9
После закрытия Института у Русинова появилось время, чтобы сесть и обдумать все, что он наработал за эти годы, и как бы выделить из всего теоретического и практического материала основные направления, по которым можно было двигаться дальше. Он уже не мог жить без исследовательской работы: сознание давно сориентировалось на бесконечный поиск, и это считалось своего рода психическим «заболеванием», которым страдают ученые, геологи, альпинисты, спелеологи, аквалангисты и литературные графоманы.
Проникнуть в тайны «сокровищ Вар-Вар» можно было двумя путями: один долгий и кропотливый – через карту «перекрестков» и раскопки предполагаемых мест, где стояли арийские города, другой обещал более скорый, но сомнительный результат – проследить путь Авеги, отыскать место, откуда он носил соль на реку Ганг, и кто его посылал с этой солью. Русинов по совету Ивана Сергеевича решил отрабатывать оба эти направления и, выбрав время, отправился искать Ларису Андреевну – дочь участника экспедиции двадцать второго года Петухова. Она не пожелала возвращаться в Новгород после эвакуации и, как сообщила Ольга Аркадьевна Шекун, осталась жить на станции Киря в Чувашии. Русинов приехал в поселок Киря и под видом, что ищет родственницу, начал поиск Ларисы Андреевны. Надежды, что она и сейчас живет здесь, отпали сразу же, как он побывал в паспортном столе. Мало того, он получил информацию, что человек с таким именем никогда не проживал на территории Алатырского района, куда входил этот поселок. Через среднюю школу, а потом через районный архив ему удалось выяснить, что эвакуированные работали на заводе, который тоже был эвакуирован с запада, но впоследствии остался в Чувашии навсегда. К счастью, на заводе вели его летопись, и через одного ветерана Русинов нашел списки рабочих времен войны. Лариса Петухова там значилась, и была отметка, что она эвакуирована из Новгорода. Однако была и другая отметка – выехала в сорок четвертом году по месту своего постоянного жительства! То есть вернулась в Новгород после его освобождения.
Выходило, что сестра Андрея Петухова, Ольга Аркадьевна, его попросту обманула. Наверняка обманом было и то, что она не поддерживает с племянницей никаких отношений. Русинов хорошо помнил известного в Новгороде детского врача, беседу в прошлый приезд к Ольге Аркадьевне, и этот, возможно, и благородный обман показался ему странным. Русинов выпросил у Ивана Сергеевича телеграфный денежный перевод и, минуя Москву, на своей «Волге» отправился в Новгород.
Ольга Аркадьевна оказалась в доме престарелых: докармливать ее было некому. Жила она в небольшой чистенькой комнате с казенной мебелью и, кажется, радовалась своему положению. Поселившись тут, она словно избавилась от всех прошлых предрассудков в отношении своих молодых лет и была намного словоохотливее и откровеннее. Она сразу же узнала Русинова, по-старчески восхищенно начала рассказывать, как ей хорошо стало здесь после одинокого житья в своей квартире. Русинов не торопил ее и не задавал вопросов, а лишь направлял разговор к годам эвакуации. Ольга Аркадьевна пустилась в воспоминания и неожиданно призналась:
– Простите меня великодушно, молодой человек. Я тогда сказала вам неправду. Лариса и в самом деле не вернулась в Новгород и на станции Киря не осталась.
Они гуляли по березовым аллеям, окружавшим дом престарелых. Ольга Аркадьевна держалась за его руку и опиралась на палочку.
– Где же она? – спросил Русинов. – Я ездил, искал…
– Не найдете, – заверила она. – И не старайтесь… Я должна открыть вам одну тайну. Но скажите: почему вы интересуетесь Андреем?
– Я историк, – сказал он, и это не было большой ложью. – Хочу написать об экспедиции, в которой работал ваш брат.
Ольга Аркадьевна тихонько рассмеялась:
– Мне почудилось… вы из КГБ! Вы в прошлый раз так спрашивали… Как всю жизнь меня спрашивают.
Русинов рассказал ей об истории экспедиции Пилицина и назвал всех ее участников, однако Ольга Аркадьевна никого из товарищей не знала. Но вдруг доверительно сообщила:
– Андрей остался жив! И мы встречались с ним в Новгороде! Он приезжал.
