Размер камеры девять на семь футов. Решеток нет. Только четыре бетонных стены, выкрашенные в самый отвратительный оттенок синего цвета, да стальная дверь со встроенным в нее двухдюймовым вертикальным глазком. Это единственное окно в камере. В потолок вделан люминесцентный светильник, который никогда не отключается. Правда, с декабря свет сделался каким-то неровным, а лампа то и дело начинает мигать, вызывает у Трэвиса головную боль сразу позади глаз. Вот уже восемь лет он каждый день проводит в этой камере двадцать три с половиной часа.

Над его койкой пришпилено отпечатанное письмо, полученное три месяца назад. Оно извещает о том, что его родители были убиты, застрелены на перекрестке в Миннеаполисе, когда дожидались смены сигнала светофора. Два детектива приходили к нему, задавали дежурные вопросы и порадовали Трэвиса своим откровенным равнодушием к смерти мистера и миссис Чейз.

Помимо этого извещения он получает письма только от брата, но все они сложены под кроватью, чтобы не попадаться ему на глаза и не заставлять думать о том, чем пропитано все их содержание, угадываемое между строк. Джеф уверен в том, что действия Трэвиса той ночью 1993 года были единственной причиной, по которой он сам оказался не вовлеченным в семейный бизнес.

Трэвис лежит на кровати, закрыв глаза, чтобы не видеть раздражающего мигания. Это мало помогает, но порой ему удается на какое-то время просто забыть о чертовом мигании, даже когда оно имеет место. Умение избавить свое сознание от чего-либо очень полезно, когда находишься в подобном заведении. Днями. Месяцами. Годами. Уйма времени позади и впереди. Умение отрешиться от всего этого очень важно, чтобы не сойти с ума.

Он встает с койки и начинает мерить шагами камеру, едва ли сознавая, почему это делает. Такое происходит автоматически несколько раз в день. Маршрут все время один и тот же: от двери до туалета, от туалета до двери, от двери до туалета.

Неожиданно щелкает замок, и охранник открывает дверь. При этом Трэвис чувствует, что тюремщик нервничает. Это странно.

В камеру входит мужчина в дорогом костюме, и охранник закрывает за ним дверь. У мужчины седеющие на висках волосы, его глаза даже здесь, в комнате без окон, скрыты за темными очками. Поморщившись при виде мигающего света, он говорит:

— Привет, Трэвис. Меня зовут Аарон Пилгрим.

Он подает Трэвису руку, словно собираясь ее пожать, но оказалось, что он протянул ему какой-то предмет. Ярко-синий шар размером с бейсбольный мяч. Он излучает волны гипнотизирующего света, так что Трэвис берет его, даже не подумав о том, чтобы отказаться.

Едва он прикасается к предмету, как в его голове звучит голос. Голос, который он не чаял услышать уже никогда в жизни.

— Трэвис, — слышит он, и у него подкашиваются ноги. Он тяжело садится обратно на койку.

Эмили.

Сквозь синее свечение, ставшее всем, что сейчас для него важно, он смутно осознает, что этот посетитель, Пилгрим, чему-то улыбается. Ну и пусть, в настоящий момент это не имеет для него значения. Ничто не имеет значения.

Трэвис произносит ее имя. Свечение откликается трепетом, а потом подстраивает собственную пульсацию под ритм его сердца.

— Наш разговор будет недолгим, — говорит Эмили. — И в этот раз, и в следующий, спустя годы, когда мы встретимся снова на Аляске. Но зато в третий раз… о, милый. Наша третья встреча — это будет сплошное очарование.

— Почему ты не можешь остаться со мной сейчас? — просит Трэвис, и в голосе его звучит щемящая тоска. Он еще не расстался с ней, а уже страдает от разлуки.

— У меня есть работа, которую следует выполнить, — ответила Эмили. — Сложная работа. Боюсь, милый, я не могу объяснить тебе, в чем она состоит, — во всяком случае, здесь и сейчас. Когда-нибудь потом, да. А пока, если тебе это поможет, знай, что ты для меня важнее всех на свете. Гораздо важнее того ухмыляющегося осла, что стоит тут в камере. Из шести миллиардов человек ты — именно тот, в чьем участии я нуждаюсь больше всего. Ты — незаменимый компонент моего плана.

