Сегодня это наконец произошло, и сегодня вторник.

«Как всегда, — иронично подумала мадам Гельвециус. — Во Франции ведь все не как у других». Например, вторник по-французски mardi, то есть день Марса, бога войны. А в свете надвигающегося кризиса — да тут еще и это послание — любое упоминание о Марсе приобретает особенное значение. Если называть вещи своими именами, это просто катастрофа.

Мадам Гельвециус уже несколько месяцев ожидала послания, но оно было так хитро зашифровано, что даже гонец, доставивший его из Шотландии, не понимал содержания. Но учитывая, как гонец спешил, становилось ясно: то, чего она ждала, должно вот-вот произойти и, возможно, разрушить все ее тщательно продуманные планы, даже поставить под угрозу все их дело, более того — сами их жизни.

Чтобы немедленно доставить послание по адресу, мадам Гельвециус необходимо было прибегнуть к хитрости.

Осторожно, таясь от всех, она пробралась мимо французских окон своей гостиной туда, где уже терпеливо стоял оседланный большой белый мул садовника. Управляющий имением, до невозможности важный малый («В наши дни слуги вообще ведут себя с такой претензией, что знати и не снилось», — с горечью отметила про себя мадам), всегда повторял, что она должна быть очень осторожна, если соберется в поездку одна и втайне.

Мадам хорошо понимала, что все ее многочисленные слуги и домочадцы будут сгорать от любопытства, если увидят, как хозяйка едет куда-то в такую рань. Может, они посчитают, что она спешит на тайное свидание — что ж, она не станет их разубеждать. В эти дни во Франции нигде нельзя чувствовать себя в безопасности, — в каждой комнате, на каждой дороге найдется шпион, который работает на ту или иную сторону. Осторожность сейчас — превыше всего.

Но хоть мадам Гельвециус и признавала необходимость маскировки, она ощущала себя полной дурой в этом нелепом одеянии: линялом синем платье, позаимствованном у доярки (а уж как оно пахло!), и ветхой соломенной шляпке. Она — Анна Катерина де Линьивилль-Отрикур, мадам Гельвециус, одна из богатейших женщин Франции, а некогда одна из первых красавиц — скачет верхом на большом белом муле, разодетая как площадная девка. Впрочем, к чему сейчас поминать прошлые дни? Тогда она была совсем другой женщиной.

Мадам нетерпеливо подгоняла мула, который еле брел по холмистой местности, покрытой виноградниками, еще мокрыми от утренней росы. Путь их лежал по пыльной извилистой дороге, ведущей из Отей, ближайшего предместья Парижа, в расположенный чуть дальше Пасси. Бедолага мул загляделся было на свисающую над самой дорогой тяжелую виноградную гроздь, но мадам тут же сильно шлепнула его по крупу и, пробормотав под нос: «Ах ты, упрямец», резко дернула поводья.

Хотя все ее мысли были о том, как бы поскорее добраться до места назначения, мадам не могла не возвращаться к загадочным строчкам письма. Они назойливо вертелись в голове, точно давно забытая мелодия. Все это было действительно очень странно, ни с чем подобным ей сталкиваться не приходилось. Что же это может означать? Мадам было известно, что расшифровать текст может только один человек, и сейчас ей необходимо срочно доставить ему послание.

Мул тащился так медленно, что, казалось, прошло много часов, пока наконец мадам Гельвециус не увидела освещенный солнцем крутой обрыв, а на его вершине смотрящий на Сену знаменитый замок Ле-Валентинуа — конечную цель своего путешествия. Издали замок казался выставленным напоказ драгоценным камнем в оправе из роскошных садов и причудливо украшенных беседок, плещущихся фонтанов и восьмиугольных прудов. Он был настоящим бастионом экстравагантности и вполне мог соперничать в этом с дворцом паши.

По спине мадам Гельвециус пробежал холодок — так было всегда, когда она наведывалась в замок, а случалось это значительно чаще, чем ей хотелось бы. С учетом особого характера миссии мадам была рада, что нарядилась в это дурацкое платье: не придется проезжать через главные ворота и она сможет спокойно пробраться садами, где ее никто не узнает. Это было немаловажно, ведь Ле-Валентинуа славился не только роскошью, но и репутацией настоящего рассадника всяческих махинаторов, контрабандистов, воров и шпионов всех мастей — пользующееся дурной славой прибежище всех, кто пытался нагреть руки на войне и кризисе. С подобными вещами столкнулись все европейские страны.

Неформальным лидером у них был самый опасный из этого сборища человек: богатый и таинственный владелец замка Донатьен ле Рэй де Шомон. Сознавая всю важность миссии, мадам молилась и надеялась, что не идет по доброй воле в пасть ко льву. Она помнила, что должна доставить послание адресату во что бы то ни стало, пока не переполошится весь Ле-Валентинуа. Должна как можно быстрее вручить послание Франклину, который занимал крыло замка.

Только доктор Франклин сможет сказать, что им делать, какие шаги предпринять клубу, который соберется сегодня вечером. Конечно, это произойдет лишь после того, как он расшифрует загадочное послание, содержащееся в детской песенке.

«Можно, конечно, находясь в Париже, ощущать одиночество, — думала с досадой Абигейл Адамс, — но одна ты здесь никогда не будешь!»

Здесь, куда ни пойдешь, тебя везде окружают толпы немытых, вонючих тел. А улицы? Да это же натуральная сточная канава! Как тут удивляться, что каждый парижанин таскает вокруг своей шеи кружев больше, чем на голландской скатерти, — надо же чем-то прикрывать носы, уберегая их от мерзких запахов! А ее бедный мистер Адамс? Разве он не чувствует себя при смерти всякий раз, когда ему приходится приплывать сюда из Америки?

А женщины! Здесь сорок тысяч женщин — прости господи! — имеют лицензию на занятие проституцией (ее бросило в жар от одной только мысли об этом), им дано разрешение «заниматься своим ремеслом» прямо в самом городе!

А эти ящики! Ужасно, но ей об этом запросто говорили церковные старосты. На определенных перекрестках установлены специальные ящики, в которые женщины могут класть своих нежеланных новорожденных детей! И они еще называют это усовершенствованием по сравнению со «старыми временами» философа Руссо, когда младенцев оставляли умирать от холода прямо на ступенях церкви; некоторые примерзали настолько, что их крошечные тельца приходилось отдирать от камней. О, как же это гнусно!

Проведя всего несколько дней в Париже, Абигейл ощущала настоятельную необходимость подлечить расшатанные нервы на термальных источниках и обязательно прихватить с собой детей, Нэбби и Джонни, перед тем как они снова окунутся в атмосферу всеобщего разложения.

Слава Всевышнему, с облегчением вздохнула Абигейл, что больше им не придется проводить все свое время в этой отвратительной выгребной яме. Ее дорогой мистер Адамс нашел им в сельской местности тихое местечко под названием Отей.