– В сорок четвертом году?
– Да, приехал тайно, скрывался… Забрал с собой Ларису и уехал. Одну ночь переночевал. Мы только вернулись из эвакуации и еще прописаться не успели.
– Куда же он уехал? – Русинов едва сдерживал волнение.
– Не сказал, – вздохнула Ольга Аркадьевна. – Когда появился – сразу предупредил, чтобы ни о чем не спрашивала. Мы и не спрашивали. Догадывались… Он так сильно постарел, похудел. От прежнего половина осталась. Сказал, что приехал за дочерью. А Лариса его совсем не помнила и все у меня спрашивала: «Это правда мой папа?» Я потом так жалела, что отпустила Ларису, да как было не отпустить? И ни одного письма! Думала, после войны напишут. Нет… Потом, когда Сталин умер, думала, когда Хрущев пришел… Видно, в живых нет. Так бы-то написали, приехали…
– Искать не пытались? – воспользовавшись паузой, спросил Русинов.
– Как не пыталась? – затосковала она. – В пятьдесят девятом году подала на всесоюзный розыск по линии растерявшихся в войну родственников. Год ждала – ничего… Потом в шестьдесят шестом заболела и дала объявление через газету. Помните, печатали списки «Отзовитесь!» и рубрика была – «Эхо войны»? В центральных газетах пять раз печатали… И приехал ко мне один молодой человек. Ласковый такой, вежливый. Я сразу поняла, откуда он. И давай меня выспрашивать, что мне известно про брата, про племянницу. Да ничего, говорю, не известно, потому и на розыск подала. А он и спрашивает: как это мы могли растеряться с Ларисой, когда из Чувашии выехали вместе и под бомбежки не попадали? Чаще-то терялись, когда ехали в эвакуацию… Мне солгать пришлось. Говорю: Лариса на фронт хотела, а ее не брали. И когда ехали в Новгород, на какой-то станции остановились рядом с военным эшелоном. Она будто бы за водой побежала, а сама, наверное, в этот эшелон попросилась. Или солдаты затащили… Тогда бывало всякое… Молодой человек ушел, а я после него уж больше не искала, боялась.
– Думаете, он был из КГБ? – поинтересовался Русинов.
– Я не думаю, я знаю, – уверенно заявила Ольга Аркадьевна. – Удостоверение показывал? Нет, мне и показывать не надо. Я человека и так вижу. Насмотрелась на них…
– А сам Андрей Аркадьевич хоть что-нибудь рассказывал? Не молчал же он все время!
– Не молчал… – проронила она. – Мне Ларису жалко было отдавать. На моих руках выросла, как дочь… Я Андрюше и говорю, мол, ей же учиться надо и замуж пора. А уедет с тобой – что там станет делать? Если сам скрываешься, то и ей придется… У Андрея только характер старый остался, смеется: я, говорит, и выучу ее, и работу найду, и замуж выдам! Такого жениха присмотрел!.. Потом он с Ларисой долго разговаривал, один на один. Не знаю, что наговорил, но она загорелась, засобиралась с отцом. Когда я их провожала – расплакалась…
Ольга Аркадьевна вытерла платочком слезы и вдруг подняла на Русинова глаза, полные восхищения.
– Он мне одну вещицу подарил! На память! Это, говорит, тебе утешительница: когда затоскуешь – возьми в руку и зажми в кулак, и сразу станет хорошо. Игрушка такая… Я, дура, эту игрушку из рук не выпускала, когда Лариса уехала. – Она снова оживилась. – А еще знаете что сказал? Ей-богу, как вспомню, мне так странно становится! Не переживай, говорит, сестренка, война кончится весной сорок пятого года. И начнется снова только через сорок лет. Число «сорок», говорит, число роковое… И предупредил, чтоб никому об этом не рассказывала.
– «Сорок» значит «со роком», – задумчиво проговорил Русинов. – Он был прав… А откуда он знал – не сказал?