При этих словах Трэвис чувствует, как у него перехватывает от восторга дыхание. Он ей не безразличен. Она избрала его. Ему с трудом удается удержаться от счастливых слез.

— Почему я? — шепчет он.

Она издает легкий смешок.

— Со временем поймешь.

Еще несколько секунд свет продолжает пульсировать в такт его сердцебиению. Затем он меняется. В каком-то смысле темнеет.

— Сейчас я собираюсь дать тебе то, ради чего и было задумано это посещение, — говорит Эмили. — Это немного. Можешь расценивать это как своего рода аванс. Преимущество, которое поможет определиться, когда ты покинешь это место.

Как только она заканчивает эту фразу, Трэвис ощущает что-то в голове. Покалывание. Оно длится, может быть, секунду, потом проходит.

— Ну вот, — говорит Эмили, — теперь все в порядке. Ты на верном пути, милый. На пути к нашей следующей встрече.

Вопреки его воле по краям глаз выступают слезы. Она собирается его покинуть. Он опять останется в одиночестве, с этим противным светом, головной болью, среди гадких синих стен. И без чего-либо еще. На целые годы, годы и годы.

— Шшш, — шепчет она ему. — Все будет хорошо, обещаю. В один прекрасный день мы вместе над этим посмеемся.

Но сейчас ему далеко не до смеха. Этот момент прекраснее всего, что он когда-либо знал. Но и ужасен в той же мере, ибо подходит к концу.

— Отдай меня обратно этому ухмыляющемуся ослу, Трэвис.

Он знает, что не может не выполнить ее распоряжение: его тело подается вперед, как будто без участия сознания. Ноги напрягаются, поднимая его с кровати, рука протягивается вперед, отдавая ее.

— Пожалуйста, — шепчет Трэвис, как будто и вправду надеясь отговорить ее.

— Скоро, — произносит она.

Он гадает, сможет ли все эти годы думать хоть о чем-то, кроме нее, но она, полыхнув в его руке светом последний раз, говорит:

— К ночи ты перестанешь обо мне вспоминать.

Потом мужчина с седеющими волосами на висках, ступив вперед, смыкает на ней свои пальцы: если что-то и удерживает Трэвиса, чтобы не прикончить его на месте, так это настойчивость Эмили. Посетитель убирает ее из виду, и у Трэвиса сжимается сердце. Будь у него нож, он перерезал бы себе горло.

Человек по имени Пилгрим стучит в дверь, та открывается, и он исчезает за ней, унося с собой источник чудесного синего света, а Трэвис падает на кровать. Продолжая жалеть об отсутствии ножа, а еще лучше надежного ствола тридцать восьмого калибра, он решает, что, на худой конец, сгодится и угол металлической рамы кровати. Наверное, все получится не так быстро и чисто, как вышло бы с помощью ножа, но главное — результат, а он будет тем же.

Он лежит, обдумывая эту перспективу. Проходят минуты. В какой-то момент до него доходит, что синий шар ускользнул из его сознания на несколько секунд, может быть, аж на целых десять. Как такое возможно? Как вообще можно забыть это, забыть ее — пусть даже на краткий миг?

Трэвис осознает, что таращится прямо на осточертевший мигающий светильник, и, перевернувшись на живот, утыкается лицом в подушку. Он очень устал. Издерган, измучен переживаниями. Он чувствует, как его обволакивает и затягивает сон.

Трэвис пробуждается. Во рту сухо, словно он нажевался ватных шариков. Он встает, идет к раковине, плещет воду в лицо и пьет, подставив рот под кран.

Что-то не дает ему покоя. Какое-то ускользающее воспоминание. А может, это вообще ему приснилось? Он силится вспомнить, и на миг его мысленному взору предстает пульсирующий синий шар, и это зрелище, неведомо почему, кажется очень приятным. Наверное, то был приятный сон. Но пока он гадает об этом, даже тот смутный образ ускользает во мрак за пределы досягаемости. Исчезает.

Трэвис выпрямляется, закручивает кран. Возвращается к койке, но его не тянет ни прилечь снова, ни даже присесть. Бессознательно, не задумываясь, Трэвис начинает мерить камеру шагами, от двери до туалета, от туалета до двери, от двери до туалета.