Дом производил грандиозное впечатление — целых пятьдесят комнат! Расположен высоко над рекой, вдали от городской суматохи, вокруг раскинулись огромные сады, а в самом доме полным-полно слуг. Был в здешней жизни и еще один очень приятный момент: совсем рядом жила женщина, про которую доктор Франклин однажды сказал Абигейл так: «Истинная француженка, свободная от всякой претенциозности… самый лучший человек на свете». Звали ее мадам Гельвециус.

Хоть доктор Франклин часто упоминал о скромности мадам, Абигейл все же казалось, что та не прочь похвалиться некоторыми своими достоинствами. Так, несмотря на то что возраст ее близился к шестидесяти, она считалась одной из прекраснейших женщин во Франции. Говорили, что поэт Фонтенель в свой сотый день рождения вздохнул и произнес: «Когда видишь мадам Гельвециус, мечтаешь, чтобы тебе снова было восемьдесят».

Также Абигейл стало известно, что покойный муж сей дамы был прославленным философом и планировал основать клуб, в который входили бы видные общественные деятели и ученые. После его смерти мадам Гельвециус потратила часть своего состояния на исполнение мечты мужа и учредила клуб под названием «Ложа девяти сестер». Название отсылало к девяти музам, покровительницам искусств и науки. Будучи основательницей, мадам стала единственной женщиной, которую допускали на закрытые заседания ложи. Хотя вход на заседания осуществлялся строго по приглашениям, деятельность клуба не была полностью засекречена, и его члены любили похвастать, что в разные годы среди них числились такие персоны, как Лафайет, Вольтер и доктор Франклин. Последний использовал финансовые связи ложи, чтобы получить деньги, необходимые для успешного осуществления революции в Америке.

«Нет, определенно моя новая соседка в Отей должна быть дамой незаурядной», — думала Абигейл, одеваясь перед поездкой в Ле-Валентинуа. Она просто не могла дождаться предстоящего знакомства. И кстати, разве доктор Франклин не говорил, что клуб мадам Гельвециус всегда собирается по вторникам?

А значит, долгожданное знакомство может состояться уже сегодня вечером.

Джон Адамс искренне ненавидел Анну Катерину де Линьивилль-Отрикур, мадам Гельвециус. Он презирал ее — как, впрочем, и большинство французской аристократии — почти с первой же их встречи.

Пустив серого мерина легким галопом, он совершал ежеутреннюю прогулку по Булонскому лесу и размышлял об этой женщине, которая причинила столько вреда американской миссии во Франции за все время ее существования. Разумеется, он не мог поделиться своими чувствами с женой, хотя до того никогда не держал секретов от обожаемой супруги. Но эта Гельвециус, как до нее многие другие совершенно бесполезные женщины из высшего класса, пленила великого доктора Франклина своей так называемой веселостью и очарованием. Бедный доктор просто одурманен всем французским.

Адамс знал, что в своих делах на континенте должен проявлять повышенную осторожность. Из предыдущей миссии его в свое время отозвал Конгресс, а причина была следующей: якобы французский министр Верженн пожаловался на его поведение в дипломатических кругах. Сам же Адамс всегда подозревал, что инициатива его отзыва принадлежит не кому иному, как лично доктору Франклину; что доктор, основную часть жизни проведший за границей и впитавший пороки и недостатки чужеземных стран, не мог дольше выносить присущую истинным янки честность и прямоту.

Адамсу оставалось только молиться, чтобы если не он, то, по крайней мере, Томас Джефферсон смог воззвать к здравому смыслу доброго доктора. Ведь на плечах их троих лежала огромная ответственность в деле организации переговоров с Англией и Францией. И еще кое-что, связанное с их французской миссией.

Была в этой бочке меда ложка дегтя. С некоторых пор Адамс подозревал, что в непосредственном их окружении, прямо здесь, в Пасси, под носом Бенджамина Франклина, постоянно работает шпион, возможно даже двойной агент. Бог свидетель: в этом Ле-Валентинуа можно ожидать чего угодно. Подозрение падало не только на владельца замка и по совместительству торговца оружием Шомона. Недоверие вызывал еще и живший здесь же двадцатидвухлетний внук самого доктора, Темпл Франклин. Отец этого молодого человека Уильям (незаконный сын Бена) являлся роялистом и был некогда изгнан из Америки.

Однако, по мнению Джона Адамса, из всех этих сановных аристократов, сторонников роялизма и нуворишей, которых привечал доктор в своем пристанище в Пасси, самой опасной была мадам Гельвециус. И на подобные подозрения имелась очень веская причина.

Ее покойный муженек, месье Гельвециус, сделал состояние на королевской синекуре. Он был одним из тех самых «генеральных откупщиков», группы лиц, которым королевским указом были дарованы исключительные права — как бы сказали в Америке, монополии — на все торговые операции с товарами, производимыми во Франции или импортируемыми ею. Эти же люди и по сей день управляли торговлей, которую вела Америка с Францией и ее владениями.

Что же касается его жены, она даже основала тайное общество, призванное помогать всем ядовитым гадинам, вьющимся вокруг нее, удерживать контроль в своих руках. Члены этого клуба еще имели наглость называть себя либералами. Масонами! Да ведь половина его основателей произошла из самых знатных родов Франции!

Похлопывая по бокам разгоряченного мерина, Адамс повернул в сторону Пасси — на утро у него была назначена встреча — и мимолетно улыбнулся при мысли о том, как его жена, между прочим дочь проповедника, познакомится с этой Гельвециус.

А произойти встреча может уже сегодня. Сегодня ведь вторник?

Бенджамин Франклин снял с доски коня, поставил рядом с ладьей противника и, чтобы привлечь внимание к своим словам, постучал пальцем по столу.

— Мой друг, если вы возьмете этого коня ладьей, вам будет мат в три хода, — объявил он Томасу Джефферсону, который с немым удивлением взирал на доску. — А если вы не станете его брать, — Франклин криво улыбнулся, — тогда, боюсь, вам все равно мат. Но только в пять ходов.

— Дорогой мой Джефферсон, — подал голос Джон Адамс от окна, из которого открывался прекрасный вид на обширные, тщательно ухоженные сады Ле-Валентинуа, — вы сдаете уже третью партию подряд. Если ваше мастерство ведения переговоров — а за этим, собственно, Конгресс и направил нас во Францию — не превосходит вашего умения играть в шахматы, тогда мы можем смело паковать чемоданы и возвращаться домой.

— Ерунда, — возразил Франклин, расставляя шахматы на доске. — Просто Джефферсон не может похвастаться такой же практикой, как я. Когда я играю в шахматы, меня невозможно отвлечь. Да что там, однажды я весь вечер провел за доской, в то время как моя тогдашняя возлюбленная, мадам Брильон, в костюме Евы отмокала в ванне!

Франклин громко рассмеялся, а Джефферсон обеими руками потер свою густую ненапудренную шевелюру.

— Боюсь, для одного утра это слишком большое умственное напряжение, а результат, увы, плачевный, — промолвил он и прибавил извиняющимся тоном: — Кажется, у меня снова начинается мигрень.

