Последнее дело Шейлы Лок-Холмс
Лора Липпман

Много лет спустя, если люди пытались подтрунивать над ней по поводу того лета, когда Шейла — ей как раз исполнилось одиннадцать — открыла свое детективное агентство, она всегда меняла тему разговора. Собеседники думали, что она стесняется: то лето она проходила в шляпе с двумя козырьками и ушами, спортивном костюме и поясе для инструментов, рекламируя свои услуги под именем Шейлы Лок-Холмс, лишь чуть изменив свою фамилию. На самом деле ее звали Шейла Лок-Уайнер, но с такой фамилией хватало хлопот и в реальной жизни. Единственное преступление, которое она раскрыла, касалось пропажи одного номера «Уолл-стрит джорнэл» ее отца, и в конце лета агентство благополучно закрылось.

А кроме того, началось все не со шляпы с двумя козырьками, хотя ее родители придерживались иного мнения. Агентство она открыла до того, как нашла шляпу на материнской половине гардеробной, в коробке, набитой старыми вещами. Поскольку ее мать Решительно Выступала Против Беспорядка — она говорила это часто, обычно обращаясь к отцу Шейлы, который, вероятно, горой стоял за беспорядок, — эта никоим образом не промаркированная коробка особенно заинтересовала Шейлу. В ней и нашлась шляпа охотника на оленей, хотя девочка не знала, что она так называется, совершенно вылинявшая оранжевая футболка с надписью «ЗАЛЕЗАЙ НА СКАЛУ», небесно-синий плащ с красной клетчатой подкладкой и серебряный браслет с брелоками.

Она отнесла коробку матери, которая сказала Шейле, что той положено уважать личное пространство других и не рыться в их вещах.

— Мы об этом уже говорили, Шейла. Помнишь? Ты обещала, что больше этого не повторится.

— Но я должна практиковаться в поиске вещей, — возразила Шейла. — Это моя работа. Можно я возьму футболку? Она такая же крутая, как и футболки, которые люди покупают в «Аберкомби», только еще лучше, потому что действительно старая.

— Разве ты не хочешь взять и плащ? И браслет с брелоками? Я думаю, эти вещи опять входят в моду.

Шейла предпочла вежливо промолчать. Ее мама не относилась к тем матерям, которые держали руку на пульсе современной моды. Она только думала, что держит.

— Мне нравится шляпа. Такая же, как в книге, которую постоянно читает папа: с ней он хочет поработать, если она когда-нибудь станет фильмом.

На лице матери отразилось недоумение.

— О Шерлоке Холмсе?

— Нет, об одном из этих глупых людей, которые воевали за Юг в Гражданской войне.

— Глупых людей?

— Остолопов.

— Остолопов… ох нет, Шейла, книга не об этом. Но да, герой «Заговора остолопов» носит дурацкий колпак. И все записывает на таблички, примерно так же как ты.

Шейла, конечно же, мать поправила:

— Я все записываю в разлинованные блокноты. Как Гарриет Уэлч из «Шпионки Гарриет».

Она все-таки взяла шляпу, из вежливости. Взрослые думали, что они всегда отзывчивы к чувствам детей, но Шейла верила, что на самом деле все наоборот. Она с нежностью относилась к матери, которая по-своему многое чувствовала и многое прощала отцу, вечно витающему в облаках, с головой уходя в фильм, который монтировал. Он принимал участие в создании нескольких знаменитых фильмов, но работал в мастерской, а не на съемочной площадке, рядом с кинозвездами; он находился от них так же далеко, как Шейла, когда она смотрела фильм на мониторе компьютера, поэтому в школе никто не считал ее отца крутым. Ее мать работала адвокатом, что определенно не тянуло на крутизну. На занудство тоже не тянуло. Работа как работа.

