
Артем вжал кнопку, поменять частоту. Вдруг еще где есть?
И сразу настроился. Сразу же настроился. Через секунду!
– Прием-прием! Это Петербург, это Петербург…
Тут нельзя было ответить, так что Артем сразу погнал вперед. Что-то на неизвестном языке закурлыкало, таком, будто человек грибов в рот напихал и говорить пытается.
– Английский! – пихнул его в простреленное плечо Савелий. – Английский, ты сечешь?! Даже эти суки уцелели!
Кхххххх…
– Бехлин… Бехлин…
– Казань… Как слышите? Слышу хорошо! Тут Уфа…
– Владивосток – острову Мирный…
Шшшшшххххфффф…
– Приветствуем свердловчан и область… Кто слышит…
Артем – насосавшийся эфира, пьяный – отвалился от приемника. Вытаращился на сталкера, заплетающимся языком еле смог:
– Это как? Это что случилось?! Как это?!
– Ты что сделал?!
– Я сломал… Щитовую… Обесточил, наверное? Хотел обесточить.
– Вот и обесточил.
– Я не… Не понимаю.
– А что тут еще может быть?!
– А? Что?!
– Это что за вышки, по-твоему?!
Артем выпал из машины, запрокинул голову, посмотрел на подпирающие небо антенны. Они с виду были такие же, как полчаса назад; только теперь дохлые.
– И что?!
– Ну ты их выключил, балда, и радио стало! Вся земля открылась! Это что значит?!
– Не знаю. Не знаю!
– Это глушилки!
– Что?!
– Глушилки! Создают помехи! По всем частотам шум дают на полную мощность!
– И как это?
– И глушат весь эфир! Все! Весь мир! Как в советское время!
– Весь мир?
– Нээ тупы ушэ… – слабо попросил с заднего сиденья Леха незакрывающимся ртом.
– Весь мир, брат! Весь! Ты хоть понял, что весь мир живой?! Мы только думаем, что его нету! Поэтому и думаем! А он – есть! Ты – это – понял?!
Назад: Глава 14 Чужие
Дальше: Глава 16 Последний сеанс