23

Перешагнув порог, он наступил на золото…

Попранное ногами, оно лежало всюду и, покрытое слоем пыли, лишь чуть-чуть отблескивало под светом тусклых двенадцативольтовых ламп. Оно было всякое; этому металлу придавали самые причудливые либо изысканные формы. Его вытягивали в тончайшие сосуды, отливали в тяжелые отшлифованные шары, одетые в замысловатую скань, его обращали в жезлы, в посохи, заковывали в булат, чеканили монету или просто делали слитки, невзрачные, угловатые предметы. Но в любой своей ипостаси золото оставалось золотом – тяжелым, неподъемным грузом. Когда-то оно стояло на деревянных и каменных помостах, устроенных вдоль стен залов, но дерево состарилось, не выдержало давления тысячелетий, даже камни стремились сбросить с себя его тяжесть, и все теперь лежало на полу, вытекало из разорванных деревянных бочонков и медленно погружалось в пыль.

Русинов прошел все девять залов, и всюду, независимо от времени, независимо от старости золота, была одна и та же картина. Золото давно утратило ту свою суть, которую придал ему человек: из огромных жертвенных чаш не курился благовонный дым, из кубков, рогов и братин давно никто не пил, никто не ел из золотых блюд, не поднимал над головой выносной крест, не брал в руки золоченые мечи и сабли, не считал монеты, рассчитываясь за товар. Металл снова обратился в металл, хотя еще сохранял форму. Он был мертв, ибо мертвый человек тоже не теряет своего образа…

Последний, девятый зал оказался отгороженным от всех остальных тремя тяжелыми деревянными дверями. И после золотой мертвечины Русинов оживился, рванул на себя одну, другую, третью, желая увидеть нечто живое, нестареющее, вечное.

Однако там, под низкими сталактитами, оказались огромные золотые сосуды, почти до краев наполненные водой. Капли ее медленно стекали по каменным сосулькам и с мелодичным звуком падали вниз – одна в три минуты. И наверное, столько же ее испарялось за это время, поскольку ни один сосуд не переполнялся. Русинов осторожно набрал пригоршню воды, чтобы плеснуть себе в лицо, и ощутил, что вместе с влагой в ладонях оказалось что-то невидимое, твердое и царапающее, как битое стекло. Он вылил воду меж пальцев и поднес руки к свету лампочки: алмазы напоминали ледяное крошево.

Вода в этом зале была живее, нежели камни…

Он не помнил, сколько времени пробродил по залам, но когда вернулся к двери, лампы, и так тусклые, стали совсем угасать – аккумуляторы заметно сели. Он опустился на поленницу слитков, на которых была выбита свастика и паспорт – вес, проба, порядковый номер, – и только теперь понял, что искать больше нечего. То, что называли «сокровищами ВарВар», лежало перед ним. Но вместо неуемной радости и восторга чувствовалась усталость, пустота и какая-то непривычная злость предательски обманутого человека. Дверь тихо отворилась – на пороге стоял старик гой в растоптанных валенках, меховой безрукавке, седенький, добродушный и физически немощный.

– Ну, посмотрел сокровища? – спросил он ласково.

– Посмотрел, – выдохнул Русинов. – И это все?

– Неужто мало тебе? – тоненько рассмеялся гой.

– Да нет, не мало…

– Тогда пошли. Нельзя здесь долго сидеть. И так уж худо, поди?

– Худо, отец…

– Пошли! Если желаешь – возьми что-нибудь себе, и пошли, – настойчиво заговорил он. – Возле золота опасно долго-то быть. Я вот сюда почти никогда не вхожу.

Русинов не стал ничего брать, нагнул голову и нырнул в дверной проем. Старик затворил дверь, закрутил ее трубой, выключил свет.

– Пойдем, я самовар поставил. Да и щей подогрею, – ворковал старик. – Ты же там больше суток бродил. Поди, притомился, оголодал…

Потом Русинов сидел в избушке за столиком, покрытым простой клеенкой, и с жадностью хлебал щи. Но не потому, что чувствовал голод: здесь, в замкнутом пространстве тесного жилья, теплилась настоящая жизнь, пусть и трепещущая, словно догорающая свеча. Здесь не так ощущалась мертвечина, воплощенная в золото. Связь со всем остальным подземным миром заключалась в небольшом электрическом рубильнике на стене: с одной стороны к нему подходили провода, собранные в жгут, с другой – два кабеля от аккумуляторов, стоящих на подставке и укрытых пластмассовой крышкой. Старик гой жил здесь, по сути, как смертник, ибо в критической ситуации обязан был перекинуть ручку рубильника, замкнуть цепь и взорвать все подземелье.