Шейла иногда ездила в мастерскую отца, в центр города, на Канал-стрит. Обычно такое случалось в школьные каникулы, которые в юридической фирме матери выходными не считали, или летом, потому что родители этот период времени называли хаосом для родителей. Хаоса хватало и в то лето, когда Шейле исполнилось одиннадцать. В такие дни Шейла и ее отец ехали на поезде, что очень раздражало отца, потому что шел поезд со всеми остановками, не как утренний экспресс. Шейле дополнительные остановки только нравились.

Ее отец работал на компьютере «Мак» с большущим экраном, и это было очень интересно… во всяком случае, первые полчаса. Шейла даже начинала думать, что, возможно, тоже станет монтажером фильмов. Она наслаждалась лекциями отца о вариантах, между которыми ему приходится выбирать, о том, как иной раз он обращал внимание режиссера на уже вроде бы выброшенные эпизоды, сравнивал монтаж фильма с приготовлением обеда исключительно из того, что имелось в наличии в кладовой. Но работа эта была очень медленной и нудной. Шейла начинала скучать, шла в столовую, где лежали бесплатные бублики, или спрашивала, за каким компьютером можно посидеть, или играла на отцовском мобильнике. Но гораздо чаще доставала книгу — какой-нибудь детектив или что-нибудь о магии.

«Ты с детективами неразлейвода», — шутил отец. Но она не читала все без разбора. Начала с самой первой книги сериала «Энциклопедия Браун» и очень старалась не жульничать, заглядывая в решения на последних страницах книги, но иногда пропускала зацепки. (Откуда могла знать, что сражение при Бул-Ране южане называли битвой у Манассаса?) Она прочитала книги Зилфы Китли Снайдер, которые напоминали детективы, и «Шпионку Гарриет», и продолжение — «Долгий секрет», — которое ей понравилось даже больше. Несмотря на шляпу с двумя козырьками, Шерлока Холмса она не читала. Не читала и Нэнси Дрю. Шейла ненавидела Нэнси Дрю, которая напоминала ей одна девочку из ее класса, и не только благодаря рыжим волосам. Как и у Нэнси Дрю, у Тристы было две подруги, Кейтлин и Гармони, которые только и делали, что расхваливали Тристу. «Ох, Триста, — стонали они, — ты такая умная, ты такая красивая, твоя одежда лучше, чем у всех». Они повторяли это снова и снова, и каким-то образом их слова становилась явью. Но, разумеется, только не в глазах Шейлы.

Шейла рассказывала отцу о Тристе и ее подругах, потому что ее отца интересовало, почему люди поступают так или иначе, тогда как мама считала подобные разговоры сплетнями и запрещала их. Вместе со «Сплетницей». Ее отец говорил, что это психоанализ, и сплетни не беда, если только они не становятся «игрой в сплетни», как в «Последнем круизе „Шейлы“», фильме, который ему особенно нравился. Шейла делала вид, что этот фильм тоже ей нравится, раз ее отец придавал ему такое значение. Ему требовалось, чтобы ей нравились такие фильмы, как «Последний круиз „Шейлы“», «Тропы славы», «Маккейб и миссис Миллер», «Великолепные Амберсоны», «Перекресток Миллера» и «Забавные кости». И она убеждала его, что ей эти фильмы нравятся, и никогда не говорила, что «Забавные кости» ее пугали, хотя вроде бы это комедия, и она совершенно не понимала, о чем говорили в «Перекрестке Миллера», сколько бы раз ни смотрела этот фильм.

— Все равно что у Тристы есть собственная пиар-фирма, — говорил отец Шейлы.

— Пуэрто-риканская?

— Что?

— Так они называли Акул в Вестсайдской истории. Пиар. — Отец показывал ей этот фильм по телевизору, предлагая обратить внимание на цвет неба в тот момент, когда Тони шел по переулкам и пел о Марии. Он критически относился к монтажу фильма, пусть и получившего премию «Оскар». «Награды ничего не значат», — сказал ей отец, хотя его награды — правда, «Оскар» в их число не входил, — красовались на стенах кабинета.

