Очнулся я на суде, на скамье подсудимых, чем немало порадовал присутствующих официальных лиц, а присутствовали в зале суда только они одни. Видимо, им уже наскучило ждать. Здесь, как я понял, были: прокурор, адвокат, судья с помощниками и присяжные заседатели. Все как полагается, чтобы осудить человека по закону. Разумеется, были стражи порядка. За моей спиной и по бокам. На руках у меня были надеты наручники. Ни Геры, ни друзей, ни журналистов в зале не было. Да и зал-то не был похож на зал судебных заседаний, а больше походил на курилку с деревянными скамейками и плевательницей посередине. Плевательницей, скорей всего, буду я. Помещение было самое обычное, и тем не менее, зал был устлан плитами отчаяния и страха, на стенах мохрились и серели обои уныния, а по углам жались котята раскаяния и мольбы. Судью явно мучила отрыжка. Он морщился и пил маленькими глотками воду из стакана. Камень в желчном пузыре судьи – это камень на шее подсудимого. Да и вообще любой приговор суда – свидетельство бессилия суда, но свидетельство силы правосудия.

– Это военный трибунал? – спросил я.

Судья мой вопрос оставил без внимания и провозгласил:

– Коллегия Верховного суда начинает свое очередное заседание. Сегодня состав суда и присяжных заседателей прежний, а именно: коллектив ордена Посейдона ЖЭУ-1. Прокурор – вахтер Зубатов. Адвокат – его дедушка Зубатов. Судья – начальник ЖЭУ Гржимайло – это я. Его, то есть мои, помощники – его, то есть мои, заместители Анчуткин и Писсаро. Ну, далее идут присяжные… с известными всем именами… перечислять их за дефицитом времени не буду… – Гржимайло поднес список к глазам, – слесаря, дворники, уборщицы и наконец паспортистка Палеолог. Нам высочайше поручено сегодня осудить этого досточтимого Рыцаря к… Сколько там ему причитается? – наклонился он к секретарю.

– От пяти до семи, ваше сиятельство. Строгого.

– Хорошо. Итак, чтобы не тянуть резину (у всех у нас семьи), вы обвиняетесь… Встаньте, когда к вам обращаются! Помогите ему. Вы обвиняетесь в несанкционированном заболевании во время карантина и в срыве в результате этого клинической картины карантинной службы страны. И, как не выдержавший срока карантина, приговариваетесь к очередному сроку – к семи годам строгого режима отбывания наказания на галерах. После мореходной школы вы будете посажены на нижний ряд галеры «Бисмарк» и прикованы к скамье цепями. Подождите, не садитесь. Это не окончательный приговор. Теперь учтем поправки. Да, чуть не забыл. Власовна, в тридцать третьем трубу заварили?

– Ацетилена нет. Стали манжет накладывать, а труба возьми и выпади. Ну, они трубу взяли, оттащили в каптерку резьбу нарезать. Там у них, правда, лерки и метчики давно все потаскали. Да и леркодержатели. Не знаю, получится чего… А тут – с этого, семнадцатого, пятый подъезд, третий этаж – опять их заливает. Когда уж их зальет совсем? Надоели. А где я им сварку возьму? Где слесарей? Что, с тридцать третьего забирать, а им, значит, отдавать?..

– Нет, это ты правильно, Власовна. Правильно, что отшила их. Они еще потерпят. Заливает – это еще не потоп. Я к начальнику управления уже сколько раз обращался: дайте мне еще парочку-троечку слесарей!

Присяжные заметно оживились.

– Да! Что там! Конечно! Три новых старых дома по сто тридцать квартир дали, а слесаря ни одного!

– Ладно, кончай базар! Пить надо меньше! А то с утра на рогах!

– Обижаешь, начальник! – заволновались присяжные.

– Вас обидишь! Ладно, поздно уже. Вас что, дома не ждут? – с нарочитой иронией риторически спросил председатель. – На чем мы там остановились? Семь лет, что ли?

