– Не берите в голову, Саша, – Еланцев небрежно, всего двумя пальцами, крутил баранку, лихо выворачивая машину между заливающимися негодующими воплями клаксонов «бурбухайками», с таким же, как и у них, презрением к правилам уличного движения. – Если бы за каждый день, проведенный мной в своей жизни на «губе», мне платили по рублю – я давно был бы состоятельным человеком. Да и на Мещерякова я не в обиде – старик вспыльчив, но отходчив. Легко мог бы отправить обратно в Кандагар…

– Там опасно? – спросил Саша, вцепившийся в ручку на двери, будто клещ, и горько сожалеющий об отсутствии ремней безопасности.

– Тут везде опасно. Но в Кандагаре, ко всему прочему, еще и скучно…

– Как же может быть скучно, когда опасно? – не поверил юноша.

– Может… Вы уж мне поверьте на слово, мон шер. К опасности, когда она всегда рядом, легко привыкаешь. А вот когда каждый день вокруг видишь одни и те же опостылевшие рожи, когда главная достопримечательность – ворота двора, где твоя рота расквартирована, водки не достать ни за какие деньги, а из чтения, кроме Корана и бульварного романа на французском без начала и конца, ничего нет – тогда тоска. Коран – роман… Надо будет запомнить…

Александр честно попытался представить описанное поручиком и не смог.

– Добавьте сюда, что до ветру ходить приходится по двое, чтобы один караулил тебя с автоматом в руках, пока ты оправляешься, что в карты играть не имеет смысла, во-первых, потому, что они протерты до дыр и знакомы даже по «рубашкам» до мелочей, а во-вторых, все твои уловки, равно как и уловки твоих партнеров, хорошо известны… То же самое с шахматами… Знаете, какая игра там считается лучшей?

– Не знаю.

– Кости! Тривиальные тупые кости. Занятие, которым занимали свободное время, наверное, еще римские легионеры. Вы бы видели ритуал освидетельствования костей перед каждой игрой! А накал страстей… Однажды я проиграл за один вечер три своих месячных жалованья, пистолет и ботинки. Представляете? А в следующий – все вернул обратно, и с лихвой. Лучший индикатор удачи – уверяю вас… Куда прешь, дурак! – заорал поручик, потрясая перед лобовым стеклом кулаком: какой-то местный «бурбухай» не то от угодливости, не то из упрямства свернул туда же, куда и русское авто, и два автомобиля, повторив известный всем маневр, когда два человека не могут разминуться в дверях, едва не столкнулись лоб в лоб. При том что бампер у туземной «шайтан-арбы» отсутствовал напрочь.

– Видите, какие бестолочи? – развел руками Еланцев, пока его афганский визави пытался сдать назад, создавая безнадежную пробку. – Ладно, хоть мы почти приехали.

– Как же мы оставим машину? – забеспокоился Саша, озираясь.

– А Мухамедьярова мы с вами зачем, спрашивается, взяли? – кивнул поручик назад, на безмятежно дремавшего на заднем сиденье мордастого азиата. – Он и покараулит, и подгонит авто, когда затор рассосется.

– Я думал, что он будет переводить…

– Ха! Зачем нам переводчик? В дукане, друг мой, как и в любви, переводчик не требуется.

Поручик выбрался из-за руля, небрежно отмахнулся от требующего чего-то туземца и взял протянутый Мухамедьяровым с заднего сиденья автомат.

– А автомат-то зачем? – не понял Саша.

– О-о! Автомат в дукане – первое дело! – охотно пояснил Еланцев, закидывая оружие на плечо. – Аргумент, так сказать. И весьма весомый. Когда две высокие договаривающиеся стороны не приходят к единому мнению, в ход вступает последний довод королей. Вы знакомы с этим термином?

– Ну… Это пушки вроде бы…

– Примерно так. Но за неимением пушек сгодится и автомат.

– Вы будете стрелять в мирных людей?

– Мирные они точно так же, как и мы. Здесь любой человек мирный, пока не взял в руки оружие. Оно же – всегда под рукой. Но до стрельбы доходит очень редко. Мы же не грабить идем, а покупать. А покупатель с продавцом всегда могут найти общий язык. Они ведь не высокие договаривающиеся стороны.

– Понятно… – протянул Саша, так ничего и не понявший. Но кобуру, на всякий случай, передвинул на ремне поудобнее. – А где здесь дукан?

– Да везде, – широко обвел рукой улицу Еланцев. – Это торговый район, и здесь, почитай, каждый дом – магазин.

– Так много?

– Нормально. На Востоке война и торговля – два основных занятия.

– А где витрины? – с любопытством оглянулся Бежецкий, ожидая увидеть нечто привычное его взгляду, но, кроме аляповатых вывесок, намалеванных арабской вязью, латиницей и кое-где безграмотной кириллицей на фанере, жестяных листах, а то и просто на глинобитных стенах, ничего не увидел.

– Витрины – в европейском квартале, – пожал плечами поручик. – Там все чинно и бла-ародно. И витрины, и приказчики… Только сдерут с вас там, Саша, несусветно. Втрое, а то и впятеро против здешних цен. А ассортимент там – не чета здешнему.