— Ах вот ты о чем. Нет, я говорю про аббревиатуру, образованную от «public relations». Пиарщики — это люди, которых нанимают другие люди, чтобы первые рассказали всем, какие вторые великие.

— А мне нельзя нанять такого человека? Вместо няни? Можешь ты нанять мне человека, который расскажет всем, какая я великая?

Отец рассмеялся. Но Шейла говорила серьезно. В пятом классе она отучилась не без проблем и боялась шестого. Она не могла с уверенностью сказать, что старинная футболка с надписью «ЗАЛЕЗАЙ НА СКАЛУ» решит ее проблемы, хотя надеялась, что положит начало их решению. Но насколько все упростилось бы, если б в школу пришел человек и рассказал всем, какая она великая. Шейла Великая. Так называлась книга, написанная Джуди Блюм, но тут Шейла разом погрустнела, потому что Шейлу из той книги язык не поворачивался назвать великой.

Однако Шейла не отдавала себе отчета в том, каким неудачным выдался у нее пятый класс, пока родителям не позвонили из школы, предложив прийти на собрание перед следующим учебным годом. «Чтобы убедиться, что мы говорим на одном языке, когда речь идет о поведении Шейлы». Она узнала об этом, когда подслушивала по телефону в спальне родителей, и отец поймал ее с поличным.

— Подслушивающие ничего хорошего о себе не услышат, — указал он.

— Это часть моей работы. Я должна быть в курсе всего. Именно так мне удалось выяснить, что произошло с твоим еженедельником. Я услышала, как управляющий пожаловался швейцару, что люди подписываются на периодические издания и не забирают неделями, поэтому он решил выбрасывать их, если люди не спускаются и не уносят свои газеты и журналы до девяти утра.

— Я спускаюсь к девяти.

Она задержала взгляд на отце.

— Практически никогда. Ты уходишь на работу к десяти или к одиннадцати, а вечером возвращаешься, когда я уже в постели.

Он дал ей рассказ Саки, который, вероятно, имел отношение к той жидкости, которую ее мать пила из маленького графина в ресторане, где подавали суши. Кот Тобермори научился говорить и выбалтывал чужие секреты, и люди решили его отравить. Ничего у них не вышло: его убил в драке другой кот, но взволновало Шейлу как раз не это. Она знала, как сделать так, чтобы тебя не отравили. Для этого всего лишь требовалось, чтобы кто-то пробовал твою еду первым. Она также решила: если ей разрешат завести кота, она назовет его Тобермори, но звать, конечно, будет Тоби. Подумала, а не изменить ли имя набивной бело-серой кошки, которая досталась ей в наследство от матери, но пришла к выводу, что это неправильно — менять кому-то имя в столь почтенном возрасте. Ее матери было пятьдесят, то есть материнским набивным игрушкам… почти пятьдесят. Еще раньше Шейла хотела изменить свою фамилию. В прошлом году спросила, может ли она зваться Шейла Лок вместо Шейла Лок-Уайнер. Заявляла, что девочка должна носить девичью фамилию матери, и это правильно с точки зрения прав женщин. Но мать сказала, что такое изменение обидит отца, что он вырос с такой фамилией и от Шейлы требуется одно: вежливо напоминать людям, как произносится ее фамилия, Уайнер.

Как будто это звучало лучше.

Раскрыв дело о пропаже отцовского еженедельника, Шейла почувствовала, что ей необходимо начать новое расследование. Она написала небольшое объявление, рекламируя свои услуги, но управляющий отчитал ее, сказав, что такие объявления вешать в коридорах запрещено. В доме, где проживала ее семья, действовало множество подобных правил, чуть ли не больше, чем в школе. Например, никаких курьеров и посыльных дальше вестибюля не пускали. Отчасти и по этой причине газеты и журналы оказывались на большом столе, а потом их выкидывал злобный управляющий.