— Кора ивы, — посоветовал Франклин. — В ней содержится особенный ингредиент, снимающий головную боль. Я никогда не беспокою слуг в такую рань, но ради вас, мой друг, я сейчас позвоню и попрошу найти Бэнкрофта, секретаря нашего посольства; вам уже давно пора с ним познакомиться. Он и принесет ивовый отвар. Этот малый — настоящий дока в медицине. Он работал на плантации в Гвиане и получил патенты на всевозможные красители для тканей, добываемые из коры деревьев и различных тропических растений. Несколько лет назад я поспособствовал его избранию в Лондонское королевское общество, и с тех пор он является нашим тайным агентом в Британии.

— Но откуда вы знаете, что этому человеку можно доверять? — поинтересовался Адамс. — Кое-кто считает, что Эдвард Бэнкрофт просто спекулирует на войне и действует исключительно ради собственной наживы. Если он берет деньги от нас, он с равным успехом может брать их и от англичан с французами. Надо ли посвящать его в информацию, которая приходит нам из Конгресса? А позволять вести записи на наших тайных совещаниях?

— Дорогой мой Адамс! — Франклин потянул шнур звонка, недоуменно пожимая плечами, словно не понимал причины такого беспокойства. — Во Франции все в той или иной степени шпионы. Здесь, знаете ли, мало что изменилось со времени вашего последнего посещения, и вы убедитесь в этом. Но во-первых, сейчас не ведется никакой войны, на которой можно спекулировать, будь то в финансовом плане или в философском. Мы приглядываем за британцами только с одной целью: убедиться, что они не затевают новых военных действий. А во-вторых, здесь, в Ле-Валентинуа, наша жизнь столь открыта и невинна, что просто не за чем шпионить.

Не успел Франклин отпустить шнур, как дверь в коридор распахнулась; на пороге стоял Эдвард Бэнкрофт собственной персоной, одетый — как и всегда — так, словно собирался на модный бал: кружевное жабо, сатиновые брюки и напудренный парик. Адамс метнул на Франклина свирепый взгляд, однако тот сделал вид, что ничего не заметил, вместо этого он воскликнул со своей обычной кривой ухмылкой:

— Черт побери! Можно подумать, что стены имеют уши. Дорогой Бэнкрофт, мы только что вас вспоминали.

— Видимо, мне подвластны такие силы, что и не снились профессору Месмеру, — улыбнулся в ответ Бэнкрофт. — Несколько секунд назад я сидел в малой гостиной, как вдруг интуиция подсказала мне, что меня ждут в этой комнате. И вот я нахожу, что вы, непривычно одетый для такого часа, уединились здесь со своими коллегами. По всему видно, что вы, джентльмены, перед появлением вашего секретаря вовсю плели свои хитрые интриги.

— Ничего подобного, — уверил его Франклин. — Мы играли в шахматы. Разрешите представить вам мистера Джефферсона. Он совсем недавно прибыл из Америки.

Бэнкрофт пожал протянутую для приветствия руку, и Франклин продолжил:

— Ну и конечно, вы знаете мистера Адамса. А сегодня за обедом к нам также присоединятся его жена и дочь; они только-только пересекли океан.

— И я уже имел удовольствие с ними познакомиться, — сообщил Бэнкрофт.

— Да, мое семейство решило приехать сюда пораньше, — объяснил Адамс. — Джон Куинси обещал прокатить Бенни, младшего внучка доктора, в двуколке мистера Джефферсона.

— Мой дорогой Бэнкрофт, — произнес Франклин, — поскольку у нас так много молодежи, будьте любезны, попросите слуг накрыть стол пораньше, откажемся сегодня от нашей привычной двухчасовой трапезы. И да, пока вы не ушли, принесите ивовый отвар для мистера Джефферсона.

Удостоверившись, что Бэнкрофт удалился и не может подслушать, Адамс горячо обратился к Франклину:

— Вам не кажется странным, что этот ваш секретарь вдруг оказался под дверью в тот самый момент, когда в беседе всплыло его имя?

— Наш секретарь, — уточнил Франклин. — Ему платит Конгресс. И я не считаю странным, что, когда я сам как раз звонил, чтобы его позвать…

— Боже праведный! — вскричал Джефферсон, выглядывая из французского окна библиотеки. — Там какая-то скотина жует ваши драгоценные розы, а девка, которая на ней сидит, не может справиться с животным!

Джентльмены поспешили к окну. Посреди чудесного сада стоял белый мул, верхом на котором восседала женщина средних лет. Она изо всех сил дергала поводья, но упрямое животное и ухом не вело. Поняв, что так толку не будет, она яростно перекинула ногу через седло и легко, как мужчина, спрыгнула на землю. Сжимая в руке поводья, она сорвала с ближайшей клумбы целую охапку цветов и ткнула их в морду мула. Скотина моментально отвлеклась от роз на свежие цветы и тут же набила себе полный рот.

Франклин улыбнулся странной, многозначительной улыбкой и заявил:

— Пожалуй, я знаком с этой, как вы выразились, девкой. Чего не скажу, правда, о ее муле. И могу добавить — я сам имел возможность в том убедиться, — что эта дама ездила и на более достойных животных. — Видя изумленные лица приятелей, он весело захохотал и спросил Адамса: — Неужели вы не узнали ее?

Тот отрицательно помотал головой, и тогда Франклин пояснил:

— Это наша мадонна Отейская.

— Мадам Гельвециус? — догадался потрясенный Адамс.

Франклин кивнул.

— Жена философа! — воскликнул Джефферсон. — Но почему она одета, словно жена какого-то фермера?

— Ах, этих благородных разве поймешь, вы согласны? — Франклин развел руками. — У нашей очаровательной королевы Марии Антуанетты в дворцовом парке есть настоящая крестьянская ферма, и она играет там в бедную пастушку. Благодаря Руссо «натуралистические» идеи обрели немалую популярность.

Про себя же Франклин подивился, зачем Анне Катерине Гельвециус понадобилось являться в таком одеянии верхом на упрямом муле. Все это не сулило ничего хорошего.

Он наблюдал, как мадам Гельвециус ловко привязала мула к соблазнительному (с точки зрения животного) лимонному дереву с сочными зелеными листьями. Пока мул был занят едой, его хозяйка невообразимо быстрым шагом направилась прямиком к выходу из сада в гостиную, в которой, как упомянул Бэнкрофт, ждали остальные гости.

Что, черт возьми, было на уме у этой женщины, когда она прискакала сюда через сад, вместо того чтобы воспользоваться, как все нормальные люди, главными воротами? И где ее кучер? Где ее кабриолет? Судя по всему, ситуация требовала вмешательства Франклина, и немедленного.

— Джентльмены, на сегодняшнее утро достаточно. Мне нужно срочно идти, — сообщил он, потирая ногу, словно хотел утихомирить вечную подагру. — Почему бы не присоединиться к остальным, вы не против?

И, оставив своих несколько ошарашенных товарищей, Франклин, прихрамывая, покинул библиотеку.

Он не успел — по крайней мере, не успел предотвратить взрыв.

Хромая по ведущей из библиотеки длинной галерее с множеством зеркал и обширных окон, он слышал разносящийся эхом пронзительный крик, источник которого находился в гостиной. Франклин знал: так кричать может только Анна Катерина Гельвециус.