– Нет, не сказал, – вздохнула Ольга Аркадьевна. – Я же не спросила. Он же любил болтать, думала, успокаивает меня, чтобы за Ларису не переживала. Когда война кончилась – вспомнила. Угадал ведь! И когда эта перестройка началась – опять вспомнила… Только и слышу – там война, там война! Погляжу кругом – вроде мир, а люди гибнут… Что было не спросить, когда новая война кончится? Наверное, Андрюша знал. Когда человек живет в опасности, между жизнью и смертью, ему многое открывается. Он ведь явился-то к нам как с того света. И если бы не игрушка эта… А так достану ее, посмотрю – нет, не приснилось!
– Покажете мне игрушку? – попросил Русинов.
– Покажу, – пообещала она и повела его в свой утешительный дом.
Русинов долго рассматривал маленькую – помещалась в ладони – нефритовую обезьянку и ощущал, будто прикасается к иному миру. Она была выточена руками большого мастера, и еще тогда, не зная подлинного возраста этой вещицы, он понял, что игрушка-утешительница явилась на свет откуда-нибудь из кургана или городища. Скорее всего это был домашний либо путевой божок, но не детская забава. Он мысленно перебирал все знакомые культуры и культуры, в которых бы обезьяна почиталась как кумир, и не мог вспомнить. Возможно, в каких-нибудь мелких африканских культурах и существовал такой бог, но откуда же она появилась у Андрея Петухова?
– Возьмите ее себе, – неожиданно сказала Ольга Аркадьевна. – Я теперь здесь живу, утешилась… Только у меня просьба к вам: если что узнаете об Андрее или Ларисе – сообщите мне. Лариса, может быть, и жива еще… Хотя у меня подозрение есть. Их могли арестовать в сорок четвертом, по дороге…
Русинов пообещал, что непременно выполнит ее просьбу: нефритовая обезьянка согревала ладонь и в самом деле утешала…
Он счистил с божка слабообожженную глину. Отер пыль и спрятал в карманчик с замком-«молнией», где хранился кристалл КХ-45. Время было около полуночи, а он не находил себе места. Дождавшись, когда в избе погаснет свет, он вошел во двор и, прежде чем выключить станцию, постоял, в надежде, что Ольга выйдет и попросит его об этом. Она не вышла…
Перед рассветом Русинов все-таки заснул и сразу же увидел сон, будто ему подарили молодого, с большими рогами быка. И надо его вести куда-то далеко, через деревню, а веревка короткая – не ухватиться. Он кое-как повел его по улице, залитой множеством мелких светлых луж, – будто только что прошел летний дождь. И вдруг бык сорвался и побежал к другому, точно такому же, назревала драка. Тогда Русинов запрыгал через лужи, чтобы не намочить босых ног, встал между быками и попытался ухватить своего за повод. Однако чужой разогнался и вонзил рога ему в спину…
Русинов проснулся от боли и сразу же увидел перед собой Ольгу. Яркое утреннее солнце, вывалившись из-за хребта, пронизывало сетчатые стенки палатки тончайшими лучами. Он с трудом пошевелил головой: боль, словно огненная спица, прокалывала основание черепа и позвоночник между лопаток. Вчерашние земельные работы не прошли даром…
– Я подумала, вы обманули меня, – сказала Ольга. – Переворачивайтесь на живот, сделаю массаж.
– При острой боли нельзя, – проговорил он.
– Можно, – заявила она и помогла ему перевернуться. Руки у Ольги были шершавыми и властными. Она села на Русинова верхом, заставила его максимально прижать подбородок к груди и сильными движениями снизу вверх размяла шею, затем простучала ее ребрами ладоней и перебралась к лопаткам.
– Невралгия, да еще и застарелая, – сказала она. – Спать нужно только на досках, а у вас тут перина…
Ее ворчание отчего-то было приятным, успокаивало боль и наполняло утро предощущением счастья.
– Сегодня в обед я вас распну на «голгофе», так и быть…
– А дядя Коля?
– У дяди Коли будет перерыв… Полежите так, я мазь принесу!
Ольга принесла какую-то мазь в широкогорлом флаконе, намазала ее на свои ладони и стала медленно и бережно втирать в кожу на позвоночнике. И настроение у нее стало мягче, и голос нежнее…
– Это вытяжка из грязей Мацесты, – пояснила она. – Теперь жуткий дефицит… Цените!