– Да ну! – не поверил юноша, скептически оглядывая убогую «рекламу» магазинчиков.

– Вот вам и ну. Да пойдемте, чего стоять, сами и убедитесь. Что вы, кстати, хотите купить?

– Я?.. Да так…

– Ну, вы даете! Я-то думал, что у вас определенная цель есть, а вы просто – посмотреть.

– Да у меня вроде бы все есть… А вы что хотите приобрести?

– Первым делом – патроны к пистолету…

– А вам разве не выдали?

Еланцев внимательно посмотрел на Сашу и вынул из кобуры пистолет совершенно незнакомой ему системы.

– Вы у нас на складе патроны калибра шесть – сорок пять видели?

– Н-нет…

– А наши к моей «беретте» не подходят.

– Что же вам мешает пользоваться нашим пистолетом?

– Качества его, – пожал плечами Еланцев, засовывая оружие обратно в кобуру. – К тому же это – дело вкуса. Вы вот имеете пристрастие к «федорову», я – к «беретте», Нефедов – к «вальтеру»… Тут у нас отношение к офицерскому оружию самое демократическое. Ну, разумеется, когда приезжают ревизоры, приходится предъявлять табельное, а посему – следить, чтобы по крайней мере скорпионы в стволе не поселились, а в обычное время… Но зарубите себе на носу – это касается только личного и офицерского оружия. Буде, гипотетические пока, ваши подчиненные начнут проявлять изысканность вкуса и следовать вашему примеру – пресекайте в зародыше. Все вооружение взвода должно быть е-ди-но-об-раз-но, – назидательно подняв палец, по складам проговорил поручик.

– Почему?

– Время придет – поймете.

– А кроме патронов? – немного обиженным тоном спросил Александр.

– Известное дело! – Еланцев щелкнул себя пальцем по горлу. – Банкетов в ближайшее время не предвидится, а жить как-то надо. Не бегать же к Силантию Фокичу каждый раз? У него, кстати, выпивка кусается.

– Разве тут можно купить спиртное? Я думал, магометанская вера не позволяет…

– При чем тут вера, когда замешаны деньги? Кстати, вы еще не успели ничего купить из местных безделушек у сеттлментских обдирал?

– Нет, как-то руки не доходили…

– Купите чилим. Это такой туземный аналог кальяна. Вы ведь все равно папиросы не курите – вот и попробуете. Будете, возлежа на подушках, как персидский шах, потягивать ароматный дымок… Чистое сибаритство. Кстати, подушки, коврики, халаты и прочее тряпье покупать настоятельно не советую: красивые вещицы – спору нет, но от блох потом спасения не будет. Будете чесаться, как шелудивый. А кальян, в любом случае, красиво и оригинально.

– А мне это будет по средствам? – заинтересовался Саша, вспомнив картинки из «Тысячи и одной ночи».

– Как будете торговаться! – хитро ухмыльнулся поручик.

Спутники зашли в один, на Сашин взгляд, ничем от других не отличающийся магазинчик, и в глаза сразу бросились ряды всевозможного оружия, расставленного, разложенного и развешанного вдоль стен. Дукан оказался почти точной копией петербургского магазина «Товарищества «Тульских оружейников и K°»…

Еланцев проворковал что-то длинное и невразумительное, выглядевшее приветствием (Бежецкий разобрал только начало, звучавшее как «Ху басти…»), а пухлый туземец, закутанный в пестрый халат и надвинувший на самые глаза национальный головной убор, выглядевший гигантским шерстяным чулком, скатанным, как тюрбан, заулыбался и затараторил что-то в ответ.

«Мне такого никогда не заучить, – обреченно подумал юноша. – Тарабарщина какая-то… То ли дело европейские языки!»

А действо между тем продолжалось.

Поручик выхватил из кобуры свою «беретту» и сунул приказчику под нос. Тот, однако, ничуть не испугался угрожающего на первый взгляд жеста и, осторожно отведя пальцем ствол в сторону, внимательно оглядел пистолет. А после осмотра радостно закивал головой, еще шире улыбаясь.

– Кам-кам.

– Дах, – заявил офицер.

– Пандж, – поморщился приказчик, подумал, пожал плечами и добавил: – Шаш…

– Шаш, – махнул рукой Еланцев. – Ин ч’аст?

В ответ афганец зачастил что-то совсем уже невразумительное, а поручик время от времени перебивал его, мотал головой, даже делал вид, что собирается уйти. Саша, заскучав, принялся оглядывать выставленный вдоль стен арсенал, с удивлением обнаружив стоящие рядком семь немецких карабинов, точных близнецов тех, продемонстрированных ему штаб-ротмистром Лисицыным. С одним различием: эти выглядели абсолютно новенькими, стволы и все металлические части у них блестели нетронутым воронением, а приклады – лаком.