Жильцы дома всегда говорили, что это очень хорошее правило и благодаря ему дети могут спокойно ходить по дому и никогда не встретят постороннего человека. Но детей в доме было немного и Шейла с ними не дружила, поэтому с радостью обменяла бы это правило на возможность получать еду из китайского ресторана прямо у двери и есть ее еще в пижаме. Это же так уютно: есть китайскую еду с родителями, когда все одеты только в пижамы, — но поскольку кому-то приходилось спускаться вниз, ничего такого не получалось. Да и вообще они редко обедали всей семьей, потому что ее отец работал допоздна. Говорил, что он сова и ничего не может с собой поделать. Иногда мать ела вместе с Шейлой, иногда выпивала стакан вина, пока Шейла обедала в одиночестве. В их квартире была номинальная столовая, но по назначению она использовалась редко, выглядела очень уж обязывающей. А они, по словам отца, предпочитали неформальную обстановку. Поэтому обходились кухней — яркой и веселой.

Но все остальные, гости и незнакомцы, обожали столовую за пугающие ярко-алые стены и люстру, которую ночью не составляло труда принять за монстра. «Это прекрасная квартира». Так говорили все, едва переступив порог. «Какая прекрасная квартира!» Они хвалили вкус родителей. Они восторгались книжными полками, маленьким кабинетом, который родители делили между собой, полами, между прочим, из паркета, и Шейла выяснила, что это не сорт маргарина. Если ее мать вела кого-то по коридору в который выходили двери спален, она извиняющимся тоном обычно говорила: «Спальни у нас скромные». Шейла чувствовала, что эти слова только подогревали интерес к спальням. Размерами они не впечатляли, шкафы оставляли желать лучшего, так что самую маленькую из трех, посередине, родители превратили в гардеробную. Отцу досталась одна половина, а матери — вторая. Шейле пришлось довольствоваться крохотным стенным шкафом в ее спальне.

В то лето, когда ей исполнилось одиннадцать, она начала проводить много времени в гардеробной, где и нашла шляпу с двумя козырьками, принадлежащую матери.

— Ты пользовалась успехом? — спросила она, вращая шляпу на указательном пальце. — В моем возрасте?

— Отчасти. Об особом успехе говорить не могу, но друзей мне хватало.

— Ты была хорошенькой? — В школе, где она училась, ее мать относилась к категории старых. Собственно, старых мам набиралось не так уж и мало, но ее была одной из самых старых.

— Я так не думала, но, наверное, на самом деле выглядела неплохо. Блестящие волосы, обаятельная улыбка. Когда я смотрю на свои фотографии того времени, мне хочется дать себе пинка за то, что не осознавала, какая я хорошенькая. Не делай той же ошибки, Шейла. В любом возрасте, оглянувшись на десять лет назад, ты готова убить за то, чтобы выглядеть как тогда.

— Не хочу я выглядеть как в год. Я была толстая и без волос.

Мать рассмеялась.

— Позже, конечно. В тридцать женщина хочет выглядеть как в двадцать. И так далее.

Волосы у Шейлы блестели, и она полагала, что улыбка у нее обаятельная, но этого определенно не хватало, во всяком случае для школы. Наверное, в те годы, когда в школу ходила мама, все было проще. Опять же она росла в Огайо.