– Ценю, – пробормотал он, прикрывая глаза и слушая ее руки.
– Откуда же вы Авегу знаете, Александр Алексеевич? – неожиданно спросила Ольга.
– Мой пациент был, в клинике, – сдержанно объяснил он.
– В какой клинике?
– По моему профилю…
– Тогда ясно, – не сразу проронила она. – Теперь вставайте! Позавтракаем, и мне пора к пациенту.
– Да, пора! – Он сел, пошевелил шеей, руками – боль отступила, но ослабла подвижность позвонков. – Мне сегодня надо в Ныроб съездить…
– В Ныроб? – удивилась Ольга. – А как же «голгофа»?
– Я до обеда обернусь! – заверил он. – И делайте со мной что хотите.
– Нет уж, пока Петр Григорьевич не приедет – не уезжайте, – то ли попросила, то ли потребовала она. – Я боюсь остаться одна!
– А со мной – не боитесь? – засмеялся Русинов.
– Лучше уж с вами, чем одной…
– Но вчера вечером напугались!
– Я не напугалась! – с иронией заявила Ольга. – Показалось, что вы… какой-то странный человек. Вы себе на уме, вам трудно доверять. И не знаешь, что ожидать. Признайтесь, вы ведь скрытный человек?
– Вы правы, Ольга, – серьезно сказал Русинов. – Жизнь заставляет. Но и вы тоже… скажем, не очень открытая и простая.
– Я глупая как пробка! – возразила она. – А язык мой – враг…
– О чем это вы?
– Одевайтесь! – приказала Ольга и вышла из палатки. На столе он увидел заботливо приготовленный завтрак, причем не по-деревенски, как было у Петра Григорьевича, а все – сыр, масло и обжаренная колбаса с яйцами – в отдельных тарелках, с ножами и вилками.
– А дядя Коля? – спросил Русинов.
– Дядя Коля уже завтракает! – объяснила она. – Говорит, сегодня уснул часа на два.
– Поздравляю!.. У него отложение солей?
– Да, и сопутствующие…
– У Авеги тоже было отложение солей, – между прочим заметил он.
Ольга положила вилку и, глядя Русинову в глаза, неожиданно предложила:
– Давайте так, Александр Алексеевич: вы о нем не спрашивали, а я вам ничего не говорила.
– Почему? – изумился он.
– Долго объяснять… У отца были неприятности… И вообще, забудьте об этом человеке. – Она еще не умела хитрить и скрывать своих чувств, хотя очень старалась. – Есть такое поверье: кто думает об Авеге, тот обязательно пострадает… Ну, тоже будут неприятности… Договорились?
Она действительно вчера проговорилась и теперь хотела исправить свою оплошность. Он расценил это по-своему – скорее всего отцом ей было запрещено говорить об Авеге.
– По рукам! – Он подал ей ладонь. – Пусть это будет нашей тайной!
– Намек ясен! – улыбнулась она. – Только я вас совсем не знаю. Вы для меня – тьма…
– Ну уж – тьма! – нарочито возмутился он. – Можно сказать, пуд соли съели!
Ольга лукаво сощурилась – не зря ей такое имя дали!
– Вы что? Решили за мной поухаживать? Приехали весело провести отпуск, порыбачить, отдохнуть и покрутить роман с молодой докторшей? Как на курорте, правда? Полный комплект удовольствий!
– Вы меня насквозь видите, – признался Русинов. – И на три метра под землю… Хотел вас обмануть! Втереться в доверие, обольстить, пообещать золотые горы, а потом – исчезнуть.
– Папа вас из-под земли достанет!
– Только папа меня и удерживает, – вздохнул он и спохватился: – Оль, я вам не надоел еще со своими переводами?
– Вот это как раз мне интересно!
– Как «роман» переводится, знаете?
– С какого?
– Опять с русского!
– Конечно, не знаю!
Русинов тут же оседлал любимого конька:
– В древности это слово звучало «рамана». «Ра» – это солнце, «мана» – звать, манить, притягивать. Буквально получается «манящая, как солнце»! Красиво, правда? Или «солнцем манящая»!
