Джеймс Сигел
Эмпатия
Я сижу в темном номере мотеля.
На улице царит непроглядный мрак, но я все равно плотно прикрыл шторы, чтобы она не увидела меня, когда войдет. И тогда она точно не посмотрит в мою сторону и включит свет.
Темноту я не люблю.
Я постоянно пью виски, принимаю амбиен и стараюсь не замечать темноту, потому что рано или поздно она снова оказывается темнотой исповедальни и мне снова становится восемь лет. Я чувствую, как у него изо рта воняет чесноком, и слышу шелест его одежды. На мгновение я опять превращаюсь в застенчивого и добродушного мальчишку, свихнувшегося на бейсболе, и пытаюсь спрятаться от того, что меня ждет.
Затем все окрашивается красным, и мир поглощает огонь.
В ярости я оглядываюсь назад, ведь ярость — это то, чем я стал. Всесокрушающая ярость.
Это она послужила причиной того, что я лишился дома и был вынужден проходить принудительную терапию по решению суда. И наконец, меня вышвырнули из лос-анджелесской полиции. Теперь я работаю охранником в отеле, где моя ярость не причинит никому вреда, где я никого не убью.
Пока дела обстоят именно так.
Вы наверняка слышали об отеле, в котором я подвизался. Он считается одним из лучших; в нем часто останавливаются разнообразные подражатели голливудским звездам, а также случайные знаменитости. Хотя моя жизнь и дала значительную трещину, я все же не опустился на самое дно — лишь до Беверли и Дохени.
На работе я должен носить костюм и каплю наушника в ухе — прямо как секретный агент. В мои обязанности входит стоять целый день с важным видом, и я могу даже отдавать приказания служащим отеля — тем, кому не положено носить костюм.
Она работала массажисткой в спа-центре отеля.
Келли.
Специалист по массажу глубоких тканей и массажу горячими камнями. В первый раз я заговорил с ней в подвале отеля, куда направился в поисках уединения, хотя обратил на нее внимание еще раньше, когда проходил по коридору к лифтам в задней части здания и до меня из массажного кабинета доносилась музыка. И вот однажды Келли спустилась в подвал покурить, и я выразил восхищение ее музыкальным вкусом. Большинство работавших в отеле массажисток неровно дышали к Энии, восточным ситарам и шуму волн, плещущихся о песчаный берег. Но у Келли был особенный вкус. В ее кабинете звучали исключительно записи музыкантов по фамилии Джонс: Рикки Ли, Нора и иногда Куинси.
— Вашим клиентам нравится? — спросил я Келли.
— Понятия не имею, — пожала она плечами. — Большинство озабочено только тем, чтобы у них не встал.
— Профессиональный риск, полагаю?
— О да.
Келли определенно была хорошенькой. Но еще что-то привлекало в ней — ощутимая аура, от которой по коже вдруг пробегали мурашки, даже несмотря на работающие на полную мощь кондиционеры.
Думаю, она заметила, как ужасно опухли у меня костяшки пальцев на правой руке, а также вмятину на стене, оставшуюся после удара.
— Плохой день?
— Да нет. Вполне обычный.
Протянув руку, она коснулась моего лица, легонько провела пальцами по правой щеке. Кажется, тогда эта девушка и сообщила, что является эмпатом.
Не буду врать и уверять, что я знал тогда значение этого слова.
Лицо Келли, когда она дотронулась до меня, приобрело странное выражение — словно она проникла в ту часть меня, в которую я и сам-то редко заглядывал, и то лишь в темноте, перед тем как сработает магия виски «Джонни Уокер».
— Мне очень жаль.
— В каком смысле?
— Жаль, что это случилось с тобой.
В том и заключается особый дар эмпата. Или проклятие — когда как.
В течение следующих нескольких недель благодаря Келли я выяснил все об эмпатах. Мы встречались в подвале и болтали, или сталкивались по дороге в отель, или просто бегали за угол перекурить.