Наконец продавец и покупатель договорились. Афганец крикнул что-то в занавешенную пестрой дерюжкой дверь, и шустрый чернявый мальчонка, в тюбетейке на лохматой головенке и какой-то легкой распашонке – несмотря на холод – на тощем тельце, принялся выставлять на ящик, заменяющий прилавок, желто-красные тяжелые коробки, испещренные по бокам надписями, как понял Саша, по-итальянски. Поручик небрежно вскрыл одну, вынул тупорылый, блестящий латунью патрон, придирчиво изучил со всех сторон и, кивнув головой, принялся отсчитывать яркие купюры. Приказчик пересчитал их снова, покачал головой и, просительно улыбаясь, сделал интернациональный жест – потер большим пальцем указательный.

– Ишь, шельмец! – обернулся Еланцев к Александру. – Будто я не знаю, что он всему этому клоповнику хозяин! Прикидывается бедным родственником…

Но достал из кармана серебряный четвертак, не успевший даже коснуться «прилавка» и словно бы растаявший в воздухе. Зато «приказчик» тут же расплылся в улыбке и закивал головой, прижимая ладони к груди.

– Водки здесь нет, – вздохнул поручик. – Абдулла Коран чтит… Но кальяны имеются. Ваш выход, граф!

Саша, волнуясь, вынул из кармана разговорник, уже изрядно порастрепавшийся, и начал, заглядывая иногда в «шпаргалку»:

– Зэ гварэм че савда вукрам…

Лицо афганца сразу стало надменным, он отрицательно покачал головой и бросил через губу, будто выругался:

– Пашто на поегам…

А мальчонка, любопытно выглядывающий из-за занавески одним глазом, залился веселым хохотом.

Юноша растерянно оглянулся на Еланцева:

– Ничего не понимаю…

– Дайте-ка сюда вашу книжицу! – потребовал поручик, бегло пролистнул пару страниц и тоже расхохотался: – Вы прямо как Жак Паганель, сударь! Помните, у Жюля Верна? Направлялся в Чили, где говорят по-испански, а учил португальский. Вы купили русско-пуштунский разговорник, а тут разговаривают на дари или фарси.

– А в чем разница?

– Да, в принципе, не такая уж и большая. Абдулла, пройдоха, вас, ручаюсь, отлично понял. Но признаться в этом – ни-ни. Он – узбек, а они, сучьи дети, видите ли, презирают пуштунов, считают дикарями и разговаривать по-пуштунски считают ниже своего достоинства. Примерно как наши соотечественники из Западных губерний. Поляк или литвин редко снизойдет до того, чтобы показать, что понял вас, хотя русский для него – второй родной.

– Выходит, – расстроился Саша, – все мои старания напрасны?

– Ни в коем случае! Где-нибудь в Джелалабаде вашим познаниям цены не будет. Пуштун, видящий, что руси – русский по-ихнему – пытается говорить на его языке, посчитает вас едва ли не братом. А уж желанным гостем – непременно… Ладно, побуду вашим переводчиком сегодня. Чилим! – обратился он к хозяину требовательно.

Тот сразу закивал, и на прилавке один за другим принялись выстраиваться кальяны – один другого изящнее.

– Вот, – выбрал наконец один из них Александр.

Продавец тут же начал разливаться соловьем, видимо, расхваливая товар, а Еланцев насмешливо бросил:

– Бла-бла-бла… Клянется-божится, что это, мол, настоящее серебро и коралл. Хотя на самом деле – обычная штамповка, сварганенная где-нибудь в Персии на британских или немецких станках. Серебрёная латунь и пластмасса. Но выглядит действительно привлекательно, не спорю. У вас есть вкус, поручик.

– Спасибо, – засмущался Бежецкий. – Сколько стоит?

– Ин ч’аст? – тут же перевел поручик.

– Сад, – улыбнулся афганец.

Это слово Бежецкий знал. Молодой человек прикинул, сколько денег у него в бумажнике, и решил, что легко может выложить бумажку в сто афгани за понравившуюся ему вещь. Но стоило ему вынуть купюру, как улыбка сбежала с лица «приказчика». Он принялся недоуменно бегать глазами с лица Еланцева на Сашу и обратно и съежился, будто бы даже уменьшившись в размерах.

– Я сделал что-то не то? – забеспокоился юноша.

– Конечно! Вы же не торгуетесь.

– Но цена в сто афгани меня вполне устраивает.

– А уж его-то как устраивает! Это же раза в три больше реальной стоимости этой безделушки.

– Ничего не понимаю…

– А тут и понимать нечего. Торговаться при купле-продаже на Востоке – один из свято чтимых обычаев. Это и развлечение, и правило хорошего тона. Отказываясь торговаться, вы его просто-напросто оскорбляете, демонстрируете неуважение… Да что там неуважение – презрение.

– Хорошо… Пусть будет… Десять!

– Дах, – невозмутимо перевел поручик.

Абдулла тут же просиял:

– Навад!

– Девяносто.

– Двенадцать! – внезапно почувствовал азарт Александр. Действо начинало ему нравиться, напоминая игру.

– Дуаздах, – гортанно выдохнул «переводчик».

– Х-хаштад!..