Шейла проводила в гардеробной целые дни, а ее няньку это нисколько не волновало. Летом нянька ей досталась старая, не хотела никуда ходить, сама часто бегала по врачам, отсюда и следовали жалобы родителей на «летний хаос». Шейла обнаружила, что может подслушивать разговоры родителей, прокравшись в гардеробную поздним вечером после посещения туалета. Иногда они говорили о ней. Не хорошее и не плохое, поэтому ее отец, похоже, ошибался, утверждая, что при подслушивании ничего хорошего не услышать. Ее родители тревожились из-за школы. Говорили об обидчиках и детях, пользующихся популярностью. Всплыла и Триста. Конечно же, из стана обидчиков. Более того, из самых плохих обидчиков, за которых грязную работу выполняют другие. Ее волосы тоже блестели. То есть блестящие волосы — атрибут популярности, но их одних не хватало, чтобы человек пользовался успехом. В своем разлинованном блокноте Шейла начала составлять список необходимого для популярности, и получилось у нее следующее:

1) «Блестящие волосы;

2) обаятельная улыбка (никаких брекетов, блеск для губ);

3) красивая одежда;

4) обходительность со всеми и грубость как минимум к одному человеку».

5) Продолжение следует…

Она продолжала обыскивать гардеробную. Ее отец сберегал все. Все! Запонки-одиночки, ключи от неизвестно каких дверей, кольца для ключей без единого ключа, старые визитки. Хранил даже коробку с младенческими вещами Шейлы, ничего особенного, но он их хранил. Очень раздражала ее эта одежда, особенно ползунки в цветах «Янкиз». Никто не покупает девочкам бейсбольные ползунки!

Но самая интересная находка ждала ее в шкатулке с драгоценностями матери, в которую Шейле залезать не полагалось. Там лежала красивая гравированная визитка с фамилией ее отца, фамилией какой-то женщины и адресом в центре города, на Чембейрс-стрит. Она не знала, что ее отец занимался каким-то бизнесом с женщиной, которую звали Хло Бизер. Шейла никогда не встречала Хло Бизер, отец никогда ничего о ней не говорил. Визитка смотрелась отлично: кремовая, из плотной бумаги, с тонкой зеленой линией вокруг имен и фамилий. Бизер — какая отвратительная фамилия. Только очень красивый человек мог выжить с такой фамилией.

Визитка скрепкой удерживалась на фотографии. Ее отец, с усами и более длинными волосами, наклонялся к блондинке. Сзади виднелись пальмы, он и блондинка салютовали фотографу стаканами с каким-то ярко-оранжевым напитком, а за пальмами полыхало оранжевое небо.

— Папа, кто такая Хло Бизер? — спросила она отца в поезде, когда они возвращались с его работы. Шла последняя неделя ее летних каникул, и в душном, жарком вагоне воняло потом.

— Откуда ты знаешь это имя? — спросил он.

— Я нашла визитную карточку с ее именем и твоим.

— Где?

Почему она солгала? Инстинктивно. Инстинктивная ложь вызывала в школе проблемы. Шейла брала вещи. Лгала об этом. Но как она могла сказать правду о том, что брала вещи? Как кому-нибудь объяснить, что бумажник Тристы с золотыми и светло-коричневыми завитками, напоминавший пирожное с орехами, показался Шейле магическим. Показался талисманом: это слово она почерпнула из книг Эдит Несбит и Эдварда Игера — писателей, которых ее отец ставил выше Джоан Роулинг. Будь у нее такой бумажник, она стала бы могущественной. И она повела себя очень тактично. Возможно, потому ее и поймали: вынула все деньги, кредитные карточки и остальные личные вещи и переложила в сумочку Тристы, а себе взяла только бумажник. Семья Тристы была богатой-пребогатой. Бумажник для нее ничего не значил. Она бы купила новый через месяц-другой. Тогда как у семьи Шейлы достаток был средним, по словам ее родителей. Но на жизнь им хватало и они не испытывали никаких неудобств, разве что смущал дизайн столовой.

От нее не ждали, что она будет рыться в вещах. Но от нее и не ждали, что она откроет шкатулку с драгоценностями матери, которая стояла на туалетном столике, отделявшем захламленную отцовскую половину гардеробной от половины матери, где царил полный порядок.

Она решила признаться в меньшем преступлении.

— Я нашла ее в коробке с твоими запонками и прочим старым хламом.

— Не следует тебе рыться в вещах других людей, Шейла.