– Так точно, ваше сиятельство, – подтвердил секретарь. – Семь лет. Строгого. Остались поправки.

– Поправки, хм… Все, все будет хорошо. Значит, пошло на поправку… А! Поправки. Ясно. Что там в протоколе изъятия? Оказал активное сопротивление. Сколько человек его изымало? Двенадцать? И что, все на лечении? Все-все? – судья посмотрел на секретаря, на меня, снова на секретаря и задумался. – Что, и Крис? И Сальваторе? В реанимации? Н-да-а… Не часто такое встретишь.

– Прецедент, – подсказал адвокат Зубатов, дедушка прокурора Зубатова.

– Что? Не часто, не часто. Что ж, по месяцу на брата. И мой голос, как председательский, идет за два. Получается… Семь да пять – двенадцать. Двенадцать на два – двадцать четыре. Двадцать четыре на двенадцать – два. Семь минус два – пять. Итак, с поправками, – торжественно провозгласил он (пафос), – вы осуждаетесь на пять лет строгого режима на галере «Бисмарк». Теперь можете сесть. Власовна, совсем забыл! Завтра придут из второго ЖЭУ сварочник забирать. Там у них целый дом рухнул. Перекрытия. Так ты, того, кладовку закрой, а ключ, скажи, у Семена. А Семен – болен. Нет, лучше в отгуле. Уехал, уехал к черту на рыбалку. На три дня. А там запил. Сейчас в горячке. Пусть в следующий понедельник приходят. А лучше в среду. Позвонят.

– А у меня бланки кончаются. Предупреждаю, – заявила паспортистка.

– Помню, помню, – отмахнулся от нее председатель.

– А с этим что делать-то? – спросил старший конвоя.

– Это вам виднее, что с ним делать. Мы свое дело сделали. Теперь приступайте вы. Что надо, то и делайте.

– В Мореходку, что ли, вести? – потоптался старший, глядя на председателя.

– Господи! – вздохнул тот. – Кто бы мне еще заплатил за сверхурочные и за консультации? Юристам лафа. Сказал два слова – извольте денежку заплатить, да еще по телику кажут. Ну, конечно же, в Мореходку. Не на галеру же. Думать надо! У тебя на шее что, голова или жопа? Вот и думай ею. Сначала человека обучить надо, а уж потом и грести его. Или – им?..

– Ваше сиятельство! – обратился вдруг к председателю секретарь. – А обет?!

– О, черт! – председатель стукнул себя по лбу. – Вечно ты, Власовна, не вовремя с производственными вопросами лезешь! Что тебе, времени на работе не хватает? Подсудимый!

– Осужденный, – подсказал секретарь. – Уже осужденный, ваше сиятельство.

– Осужденный. Какой вид обета вы выбираете по своему добровольному почину? Предлагается на выбор. Воздержание от зелья – раз. Ну, там, от водки, самогона, пива, махорки, марихуаны и прочего. Воздержание от женщин – два. Понятно от чего. А! Вы это уже прошли. Помню, помню. Так, воздержание от чревоугодия – три. Впрочем, какое чревоугодие? Червям угодия. А! Стихи получились! Чревоугодие – червям угодия!..

– Записал, – сказал секретарь.

– Какое там чревоугодие, капустка да болтушка? Так, это тоже пропускаем… И это, как его?..

– Обет молчания, – прошептал секретарь.

– Да, совершенно верно: воздержание от обета молчания – четыре.

Я поднял кверху большой палец, а потом, загнув большой, разжал четыре остальных и кивнул.

– Хорошо. С этим обетом вы можете выйти досрочно. Если, конечно, не нарушите его. Раз в три года бывает амнистия для «великих молчальников». Звание «великий молчальник» присваивается после восемнадцати месяцев молчания. Последняя амнистия была в прошлом году весной. Поздравляю вас. И с сим разрешите откланяться. Записали? – спросил он у секретаря.

Секретарь, приподняв зад со стула, судорожно кивнул головой, дописывая последнее слово. Слышно было, как он прошептал судье:

– Мочи нет – от пива!