Когда Ольга ушла, Русинов выключил в машине все приборы, включенные ночью, и достал с верхнего багажника лом: «удочка» была тяжеловатая, но серьезная.
Он готов был, как тот шофер лесовоза, кричать в этот день: «Горы сверну!»
А валуны на дне раскопа лежали мертво, и гравий, спрессованный и заизвесткованный тысячелетиями – по «подошве» морены стекали осадковые воды, – напоминал бетон. Лом звенел и дребезжал в руках, излечивая невралгию. Часа за три он с трудом расшевелил верхние камни и скатил их в реку. Под ними оказались валуны еще тяжелее, но ниже их лом уже не встречал преград и не скрежетал, тупо и беззвучно ударяясь о твердую землю. Щели между валунами медленно заполнялись мутной водой…
Русинов выкорчевал из вязкого, серого суглинка плоский камень, отвалил его в сторону и сделал лопатой русло для водооттока: берега реки были сухими, ключи питали ее, струясь под мореной. Второй валун взялся легче, и когда дно раскопа освободилось, он убрал верхний слой перемешанной с гравием земли и еще глубже прорыл канаву. Морена кончилась. Это слово переводилось точно и просто – «мертвая земля»…
Но и та, доледниковая земля, на которой жили арии и по которой бродили мамонты, тоже казалась мертвой. Закрытая от света и солнца, она ослепла; под тяжестью камня, под чужой солоноватой плотью разрушалась ее плодоносная благодать; и теперь она была серая, невзрачная и безжизненная, как пустыня. Земля обратилась в прах, и то, что накапливала в себе многими тысячелетиями, тоже превратилось в вязкий, белесый суглинок. Присутствие на ней любой формы жизни – растений, животных, человека, всякий их след – перегной, кость, разбитый сосуд – все смешалось, растворилось, ушло в небытие.
Все-таки он решил продолжать раскопки, двигаясь вдоль берегового откоса на восток, где моренные отложения достигали всего двух метров. Он зачистил восточную стенку обнажения – доледниковая поверхность земли была почти ровной и не имела уклона в сторону реки: по-видимому, ее современное русло образовалось во время таяния ледника. Поэтому, кроме раскопок, следовало тщательно обследовать речку вниз по течению – камни со следами человеческих рук могли быть разнесены на многие десятки километров. Русинов начал вскрывать намеченный участок и вдруг услышал над головой голос пчеловода:
– Да, рыбак-рыбачок, тебе и бульдозера не надо! – Он сидел на валуне, торчащем из берегового склона.
Эта его привычка подходить неслышно и говорить неожиданно громко заставила вздрогнуть Русинова, погруженного в свои размышления.
– Молодец! – без всякой иронии, откровенно похвалил Петр Григорьевич. – Это же надо – столько земли переворочал!
Русинов воткнул лопату и выбрался из раскопа. Пчеловод неторопливо спустился к нему, на ходу осматривая пробитую в берегу щель и качая головой.
– Какая ярость должна в человеке гореть, чтоб землю так рыть! – восхитился он и вдруг мгновенно забыл о яме. – Пошли! Я что пришел-то! Пошли скорей!
– На обед, так еще рано… – начал было Русинов, но Петр Григорьевич возбужденно потянул за рукав:
– Какой обед? Идем, что-то покажу! Увидишь – про обед забудешь!
Его глаз с расширенным черным зрачком ликовал.
Русинов и не подозревал, что на пасеке, пока он ковырялся в раскопе, гостей увеличилось втрое. Возле избы лежала куча огромных рюкзаков с притороченными к ним палатками и спальными мешками, а отдельно, в чехлах, треноги и какие-то приборы. Шесть человек с лопатами в руках что-то копали метрах в ста от пасеки, наверное, расчищали площадку для лагеря. После прошлой ночи, когда в этом глухом углу они остались вдвоем с Ольгой – дядю Колю можно было не считать, – он ощутил свободу и какой-то радостный, выжидательный покой. Теперь даже появление шести человек показалось Русинову многолюдьем, московской толчеей. И сразу куда-то пропало очарование тишины, пустынного места; незнакомые, чужие люди отнимали у него то равновесие души, что установилось уже за эти несколько дней на пасеке. Судя по вещам, приехали какие-нибудь альпинисты или геологи, а это значит, по вечерам, когда начинают петь ночные птицы, будешь слушать ор, гам, гитарный дребезг. По крайней мере с неделю, пока не устанут либо не затоскуют и не научатся слушать тишину.