Эмпаты дотрагиваются до человека — и узнают. Они касаются плоти, но чувствуют душу. Они видят посредством рук. Все — и хорошее, и плохое, даже отвратительное.
Келли видела намного больше отвратительного, чем хотела бы.
И уже начала уставать от всего этого. Она ощущала, как ее затягивает в жуткую, мрачную бездну.
По ее словам, началось все из-за одного ее клиента.
— Как правило, я просто вижу эмоции, переживания, — пояснила она. — Ну, ты понимаешь, счастье, печаль, страх, тоску, все такое. Но иногда… иногда я вижу больше… Я знаю, кто они такие, понимаешь?
— Нет. Если честно, не понимаю.
— Этот человек — мой постоянный клиент. Когда я в первый раз до него дотронулась, мне пришлось отдернуть руки — такое сильное было ощущение.
— Чего?
— Ощущение зла. Это было как… с чем бы сравнить… ну, как заглянуть в черную дыру.
— Какое зло ты имеешь в виду?
— Самое худшее.
Позже она поведала мне подробности. Мы сидели в баре на бульваре Сансет. Думаю, это можно назвать нашим первым свиданием.
— Он издевается над детьми.
На меня накатило то особенное отвращение, которое я испытывал всякий раз, когда возвращался в своих воспоминаниях назад, в ту исповедальню, и ждал, что он придет за мной, этот мрачный призрак боли. Отвращение, которое накрывало меня, когда мой младший брат покорно последовал по моим стопам и тоже стал алтарным служкой; когда мне приходилось держать рот на замке. Не рассказывать… не рассказывать. За это молчание пришлось расплатиться. Не сразу — много позже, когда однажды вечером я обнаружил, что мой дорогой несчастный брат повесился на ремне в нашей спальне. В старших классах он неистово искал утешение в самых разных наркотиках, и в итоге они привели его к смерти.
— Откуда тебе известно? — спросил я Келли.
— Известно. Он собирается что-то сделать. И он уже делал это.
Когда я предложил Келли пойти с ее подозрениями в полицию, она наградила меня взглядом, каким обычно смотрят на умственно отсталых.
— Сообщить им, что я эмпат? Что я считаю, будто один из моих клиентов педофил? Веселенькая будет картина.
Конечно, она была права. В полиции над ней просто посмеются.
Где-то неделю спустя — это было после того, как клиент Келли посетил очередной сеанс массажа и она выглядела особенно несчастной, — я предложил устроить за ним слежку.
— Как?
Мы тогда лежали в моей постели — наши отношения, что называется, перешли на новый уровень. Но секс для нас обоих был чем-то вроде наркотика, средством позабыть о реальности.
— Когда у него следующий сеанс? — осведомился я.
— Во вторник, в два часа.
— Отлично.
Я ждал в зоне спа-центра возле плавательного бассейна, где клиенты, сонные и удовлетворенные, прогуливаются после процедур. Однако мой «клиент» был какой-то озабоченный и издерганный.
Пока он переодевался, Келли выскочила из кабинета, чтобы сообщить мне, как он сегодня одет. Но ей не стоило беспокоиться — я узнал бы его в любом случае.
Он нес свое бремя, словно тяжелый мешок.
Когда из гаража при отеле ему подали «вольво», я уже ждал за рулем своей машины.
Он — и я следом за ним — вырулил на шоссе 101 и направился в долину.
Мы ехали по широкому бульвару около пяти миль, после чего свернули у знака «Дети». Припарковавшись возле школьной игровой площадки, он выключил двигатель и стал ждать.
Она снова накатывала.
Парализующая тошнота, от которой хотелось спрятаться, свернуться в клубочек.