— Почему? У тебя есть секреты?

— Я имею право на личное пространство. Ты бы хотела, чтобы я заходил в твою комнату и копался в твоих вещах?

— Я бы не возражала. Я спрятала свой блокнот с записями. Тебе его никогда не найти. — Этот урок она вынесла из «Шпионки Гарриет»: дневник надо хранить так, чтобы никто до него не добрался, даже если в нем нет никаких пикантных подробностей. — Кто такая Хло Бизер?

Ее отец вздохнул.

— Думаю, ты знаешь, что я уже был женат. До твоей матери.

Она знала, но не придавала этому значения. Ее это не касалось никаким боком.

— Она заказала эту визитку, когда мы поженились и стали жить вместе. Мы разослали ее всем нашим друзьям. Свадьбу мы не устраивали, но хотели, чтобы наши друзья знали, где мы поселились.

— Она стала Бизер-Уайнер?

Он рассмеялся, словно Шейла задала нелепый вопрос.

— Хло? Нет. Нет. Она не захотела становиться Уайнер. — Он вновь рассмеялся, но уже другим смехом.

— Она умерла?

— Нет. С чего ты так решила?

— Не знаю. Вы развелись?

— Да.

— Почему?

— Странное дело, Шейла, но я действительно не помню. Мы поженились очень быстро. Может, не до конца все продумали. Ты готова к школе? У тебя есть все необходимое? Или нам надо еще разок заглянуть в магазин?

Она понимала, что отец хочет сменить тему. И позволила ему.

Но, вернувшись домой, сразу пожелала выяснить, а известна ли матери эта экстраординарная подробность жизни ее отца.

— Ты знала, что папа уже был женат? — спросила она мать, когда та пришла с работы. — На какой-то женщине, которую звали Хло Бизер?

— Да, — ответила мать. — Я это знала. И ты тоже. Мы тебе говорили, давным-давно.

— Может, и знала, но, наверное, забыла.

Мать посмотрела на отца, который читал «Уолл-стрит джорнэл» у кухонного стола. Поскольку он привез Шейлу, то есть пришел домой рано, они заказали обед в «Сити дайнер».

— А почему вспомнила сейчас?

Прежде чем Шейла успела открыть рот, ответил отец:

— Она нашла визитную карточку в коробке с моим хламом. Я сказал ей, что она должна уважать личное пространство других, и она пообещала, что будет. Так, Шейла?

— Так, — ответила Шейла, хотя и не помнила, что давала такое обещание. — И фотографию. Я нашла визитку и фотографию, сцепленные скрепкой.

— Тебе положить сладкие картофельные чипсы, Шейла? — спросила мать.

— Да, с коричным сахаром.

В тот вечер, когда мать укладывала ее в постель, Шейла думала о лжи. От нее требовали не лгать, даже если это имело смысл. А если кто-то повторял ее ложь? Ее отец сказал, что она нашла визитку в его коробках, хотя на самом деле визитка обнаружилась в шкатулке для драгоценностей, прикасаться к которой ей строго-настрого запрещали. Разве ее мать не помнила, что визитка с фотографией лежат там? Сверху, на самом виду. Она посмотрит, будут ли они лежать там и завтра утром. Ее мать открывала шкатулку каждый рабочий день, брала золотые цепочки и серебряные браслеты. Ее мать уделяла украшениям особое внимание. На выбор украшений у нее уходило больше времени, чем на макияж. «Старому лицу нужна красивая оправа», — смеясь, говорила она. Лицо у матери действительно было старым. Шейла сожалела об этом, но куда деваться? Она видела, что когда-то у матери было среднесимпатичное лицо, а она сама — среднепопулярной. Но сейчас ее мать никак не тянула на красотку. А жаль. У Тристы мать оставалась красоткой.

— Мама, я залезла в твою шкатулку с драгоценностями.