Эту новую команду гостей, похоже, привез откуда-то Петр Григорьевич и теперь ликовал от обилия народа:
– Ох, сейчас как весело будет! На целый месяц приехали!
Чтобы не показывать своих чувств, Русинов ушел к бане, где возле чана дежурила Ольга. Видимо, она тоже была не в восторге. Дядя Коля лежал распятый и заваленный парящей пихтовой лапкой.
– Вам еще рано, – заметив любопытство Русинова, сказала она. – Сеанс будет после обеда.
– Меня зачем-то Петр Григорьевич притащил, – сознался он и отошел от чана – не подпускала и близко! – Я там мирно ловил рыбу… Только клюнуло, а он – «пошли»!
– Не оправдывайтесь!
– Оля, не знаете, что за представление будет? – спросил Русинов и сел с ней рядом на скамеечку возле бани. – Говорит, покажу что-то, – не показывает…
– Известно что! – усмехнулась она. – Опять будут учить летать.
– Летать? – изумился он. – На дельтаплане, что ли?
– Да… Третий год пошел. – Она вздохнула. – В позапрошлом году был вывих шейных позвонков, в прошлом году – руку сломал, лучевую кость… Что нынче будет?
– Это что за люди?
– Это не люди, это пришельцы-«тарелочники», – серьезно сказала Ольга. – Погодите, сюда еще «снежные человеки» нагрянут…
– Ну, и летают здесь «тарелки»?
– Представьте себе, каждую ночь!
– Почему же мы не видели? Вчера, например.
– Пока пришельцев нет здесь – «тарелки» не летают, – объяснила она. – Редко-редко… А как приедут – десятками. Они говорят, это у них период активности начинается. Вот и приезжают к этому периоду. Может, уже сегодня полетят.
Русинов никогда не видел этих «тарелок», хотя рассказов о них наслушался достаточно. Одно время проблемами НЛО заболел сосед по московской квартире и заразил тогда его десятилетнего сына Алешу. Тот обклеил себе комнату снимками с какими-то неясными пятнами различной формы и погрузился в литературу. Благодаря этому он стал читать по-английски и в конце концов увлекся языком – и то польза.
– Пойдем смотреть на «тарелки»? – предложил он, оживившись.
– Погодите еще, – остановила Ольга. – Как полеты пройдут. А то свернет себе шею, Икар…
– А они существуют, эти «тарелки»? – спросил Русинов. – Или плод зрительной фантазии? Галлюцинации?
– Не знаю, – пожала плечами Ольга без всякого интереса. – Я каждое лето вижу, летают. В прошлом году больше появлялись во-он оттуда. – Она указала за речку. – Иногда из-за хребта вылетают… Да сами увидите.
– Ну а снежные люди?
– Эти в горах где-то живут…
– И что, видели?
– Сама не видела, – улыбнулась она. – Но у меня дома куча фотографий. Мне один «снежный человек» подарил. Ухаживал тут за мной и подарил.
– За вами ухаживал снежный человек? – рассмеялся он. – Любопытно! Я вас ревную!
– Жалко, что не настоящий, – серьезно проговорила она. – А этот был как раз по вашему профилю…
– А они есть, настоящие?
Ольга помолчала, и Русинов в короткую эту паузу уловил в ее глазах тень какой-то давней мечты, ставшей сейчас уже просто воспоминанием и тоской. Вдруг ему вспомнилась Инга Чурбанова, спасенная Данилой-мастером. Детский ее рассказ с течением времени отчего-то все меньше походил на сказку.
– Наверное, есть, – проговорила Ольга. – Только не такие, как на фотографиях… Там они похожи на обезьян. Подозреваю, что подделка. Фотомонтаж.
Русинов отыскал палку, чтобы начертить на земле таинственный знак и показать Ольге, и не успел. От избы вприпрыжку бежал возбужденный Петр Григорьевич.