Уже перед самым выходом Саша споткнулся глазами о пару высоких шнурованных ботинок никогда ранее не виданного им фасона: щедро усыпанные рифлеными резиновыми финтифлюшками, с квадратными носами, на толстенной подошве – они не то чтобы были красивы, скорее уродливы: так может притягивать взгляд страшная, не похожая ни на что морская рыба. Они стояли среди оружия так органично, словно и сами имели отношение к этим смертоубийственным штучкам.

– Что вы там приметили? – тоже остановился рядом Еланцев.

– Да вот… – коснулся пупырчатой черной кожи рукой Александр. – Разве тут и обувь продают?

– А-а-а! – Поручик сцапал один ботинок и повертел в руках. – А это не простая обувь, Саша. Это английский армейский ботинок. Так называемый ботинок спецназа. Он и вправду имеет некоторое отношение к оружию.

Герман едва слышно щелкнул чем-то на ботинке, и из квадратного носа выскочило короткое, в полвершка, бритвенно-острое лезвие, едва не чиркнувшее Бежецкого по руке и заставившее отшатнуться.

– Хорош фокус? – расхохотался поручик, довольный произведенным эффектом. – Представьте себе, как будет огорошен ваш противник, получив таким вот ботинком в живот. Во втором – такое же.

– А сколько это стоит? – заинтересовался Саша.

– Думаю, вам будет по карману. Кроме того, вещь добротная – износу не будет. И ноги в них не так преют, как в наших: стельки там какие-то хитрые. Что с них возьмешь? Англичане! Комфорт превыше всего.

– Тогда я, наверное, возьму…

– Берите-берите. Советую от всей души. Сам бы взял, да, увы, – в кармане ветер гуляет.

– Я могу ссудить.

– Нет, эта вещь ваша, – спрятал в подошву клинок Еланцев и вручил ботинок, очень легкий для такой массивности, в руки юноше. – Помочь поторговаться?..

Субботний день выдался ясным и солнечным, но Александра это не радовало.

Едва ли не всю неделю он не вылезал из ангаров Королевских Афганских ВВС, ковыряясь вместе с прапорщиком Деревянко и капитаном Неустроевым в чреве выкрашенных в защитные цвета «летающих гробов», сошедших с конвейеров самых разных держав – Германии, Франции, Североамериканских Соединенных Штатов… Были даже два британских вертолета, а не хватало только русских. И ни одного «моложе» двадцати лет.

Бежецкий, конечно, в училище проходил курс пилотирования, но копаться в выстуженных морозом металлических потрохах винтокрылых уродцев его не привлекало никогда. Однако приказ полковника Грум-Гржимайло звучал недвусмысленно, и приходилось, стиснув зубы, под чутким руководством соседа по жилищу, разбираться в тонкостях устройства двигателя или различиях «Рено» и «Майбаха». Хотя, с рядом оговорок, юноша и готов был признать правоту командира: случись, что штатный пилот будет убит или ранен, – отряд окажется обреченным. А хотя бы примерное знание машины давало пусть и призрачные, но шансы на спасение.

В результате экзерсисов на морозе молодому человеку нездоровилось, и, хотя он пытался убедить себя, что сухость в носоглотке – следствие обезвоженного горного воздуха, явно повышенная температура иного объяснения, чем какая-нибудь инфлюэнца, не имела. Дома подобное недомогание его не испугало бы: «фамильная» пол-литровая кружка обжигающего чая с малиной на ночь, сон под двумя одеялами до третьего пота, и от простуды и следа бы не осталось. Но где здесь взять малину… Тревожить же по пустякам медиков, не говоря уже об Иннокентии Порфирьевиче, не хотелось.

Александр тоскливо посмотрел на электрический калорифер в углу, теплившийся, по его мнению, едва-едва, и плотнее завернулся в одеяло.

«Слава богу, – подумал он с облегчением, – что сегодня никуда идти не нужно… Буду валяться с книжкой весь день, и хоть трава не расти!..»

Нет худа без добра: в ангарах он свел знакомство с прапорщиком Тимофеевым, тоже летным техником, бывшим студентом Казанского университета, как выяснилось, обладателем неплохой библиотеки. И славный молодой человек тут же ссудил поручика несколькими книгами под честное слово обращаться с ними бережно и сразу по прочтении вернуть. Один из этих томов – сборник документальных повествований о покорении Средней Азии Саша сейчас и штудировал.

«…Попробовал я было проползти до реки, – говорил несчастный, – но силы не позволили, хотел из юрты вытащить мертвого – тоже не мог… А вот этот, вероятно, не сегодня, так завтра отдаст Богу душу, – сказал он, указывая на лежавшего ничком товарища…

У меня слезы подступили к горлу. Баранов, понуря голову, не понимая нашего разговора, сидел, устремив свой взор в сторону.

Когда я сказал ему о том, что слышал от афганца, он возмутился.

– Это же свинство, наконец, – проговорил он. – Вот наша пресловутая гуманность к врагам, вот красноречивый пример ее, – возмутился он, и мы, обещав раненым сегодня же облегчить их участь, отправились на бивуак.