— О, mon Dieu, ou est Franklin? Et qui sont ces dames-là?

Впереди раздался шум. Заговорили разом несколько человек, где-то открыли дверь, потом ее резко захлопнули, и на мгновение все стихло. Морщась от боли, Франклин продолжал шагать по коридору. Внезапно на него буквально налетела Анна Катерина Гельвециус. Растрепанная, в съехавшей набок дурацкой соломенной шляпке, она была настолько возбуждена, что едва не сбила Франклина с ног.

Он взял женщину за руки и промолвил:

— Мой ненаглядный друг… — Но прервался, учуяв исходящий от нее запах. — Какой интересный аромат… Мм, это какие-то новые духи?

Мадам Гельвециус одарила его яростным взглядом.

— Это платье моей доярки! Маскировка, понимаете? — Она постаралась говорить тише. — И еще этот дурацкий мул! Я сто часов тряслась на его спине. И в итоге здесь — полная комната женщин. Вы никогда не принимаете гостей так рано. И так много! Я совсем не хотела сюда вторгаться, но дело, мой друг, не терпит отлагательств…

— Напротив, любовь моя, вы всегда здесь желанный гость, — уверил ее Франклин. — Прошу, разделите с нами ранний обед. — Он еще раз с сомнением посмотрел на наряд мадам Гельвециус и весело продолжил: — Вот только, мадам, вынужден с прискорбием доложить, что у нас нет ни одной коровы, которую нужно подоить. Мы не планировали обедать на свежем воздухе.

— Canaille! — воскликнула мадам Гельвециус, в притворном гневе топнув ногой.

— Мадам! Что за словечки? — нахально улыбаясь, упрекнул ее Франклин.

Однако после следующей фразы лицо доктора приобрело такое выражение, будто кроме привычной подагры о себе напомнили еще и камни в почках.

— Это очень срочно. — Мадам Гельвециус перешла на громкий шепот, таясь от любопытных ушей. — Пришло послание.

— Послание! — Франклин едва не закричал в голос. — Тогда нас не должны здесь видеть…

В этот же миг вдалеке захлопнулась дверь библиотеки и по коридору застучали каблуки.

— Это мои друзья, — пояснил Франклин. — Что за послание?

— Оно зашифровано, — широко раскрыв глаза, громким шепотом произнесла мадам Гельвециус.

— Ну разумеется, зашифровано! — раздраженно бросил Франклин и от возбуждения потянул себя за спадающую на плечо косичку. — Говорите же!

Анна Катерина привстала на цыпочки и приблизила рот прямо к уху Франклина, обдав его при этом новой волной «ароматов» скотного двора, впрочем, не таких уж и противных.

— Брат Жак, — сообщила она.

Повисшую тишину нарушали только приближающиеся шаги: друзья месье Франклина вот-вот вывернут из-за угла и обнаружат их здесь, посреди коридора, шепчущихся, словно заговорщики.

— Может, имя? — еле слышно спросил Франклин. — Еще какой-то намек? Или только «брат Жак»?

— Нет-нет, мой друг, — в нетерпении выдохнула мадам. — Это песня.

— Послание — песня? — недоуменно уточнил Франклин.

Однако, когда мадам Гельвециус тихонько напела себе под нос первую строчку, он просиял.

— Ага, все понял. Очень мудро! — Он бесцеремонно хлопнул женщину пониже спины и добавил: — Поторопитесь. Отправляйтесь в гостиную через дальнюю дверь. Ждите меня там.

Мадам, быстро уяснив инструкцию, скрылась в восточном коридоре буквально за мгновение до того, как из-за угла показались Адамс и Джефферсон. Следуя по пятам за Франклином, они вошли в заполненную людьми гостиную, и в эту же минуту в дверях в противоположной стороне комнаты, едва дыша, появилась мадам Гельвециус. Присутствующие здесь гости и члены семейств — все повернулись поприветствовать Бенджамина Франклина. И хотя сердце его стучало в груди, точно индейский ритуальный барабан, он через всю комнату послал своей наперснице ободряющую улыбку. Он совершенно точно знал, что теперь делать.

Бенджамин Франклин обвел взглядом общество, собравшееся, как обычно, за столом на ежедневную послеполуденную трапезу из семи блюд за счет хозяина замка. Сегодня, правда, трапезу правильнее было бы назвать полуденной, хотя это вряд ли имеет особое значение.

За столом сидели люди, которым в скором времени предстояло стать олицетворением прошлого. Первым среди них был владелец этого роскошного замка и миллионер Донатьен ле Рэй де Шомон, маленький и толстенький человечек. У него были особенные причины здесь находиться — он никак не мог оправиться от возмутительного поведения американского Конгресса, который даже не думал расплачиваться с ним за оружие, поставленное ради нужд революции. Место рядом с де Шомоном занимала его красавица жена, по слухам, любовница (как утверждали, изредка) героя американского флота Джона Пола Джонса. Ее соседом с другой стороны был революционный драматург Бомарше, автор великих произведений «Женитьба Фигаро» и «Севильский цирюльник», человек, который больше, чем кто-либо, помог делу американской революции. Мадам Гельвециус устроилась между Франклином и Джоном Адамсом. По другую руку от Адамса восседала его жена Абигейл, которая была раздражена тем, что эта «мадонна Отейская», поддерживая свой дурацкий образ, запанибрата шутит и смеется с ее мужем.

Томас Джефферсон занял место на той половине стола, которую Франклин рассматривал как «будущее». Поблизости расположился семнадцатилетний Джон Куинси Адамс — он буквально боготворил великого соседа и внимал каждому его слову. Здесь же была и сестра Куинси, Абигейл-младшая — девятнадцатилетняя Нэбби Адамс, — которая, судя по всему, совершенно очаровала Темпла, двадцатидвухлетнего внука Франклина. Самым младшим из присутствующих был пятнадцатилетний Бенни Франклин Бэйк, еще один внук Франклина. Рядом с ним находился Эдвард Бэнкрофт, секретарь миссии и, по совместительству, шпион.

После того как подали первое блюдо и слуги удалились, Франклин возвестил зловещим тоном:

— Сейчас здесь собралось тринадцать человек. Дурное число, неизменно напоминающее нам о другой трапезе, когда сидящий во главе стола сказал: сегодня вечером один из вас отречется от меня и один из вас предаст меня.

Мадам Гельвециус украдкой кинула на Франклина суровый взгляд и решила резко сменить тему. Она с самой обворожительной улыбкой взяла ложку, вытащила из чашки с супом кусочек лангуста, положила на тарелку и сообщила гостям:

— В названии этого месяца нет буквы «р». Ни в коем случае не следует есть ракообразных в месяцы, в которых отсутствует буква «р», — можно отравиться.

— Но, дедушка, — воскликнул Бенни Бэйк, совершенно проигнорировав тираду французской дамы, — ты действительно считаешь, что сегодня вечером кто-то от тебя отречется или предаст тебя? Даже если так, это не может быть ни один из присутствующих.