– Ага! – закричал он, словно поймал Русинова на месте преступления. – Да ты, рыбак, не промах! Вижу, на кого удочку забрасываешь! Какую рыбу белугу выловить хочешь! На минуту оставить нельзя!..
Он заглянул в чан, пощупал рукой пихтолапку, занырнул поглубже – остался доволен.
– Ну, идем! – приказал он. – А то вон ветер подымается, погода портится, скорей! И ты, костоправша, собирайся! – Он снова сунулся к чану. – Эх, пермяк – солены уши, не поглядишь! Ну ничего, лежи. Как одыбаешься, ходить начнешь – посмотришь!
Пришельцы уже вытащили дельтаплан на взлетную полосу, только что удлиненную, и теперь кружились возле него. Русинов обрадовался, что лагеря «тарелочников» здесь все-таки не будет: Ольга сказала, будто они сегодня же уйдут выше в горы, чуть ли не до самого перевала, где у них есть свой, давно обжитый стан и откуда виден горизонт на сотню километров.
Петр Григорьевич пританцовывал от нетерпения и распиравшего изнутри восторга, а Русинов присматривался к пришельцам. Это были три уже не совсем молодые пары, лет по тридцать пять мужчинам и чуть меньше – женщинам. Все они удивительно походили друг на друга, и, чтобы различать их, следовало вначале привыкнуть к каждому. Несколько выделялся лишь один – видимо, старший в группе, хотя годами был чуть моложе остальных. Он-то и был тем пилотом-инструктором, обучавшим летать Петра Григорьевича. Скоро Русинов понял, в чем причина их схожести: пришельцы не смотрели себе под ноги, на землю, и взгляды их большей частью были устремлены в небо, а лица при этом чем-то напоминали лицо Авеги, встречающего солнце.
Погода и в самом деле портилась. С сибирской стороны, из Зауралья, тянулись низкие, вровень с хребтом, холодно-серые тучи, и ветер волновал верхушки сосновых островов среди старого, зарастающего лесоповала. Старший пришелец сел в кабину и запустил двигатель. Все остальные отпрянули от самолета, сгрудились и уже вовсе не спускали глаз с неба, хотя дельтаплан стоял на земле и прогревал мотор. Неожиданно для себя Русинов ощутил волнение: увлечение сумасшедших этих людей, окружавших его, неведомым образом передавалось и возбуждало чувства. Петр Григорьевич не стоял на месте – бегал с открытым ртом и вытянутым от страха и восторга лицом. Пилот-пришелец прибавил оборотов, сорвал с места дельтаплан и стал кататься по взлетной полосе, проверяя ее и этот несерьезный на вид аппарат. Действовал он смело, привычно, и подбежавший к Русинову пчеловод похвастался на ходу:
– Во дает! Летчик! Спортсмен! Мастер спорта по высшему пилотажу! Ничего, да?! Эх-х!..
Наконец пришелец вырулил на старт, поставив дельтаплан против ветра, дал большие обороты и неожиданно легко взмыл в воздух. Чувствовалось, что за управлением действительно мастер спорта, в руках которого ненадежная эта машина, уверенно выписывая круги, ныряла вниз, делала крутые и смелые виражи почти у самой земли и потом возносилась высоко вверх. Петр Григорьевич неожиданно замер, глядя из-под руки, и, кажется, перестал дышать. А когда дельтаплан зашел на посадку и плавно, как парашют, опустился на полосу, пчеловод сорвался с места и закричал:
– Понял! Все понял! Давай! Давай я!..
– Начинается, – проронила Ольга. – Сейчас полетит!
Пилот-пришелец уступил место Петру Григорьевичу, а сам перебрался к нему за спину. Пчеловод надел мотоциклетный шлем, валявшийся на траве, скинул сапоги и уселся за управление босым.
– Поехали! – послышалось сквозь завывающий треск двигателя.