— Я это уже поняла, Шейла. Ничего страшного. Хорошо, что ты честна со мной. Это первый шаг. Сказать правду.

— Почему ты хранила там эту визитку?

— Что?

— Визитку, с фотографией.

— Ох, ты знаешь, как это трудно: держать все вещи в порядке.

Да, свидетельство тому — отцовская сторона гардеробной. Но на материнской стороне все не так, на каждой коробке с обувью полароидная фотография туфель, которые внутри, одежда развешана по виду и цвету. Найти что-либо на материнской стороне — сущий пустяк.

— Папа думал, что она из его коробок.

— Вероятно, так и было.

— Ты тоже роешься в чужих вещах, мама?

Она не ответила, во всяком случае сразу.

— Рылась. Но это неправильно, Шейла. Больше я этого не делаю. — И она поцеловала дочь, пожелав ей спокойной ночи.

Двумя днями позже Шейла отказалась от фамилии Лок-Холмс. Шляпу охотника на оленей оставила на крючке в своем стенном шкафу, практически пустой разлинованный блокнот бросила в мусоропровод и рассталась с поясом для инструментов, который носила из уважения к шпионке Гарриет. Сказала матери, что все-таки хотела бы носить браслет с брелоками, потому что такие браслеты вновь вошли в моду. Она надела его в первый день школьных занятий. Вместе со старой материнской футболкой. Шестой класс начался лучше, чем она предполагала, и она начала надеяться, что однажды станет как минимум среднепопулярной. Как и ее мать, она могла похвастаться блестящими волосами и обаятельной улыбкой. Как и отца, ее отличали мечтательность и рассеянность, свойственные тем, кто живет в собственном мире. Могло быть гораздо хуже.

Мать Шейлы к мечтательницам не относилась. Не принимала участия в разговорах о том, почему люди делали то, что делали. Не останавливала фильмы, чтобы обратить внимание Шейлы на цвет неба или объяснить, почему доктор Ужас может лечь в одной одежде, а секундой позже встать в другой. Но иногда правота была на ее стороне, в чем Шейла убеждалась с каждым прожитым годом. В тридцать ей предстояло вздыхать от зависти, глядя на свое двадцатилетнее лицо. В сорок — мечтать о тридцатилетием.

Но Шейла знала, что желания вернуться в то лето, когда ей было одиннадцать, у нее не возникнет. И если кто-то заводил разговор о том, как она носила шляпу с двумя козырьками и основала собственное детективное агентство, она меняла тему, и не потому, что стеснялась. Просто не хотелось ей вспоминать, какой грустной выглядела ее мать в тот вечер, когда призналась, что рылась в чужих вещах. Ее так и подмывало сказать матери: «Он же хранит все! Это не имеет значения!» У нее возникло желание спросить мать: «Зачем ты взяла эту визитку? Ты хотела, чтобы он знал, что ты ее взяла? Почему положила туда, где могла видеть каждый день?» И она бы могла спросить отца: «Почему ты ее сохранил? Тебе недостает Хло Бизер? Ты не обрел счастья, женившись на маме? Тебе плохо со мной? И что это за оранжевые напитки?»

Но эти вопросы остались невысказанными. По разумению Шейлы, это тоже являлось ложью, но такую ложь взрослые одобряли.

Лора Липпман купила шляпу охотника на оленей в Лондоне, когда ей было четырнадцать, и до сих пор хранит ее, хотя и не стала таким же разносторонним специалистом, как Шерлок Холмс, более того, допустила действительно серьезную ошибку, касающуюся произведений сэра Артура Конан Дойла, в своих романах о Тесс Монагэн. Ее романы входили в список бестселлеров газеты «Нью-Йорк таймс» и завоевали несколько престижных премий. В прошлом она занимала пост президента Ассоциации американских писателей-детективистов. В списке ее произведений шестнадцать романов, повесть и сборник рассказов. Она живет в Балтиморе и Новом Орлеане.