Часть 1
ЧЕРНАЯ ПТИЦА

В первую годовщину своего освобождения из тюрьмы Трэвис Чейз проснулся в четыре часа утра, разбуженный светом, окаймлявшим задернутые занавески. Он забросил свой рюкзак в «Эксплорер», выехал из Фэрбенкса по дороге штата номер 2 и спустя час уже гнал машину по плотному гравию Датонского шоссе по направлению к Северному полярному кругу и дальше, к хребту Брукс. С вершин самых высоких холмов можно было на мили вперед видеть полосу дороги и трубопроводы, переваливавшие через гребни пониже и змеящиеся по поросшим розовеющим мелколистником долинам.

Это путешествие не представляло собой празднование юбилея. Вовсе нет. Скорее то был способ поразмыслить над всем случившимся: понять, к чему он пришел, где находится и куда двигаться дальше.

Судя по показаниям на приборной панели температура снаружи равнялась пятидесяти девяти градусам: Трэвис опустил окна, чтоб машину продувало влажным сквозняком. Здесь, в горах, даже в разгар лета воздух пахнул так, как в Миннеаполисе весной, — свежей травой, только-только появившейся из-под снежного покрова.

К десяти утра он доехал до Колдфута и остановился перекусить. Поселение, состоявшее всего из нескольких зданий, с населением в пару десятков человек существовало исключительно за счет проезжавшего по дороге транспорта, большую часть которого составляли грузовики, направлявшиеся к находившимся в 250 милях к северу нефтепромыслам Прудхоу-Бэй. По существу, Колдфут представлял собой последний форпост цивилизации перед тем, как дорога пересекала возвышенность и начинала свой долгий спуск по направлению к морю.

Но Трэвис так далеко не собирался. Нужные ему горы находились прямо здесь. К западу от города располагался национальный парк «Ворота Арктики» с протянувшимся дугой на две сотни миль к юго-западу хребтом. Ведущих туда дорог и даже пешеходных троп поблизости не пролегало. Туристические маршруты проходили в других местах, а поскольку путеводители и сайты подробно знакомили любителей самостоятельных путешествий со множеством надежных, проверенных путей, Трэвис доскональнейшим образом изучил их и выбрал свой курс так, чтобы их избежать.

Оставив «Эксплорер» на стоянке, он наполнил водой кожаные фляги, закинул за спину рюкзак и еще до одиннадцати отправился в путь. Пообедать (пакет лиофилизированного шелушеного риса был приготовлен с помощью маленькой пропановой горелки) Трэвис остановился, уже поднявшись на гребень первого кряжа, в двух тысячах футов над городком. Обратно на юг уходили семьдесят миль проделанного утром пути. Уходили в бесконечность и назад, в мир, в те места, между которыми он должен был выбирать.

Аляска или Миннесота?

Разумеется, существовало сильное давление, вынуждавшее вернуться домой. Давление со стороны всех тех, кого он там знал. Всего лишь через месяц после освобождения Трэвис приобрел билет в один конец до Фэрбенкса: некоторые из родственников даже не успели с ним повидаться. Какое будущее ждало его на дальнем севере, в двух тысячах миль от близких?

А какое будущее ждало его среди них? Даже для тех немногих, которые могли понять и простить все, что он совершил, Трэвис навсегда останется братом, угодившим за решетку около двадцати пяти и вышедшим оттуда лишь к сорока. И через двадцать лет в глазах следующего поколения он останется в первую очередь таким вот малым. Этаким вот дядюшкой. Так не лучше ли со всем этим разделаться одним махом?

Прежде чем пришло время остановиться на ночевку, он успел добраться до следующего гребня, причем последние несколько часов прошел в быстро холодеющих сумерках, в то время как солнце постепенно утопало в тумане, затягивавшем горизонт пусть не строго, но все же в северном направлении. Колышки палатки Трэвис вбил в мягкую почву рядом с протянувшимся по взгорью на мили вперед снежным полем и примерно с час сидел перед ней, ожидая, когда его сморит сон.

Примерно в милях пяти к западу — здесь, в горах, расстояния были обманчивы — виднелся скальный кряж, превышавший по высоте предгорья, через которые Трэвис уже перебрался. Углядев в угасающем свете мелькавшие на каменистом склоне тени, Трэвис достал бинокль и с минуту всматривался, прежде чем разобрал, что именно он видит. То были дикие овцы, перемещавшиеся по почти вертикальной гранитной стене с поразительной, просто пугающей легкостью. Ягнята не старше двух месяцев от роду уверенно следовали за овцематками. Трэвис наблюдал за ними до тех пор, пока они не исчезли за изгибом скалы.

Наконец, ощутив в руках и ногах баюкающую тяжесть, он залез в палатку, забрался в спальный мешок и под шелест ветра в короткой траве провалился в сон.

Пробудился Трэвис с участившимся пульсом, осознавая, что его что-то напугало, хотя и понятия не имея, что именно.

Судя по тому, как просачивался сквозь парусину свет, снаружи уже стало гораздо светлее, хотя по часам было чуть больше трех утра. Он заморгал, стараясь прогнать остатки сна, и в этот миг над кряжем разразился тройной громовой раскат. Секунду спустя земля содрогнулась: казалось, волна исходила прямо из горы под ним.