Рассказ наш о состоянии раненых произвел сенсацию между офицерами, многие из них сейчас же отправились к несчастным, захватив с собою обильное количество провианта, а к вечеру этих афганцев перевели в отрядный лазарет; двое из них были уже мертвы, а потому похоронены возле могилы своих товарищей…»

Чтение прервал стук в дверь.

«Если опять Деревянко – не открою! – со злостью подумал поручик, закладывая страницу листочком, на котором делал выписки, намереваясь кое-что занести в свой дневник. – Надоел хуже горькой редьки со своими «Майбахами»!»

– Кто там? – хрипло спросил он и закашлялся.

– Можно? – просунулся в дверь Еланцев.

Его страждущий тоже не слишком жаждал видеть. Но все-таки лучше вечно унылого Деревянко.

– Входите, поручик, – слабо отозвался Саша, откладывая книгу на столик.

– Ну и Африка у вас тут, – расстегнул шинель и бросил теплое зимнее кепи на стол Еланцев. – Парную решили устроить?

Особенного тепла юноша не ощущал и вяло пожал плечами.

– Что-то вы совсем закисли, мой дорогой. Посмотрите, за окном денек-то какой!

– Нездоровится мне что-то, Герман, – честно признался Александр. – Должно быть, простыл… А по какому поводу парад?

Действительно, форменной шинели офицеры корпуса, даже в городе, обычно предпочитали теплую синтетическую куртку на пуху, входящую в комплект зимнего полевого обмундирования. Шинели приберегались для всяких торжественных случаев.

– По важному. Вставайте, Саша, одевайтесь… Знаете, что говорил старик Суворов, ваш тезка, по поводу хворобы? В здоровом теле – здоровый дух!

– Это вроде бы не Суворов говорил, – пробурчал Александр, но все-таки поднялся с постели: он уже знал, что с Еланцевым даже такое банальное дело, как поход по магазинам, превращается в приключение.

– Какая разница?.. Э-э-э! Не куртку, не куртку! Шинель попрошу, мон шер. Там общество будет – нельзя в грязь лицом ударить.

– Да где, в конце концов?

– Если вы твердо решили здесь остаться, то пора уже обрастать связями, знакомствами. Кого из наших вы здесь знаете лично? Ну, кроме нас, офицеров. Двух, трех?.. То-то. А из местной знати?

– К чему мне? Я же не политик какой-нибудь.

– Напрасно. Быть вхожим в туземную элиту весьма полезно. Во всех отношениях. К тому же там немало интересных людей. Европейски образованных, неглупых, знающих языки. Я, например, знаком с большинством из тех, кто этого достоин. Например, с наследником престола принцем Ибрагимом. И сегодня я поведу вас туда, где будет присутствовать весь цвет кабульского общества.

– В театр?

– Нет, это слишком банально. Да и нет, к сожалению, театра в Кабуле. Кафе-шантан с парижскими гризетками есть – как-нибудь мы и туда сходим, а вот театра – увы… Я веду вас, дорогой мой, на зрелище, рядом с которым даже хваленая испанская коррида – жалкий фарс.

– Вы меня заинтриговали, сударь, – улыбнулся Саша, застегивая мундир. – И что же это за зрелище? Цирк?

– Ну что вы, право слово! Какой еще цирк? Это то, чего ни в России, ни тем более в Европе не увидишь.

– Все равно ведь не угадаю.

– Значит, воображение у вас чересчур бедное, Саша.

– Какое уж есть.

– Ну, хорошо, – устал говорить загадками поручик. – Я веду вас на казнь. На смертную казнь…

– Что это за место? – На свежем воздухе Александру стало чуть-чуть лучше. – Я тут никогда раньше не бывал.

– Базарная площадь. – Поручик Еланцев проталкивался сквозь толпу, нетерпеливо понукая отстававшего товарища. – Перед старым эмирским дворцом. Тут по традиции зачитывают приказы, сообщают об объявлении войны и мире… Ну, и приговоры приводят в исполнение.

Бежецкий совсем не был любителем кровавых зрелищ – даже профессиональный кулачный бой по телевизору не смотрел, а тут собираются казнить живого человека… Или даже нескольких. Но и отказаться он тоже не мог. Во-первых, боялся, что поручик поднимет его на смех, как неженку и слюнтяя, а во-вторых… Чтение мемуаров российских путешественников и военных прошлого вновь укрепило в нем желание вести дневник. И разве будет простительно, что потомки так и не узнают подробностей варварского обычая, который, очевидно, в ближайшие годы канет в вечность? Тут уж не до брезгливости…

– Скорее, поручик! О! На трибуне еще есть места.

«Трибуной» назывался невысокий помост, уставленный скамеечками, стульями и даже креслами, большая часть которых была занята.

– Сюда, господа! – услышали офицеры чей-то голос, окликающий их по-французски. – Лейтенант Еланцефф!

Через минуту друзья уже сидели среди вельмож, одетых по-восточному пышно. Но белой вороной в стае попугаев среди них выделялся невысокий, хрупкого сложения молодой человек, может быть, чуть-чуть старше Саши, в обычном драповом пальто с барашковым воротником и барашковой же шапке пирожком. Если бы не тонкие щегольские усики на узком лице, его можно было принять за девушку, переодетую мужчиной.