– Мы-то уже привыкли, – рассказывал он. – И то на нас действует. А если в первый раз входишь – можно и заболеть. Когда его мало – оно красиво, а когда скапливается много – опасно. Сюда уже ничего нельзя вносить, иначе и наверху, под солнцем, жить станет невозможно. Даже гои болеть начинают, а уж изгоям-то совсем худо. Не зря золото рассеяно по всей земле. Кто забудет об этом да начнет собирать все к себе – оттуда и начнется смерть. Человек скопит много – смерть человеку, а народ какой – так всему народу. Так рушились все империи мира. От радиации можно спастись в свинцовой оболочке; от золота защиты нет…

Мысль о том, что гои презирают золото, пришла еще там, в избушке старика. Презирают, но собирают его, тем самым лишают жаждущих создать суперимперию политиков возможности собрать этот металл в одних руках. Пока значительная его доля будет находиться здесь, в пещерах, и попираться ногами, ни одному безумцу не удастся привести мир к гибели и катастрофе. Тысячелетиями они изымали из обращения золото, ибо, потеряв свое символическое, ритуальное предназначение, оно становилось оружием. Это был тот самый яд, который в малых дозах мог стать лекарством, а в больших – принести смерть. У гоев действительно было иное мышление, иная логика поведения, ибо за всю историю они ни разу не воспользовались им как оружием. А могли! Могли совершить то, что замышлялось в мире уже не единожды, – выбросить на рынок огромное количество золота, свести его ценность к ценности обыкновенного железа и тем самым разрушить и денежные системы, и экономику мира. Потом проделать то же самое с алмазами и, по сути, утвердить мировое господство. Но мыслить так, а тем более осуществлять подобное могли только изгои – люди, потерявшие способность нести свет.

Осознание этого еще какое-то время согревало остывшую возле золота душу и, напротив, охлаждало горячий, воспаленный разум. Однако выбравшись на свет Божий, под яркое, слепящее солнце, он почувствовал всю легковесность своих размышлений. Третья, Северная цивилизация не могла существовать в виде силы, спасающей мир от безумия лишь посредством изъятия у человечества взрывоопасного желтого тельца. Что-то еще было! После того что увидел он в залах, загадка «сокровищ Вар-Вар» становилась более неразрешимой, ибо за золотом скрывалась более глубинная и незримая суть; она растворялась в некоей среде, как алмазы, спрятанные в воде. Они есть и их нет, поскольку прозрачность совершенно одинакова, и отделить их можно, лишь пропустив воду меж пальцев.

Трижды был прав Авега, предупреждавший, что изгоям вредна истина, что приоткрытая ее часть немедленно возбудит разум к познанию ее целиком. А это прямой путь к безумию…

Так бы и случилось, если бы он остался один на один с собой. Заболевание это не имело медицинского названия, а в простонародье именовалось просто – смертная тоска.

Он знал, чем можно излечиться, в чем спастись. Но он не знал Бога, не помнил ни одной молитвы и изредка, остановившись, непроизвольно складывал руки и говорил:

– Господи! Господи!

И не мог попросить ни защиты, ни спасения. Оставалось единственное, что жило в сердце и отзывалось в сознании, – любовь. Он и вернулся после пещер туда, где расстался с Ольгой. Его больше не арестовывали, вернули даже карабин с патронами, отремонтированный автомобиль, и участковый, явившись в первый вечер после возвращения, предупредил, что завтра утром он должен выехать из Гадьи, что в Соликамске ему вернут удостоверение на право управления машиной и что дома его ждет сын Алеша. И что неплохо бы заняться его воспитанием и как-то поучаствовать в судьбе, поскольку он не сдал экзамены за одиннадцатый класс и вышел из школы со справкой, без аттестата.

– Где Ольга? – вместо заверения, что он будет держать слово, спросил Русинов.

Участковый знал, где его дочь; они все тут знали, где она, но упорно молчали. Любовь Николаевна, отводя слепые глаза, пробурчала, что Ольга уехала в отпуск. То же самое подтвердила и мать, Надежда Васильевна. Но отец будто бы по-мужски рубанул правду-матку:

– Вот что, парень. Не надейся-ка ты и уезжай. Ольгу мы замуж выдаем, к жениху она поехала.

Он не поверил и в это. А ночью к нему пришел Виталий Раздрогин. Пробрался так тихо, что не услышала даже Любовь Николаевна. Русинов не спал, просто лежал, вспоминал день, проведенный под солнцем на «необитаемом острове», чтобы отогнать мучительную, как зубная боль, тоску. И, открыв глаза, вдруг увидел рядом исчезнувшего и перевоплотившегося разведчика.

– Мамонт, тебе пора уезжать, – напомнил Раздрогин. – Ты дал слово. Мы свое сдержали, и ты сдержи.

– Сдержу, – подтвердил Русинов. – Но позвольте мне остаться еще на две недели. Потом я уеду.

– Я не могу это решить, – признался он. – Здесь нет моей воли. Ты должен сам понимать, что, пока ты здесь, к тебе притянуто внимание нескольких Служб. За тобой наблюдают, охотятся… Зачем нам лишние хлопоты? Уедешь ты – снимется напряжение.

– А кто мне может позволить остаться?

– Ты мне скажи, зачем тебе этот срок? – доверительно спросил Раздрогин и тем самым как бы разрушил барьер между ними.

– Хочу дождаться Ольгу… Понимаешь, Виталий, мне сейчас нет смысла жить. Куда возвращаться, зачем?

– Понимаю, – участливо проронил он. – Но не зови меня старым именем. Того человека нет.

– Хорошо…

Он склонился к Русинову и прошептал:

– Попроси свою хозяйку. Только она может помочь, больше никто.

– Спасибо!

– Этого мало, – усмехнулся Виталий. – Если тебе позволят остаться, за мой совет ты мне окажешь услугу.

– Я готов! – оживился Русинов.