— Увы, дитя мое, — вздохнул Франклин, — но у меня есть причина думать именно так. И подкрепляет мои подозрения тот факт, что совсем недавно я получил зашифрованное послание…

Он умолк, поскольку мадам Гельвециус подавилась супом. Шомон схватил из буфета бутылку мадеры и, быстро обежав вокруг стола, плеснул вина в ее бокал. Мадам сделала несколько больших жадных глотков, так что семейство Адамс вытаращилось на нее с неподдельным интересом — никто из них не видел, чтобы женщина выпивала столько вина за один присест. Когда все вокруг немного успокоились, слово взял Джон Куинси Адамс.

— Доктор Франклин, мы все прекрасно понимаем, что зашифрованное послание должно содержаться в строжайшей тайне. Особенно если оно имеет отношение — как вы, судя по всему, полагаете — к одному из гостей. Если честно, меня ужасно занимают всяческие шифры и коды. И мистер Джефферсон тоже, как и вы, большой специалист в подобных делах. Он пообещал научить меня основам искусства шифровки, пока моя семья находится во Франции. Я был бы вам очень признателен, если бы вы могли ответить нам всего на два вопроса. Как вы узнали, что послание зашифровано? И удалось ли вам разгадать его?

Франклин с превеликим удовольствием поглощал суп из лангустов и, кажется, ничуть не беспокоился по поводу того, есть ли в названии месяца буква «р» или нет. Также не беспокоился он и по поводу своих болячек: подагры и камней в почках, которые он называл своими «песком и гравием».

— Я дам на оба твоих вопроса один ответ, — произнес Франклин, покончив с супом и положив ложку рядом с опустевшей чашкой. — Я знаю, что оно зашифровано, и знаю, какой в нем скрыт смысл, поскольку у меня есть ключ.

За столом возникло настоящее смятение, во время которого мадам Гельвециус улучила момент и довольно болезненно пихнула Франклина под ребра. Тот наклонился чмокнуть мадам в щечку и прошептал:

— Только молчите. Игра едва началась!

Она послушалась и закрыла рот.

— Сегодня вторник, — начал Франклин. — Многие из вас в курсе, что мадам Гельвециус, сидящая сейчас рядом со мной, вместе с мужем на протяжении долгих лет устраивала по вторникам философские салоны в их особняке в Париже. Также, возможно, вы слышали, что мадам является учредительницей элитной французской масонской ложи, знакомой многим по названию «Ложа девяти сестер». Эта организация, в которую я был посвящен и в которой имею честь быть гроссмейстером, также собирается по вторникам и оказывает массу полезных услуг Соединенным Штатам. Скажите, какой смысл мы можем придать этому конкретному дню недели?

— Это день древнескандинавского бога Тиу. По-французски это Марс, бог войны, — отозвался Куинси.

— Верно, — согласился Франклин. — Но есть и кое-что еще.

Вошли слуги, чтобы убрать пустые тарелки и принести чистые. На столе появились большие блюда с утятами, фуа-гра с трюфелями, перепелами, кроликом и тушеными бобами. Слуги наполнили бокалы и удалились, и только тогда Франклин поднялся и продолжил речь:

— Однажды, в ином месте и в иное время, я посетил заседание другого подобного клуба. Было это почти тридцать лет назад, в тысяча семьсот пятьдесят четвертом. Мне тогда пришлось оставить свой дом в Филадельфии и отправиться на юг. В те годы никто и вообразить не мог, что в один прекрасный день — и в не столь отдаленном будущем — мы, колонисты, восстанем против метрополии и создадим собственную республику. Собственно, на тот момент у нас было больше проблем с французами, которые пытались закрепиться в долине реки Огайо, а также с индейцами, которых французы поддерживали оружием и луизианским ромом. Спустя несколько лет молодой офицер по фамилии Вашингтон сделал первый выстрел во французско-индейской войне, которая впоследствии получила название Семилетней и в которую были втянуты все европейские страны и даже Индия. А привела она в итоге к нашей революции. Так что тот выстрел с полным правом можно назвать выстрелом, который потряс мир. В январе пятьдесят четвертого я посетил встречу недовольных своим положением лидеров индейских народов, затем вернулся в родную Филадельфию и там выяснил, что получил должность помощника почтмейстера североамериканских колоний — важная, доложу я вам, должность. Поскольку очередная встреча вождей планировалась в Олбани только через несколько месяцев, я решил, что сейчас самое подходящее время проинспектировать почтовые отделения в южных колониях. Одним из наиболее важных пунктов в моем маршруте был Аннаполис, расположенный на берегу Чесапикского залива. Моя репутация как исследователя и изобретателя шла далеко впереди меня. Всего за несколько лет до описываемых событий мне удалось «приручить» молнию, поняв, как можно увести в землю ее заряд. Едва «Мэриленд газетт» поместила заметку о прибытии в этот шумный прибрежный город нового помощника почтмейстера, как на меня обрушился вал приглашений из политических, общественных и научных кругов. Но самым таинственным из всех было приглашение от группы джентльменов, которые не относились ни к одной из перечисленных категорий. Сами себя они именовали музыкантами-любителями. Большинство из них были выходцами из Шотландии, они собирались дважды в месяц, чтобы сочинять и исполнять музыку. Поскольку встречи их всегда проходили по вторникам, то они и нарекли свой кружок «Вторничным клубом».

На протяжении всего рассказа Франклина единственным звуком в комнате помимо его голоса был звон столовых приборов…

Вечер вторника, когда я впервые посетил собрание этого клуба, выдался мрачным и ненастным. У дверей меня приветствовал основатель клуба Александр Гамильтон — нет-нет, он не имеет никакого отношения к нашему конгрессмену и герою войны. Этот Гамильтон был уроженцем Эдинбурга и только недавно перебрался за океан. Вообще, Гамильтоны — одна из наиболее влиятельных фамилий в Шотландии. Вскоре мне представилась возможность узнать, какое значение имеет Шотландия в рамках всего грандиозного замысла.

Члены клуба — их имена я уже давным-давно позабыл — весь вечер исполняли забавные песенки. Всем нам дали тайные имена. Так, я получил имя Электрико Витрифико — за то, что открыл способ увести в землю всю силу молнии. У них имелась стеклянная гармоника, сделанная по придуманному мной образцу, и они играли на ней чудесные мелодии. Потом был ужин, за которым в изобилии подавали спиртные напитки, а в промежутках присутствующие распевали коротенькие масонские песенки. Поскольку в тридцатые годы я сам стоял у истоков филадельфийской ложи, то сразу же понял, что нахожусь среди братьев, и потому ощущал себя очень комфортно. Нет ничего сильнее, друзья, духа товарищества!

Было очень поздно, и большинство юных джентльменов уже разошлись по домам, когда я остался наконец наедине с кучкой наиболее приближенных к Гамильтону братьев. Вот тогда-то я и сформулировал самый важный вопрос: ради какой же песни вы сегодня меня пригласили?