Взлетел он достаточно толково, довольно круто набрал высоту, сделал разворот, и слышно было, что-то орал сверху, пролетая над головами «тарелочников». Совершив полный круг, Петр Григорьевич стал заходить на посадку, и тут дельтаплан стал то махать крыльями, то клевать носом. С первого раза сесть не удалось. Двигатель снова взвыл и понес оранжевый треугольник в небо. После второго круга он крался к земле как вор и только не оглядывался. Ольга вдруг вцепилась в руку Русинова:
– Упадет!..
С земли стало видно, что машину сажают в четыре руки. Наконец колеса коснулись земли, и уже здесь непослушный дельтаплан почему-то вильнул и, скатившись с расчищенной полосы, уехал в траву. Ольга облегченно вздохнула, однако мотор снова набрал обороты и вытолкнул дельтаплан к старту.
– Все понял! – кричал Петр Григорьевич. – Сейчас сам! Сам!..
И снова взлетел. В воздухе пчеловод уже чувствовал себя уверенно, выписал над пасекой большую восьмерку и через несколько минут потянул на посадку. На сей раз дельтаплан довольно удачно опустился на землю, причем без помощи пилота-пришельца. Тот похлопал пчеловода по плечу, что-то внушил ему, указывая на управление, помахал руками и выскочил из кабины. Петр Григорьевич развернул аппарат и вырулил на старт.
– Пошел! – крикнул ему инструктор.
Пчеловод взлетел, набрал высоту и после первого разворота неожиданно потянул куда-то в сторону перевала. Сначала не слышно стало урчания двигателя, а потом оранжевый треугольник истончился и пропал из виду.
– Куда это он? – заволновалась Ольга. – Расшибется же!
Пришельцы смотрели в небо по разным сторонам, выискивая самолет. Было тихо, и лишь ветер шумел в недалеком сосновом островке. А тучи между тем скатывались со склона хребта и напоминали движущийся ледник. Прошло около получаса, прежде чем пилот-инструктор указал на горизонт и спокойно сказал:
– Вон. Нормально идет.
Петр Григорьевич оказался в противоположной стороне, видимо, заложив огромный круг. Ветер вверху был покрепче, и дельтаплан потряхивало.
– Хорошо держит, молодец, – комментировал пилот-пришелец. – Если бы еще земли не боялся, давно бы уж летал.
Пчеловод обвыкся в воздухе и действительно управлял машиной смело и аккуратно. Он совершил над пасекой круг и зашел на посадку. Инструктор неожиданно забежал ему навстречу и встал в траве неподалеку от начала полосы. Дельтаплан налетал прямо на него, а пришелец безбоязненно стоял по пояс в траве и держал над собой руки.
– Что он делает? – спросил Русинов, ощущая беспокойство.
– В прошлый раз так же делал, – напряженно проговорила Ольга. – Да все равно перелом…
Она не успела договорить. Казалось, дельтаплан зацепил пришельца и швырнул в траву. Однако тот вскочил и закричал вслед:
– Обороты! Обороты!..
Колеса машины тронули землю лишь за серединой полосы, и если бы ее не удлинили, Петр Григорьевич кувыркался бы уже по полянке. Однако он благополучно остановил дельтаплан у самой травы, заглушил двигатель и заорал:
– Приземлился! Я приземлился!
К нему устремились пришельцы, тискали его, поздравляли, будто явившегося на Землю инопланетянина. Только инструктор выговаривал:
– Опять не сбросил обороты! Хорошо шел, правильно держал высоту. Вовремя бы убрал обороты, и сел бы, как ангел…
Кажется, Петр Григорьевич его уже не слушал. Восторженный и полубезумный, он бегал босым, обнимал всех подряд и ликовал:
– Теперь умею! Понял! И земли не боюсь! Ух, полетаем!..
И тискал сурового инструктора.
Потом всей гурьбой двинулись к избе, оставив вздыхающий полотняным крылом дельтаплан на краю полосы. Пришельцы остановились возле своих рюкзаков, а Петр Григорьевич вдруг сорвался и побежал к бане.
– Варга! – закричал он, махая руками. – Ты видал? Я ж над тобой два раза пролетал! Варга!
Русинов ощутил озноб, словно опять стоял у взлетной полосы и ожидал приземления: это было не просто другое имя или прозвище дяди Коли. Оно означало предназначение человека, как и имя «Авега», и переводилось «блуждающий под землей»…