– Сейчас в Красновишерске находится твой друг, Иван Сергеевич Афанасьев, – сообщил Виталий. – Он теперь руководит фирмой «Валькирия» вместо Савельева.

– Вот как?!

– Да… Пока он нам очень нужен. Напиши ему, позови к себе.

– Позову… Какая же это услуга? – насторожился Русинов. – Это же для меня… Я так его ждал… Но я ему должен все рассказать! Я не могу скрыть!..

– От него – не скрывай, – позволил Виталий. – Пусть знает. Он нужен нам.

– А я вам не нужен?

Бывший разведчик помолчал – видно, подбирая слова.

– Ты засвечен… Притягиваешь к себе внимание… К тому же на тебе вина перед гоями. Ты всегда был опасным для нас человеком. Нет ничего опаснее одержимого изгоя. Карна не простит тебе Авегу.

– Значит, мне на всю жизнь суждено остаться изгоем?

– Я не знаю твоего рока.

Русинов вдруг спохватился, вспомнив то, что не успел спросить во время допроса в горах:

– Скажи мне, если можешь: почему сам Авега повел себя так? Почему он выдал себя? Назвался?

– С Авегой это случается, – проговорил Виталий. – Когда долго ходишь по земле свободным, начинает казаться, что вокруг уже не осталось изгоев. И можно всякому довериться… Он ведь говорил, что слепнет. Ты же, Мамонт, показал свой талант психолога и окончательно ослепил его. Талантливый изгой опасен для всего человечества. Ты же хорошо знаешь историю.

– Но как же ты?.. Как ты оказался у гоев? Молодой профессиональный разведчик…

– Это мой рок, – пожал он плечами. – Мне жаль, Мамонт, что не могу помочь тебе.

– Ты не был изгоем? Ты никогда не испытал, что значит бродить беспутным по земле? Ты сразу родился гоем?

– Все люди рождаются гоями. – Он похлопал его по руке и встал. – Проси хозяйку. Пусть поклонится Карне.

Он удалился точно так же, как и пришел.

Карна позволила остаться на две недели…

А после визита Ивана Сергеевича стало еще хуже. Он пытался контролировать себя как врач-психиатр, прислушивался к своему состоянию и отмечал, что начинается какое-то сотрясение духа и разума. Приступы беспокойства наблюдались неожиданными толчками, и он, после вялого безразличия, ощущал желание бросаться на стены, куда-то бежать, совершать какие-то физические действия. И когда однажды опомнился на берегу Колвы, захватил себя врасплох сбрасывающим камни в воду – понял, что дела совсем плохи – начинается сумеречное состояние. Логический аппарат сознания отказывал: все, о чем он начинал думать, разваливалось, не имело связи либо казалось полным абсурдом. Он уже начинал сомневаться, был ли в девяти залах пещеры? Не приснилось ли? Не родилось ли это в бреду? Он жалел, что не взял ничего из хранилища, когда ему предложил старик гой, и теперь не было никакого вещественного доказательства. А до открытия ему «сокровищ ВарВар» была хоть нефритовая обезьянка – Утешительница души и разума.

Однако во всем хаосе и развале сознания родилась одна естественная мысль: сокровища древних ариев потому и не были известны миру, что психика изгоя не выдерживала, когда прикасалась к таинству… Всякий заявивший или предположивший их существование заявлял себя безумцем, сумасшедшим, ибо начни сейчас Русинов рассказывать первому встречному о залах пещеры, в лучшем случае приняли бы за сказку. Неспособность психики «бродящих во тьме» устоять, а разума – осмыслить увиденное была гарантией сохранения тайны этих сокровищ. Но при этом находились же такие, кто мог поверить в бред сумасшедшего и организовать экспедицию Валентина Пилицина! Кто-то был способен отделить зерно от плевел! Ведь и родной Институт не побрезговал копаться в навязчивых идеях душевнобольных. Сколько раз Русинов вел длительные беседы с пациентами клиники?

К черту золото! Надо попытаться вернуться в русло рассудка и осмыслить то, что пока недоступно разуму: какую соль носят Авеги на реку Ганг? Соль, которую добывают в пещерах Варги? И вообще, откуда все пошло? Кто придумал эти титулы, иерархию? Карна, перед которой все преклоняются, которая управляет всей жизнью? Где она? Куда ходила слепая старуха сначала с нефритовой обезьянкой, затем – спрашивать позволения оставить Мамонта еще на две недели? Кто она – королева, царица, Хозяйка Медной горы?

Единственное, что известно, – как она выглядит. Авега сразу узнал ее на открытках картин художника Константина Васильева. Неужели Васильев видел Карну-Валькирию? Или это просто творческое прозрение?