Члены клуба, судя по всему, чрезвычайно обрадовались моему вопросу. Они все по очереди вставали и пели а-капелла знакомый мне канон, имеющий старинное происхождение. Первый куплет на французском, второй на английском. Вот эта песня:

Заканчивая свою часть песни, каждый из братьев садился на место; наконец остался один-единственный брат. Когда же и он пропел последнюю строчку «Дин-дин-дон, дин-дин-дон» и сел, все присутствующие в немом ожидании уставились на меня. Был слышен лишь стук дождя по крыше. И я заговорил:

«Простенькие песенки вроде этой, джентльмены, издавна использовались с целью передать через века и расстояния скрытое послание. В случае с этой песней, „Брат Жак“, как мне кажется, речь идет о послании, которое было сокрыто на протяжении сотни лет, а то и больше. Здесь мы имеем дело не только с тайной, но и, возможно, с конспиративным заговором. Слово „конспиративный“ происходит от латинского „conspirare“, что означает „дышать вместе“. Это, в свою очередь, намекает на тайну, которую даже нельзя произносить громко, лишь шепотом. Но я думаю, что мне все же удалось постичь смысл вашей миссии, братья, и я готов помочь вам всем, чем смогу».

После моих слов присутствующие зааплодировали, затем стали по очереди подходить ко мне для «братского» рукопожатия. Когда же все разошлись, Гамильтон предложил отвезти меня домой в своем экипаже. Мы ехали, и окружающую тишину нарушало только цоканье лошадиных копыт по брусчатке. Несмотря на то что на дворе была зима, в воздухе ощущался свежий морской запах.

Я сидел и смотрел в окно на окутывающую нас бархатистую черную ночь. «Дорогой мой доктор, — так обратился ко мне Гамильтон. — Все же мне бы хотелось убедиться, что вы действительно поняли все, что мы хотели вам сообщить, исполнив эту старую детскую песенку».

«Что ж, думаю, я понял, — ответил я. — Вы спели мне очаровательную французскую песенку, но со скверным английским переводом. Наверное, мне не стоит обращать ваше внимание на то, что имя Жак переводится на английский вовсе не как Иоанн, а как Иаков. А слово „matins“ вовсе не означает „утренние колокола“ — это канонический час, признаваемый как католиками, так и англиканцами. Это призыв к молитве, так называемой заутрене, совершаемой глубокой ночью, вскоре после полуночи.

Брат Иаков, — продолжил я свои рассуждения, — это не кто иной, как старший брат Иисуса в Священном Писании. Тот самый Иаков, который основал первую кельтскую церковь в Испании (испанцы называют его Сант-Яго, то есть Святой Иаков), а также те старинные приходские церкви во французских Пиренеях.

В вашем клубе ведь большинство членов по происхождению шотландцы, верно? Сдается мне, что шотландская корона может сравниться только с одной великой и древней династией, той, с которой члены шотландских королевских фамилий неоднократно вступали в браки. Я имею в виду французскую корону. Так, двести лет назад Мария де Гиз вышла замуж за шотландского короля, и от их союза родилась Мария Стюарт, королева Шотландии, которая, в свою очередь, стала супругой наследника французского престола. И конечно, нельзя не вспомнить сына Марии Стюарт, Иакова Шестого Шотландского, который сменил на английском престоле королеву Елизавету и стал королем Яковом Первым Английским».

В темной карете я повернулся к Гамильтону и прибавил: «Принимая во внимание канон, надо полагать, что речь идет об Иакове, существовавшем реально, я прав?»

«Да, — тихо подтвердил Гамильтон, — именно так».

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять смысл этого послания. Но кроме того, оно намекало и на иное, скрытое до поры значение. «Вторничный клуб» просил меня, как брата, о помощи в час, когда она потребуется…

Присутствующие жадно ловили каждое слово Франклина. А он все говорил:

— Послание, содержащее текст той же самой песни, было доставлено мне из Шотландии не далее как сегодня утром. Я сразу же уловил его смысл, поскольку почти тридцать лет назад получил предупреждение от членов шотландского клуба, и вот сегодня то, о чем они предупреждали, случилось. Всем вам, друзья, известно, что вот уже более сотни лет шотландцы ведут непрерывную борьбу с целью изгнать с английского трона ганноверских узурпаторов и восстановить шотландскую королевскую династию — со времен английской гражданской войны и до восстания Красавчика принца Чарли (сына последнего короля Иакова), который предпринял попытку силой вернуть престол всего за девять лет до моей поездки в Аннаполис!

На мгновение Франклин прервал рассказ, обвел глазами комнату и гостей, а затем продолжил:

— Глубинное значение этой детской песенки заключалось в том, что мои друзья-масоны из Аннаполиса были посвящены в тайный и древний масонский обряд, известный лишь в Шотландии. Одни называют его обрядом Строгого Послушания, другие — обрядом Килмарнока, по имени графа Килмарнока, который был его основателем. Графа казнили почти сто лет назад за участие в восстании, ставившем целью реставрацию династии Стюартов. Члены «Вторничного клуба» понимали значение песни «Брат Иаков» и, судя по всему, были готовы довести дело до логического завершения. Как, возможно, готовы и сегодня. Но многие ли представляют себе, — обратился к присутствующим Франклин, — что тот самый Красавчик принц Чарли, Карл Эдуард Стюарт, который заявляет права на британский престол, живет всего лишь в нескольких километрах от этого самого места? Да-да, в Сен-Жермен-ан-Ле, по дороге из Парижа в Версаль. Там Стюарты под защитой Бурбонов обитают вот уже сто лет, с тех пор как были свергнуты с британского трона.

— Но вы же не хотите сказать, — с негодованием воскликнул Джон Адамс, — что с этими изгнанниками Стюартами все еще следует считаться в европейской политике?

— В европейской — нет, — ответил Франклин. — Я говорю об Америке, которая приобретает все больший вес в мире. В нашей едва вставшей на ноги стране нет настоящего лидера. Нет главы государства. Генералу Вашингтону — его кандидатура получила всеобщее одобрение — трижды, как и Юлию Цезарю, предлагали принять королевский титул, и трижды он отказался. Он, конечно, великий человек, но жена никак не может родить ему наследника, а ее собственный отпрыск ни на что не годен. Сможет ли он стать родоначальником достойной династии, способной вести нашу страну к процветанию?

— Династии? — Адамс не сдержал пыла и встал. — За что же мы тогда сражались? Сэр, вы не сошли с ума?

— Оглянитесь вокруг, мой друг, — спокойно произнес Франклин. — Назовите мне хоть одну страну на любом континенте, где не соблюдается порядок наследования. Что же может ожидать наше государство? Короли имеют дело с королями. И Вашингтон это прекрасно понимает, поэтому он и послал тайную делегацию выяснить: готовы ли Стюарты? Мое послание означает, что Стюарты готовы, что их корабль отходит от берега в час заутренней службы, то есть вскоре после полуночи. Сегодня ночью! Они направляются в Америку, и там их с радостью встретят посвященные в обряд Килмарнока.

Адамс бормотал что-то неразборчивое, хватаясь за руку супруги, а молодые люди в возбуждении вскочили на ноги.

— Это чудовищно! — наконец выкрикнул Адамс в лицо Франклину. — Увидимся завтра, сэр. Надеюсь, вы к тому времени хорошенько поразмыслите.

Франклин церемонно поклонился, и Адамсы удалились.