Оставаясь в машине, я наблюдал, как он открывает дверь, выходит и осторожно, бочком, идет к забору. Как снимает очки и протирает их о штаны. Как внимательно смотрит на группу учеников начальной школы, выбегающих на улицу через центральный вход. Судя по всему, его внимание привлек один из учеников — пожалуй, четвероклассник, — симпатичный мальчуган, кого-то мне напомнивший. «Клиент» двинулся за ним следом по улице, подбираясь все ближе и ближе — так лев отсекает теленка от стада. Я был только свидетелем происходящего, который не в силах ничего сделать; такой же беспомощный, как и в детстве, когда мой братик спускался по ступеням нашего дома на первое свое причастие.
Я не мог шевельнуться.
Вот он нагнал мальчика и заговорил с ним. Мне не нужно было видеть лицо ребенка — я и так отчетливо все представлял. Мужчина схватил мальчика за руку, а я все сидел в машине и ничего не мог предпринять.
И только когда мальчик вырвал руку, когда он повернулся и побежал, когда мужчина неуклюже бросился за ним, но, сделав несколько шагов, упал и оставил эту затею — только тогда я наконец пошевелился.
Ярость была моим врагом. Ярость была моим давно утраченным другом. Она внезапно, так что мне стало жарко, накатила на меня, прогоняя прочь нерешительность и слабость, заставив буквально пулей вылететь из машины. Теперь я был готов защитить его.
— Джозеф, — прошептал я.
Так звали моего брата.
Мужчина нырнул в автомобиль и скрылся за поворотом. А я остался посреди улицы; сердце бешено колотилось в груди.
Той же ночью я поделился с Келли своим планом.
Мы лежали в постели оба мокрые от пота, и я заявил, что должен это сделать. Ярость вернулась и предъявила на меня права. Келли крепко прижала меня к своей уютной груди и произнесла:
— Ты дома.
На следующий день я ждал его возле школы. И через день. Ждал всю неделю.
Он появился в понедельник. Подъехал и припарковался прямо напротив игровой площадки.
Когда он выбрался из машины, я подошел с вопросом, как попасть на Четвертую улицу. И только он повернулся указать направление, как я тут же приставил к его спине пистолет.
— Только пикни — и ты покойник.
Мужчина тут же сник, промямлил что-то насчет того, что я могу забрать деньги, но я велел ему заткнуться.
Покорно, словно овечка, он сел в мой автомобиль.
Чья-то мамаша недоверчиво оглядела нас, когда мы проходили мимо.
Я вел машину в укромное местечко в долине, которым уже пользовался раньше, когда меня охватывала слепая ярость, заставляющая подозреваемых с большими ртами и ужасной биографией трепетать от страха. Они боялись меня, боялись того, что я собирался с ними сделать. А меня это успокаивало; я обуздывал владевшую мною ярость, как в детские годы, когда говорил всем, что научился, считая до десяти, сдерживаться и не нажимать на спусковой крючок. Такими спусковыми крючками были вещи или люди, выводившие меня из себя. Их было множество.
Человек в облачении священника с белым воротничком. Спусковой крючок номер один.
Нам пришлось преодолеть больше четверти мили до песчаного карьера, заполненного водой неприятного бурого цвета. Стараниями окрестных жителей он превратился в гигантскую свалку.
— Почему? — спросил мужчина, когда я заставил его встать на краю карьера.
Потому что когда мне было всего восемь лет, моя жизнь была сломана. Потому что я убил своего брата точно так же, как если бы собственными руками затянул ремень вокруг его шеи и отпихнул ногой стул. Вот почему.
Он упал и вскоре исчез среди груд разнообразного мусора.
Почему? Потому что ты заслужил подобную участь.
Когда я появился на следующий день на работе, Келли в отеле не было.
Мне не терпелось все ей рассказать, порадовать ее.
Я набрал номер ее мобильника, однако она не ответила.
У сотрудников отеля я выведал ее адрес. Мы всегда встречались на моей территории, потому что Келли делила комнату с соседкой. Два дня спустя я поднялся на второй этаж дома в Вентуре, где Келли снимала жилье, и постучал в дверь.