Нет, Карна – это слишком далеко! А Варга – совсем рядом, слепая старуха. Ведь она же в полном смысле добывала соль в соляных копях: профессиональное заболевание суставов, но великолепные легкие – у семидесятилетней женщины не слышно дыхания! Совсем не употребляет соли, хотя хлеб и соль всегда оставляет на столе, каждое утро встает и встречает солнце, а вечером провожает его и, не включая света, ложится в постель. Она не имела никакого отношения к золоту. Там вообще не было женщин, и даже та, что вела допрос вместе с Авегой, не пошла с Русиновым, а передала его в руки провожатого…

Близко локоть, а не укусишь теперь. Все на золото променял: любые расспросы могут быть истолкованы как нарушение условий искупления вины. Обставили его очень хитро и прочно, обезвредили, лишили всего, даже собственных убеждений, от коих теперь следует еще и публично отказаться…

Стоп! Но ведь тем самым гои как бы очищали его от прошлого! Снимали порок, опасность, которую нес с собой Русинов вместо света. Разумеется, делали это не ради него, а для собственной безопасности. И защищают прежде всего, таким образом, даже не пещеру с золотом, которую и отыскать не просто, – нужны годы и роты спелеологов, чтобы обследовать многие километры подземных лабиринтов. Да и во всяком случае, если к залам станут подходить люди без всякого дозволения Карны, старичок гой включит рубильник. И тогда, чтобы отыскать сокровища, потребуется своротить, раздробить и разобрать половину хребта Северного Урала.

Они защищают совершенно другое – некие соляные копи, где добывают священную соль! И золото – это отвлекающий маневр для таких одержимых изгоев, как Русинов. Показали – свихнулся и гуляй потом, рассказывай небылицы.

Поэтому надо немедленно писать статью, кричать на весь мир, что ничего нет – ни золота, ни «сокровищ Вар-Вар». Все это – выдумка большевиков, отправивших экспедицию Пилицина. Всякая умозрительная идеология верит в чудо, отличается авантюризмом, самоуверенностью, критикует недомыслие и глупость прежней, свергнутой идеологии и закономерно попадает впросак. Талантливый и одержимый изгой Гитлер в поисках истины сначала посылал экспедиции на Тибет и в Индию, затем пытался прорваться через Сталинград к Каспийскому морю и открыть себе путь на реку Ганг. К тому же верил он и в чудо-оружие, собирал по миру магов, чародеев и заклинателей, чтобы они своей силой парализовали войска противника. И священный знак движения света – свастику – носил на знаменах, на рукавах, на партийных значках, отметил ею каждый слиток золота, каждую солдатскую ложку, да не спасся от своего рока. Не избегнул его и Наполеон Бонапарт, вооруженный идеологией франкмасонства, мечтавший через покоренную Россию проложить дорогу в Индию и отнять ее у английских масонов. Но оба они были жалким подобием Великого Изгоя Александра Македонского, ибо последний был сотворен гением Аристотеля. Вооруженный знаниями, ученик отправился завоевывать мир вовсе не для того, чтобы создать империю, и в Индию он рвался с иной целью. Великий Идеолог рукою и мечом Великого Изгоя уничтожил Книгу Знаний древних ариев, ушедших на Восток, – Авесту, написанную на двенадцати тысячах бычьих шкур. Александр Македонский ритуально сжег ее после захвата Персии и отправился добывать на реку Ганг вторую книгу арийских откровений – Веды. Но роком предначертано было в один год Идеологу лечь в гробницу, а Изгою – в бочку с медом, в которой он и был привезен из последнего похода.

Тем же временем странные люди, носящие титул «Авега», спокойно проходили по неведомым путям через царства, границы и идеологии, с Урала на реку Ганг и приносили священную соль…

Нет! Лучше не думать об этом! Надо отказаться от всех своих прошлых воззрений, выводов и теорий. Сокровищ древних ариев, варяжских сокровищ, а также «сокровищ Вар-Вар» в природе не существует. Владимир Иванович Соколов-Авега – просто душевнобольной человек; варгами, или варками, когда-то давно называли солеваров на Каме.

Карна – некое божество, упоминаемое в «Слове о полку Игореве», примерный аналог из скандинавской мифологии – Валькирия… Но это ведь все для дураков! Для непосвященных изгоев. Шведы, допустим, никогда не поверят, услышав из уст Русинова подобные утверждения. Даже Савельев посмеется, не говоря уж о «мелиораторах» – Интернационале с неизвестным номером…

Поэтому и вопить на весь мир не следует. Такие вещи нужно говорить тихо, невзначай, как бы проговариваясь случайно. В любом исповедальном признании сразу заподозрят подвох. И ни в коем случае не публиковать в популярных газетах: общественности вряд ли вообще что известно и о сокровищах, и об Институте, как, впрочем, и о фирме «Валькирия». Возникнет сенсация, лишний шум, приток журналистов и полчище желающих поискать «сокровища Вар-Вар». Можно вызвать обратный эффект. Придется еще искать способ публичного раскаяния. Если Льва Николаевича Гумилева гои наказывали, то как же он искупал вину?

Заставили ли его отказаться от каких-то своих выводов и признать их ошибочными?.. Что-то незаметно было в его статьях и книгах, чтоб он раскаивался. Может быть, попробовать найти официозную личность, эдакого свадебного генерала от науки, типа академика Лихачева, и через него запустить это отречение? Каким-то образом вызвать его на дискуссию по поводу арийских сокровищ. Он должен отвергнуть их существование, объявить вымыслом, поскольку не признает существования древней арийской цивилизации на территории России. Ему бы поверили шведы, возможно, прислушались бы «мелиораторы» из Интернационала… А если он не опровергнет эту версию и вообще откажется дискутировать на эту тему? Он слишком умен и многое знает, чтобы развенчивать арийскую тему публично. Как бы он официально ни утверждал, что государство Русь существует всего одну тысячу лет, на самом-то деле прекрасно осознает, что это не так. Но старику нельзя отказываться от своих убеждений…

Эх, был бы жив Лев Николаевич! Упасть бы ему в ноги, чтобы научил!