Взяв под руку мадам Гельвециус, Франклин проследовал в гостиную, чтобы, как обычно, попрощаться с гостями и скрыться в спальне для послеполуденного сна. Проходя мимо окна, он обратил внимание, что французы (хозяева замка Шомоны и драматург Бомарше) ведут в саду оживленную беседу с секретарем американской миссии Бэнкрофтом. Через мгновение Бомарше вернулся в дом — остальные гости еще продолжали собираться, — взял Франклина за руку и отвел в сторону.

— Послушайте, дорогой доктор, — начал обескураженный драматург, — мы все находимся под впечатлением. Хотя никто и не считает, что шотландский король будет подходящим главой для американского государства, но, если все выгорит, это произведет фурор. Вы упомянули, что полученное вами послание намекает на присутствие среди нас шпиона. Неужели вы сделали такое заключение из простой детской песенки?

— О, это была просто уловка, — отозвался Франклин. — Видите ли… мне известно, кто шпион! Даже после свершившейся революции, боюсь, в наших рядах еще остались англоманы. Я несколько раз добивался, чтобы этого джентльмена отзывали в Америку, но наш Конгресс с таким же упорством неизменно отправляет его обратно. И я вовсе не удивился, когда сегодня он так поспешно оставил наше общество — несомненно, чтобы немедленно отправить сообщение своим друзьям по ту сторону Ла-Манша.

— Вы имеете в виду Адамса? — прошептал изумленный Бомарше.

— Прошу вас, никому об этом ни слова, — сказал Франклин, затем обернулся к стоящей неподалеку мадам Гельвециус. — Дорогая, сыграем партию в шахматы перед сиестой?

«Как же прекрасны эти сады ночью!» — с восторгом подумал Франклин. Канонический час! Он тихонько рассмеялся, радуясь собственной хитрости.

Полночь — наилучшее время для прогулок. Августовское небо над головой усыпали мириады сияющих звезд. Легкий ветерок шумел в кронах цитрусовых деревьев. Многочисленные пруды и фонтаны купались в молочно-белом лунном свете. Вдалеке, извиваясь, словно змея из жидкого серебра, текла Сена.

Разве можно вообразить, что от этой воистину волшебной страны буквально рукой подать до шумных парижских улиц? Франклин понимал, что ему крайне повезло оказаться гостем у такого человека, как Шомон. Конечно, он был сущим мошенником в том, что касалось денег и всяческих интриг, но все же далеко не самым худшим из себе подобных.

Не отрывая глаз от окружающей красоты, Франклин взял под руку идущую рядом мадам Гельвециус и сделал ей комплимент:

— Мой друг, сегодня вы были великолепны. Я говорю не только о доблести, проявленной вами в шахматной партии, но и о вашей способности к интригам. — Он остановился и принюхался к одежде спутницы. — Ах, я уже так привязался к этому аромату. Мы могли бы как-нибудь пригласить вашу доярку в мой будуар на послеполуденную чашечку чая?

— Vieux cochon, — притворно осуждающим тоном заявила мадам, но тут же напряглась, посмотрев через ограждение в нижние сады. — Мне казалось, все давно уже разошлись. Кто это вон там, возле пруда?

Далеко внизу, на краю круто обрывающегося в Сену утеса, Донатьен ле Рэй де Шомон разместил большой восьмиугольный пруд со знаменитым водяным карильоном, отбивающим часы. Сейчас на самом берегу в густой тени сидели, плечом к плечу, два человека.

— А, это Джефферсон и Джон Куинси Адамс, — объяснил Франклин. — Я попросил их остаться и подождать меня здесь, чтобы полюбоваться зрелищем. Родителям мальчика передали, что он заночует в городской квартире Джефферсона. Давайте, дорогая, спустимся к ним.

— Но разве не опасно вовлекать посторонних? — засомневалась мадам Гельвециус.

— Не опаснее игры в шахматы, — заметил Франклин, — и, кстати, очень занятно. Юный Куинси жаждет научиться искусству шифровки и дешифровки. Когда, если не сегодня, представится лучшая возможность?

Увидев приближающихся Франклина и его спутницу, Джефферсон и Адамс-младший встали их поприветствовать.

— Доктор Франклин, — подал голос Куинси, — я думаю, нам удалось проникнуть почти во все тайны вашего шифра и у мистера Джефферсона даже прошла головная боль. Однако у нас осталось еще несколько вопросов.

— Разгадали мой шифр? — оскалил зубы Франклин. — Что ж, расскажите, а я послушаю.

Джон Куинси оглянулся на Джефферсона, и тот кивком дал молодому человеку свое согласие.

— Прежде всего обратим внимание на способ, каким мадам Гельвециус доставила послание, — переполняясь гордостью, произнес Куинси. — Она пыталась сделать это втайне. Когда же ее узнали, вы сообщили всем, что получили послание. Но чтобы сбить шпиона с верного следа, вы привлекли всеобщее внимание к французской части песенки, тем самым отвлекая от английской части: «Брат Иоанн, брат Иоанн, ты спишь, ты спишь?» И тогда послание приобретает совершенно иной смысл.

— Ну-ка, ну-ка, и что же оно тогда означает? — осведомился Франклин с довольной улыбкой.

— Ключевое слово здесь — «брат», — продолжал Куинси. — Так приветствуют друг друга масоны. Они отвергают всяческие титулы, поскольку полагают всех людей равными, вне зависимости от их происхождения. Затем мы имеем повторяющиеся строчки «Брат Иоанн, брат Иоанн». Они отсылают нас к двум святым покровителям братства вольных каменщиков: святому Иоанну Крестителю и святому Иоанну Евангелисту, коих чествуют соответственно в дни летнего и зимнего солнцестояния. Следовательно, это послание предназначено для масонов, но не только шотландских. А строчки «Ты спишь» и «Уже звонят утренние колокола» будут иметь значение «Пробуждайтесь, братья!». Боюсь, это все, что нам пока удалось расшифровать.

— Превосходно! — похвалил молодого человека Франклин. — Вы отлично потрудились.

— Но, дорогой мой доктор, — вступил в беседу Джефферсон, — мы так и не знаем истинного смысла послания шотландских масонов. Ведь если, как вы утверждаете, в нашем окружении действительно скрывается шпион, представляете, в какое изумление придут многие из сторонников англичан по эту сторону Ла-Манша, услышав вашу невероятную историю? «Красавчик принц Чарли в ранний утренний час отплывает за океан, чтобы стать первым императором Соединенных Штатов!» Вы думаете, хоть кто-нибудь примет это на веру?