– Представьте же мне своего спутника, лейтенант, – попросил высокопоставленный афганец, с любопытством разглядывая Александра. – Мы вроде бы незнакомы…

– Мой друг, поручик граф Бежецкий, – церемонно представил юношу Еланцев.

Тому ничего не оставалось, как отвесить поклон, в меру почтительный, но не подобострастный.

«Не хватало еще раскланиваться перед всякими местными феодалами, – подумал он. – Много чести…»

– Его королевское высочество принц Ибрагим-Хан, – так же церемонно представил вельможу поручик, и Саша, не успевший завершить поклон, торопливо склонился ниже.

«Не может быть! – пронеслось у него в мозгу. – Это же один из двух наследников эмира… Вот это да!..»

Александр уже знал расклад местной политической игры.

Престарелый эмир Ахмад-Шах не имел детей, и это горе для любого мужчины на Востоке, да еще у царственной особы, было просто трагедией. Тонкостей, естественно, не знал никто – за пределы дворцовых стен практически никакие сплетни не выходили, это вам не Европа со стаями акул-репортеров, телевидением и «утечками компромата», но факт оставался фактом: не помог ни обширный гарем, ни лекари – свои и заморские… И чем больше лет проносилось над седой головой правителя, тем меньше оставалось у него надежд на благополучную передачу трона. Слишком много желающих его занять было вокруг, а в вопросах престолонаследия Восток не так щепетилен, как Запад. Тем более Афганистан, престол которого не раз занимали откровенные разбойники, и некоторые из них не только умудрялись усидеть на нем, но и передать своим сыновьям.

Да что далеко ходить? Предок самого Ахмад-Шаха был отнюдь не голубых кровей… И, видимо, предсмертное проклятие того эмира, которого он зарубил собственноручно, сапогом сбросив бездыханное тело на растерзание собакам, пало на голову потомка…

Но зато у старого эмира было целых два племянника. Правда, от сводных братьев – отец тоже имел немалый гарем, но тем не менее – родная кровь. Оставалось лишь выбрать, кому из них придется сесть в старинное позолоченное кресло, привезенное в Кабул еще в прошлом веке англичанами, а кому – смиренно присягнуть более удачливому сопернику на верность. И решить старый монарх не мог уже долгих пять лет…

И вот сейчас Саше, простому поручику российской армии, выпало сидеть рядом с настоящим принцем, которому, вероятно, предстояло стать правителем Афганистана. С большой, между прочим, вероятностью – пятьдесят на пятьдесят. Конечно, во времена оные, гвардейские, ему доводилось лицезреть издали и российского Цесаревича, и Государыню, и самого Государя, но о том, чтобы сидеть рядом с ними вот так – на расстоянии руки, он даже не мечтал.

«Эх, видели бы меня папенька, маменька и, главное, дедушка! – счастливо думал он. – Вот это действительно удача так удача! Сегодня же вечером запишу все в дневник во всех подробностях…»

– Вы недавно у нас? – спросил по-французски принц, любезно указывая гостям на изящные венские стулья, проворно вынесенные придворными откуда-то из задних рядов (можно поклясться, что кто-то из них был обречен любоваться предстоящим кровавым зрелищем стоя). – Мы еще не встречались.

Его французскому мог позавидовать даже коренной парижанин: правильный, с аристократической версальской картавинкой. Похвастаться подобным произношением Саша, увы, не мог.

– Второй месяц, ваше королевское высочество, – учтиво ответил он, тщательно выбирая слова.

– А до этого?

– Служил в Санкт-Петербурге, в лейб-гвардии уланском Ее Императорского Величества полку.

– Почему же вы оставили столь почетную службу? Здесь непременно замешана женщина. Я прав?

– Прошу меня простить, ваше высочество, – слегка покраснел Александр. – Но я не могу ответить на этот вопрос.

– Превосходно, – улыбнулся принц. – Тогда будем считать, что вы просто сделали перерыв в карьере, чтобы набраться опыта в дальних странствиях.

Народ на площади зашумел, заволновался: на самом «лобном месте», свободном от людей пятачке утоптанной до состояния бетона земли, к тому же прихваченной морозцем, появился один из главных персонажей предстоящего действа, палач, надо полагать, поскольку человек, облаченный в свободные черно-красные одежды, был вооружен. Не топором или мечом, а всего лишь легкой сабелькой, наподобие парадной уланской, разве что с более крутым изгибом и подлиннее.

Ибрагим-Хан тут же отвлекся и принялся живо переговариваться о чем-то сразу с двумя подобострастно склонившимися к нему вельможами, и Бежецкий был несказанно рад этому обстоятельству: разговор о прошлой службе при дворе был ему неприятен.

– А где виселица? – шепнул он на ухо Еланцеву, тоже перешептывающемуся со своим соседом, но по-английски.

– Какая виселица? – не понял тот.

– Ну, ведь приговоренных повесят? Расстреливать при таком стечении народа небезопасно…

– Вы что? – вылупился на него поручик. – Какая виселица? Какой расстрел? Мы ведь на Востоке! Оттяпают головенки – всего-то и делов.