А соль, между прочим, до сих пор несут на реку Ганг. И Соколов-Авега, оказавшийся здесь с экспедицией Пилицина, возможно, искал не только золото, чтобы покупать паровозы в Швеции. (Опять Швеция!) Но и соль эту искал. Когда же нашел – она-то и решила судьбу экспедиции. Третий Интернационал что-то знал об этом! Зачем Троцкий собирал легионы, чтобы послать в Индию? Ну почему они все рвутся в Индию? Всю свою историю? Третий рейх тоже что-то знал…

Погоди, а как же им удалось провезти через полстраны партийную казну вместе с Борманом? Ладно, гой Александр Васильевич Колчак скорее всего сам сдал царское золото, когда пытался Великим Северным путем пройти к Петрограду. Но кому и как удалось тайно от всего мира заполучить сокровища Третьего рейха, притащить и спрятать на Урале вместе с партийным лидером фашистов? Без участия властных структур либо какого-то высокого представителя власти тут не обошлось. Сталин отпадает, потому что был под полным контролем Берии, – оба они самые обыкновенные дети Третьего Интернационала. Тогда кто же тот всемогущий, переправивший из побежденной Германии несколько вагонов ценностей вместе с военным преступником? И вместе с ними привезли «Янтарную комнату»…

Гадать бессмысленно, если каждый раз упираешься в незримую стену, если истина растворена в воде, как алмазы. Но попробуй найди их, если не можешь пощупать руками!..

И тут на глаза Русинову попала каповая доска с наставлением. Она все время была на виду, и он привык к ней; тут же вчитался в текст, как следует очищать росы-каналы. Спустить воду на нивы, а потом убрать камни и грязь… Он знал почти наизусть, что написано, однако никогда не задумывался серьезно, кем написано! Утомленное, взъерошенное сознание уже повсюду искало символический смысл, а тут на стене висит возможный ключ. Необходимо найти тему разговора с Любовью Николаевной, которая бы не вызвала в ней никакого подозрения.

Дождавшись, когда она заглянет к нему в комнату и позовет на ужин, Русинов показал на доску и спросил, кто автор этого наставления. Варга огладила ладонью выжженный текст, будто читая его пальцами.

– Это букварь, – объяснила она. – Подарили, когда ослепла. Училась читать руками…

На глянцевой, отполированной каповой доске буквы действительно можно было ощущать пальцами. Но уж слишком замысловатым и мудреным был текст!

– Научились?

– Научилась, да читать нечего, – сокрушенно сказала она. – Нет таких книг…

– Откуда же это наставление? – возвращая ее к началу разговора, с настойчивостью спросил Русинов. – На Талмуд не похоже…

– Не знаю, – уклончиво проговорила Любовь Николаевна. – Скорее всего арабский источник… Пойдем ужинать?

«В самом деле, что я пристал к старухе? – усмехнулся он про себя. – Все кругом – пустота… И нечего искать, нечего дергаться. Предупреждала Ольга: „Не задавай вопросов!“

Потом он сам щупал доску руками, пытался «читать» – и прочитывал! Действительно, какой-то букварь…

«Не ищите камней на дне росы и не поднимайте [оных], ибо камни [сии] легки в воде и неподъемны на поверхности [ее], а [следовательно], повлекут [вас] на дно с головой…»

Да это же о нем! Он ищет камни на дне росы! Ныряет в воду и пытается поднять, а камни в воде легки и неподъемны на поверхности. И влекут на дно с головой…

«Не ищите камней на дне росы…»!

«Дабы очистить росы, затворите [их], а воду пустите на нивы. И обнажатся камни и прочие [нечистые] наносы… И будет труд [ваш] тяжел, но благодарен…»

Это звучало как наставление по очистке собственного сознания от «камней» и «нечистых наносов». Очищение духа и разума, избавление от сути изгоя!.. Не может быть, чтобы эту доску умышленно повесили в его комнату. Да и висит тут она давным-давно! Нет, это букварь для очищения, некое постоянное напоминание о чистоте «рос»… Роса – это не оросительный канал! В переводе с древнеарийского – «сияющий, лучезарный»!

Чтобы быть сияющим, носящим свет – спустите накопившуюся в вас грязную воду, и обнажатся камни! Иначе не увидеть этих камней в мутной воде, а нырять и доставать их – напрасный труд…

Пусть обнажатся камни! И тяжелый труд возблагодарится светом.

Если это напоминание для гоев, то нечто подобное этой доске должно быть и в доме Ольги. В тот же вечер он пошел к участковому, однако его, как всегда, встретила мать, Надежда Васильевна, не пустила дальше крыльца и с сожалением, не ожидая вопроса, сказала, что Оля еще не приехала и никаких вестей не присылала…

Пришлось уйти, как всегда, несолоно хлебавши. Он вернулся к Любови Николаевне и вдруг обнаружил, что каповой доски на стене нет. Осталось лишь темное пятно, точно повторяющее конфигурацию…

В эту ночь он первый раз заснул после пещер, но очень чутко, настороженно. И проснулся оттого, что почувствовал: кто-то находится в комнате! Первой мыслью было – Ольга! Но, открыв глаза, увидел склонившегося над ним мужчину.