Тишина.
На неопрятном заднем дворе я нашел хозяина дома — тот лениво прогуливался среди зарослей росички и одуванчиков.
— Вы не видели Келли?
— Она уехала, — отозвался он, даже не взглянув на меня.
— Уехала? Куда? В магазин?
— Нет. Вообще уехала. Она здесь больше не живет.
— Что вы такое говорите? Куда она могла уехать?
Он пожал плечами.
— Никаких координат она не оставила. Просто уехала вместе с ребенком.
— Каким ребенком?
Наконец он соизволил на меня посмотреть.
— Со своим ребенком. С сыном. А вы, собственно, кто такой?
— Друг.
— Ну что ж, друг Келли. Она забрала ребенка и уехала. Этот ее жалкий приятель увез их. Все. Финита.
Должен признаться, я так и не понял, что же произошло.
Вернувшись в отель, я постарался спокойно поразмыслить над случившимся. Когда из ее кабинета вышла другая массажистка, Труди, — одна из девушек, с которыми Келли порой общалась, — я попросил ее поговорить со мной о Келли. И сообщил ей, что Келли эмпат.
— Кто?
— Эмпат. Дотрагивается до людей и узнает о них разные вещи.
— Да. Например, что все они сексуально озабоченные придурки.
— Ей известно, что люди чувствуют. Известно, кто они такие.
— Ха! С чего вы взяли? Келли?
Я по-прежнему ничегошеньки не понимал.
Даже тогда, когда Труди уставилась на меня, словно на пришельца с альфы Центавра. Даже тогда я отказывался признать очевидное.
— У Келли есть сын, — заметил я.
— Ага. Хороший парнишка. Но это не ее заслуга. Ладно, история не очень-то красивая. Ей просто нужно научиться выбирать себе мужчин поприличнее.
— Вы имеете в виду отца ребенка?
— Нет. Бойфренда. У Келли проблемы с наркотой. Это ее вечные проблемы: с наркотой и с выбором парней.
— Так что с отцом ребенка?
— Ну, он-то весьма приятный мужик. Хорошая работа и все такое. А она его натурально бортанула. Он борется с ней за право опеки над сыном.
— Почему?
— Ну, наверное, считает, что нарики не самая хорошая компания для восьмилетнего ребенка. А она постоянно пытается настроить сына против отца. Гадко это, мать ее. Вы наверняка слышали, как они ругались из-за этого на прошлой неделе в комнате отдыха.
— На прошлой неделе… В какой день?
— Сейчас, подождите. Он иногда приходил, чтобы отдать ей деньги на ребенка. Вроде во вторник.
Оно подступало. Неудержимо.
— Во вторник в какое время?
— Да не помню я! После ланча. А что такое?
Посмотри на него. Оно хочет, чтобы ты посмотрел на него.
«Вроде во вторник… После ланча».
— А как он выглядит, Труди?
— Гос-с-с-поди… Ну что за допрос! С вас ростом, пожалуй. В очках. После встречи с ней он выглядел довольно хреново. Она заявила, что заберет ребенка и навсегда исчезнет, если он не прекратит всю эту бодягу с опекой. Знаете, что я думаю? Ее бойфренду нужны эти денежки, что он дает на ребенка.
«С вас ростом. В очках».
Не смотри. Не смотри!
«Во вторник. После ланча».
Как раз тогда тот мужчина вышел из комнаты отдыха на улицу встревоженный и в расстроенных чувствах. Значит, спорил с ней из-за сына.
«Во вторник».
Именно тогда он поехал в школу, где учится его сын.
«Во вторник».
Там он пытался заговорить с мальчиком, объяснить, что беспокоится за него, и убедить не верить всем тем ужасам, что болтает про него мать. Он хотел взять сына за руку, чтобы тот послушал его, но мальчик вырвался и убежал, поскольку лживые нашептывания гадюки матери сделали свое дело.