– Не может быть, – не поверил юноша. – А где тогда плаха, топор?

– Это никому не нужно, – хищно улыбнулся Еланцев. – Эти бестии саблей работают – любо-дорого поглядеть. Глазом не успеешь моргнуть, как этот Трузаншель препарирует несчастных, будто куропаток.

– Этой сабелькой? – Саша помнил, конечно, упражнения по рубке лозы, но чтобы вот так, перерубить человеку позвоночник… – А вы ничего не путаете, поручик?

– Отнюдь, – сверкнул зубами тот. – Вы позволите, ваше высочество, продемонстрировать моему другу афганскую саблю?

– Охотно. – По знаку принца один из вельмож обнажил свое оружие (сумрачные типы за креслом Ибрагим-Хана заволновались, и стало понятно, что это – телохранители) и учтиво протянул его богато украшенной рукоятью вперед.

– Настоящий дамасский клинок, – с видом знатока шепнул Еланцев на ухо другу, вертящему в руках так и эдак дымчатую, прихотливо изогнутую стальную полосу чуть толще бумажного листа. – Не порежьтесь, смотрите! Здесь это почитают дурным знаком.

Принц кивнул придворному, и тот вежливо, но непреклонно отобрал саблю. Саша думал, что он вложит ее обратно в ножны, но не тут-то было. Повинуясь поощрительному кивку господина, афганский офицер перевернул клинок лезвием вверх, взял протянутый кем-то сзади кружевной платок и подбросил в воздух. Невесомая тряпица плавно спланировала вниз и… распалась на две половины, едва коснувшись металла.

– Вот это да! – вырвалось у Бежецкого непроизвольно: действо напоминало выступление фокусника.

Вельможа самодовольно ухмыльнулся и вопросительно поднял бровь: повторить? Но Ибрагим-Хан отрицательно качнул головой, и сабля с едва слышным шипением канула в ножнах.

А на «сцене» уже появились главные персонажи – бледные, босые, облаченные в одни серые рубахи до земли…

– Молодцом, Саша! – Еланцев вел своего бледного как смерть товарища под руку, иначе тот напоминал бы пьяного своей неверной походкой. – Я уж опасался было, что вы в обморок брякнетесь перед титулованной особой. Экий бы вышел конфуз!

– Я попрошу вас… – Горло перехватило, и Бежецкий вынужден был откашляться. – Я попрошу вас, поручик, впредь предупреждать меня…

Перед глазами все еще стоял «эшафот», залитый дымящейся на морозе, быстро густеющей, неправдоподобно яркой кровью, конвульсивно содрогающиеся на земле обезглавленные тела, деловитые подручные, насаживающие окровавленными руками отрубленные головы на высокие колья… А более всего – жестокая улыбка, застывшая на лице Ибрагим-Хана, подавшегося вперед и жадно пожирающего глазами сцену экзекуции.

– Ха! – жизнерадостно улыбнулся провожатый, которого, казалось, совсем не волновало то обстоятельство, что всего лишь несколько минут назад на его глазах варварским образом лишили жизни пятерых человек. – Вы всегда заглядываете в финал, когда читаете детективы? Или просите рассказать концовку фильма перед сеансом? Так же неинтересно!

«Кровожадный бесчувственный чурбан, – поставил диагноз Саша. – Черт меня дернул связаться с этаким чудовищем!»

– За что их? – спросил он, чтобы только не молчать: желудок до сих пор ощутимо подкатывался к горлу.

Перед самой казнью глашатай что-то нараспев сообщил толпе, взорвавшейся оглушительным гамом, но попросить у Еланцева перевод поручик не успел – помешало кровавое продолжение, свершившееся не по-азиатски быстро.

– За измену, естественно, – равнодушно бросил Герман. – Продались англичанам за тридцать сребреников, как водится. Не сребреников, конечно, фунтов стерлингов, и не за тридцать, надо полагать, а побольше, но сути это не меняет. По закону полагалось их четвертовать, но король в последний момент милостиво заменил четвертование банальным отсечением головы.

– Гуманист…

– Да, Саша, гуманист. Без ерничанья. Вы знаете, что такое четвертование? Это когда…

– И много здесь таких? – Слушать подробности еще одного человеконенавистнического действа для поручика было невыносимо.

– Каких? – неохотно прервал Еланцев начатое было описание казни.

– Сочувствующих англичанам.

– Хватает, увы… Так куда мы сейчас? – Офицеры стояли на перекрестке двух улиц. – По бабам-с?

– Нет! – У Саши это вырвалось почти отчаянно. – Я лично домой.

– Давайте я тогда провожу вас, – снисходительно оглядел его с ног до головы поручик. – Сильных впечатлений с вас на сегодня, похоже, действительно достаточно… Впрочем…

– Что еще? – Молодому человеку нестерпимо хотелось добраться до постели и постараться забыть виденное.

– А вы ведь действительно больны, – покачал Еланцев головой. – Простуда здесь штука редкая – высокогорье, солнце жарит, как медицинская бактерицидная лампа, – но меткая. Придется применить самое безотказное средство.