– Виталий? – спросил он.

– Тихо! – Вошедший приставил пистолет к виску. – Вставай без шума. Одевайся, пошли со мной.

Это был не Раздрогин, а совершенно незнакомый человек. Так еще с Русиновым здесь не обращались…

– Кто ты? – спросил он.

– Все вопросы потом, – прошептал незнакомец, не убирая пистолета. – Собирайся быстро.

Русинов оделся. По крайней мере это уже какое-то событие в том затишье, в той пустоте, вынесенной из пещеры… Хозяйка все время запирала дверь на внутренний замок, однако незваный гость открыл его, вырезав круг стекла в нижнем глазке, – это Русинов отметил на ходу: после посещения Раздрогина все оставалось целым…

На улице незнакомец положил пистолет в карман куртки и, не вынимая руки, приказал идти вперед по огороду. Они перелезли через изгородь, и конвоир указал направление – к лесу в конец поселка. За косогором стоял пустой лесовоз на дороге. Едва они приблизились к нему, как заработал двигатель и открылась дверца. Незнакомец толкнул пистолетом в спину:

– Вперед, Мамонт! В кабину!

Машина тронулась без света, на малых оборотах. В кабине оказалось еще два человека, так что Русинова зажали плотно, с двух сторон. Через километр водитель прибавил скорость и включил свет. Это были исполнители, и заводить с ними разговор не имело смысла. Иначе бы уж что-то спросили. Лесовоз попылил немного по проселку и свернул на один из волоков. Покружив по вырубкам, въехали в сосновый бор. В свете фар откуда-то с обочины выехала «Нива» с багажником на крыше. Лесовоз остановился, Русинова высадили из машины и подвели к «Ниве».

– Садись, – велел один из конвоиров. – Прокатимся с ветерком.

Русинова снова зажали с двух сторон. На коленях человека, сидящего слева, лежал автомат с коротким стволом, так называемая «Ксюша». Судя по всему, это была Служба, но не банда: чувствовалась воинская дисциплина, немногословие, знание своего дела, хотя все это как бы слегка огрубленно, по-милицейски. «Нива» в самом деле полетела с ветерком. Русинова бросало по сторонам, прижимая к рядом сидящим. Водитель умел ездить по местным дорогам на хорошей скорости – значит, не первый день крутил тут баранку. Скорее всего это были люди Савельева. Но почему вдруг такой оборот, если Иван Сергеевич утверждал, что нашел общий язык и теперь вот-вот должен подмять Савельева?.. Не подмяли ли самого Ивана Сергеевича? И сейчас начнут подминать Мамонта…

Отчего они вдруг стали такими резкими?

Машина свернула по направлению к Верхнему Вижаю. Русинов уже хорошо разбирался в здешних дорогах и направлениях. Если там встретит Савельева, значит, Ивана Сергеевича переиграли. Слишком увлекся, слишком расслабился и осмелел «старый чекист», так, что возит за собой барышню, работающую сразу на всех. А кто работает на всех – тот работает только на себя, и ни на кого больше. Это закон.

Савельева в Верхнем Вижае не оказалось. «Нива» остановилась возле какой-то стройки. На улице светало, и Русинов различил два строительных вагончика за штабелями бруса и досок. Его ввели в один из них – Савельева не было. В тесном рабочем помещении с инструментами, спецодеждой и какими-то деревянными деталями находились два человека: приятный седоватый мужчина лет пятидесяти в белой свежей рубашке и джинсовой куртке, другой – помоложе, сухой, подвижный, тренированный, поперек губ – складка – признак скрытой циничности и себялюбия. В любом случае оба не прорабы, не бригадиры на стройке, но большие начальники, привыкшие к кабинетам.

Кроме савельевской Службы, здесь никого не могло быть…

– Рад тебя видеть, Мамонт! – разулыбался седоватый. – Извини, что подняли среди ночи. Ты человек военный, понимаешь: служба есть служба…

– С кем имею честь? – сухо спросил Русинов.

– Мне перед тобой скрывать себя не имеет смысла, – добродушно проговорил он, показав знаком стоящим у дверей «строителям» удалиться. – Я генерал Тарасов, слыхал?

Иван Сергеевич говорил, что Службу у Савельева возглавляет какой-то отставной генерал, но не знал его фамилии.

– Не слышал, – проронил Русинов.

– Ничего, вот и познакомились, – усмехнулся Тарасов. – Поговорить с тобой необходимо, Мамонт… Ничего, что так называю? Знаешь, привык уже к твоему прозвищу.

– Я буду разговаривать только с Савельевым, – заявил Русинов. – Вас я не знаю, вижу первый раз. Так что извините, генерал.

– Савельева больше нет, – развел руками Тарасов. – По-моему, между вами дружбы никогда не было, так что ты его жалеть не будешь. Нет, он жив-здоров, только не служит в нашей фирме.

Похоже, генерал совершил военный переворот и сбросил гражданскую власть. Причем сделал это недавно, в последние дни. Началась цепная реакция революций: шведы скинули Савельева, теперь его скинул генерал. Верный признак кризиса власти и положения. Новый диктатор снова сделал ставку на Мамонта…

– Все равно я должен увидеть Савельева, прежде чем говорить с вами, – упрямо сказал Русинов. – Это принципиально.