— Мальчик, — вымолвил я. — У него темные волосы. Коротко постриженные, как у солдата. Очень хорошенький.
— Да, это он.
«Я эмпат, — жаловалась Келли. — Я дотрагиваюсь до этого плохого человека, этого сексуального извращенца. И что я могу сделать? Ничего. Ничего, потому что полиция не поверит эмпату вроде меня. Он придет во вторник в два часа. Но что я могу сделать? Ничего».
Как?
Как она выбрала меня?
Почему?
А потому.
Потому что заставила меня раскрыть мою самую сокровенную тайну.
Потому что однажды ей, одной из массажисток, указали на меня и предостерегли: о! этот… держись от него подальше. Бывший коп, который избивал людей до полусмерти.
Но она поступила с точностью до наоборот: спустилась в подвальное помещение, где я проверял на прочность свои кулаки, круша ими стены. Стала со мной общаться. А потом я весь раскрылся перед ней и в перерывах между занятиями сексом выдал все свои ужасные секреты.
Мой брат. Моя вина. Моя ярость.
Моя троица.
Своеобразная религия с одним-единственным последователем и единственной заповедью.
Ты имеешь право на месть!
«Он плохой человек, — произнесла Келли. — Он придет во вторник в два часа. Во вторник».
В два часа.
Этот человек просто любил сына. И просто пытался его защитить.
От нее.
«Почему? — спросил он, стоя на краю песчаного карьера за несколько секунд до смерти. — Почему?»
Потому что ярость так же слепа, как и любовь. А Келли дала мне и то и другое.
Я расскажу вам, что в Лос-Анджелесе случилась засуха, которая превратила кустарник в горах Малибу в гигантскую вязанку сухого хвороста. В пламени пожаров сгорели дома стоимостью в десятки миллионов долларов. Из-за засухи наполовину обмелело море Солтона, а вода в том самом песчаном карьере высохла полностью, и мужчина, который приволок на выброс стиральную машину, увидел тело, свернувшееся возле старинного масляного картера.
Я расскажу вам, что тело опознали, а извлеченную из сердца пулю идентифицировали как выпущенную из «вальтера» сорок пятого калибра — оружия, которое обычно используют охранники. Кроме того, объявилась та самая мамаша, которая сообщила полиции, что видела недалеко от школы, где учится ее сын, как погибшего мужчину заставляли сесть в автомобиль.
Я расскажу вам, что машина правосудия, словно колесница Джаггернаута, неумолимо покатилась в мою сторону.
Я расскажу вам, что меня не очень-то любят коллеги-полицейские, с которыми я раньше работал, но существует такая вещь, как профессиональный кодекс. И мой бывший напарник, едва не вылетевший со службы вместе со мной, раздобыл банковские записи, так что я разузнал, где Келли Марсел в последнее время пользовалась своей кредиткой.
Я расскажу вам, что чуть южнее Ла-Джоллы есть мотель, где можно снять номер почти задаром.
Я отправился туда.
И выяснил, что Келли оставила сына у его бабушки, живущей в трейлерном парке возле моря.
Ее бойфренд свалил в неизвестные края.
А она опустилась на самое дно.
Я расскажу вам, что сижу сейчас в темном номере мотеля.
Шторы плотно прикрыты, чтобы она не увидела меня, когда войдет. И тогда она точно не посмотрит в мою сторону и включит свет.
Я расскажу вам, что сейчас слышу, как она приближается. Вот хлопнула дверца автомобиля, захрустел гравий на ведущей к двери дорожке.
Я расскажу вам, что держу в руке «вальтер» сорок пятого калибра и в нем две пули. Две.
Я расскажу вам, что дверь открывается.
Я расскажу вам, что наконец, по прошествии стольких лет, тьма больше не пугает меня; я обнаружил, что покой утешает сильнее, чем ярость.
— Мне жаль, — говорю я.
К кому я обращаюсь?
А этого я не расскажу вам.
Не расскажу…