Расслабившись, Трэвис нырнул обратно в спальный мешок и потер глаза. Беззвучно вспыхнула молния, ярко осветив западную стенку палатки: он засек время на своих часах и отсчитал тридцать пять секунд, прежде чем снова громыхнул гром. Стало быть, гроза бушевала в семи милях от него.

Его снова стало клонить в сон, и усиление бури ничуть тому не мешало. Напротив, он находил странное успокоение в этих звуках, самой подходящей колыбельной для столь дикой, суровой местности. По прошествии нескольких минут гроза приблизилась, а вспышки молний и громовые раскаты стали почти непрерывными.

Уже почти ускользнув за грань сознания, Трэвис сквозь шум бури вдруг услышал нечто, заставившее его снова открыть глаза. Он обратил ухо к западу и прислушался. Что там такое — уж, во всяком случае, точно не гром. И не крик или вой, издаваемый человеком или животным. Больше всего это напоминало ему визг, раздающийся, когда сверлят металл, — звук, хорошо знакомый ему по тюремной мастерской.

Да, похоже, он самый и есть. Стало быть, это не более чем собственные призраки, появляющиеся на грани сна, чтобы досадить ему. Да, они навязчивы и неотступны, но он уже научился их игнорировать.

Трэвис снова закрыл глаза и заснул.

Спустя три часа Трэвис устроил привал в тридцати шести милях от Колдфута. Впрочем, добирался он туда не по прямой и, судя по данным навигатора, проделал путь больше, чем в сорок девять миль. Перекусил он разогретым супом, приправленным чили (хотя все эти консервированные продукты, на его взгляд, по вкусу больше походили на собственную упаковку, чем на то, что на ней было написано), на краю обнесенной крутыми горными склонами долины, уходящей в глубину футов на шестьсот, — широкой, плоской, тянувшейся почти прямо на северо-запад мили на три.

В выемке долины лежали облака, клубившиеся вокруг утесов и возвышений, заполняя впадины и уподобляя их дымящимся прудам. Непосредственно под Трэвисом дно было скрыто почти полностью, хотя временами, когда косые лучи солнца пробивались сквозь плотный туман, ему удавалось заметить, как под ним что-то сверкало. Вода, а может быть, лед.

Сон был крепким, спокойным и прерывался лишь дважды, на сей раз не громом, а воем волков. Он понятия не имел, на каком расстоянии они находятся, хотя порой казалось, что до них не больше четверти мили. Ему доводилось читать о том, что волчьи стаи меняют громкость своего воя, чтобы не дать возможности жертвам, равно как и другим волкам, возможным соперникам, точно определить дистанцию. В отношении людей это тоже срабатывало.

В шесть утра Трэвис проснулся, откинул полог палатки и сел, вдыхая морозный воздух, куда более холодный, чем в предыдущую ночь. Видимая линия горизонта отодвинулась дальше, чем когда-либо за все время путешествия.

Аляска или Миннесота?

Он пришел сюда, чтобы найти ответ на свой вопрос. Но пока в этом отнюдь не преуспел. Доводы за и против той и другой позиции сменяли друг друга, циркулируя в его сознании. Дома находились родные и друзья, которые пусть никогда и не скрывали своих суждений, все же относились к его прошлому терпимее, чем кто-либо посторонний. Там находился его брат Джеф, который предложил Трэвису участие в затеянном им бизнесе в области программного обеспечения и с самого начала ввел его в курс дела.

Но, помимо этого, дом был наполнен призраками прошлого, и каждая улочка по соседству с ним проседала под гнетом тягостных воспоминаний.

Аляска — совсем другое дело. То, что окружало его здесь, — безупречная пустота, вовсе не претендующая на то, чтобы в том или ином смысле понять его, и совершенно не пытающаяся вернуть его на старую колею. Отправляясь в Фэрбенкс, Трэвис не взял с собой ничего, даже временами казалось, самого себя. Год назад, в первый свой день на воле, он ни за что бы в такое не поверил, но здесь ему, бывало, доводилось провести целый день, ни разу не вспомнив ни о тюрьме, ни о том, что он сделал, чтобы туда попасть. Здесь он порой вообще не был тем парнем. И черт бы его побрал, если это ощущение не крепло с каждым днем.

И все это пойдет прахом, стоит только ему ступить на прежнюю почву. По этой причине, если не по какой-либо другой, Трэвис полагал, что знает, к какому пути склоняется.

Расстегнув молнию спальника, он натянул штаны, сапоги и перебросил ноги наружу. Трава, еще вчера мягкая, теперь похрустывала под его подошвами. Он постоял, потягиваясь, потом опустился на колени, достал из рюкзака газовую горелку и металлическую чашку: несколько мгновений, и голубое пламя уже с шипением разогревало воду для кофе. Дожидаясь, пока она закипит, Трэвис подошел к обрыву и оглядел сверху долину, благо теперь, когда воздух сделался кристально чистым, вид открывался превосходный.

Он замер. Остолбенел, вытаращив глаза, ошеломленный настолько, что в первое мгновение не способен был даже моргнуть.

На дне долины лежал разбитый «Боинг-747».