– Не могу предоставить такой возможности, – проговорил генерал. – Его пришлось сдать шведам. Взрыв в их представительстве – его инициатива. Надо отвечать за глупость. А мы теперь – узаконенная официальная фирма. Наша, российская фирма, без всякого совместительства.

За выход из подполья генерал рассчитался с кем-то живым товаром – беднягой Савельевым. А может, поставили такое условие – очиститься от террористического элемента…

О чем пойдет разговор, было ясно. Но требовалось выяснить, что известно генералу о последних неделях жизни Русинова – где был, что видел… Судя по тому, как поднимали с постели и как везли сюда, генерал по характеру и способу действий – кавалерист, лихой рубака. Потому в отставку вылетел: такие контрразведчики в Госбезопасности перестали пользоваться популярностью. Но они очень бы пригодились для военного или чрезвычайного положения.

Стоп! Погоди! Если Савельева сдали шведам – тому терять нечего. Он, в свою очередь, сдаст Ивана Сергеевича и его эту подружку из «постельной разведки». Тем более имеет на Афанасьева старый зуб! Чтобы спастись самому, Иван Сергеевич должен сейчас спасать Савельева. Что там сейчас происходит?!

– Я решил предложить тебе условия совместной работы, – пользуясь молчанием Русинова, заявил Тарасов. – Мы как-нибудь обойдемся и без шведов, и без мирового капитала. Ты же патриот, Мамонт, и наверху у нас тоже есть патриоты. Все видят, все понимают. Хорошо знают раскладку геополитических сил в мире, тенденции, процесс развития… И без Савельева обойдемся, он же полный дилетант в нашей работе.

– Без специалистов вы не обойдетесь, – проговорил Русинов, осмысливая ситуацию.

– Потому и обратились к тебе! – засмеялся генерал. – Ты у нас считаешься лучшим знатоком кладоискательства, тебе и карты в руки.

Скорее всего генерал не знал, где побывал и что повидал Мамонт. Иначе бы уже не вытерпел, выложил козырь… Хотя если он игрок, то вначале пощупает партнера, заставит сделать необдуманные шаги, проверит, сколько козырей, крепко ли сидит.

– Карты в руки, пистолет к виску, – пробурчал Русинов.

Если генерал совершил военный переворот, то немедленно оказался врагом фирмы «Валькирия». А если Савельев сдал Ивана Сергеевича и того стали «колоть», напичкав спецсредствами, то даже если он и заговорит, информация к генералу не просочится. В шведском особняке кто-то работал на Службу, но Савельев знал кто и должен был сдать всю разведку. Так что с этой стороны маловероятно ждать утечки информации к генералу. А его люди работали грубовато, по крайней мере те, что приходили за ним ночью, и навряд ли бы могли отследить, куда и с кем пропадал Мамонт на несколько суток. В любом случае точных данных у генерала быть не может. От его же догадок можно отбрехаться…

– Ты моих ребят извини, – благодушно сказал Тарасов. – Они в нашей Службе не работали. Это мои афганцы, в спецназе служили. Только и умеют стволами тыкать. Кино насмотрелись! Но без них тоже нельзя. Они специалисты в своей области.

Один такой «специалист» оставался в вагончике – доверенное лицо, личная охрана, офицер по спецпоручениям…

– Я знаю, что с тобой так грубо нельзя, – продолжал генерал. – Ты же Мамонт. И не так-то прост. Шведов ты хорошо блокировал своим другом Афанасьевым. Тот им сейчас лапшу на уши вешает – тоже хорошо. Правда, друг твой слегка самоуверенный человек. Решил, если дурит шведов, то и меня можно пригрести к себе и включить в свою игру. Да только я – человек дела, мне играть некогда, да я еще в контрразведке в эти штуки наигрался. Мне надо сокровища из этих гор вытащить. Впрочем, можно и не вытаскивать, пусть здесь лежат, если хорошо лежат. Я своих афганцев к ним приставлю – и будет у нас банк надежнее швейцарского.

– Вытаскивайте, приставляйте, мне все равно, – сказал Русинов. – Я тоже, сказать откровенно, наигрался в кладоискательство. Так что не по адресу, генерал.

– Это как же тебя понимать?

– А так и понимать – устал.

– Ну, это дело поправимое! – обрадовался генерал. – Мы устроим тебе недельку отдыха! Отель – в горах, на берегу чистейшего озера. Роскошный коттедж, сауна, две очаровательные массажистки… Но через неделю ты поведешь меня лично в пещеру и покажешь все, что нашел. А я приму по описи.

Русинов сделал паузу, глянул на генеральского порученца:

– Мы должны поговорить вдвоем.

Тарасов указал головой на дверь, порученец вышел, но остался на ступеньках вагончика.

– Давай вдвоем! – весело сказал генерал. – С глазу на глаз. Или глаза в глаза – как правильнее? Ладно, так и так сойдет. Ты мне скажи: сокровища там хорошо лежат или вывозить придется?

– Хорошо лежат, надежно, – в тон ему проговорил Русинов. – Я восемнадцать лет искал, и вам столько же придется.

– Нет, Мамонт! – Тарасов погрозил пальцем. – У меня фирма частная, я ссуду взял под большой процент. Я их восемнадцать лет искать не намерен.