— Я надеюсь. Надеюсь, потому что это до некоторой степени правда. Я лично был посвящен в обряд Килмарнока вскоре после того памятного вечера в Аннаполисе. Это случилось в тысяча семьсот пятьдесят девятом году, когда я отправился в расположенный на шотландском побережье университет Сент-Эндрюс получить почетную докторскую степень. У Красавчика принца в Шотландии до сих пор огромное количество сторонников, так же как и в Америке. Хотя, конечно, в их число не входят ни генерал Вашингтон, ни я и мои братья масоны. Прибытие в наше молодое государство настоящего принца крови сейчас может принести одни лишь несчастья. Прошло всего несколько лет после революции, еще не до конца сформировалось государственное устройство, мы еще имеем множество различных группировок, которые постоянно цапаются друг с другом, словно глупые гуси. Отсюда и такая срочность со стороны шотландских масонов. Что может быть лучше, чем справиться с проблемой до того, как она появилась? И когда еще представится шанс навешать лапши на уши королю Георгу Третьему и британской секретной службе? От мысли, что трон его бывших владений займет не кто-нибудь, а шотландский король, у Георга волосы на парике встанут дыбом!

— То есть одно зашифрованное послание было скрыто внутри другого, — заключил Куинси. — Король мчит к берегам Америки, а братство вольных каменщиков должно пробудиться и ответить на зов.

— Да, — подтвердил Франклин, — это наш традиционный способ сохранить тайну: один пласт скрыт внутри другого, а внутри первого таится еще один.

— Но кто же должен справиться с этой задачей? — нетерпеливо спросил Джефферсон. — Кто тот шпион, который сегодня после обеда передал ваше послание британцам?

— Боюсь, мне пришлось намекнуть на другого человека, но необходимо было отвлечь внимание от настоящего шпиона, — сказал Франклин. — И я выбрал на эту роль вашего отца, Куинси. Простите меня великодушно за такую вольность. На самом деле это наш секретарь Эдвард Бэнкрофт. Мы давно следили за ним. Каждый вторник вечером он покидает Ле-Валентинуа и направляется в сад Тюильри в самом сердце Парижа. Там в половине двенадцатого под покровом темноты он кладет в дупло старого дуба пакет с бумагами. В них содержатся все сведения, которые он собрал в Ле-Валентинуа за неделю. Британская разведка платит ему пятьсот фунтов в год, ну а мы, в свою очередь, платим, чтобы он шпионил за ними. Только так мы можем быть уверены в том, что в Британии получают именно ту информацию, которую им положено знать. Когда, дорогой Джефферсон, вы замените меня во главе этой миссии, советую вам не отказываться от услуг Бэнкрофта. Он будет очень полезен!

Джефферсон скромно потупился и улыбнулся.

— Моя любимая фраза: я могу стать только вашим преемником, но не заменить вас. Теперь мне известно, что вы, ко всему прочему, еще и мастер французского искусства шпионажа. Но если послание было предназначено для того, чтобы британцы бросились расстраивать якобы существующий якобитский заговор, кое-что остается непонятным. С какой целью вы пригласили нас сегодня ночью на берег пруда?

В эту минуту колокола знаменитого карильона начали отбивать полночь. Когда звон стих, Франклин ответил Джефферсону:

— С какой целью, спрашиваете? Чтобы присутствовать на приеме мадонны Отейской, конечно же!

Мадам Гельвециус, которая все это время молча взирала на бегущую внизу реку, произнесла:

— «Ложа девяти сестер». Посвященные собираются, когда карильон пробьет полночь.

И тут из окутывающей реку густой тени появилась длинная лодка. Девять крепких мужчин на веслах направляли ее к залитому лунным светом причалу.

— Девять муз и карильон, исполняющий мелодию в ми-бемоль мажоре, — пояснил Джефферсону Франклин. — Вот она — недостающая часть шифра, которую вы пытались найти с юным Джонни. В обеих версиях нашей песенки имеются три удара колоколов, три повторяющиеся ноты: дин-дан-дон и дин-дин-дон. Три эти ноты символизируют масонский код — число «три». Наши песни всегда написаны в ми-бемоль мажоре и содержат при ключе три бемоля; и сама нота «ми», или, по-латыни, Е, — она ведь третья по счету в октаве. Двойное повторение ударов колоколов — три и три — дает нам три в квадрате, то есть девять, число, входящее в название ложи мадам Гельвециус. Ложи, посвященной девяти музам, ложи, члены которой предаются размышлениям. — Франклин рассмеялся и прибавил: — И наконец, как и в каждом шифре, здесь есть еще один, последний штрих, который раскрывает смысл всего остального.

Джефферсон подошел к мадам Гельвециус и тоже посмотрел вниз, где мужчины привязали лодку к причалу и теперь высаживались на берег. Несмотря на весьма теплую ночь, они были облачены во все черное. Некоторое время возле пруда стояла тишина, которую нарушил Джефферсон, сказавший всего одно слово:

— Вторник.

— Точно! — воскликнул изумленный Франклин. — Но что навело вас на эту мысль?

— И что сие означает? — поинтересовался, чуть дыша, Куинси.

— Послание не содержало информацию о том, что должно будет случиться во вторник, — напомнил молодому человеку Джефферсон, — и оно не о вторнике. Нет! Оно имеет в точности тот смысл, который вложили в него братья уважаемого доктора из Аннаполиса. Послание означает «вторник».

— Ah, oui! — понимающе отозвалась мадам Гельвециус. — День огня.

— Вторник, — продолжил Джефферсон, — в календаре древних был посвящен огню. В греческих Дельфах некогда находился храм огня, святилище Аполлона, солнечного бога. Число «три» образует треугольник, или пирамиду, то есть это можно понимать как «храм огня». Известно много музыкальных звукорядов, содержащих три бемоля или диеза, но над входом в храм Аполлона в Дельфах было вырезано именно Е, о котором недавно упомянул доктор Франклин. Знак этот настолько древний, что никто до сих пор не смог разгадать его значение…

— И не забывайте, — вмешалась мадам Гельвециус, — что французская королевская династия ведет свое происхождение от «короля-солнце». Но к сожалению, свет этот сияет далеко не так ярко, как прежде. Возможно, пришло время заменить его новым пламенем.

— Боже милосердный! — не сдержал крик Джефферсон. — Да вы же оба говорите о революции! О революции во Франции! В Европе! Вторник действительно подразумевает огонь, и, кроме того, это день Марса, бога войны!

— Боюсь только, — заметил Франклин, — что я уже слишком старый революционер. Знаете ведь фразу: «Едва все закончится, мы должны исчезнуть, ибо огонь, который служит уничтожению, не может созидать». Но ваш разум, мой благородный друг и коллега, полон огня, он даже окрасил ваши волосы в огненно-рыжий цвет. — Он похлопал Джефферсона по плечу. — Не забывайте, мой друг: три стука, три удара колокола, три точки, образующие треугольник. Четыре треугольника образуют огненную пирамиду. Грядет великий пожар. Фитиль уже зажжен! А теперь пойдемте присоединимся к нашим друзьям, и пусть бог Марс защитит нас всех.

Франклин и мадам Гельвециус направились к причалу. Обернувшись к Джефферсону, Франклин прибавил:

— Когда вы сами станете «королем-солнце», а это может случиться скорее, чем вы думаете, не останавливайтесь ни на мгновение во время переправы через огненную реку Стикс. Просто помните, что, пока вы в состоянии напеть простенький мотивчик, вы всегда можете призвать на помощь друзей.

На этом Франклин взял под руку мадам Гельвециус, и они стали спускаться по каменным ступеням, и весь путь до причала они пели песню «Брат Жак».