– Хватит, поручик! Не нужны мне никакие ваши средства… – попытался протестовать юноша, но бессердечный Еланцев уже требовательно махал рукой проезжающей мимо «бурбухайке», цепко придерживая подопечного за рукав…

– Я прямо как на свет заново народился…

– Ну вот, а вы еще не хотели ехать. Урок вам на будущее, поручик, слушайтесь во всем старших товарищей.

Офицеры, замотанные в простыни наподобие римских патрициев, сидели в тесном предбаннике и пили из огромных глиняных кружек ароматный травяной чай. После раскаленной парной душа у Александра никак не желала занимать положенное ей по ранжиру место, витая где-то в высоких эмпиреях, откуда все бренное и земное казалось мелким и ничтожным. Даже только что пережитое потрясение от варварского человекоубийства.

Еланцев привез совсем сникшего Бежецкого в расположение Шестнадцатого Сибирского пехотного полка, ротой которого командовал, и тут же потащил в хорошо протопленную, но еще девственно-чистую баню. А по пути объяснил, как Саше повезло: день сегодня выдался банный, но офицеры собирались приступить к ритуалу омовения лишь через час – большинство было занято другими, не менее приятными делами. А уж там за прибывших взялся опытный банщик, унтер Хамидуллин, царь и бог банного дела, как отрекомендовал Герман своему приятелю пожилого, бритого наголо татарина.

– Я и не знал, что здесь есть баня. – Саша отхлебнул круто заваренного напитка и прямо-таки почувствовал, как хворь улетучивается через поры вместе с обильным потом.

– Ха! – Поручик нацедил себе еще кружечку из огромного пузатого чайника и, чокнувшись со своим визави, оперся спиной на затянутую свежей простыней дощатую стену – саму по себе целое сокровище в здешних местах. – Баня для солдата – первое дело! У нас их тут целых три: офицерская, вот эта, и две для нижних чинов. Вы не представляете, с какими трудностями привезены сюда те венички, что прикасались сегодня к вашему сиятельному телу! Настоящая береза, граф!

– Я думал, здесь только душ…

– И душ тоже. А в городе есть турецкая баня. Но это – для неженок-европейцев, потому как для коренного русака ничего лучше русской парной нет.

– Но нижние чины…

– А что они – не русские, что ли? Кому нужен завшивевший солдат? А в боевом патрулировании, когда не мыться и не менять одежду приходится по нескольку дней кряду, как не завшиветь? И не только нижние чины «блондиночек» подцепляют, поручик, да-с!

– Офицеры тоже?

– Тоже. Мы ведь хоть и «белая кость», а из того же теста слеплены. И в кишлаки заходим вместе с нижними чинами, и в вездеходах бок о бок с ними трясемся. Так что вши, Сашенька, нас роднят. Стирают, как выражаются господа социалисты, классовые различия. А вы-то небось и не знали о существовании этого зловредного насекомого, а?

– Я думал, что раз двадцатый век на исходе…

– Двадцатый век там, – махнул поручик кружкой в сторону крошечного, подслеповатого окошка, мутного от осевшей на стекло влаги. – В Империи. А здесь в точном соответствии с гипотезами швейцарца Эйнштейна – пространство и время относительны.

– Это как?

– Да очень просто! Здесь, в Кабуле, время отстает от санкт-петербургского на два часа. Так?

– Так.

– Значит, на самом деле – лет на пятьдесят. Но чем дальше от нашего посольства – тем глубже в историю мы погружаемся. В Герате, например, уже девятнадцатый век. А в Кандагаре – пятнадцатый, если не дальше…

Еланцев потянулся всем телом, и край простыни соскользнул с мускулистого плеча, обнажив синеватую звездочку заросшего шрама чуть ниже левой ключицы.

– Что замерли, – оборвал себя Еланцев. – Любуетесь моим античным торсом? Предупреждаю, поручик: я к содомии отношусь резко отрицательно…

– Где это вас? – выдавил Саша, не обращая внимания на скабрезность.

– Ах, это! – Герман привычно погладил пальцем ямку шрама. – Да было дело в позапрошлом году по осени… Вот ведь как бывает, друг мой: попадаешь в пятнадцатый век, а стреляют в тебя из оружия века двадцатого. Прошла, слава богу, сия дура навылет, но поваляться пришлось основательно. И здесь, под присмотром Иннокентия Порфирьевича, долгих лет ему, и в Ташкенте…

Дверь распахнулась, и в клубах пара в предбанник ввалилось несколько офицеров, раскрасневшихся с морозца.

– Ба! Поручик Еланцев, как всегда, нас опередил! А почему сегодня не с дамой? Кто сей юноша? – забросали друзей вопросами офицеры, большей частью Саше совсем незнакомые. – Неужто!.. Молчать, Кандеев! Не опошляйте светлых чувств!..

– Разрешите представить, господа! – царственным жестом указал поручик на засмущавшегося Александра. – Поручик Бежецкий!

– Тот самый? Бывший гвардионус? Ну, это дело нужно отметить…

И ароматный чай был тут же незаслуженно забыт…