– Может, и раньше найдешь, – предположил Мамонт – надо было начинать искупать вину. – Как устанешь, так и найдешь…

– Слушай, Мамонт, я ведь не швед. – Генерал начинал терять свое лицо добряка. – Мне лапшу на уши не вешай. Уж свою-то родную русскую советскую публику я знаю хорошо. Если бы не знал, где ты побывал, не тревожил бы, не поднимал бы из теплой постели. Это вам в Институте халтура с рук сходила, там могли темнить. Все эти свои эмоциональные штучки – устал, голова болит, апатия – будешь массажисткам рассказывать. А я привык слушать речи более конкретные и обоснованные.

– Гляжу на тебя, генерал, – вроде ничего, глаза умные, – с циничным спокойствием сказал Русинов. – А мозгами шевелить не хочешь. Хочется поскорее на сокровища посмотреть… Неужели ты решил, что Мамонт – недоумок? Простой, как карандаш?.. Да если бы я где-то побывал да на что-то посмотрел – в постели бы, наверное, не лежал! А уже нанял бы полк охраны и твоих драных афганцев на выстрел в горы не подпустил! Я бы уже сидел здесь, как Строганов. Со мной бы уже президент улыбался.

Генерал выслушал и рассмеялся. Походил по вагончику, попинал с прохода выстроганные бруски.

– Знаю, знаю, Мамонт… Ты не простой, не идиот… Но ты лошадка на бегах! На тебя только ставки делают!

Он резко обернулся к Русинову, и тот увидел тяжелое лицо решительного и сурового человека. Он был уверен, жесток и неумолим, как стальная дверь в Кошгаре, способная выдержать ядерный удар.

Играть с ним было бессмысленно, убеждать – бесполезно.

Генерал сел напротив, глаза в глаза.

– В восемьдесят втором году, в августе месяце, вы вылетали куда-то на вертолете с Афанасьевым без сопровождения Госбезопасности, – проговорил он. – И находились вне поля зрения в течение трех часов. В восемьдесят пятом году, опять же с Афанасьевым и опять в августе, с одиннадцатого по тридцатое, вы снова ушли из-под наблюдения и находились где-то в горах. И наконец, нынче, в девяносто третьем, опять с одиннадцатого по пятнадцатое августа, правда, теперь один, ты исчезаешь снова… А когда возвращаешься, на твоей умной голове, Мамонт, резко добавляется седины. Объясни мне, пожалуйста, что это за августовские прогулки?

Русинов прекрасно помнил, что было в августе восемьдесят второго – летали с Иваном Сергеевичем к камню, где стоял знак жизни и где должны были встретиться Инга Чурбанова с Данилой-мастером. Где был нынче – не забудешь до смерти. Но что было в августе восемьдесят пятого, Русинов вспомнить не мог. Вроде бы тогда не произошло сколь-нибудь знаменательных событий, потому все выветрилось. Возможно, надоела опека Службы и они попросту оторвались от «егеря», чтобы порыбачить на воде и обсудить текущие дела. Иногда они так делали, хотя потом получали строгое предупреждение. Но тогда можно было валить все на непрофессиональность «егеря» – пусть долго не спит! За что он деньги получает?

Теперь и валить было не на кого, да и объяснять ему, где был, что делал, обеспечивать себе алиби было невозможно. Правду сказать нельзя, а кривду генерал проверять не станет – слишком торопится. Видимо, ссуду взял большую, на короткий срок и огромный процент. Были бы у него факты или точная информация, он бы не тронул сейчас, а наблюдал бы каждый шаг. Но вся беда в том, что генерал со своей Службой не может контролировать Мамонта. Что-то не получается у «нелегалов», привыкших работать в «цивилизованных» странах. Потому и решил давить.

– И еще! – продолжил Тарасов после паузы. – Объясни мне: что за странное отношение местной власти к тебе? То выписывают ордер на арест и арестовывают, то ты после побега вдруг спокойно разгуливаешь по поселку и заходишь в дом к участковому. А он тебя и пальцем не трогает! Как это ты его приручил? Только не ври, что через дочку его! В зятья он брать тебя не хочет… Ну, Мамонт?

– Да, генерал, много чего ты наковырял, но все впустую. – Русинов пошевелился, разгоняя кровь. – Не на ту лошадь поставил. Я к финишу не приду. Мой тебе совет: отдавай назад ссуду, пока не растратил, распускай гвардию и займись другим делом.

– Это все? – спросил Тарасов спокойно.

– Нет, не все… В прошлом году у вас пропал человек. Я его нынче видел… Зрелище страшное. Так вот, я не хочу обрастать шерстью и потому ухожу. Если ты хочешь – продолжай. Через год тебя отловят как снежного человека.

– Теперь все?

– Теперь все.

Генерал не спеша подошел к двери, постучал. Через секунду в вагончик вошел порученец.

– Ты же, кажется, фельдшер по образованию? – спросил его генерал.

– Так точно, – по-военному ответил тот.

– Отведи Мамонта в лазарет, посмотри. По-моему, у него что-то с головой.

Порученец достал откуда-то с полки резиновую дубинку, ткнул Русинова в плечо:

– Пойдем посмотрим, что у тебя с головой.

Русинов ощутил холод в солнечном сплетении – точно такой же, как в пещере, прежде чем перешагнуть через зловещий порог…