Глава 4
Молодые и красивые выживут!
Усаков вышел, только когда донеслось:
– Чисто.
Андрей поймал себя на мысли, что нельзя из-за ревности быть несправедливым к человеку. Полковник занят святым делом – выживших спасает! Он не удержался и полез на броню вслед за Усаковым, но на землю спускаться не стал.
Выживших было семеро: женщина в красном спортивном костюме с поцарапанным лицом и рукой на перевязи, бодрый лысенький пенсионер лет шестидесяти с трехлетним белобрысым малышом на руках – сразу видно, дядька из тех, кто бегает по утрам и в проруби купается. И с ними ребятня всех возрастов. Девушка лет четырнадцати – еще угловатая, с острыми ключицами и коленками, мальчишки-близнецы одиннадцати-тринадцати лет и черноволосая девочка-младшеклассница с перебинтованной ногой. Одна ее коса расплелась, и темные локоны свисали до пояса.
Усаков остановился возле девочки:
– Что у нее с ногой?
– Резаная рана, ничего страшного, – проговорила женщина.
Девочка смотрела на полковника со страхом и надеждой, запрокинув голову.
– Иди к машине, – распорядился он.
Девочка глянула на женщину, та улыбнулась:
– Иди, радуйся, мы спасены!
Полковник стволом автомата указал на старшую:
– Тебя как зовут?
– Лиза, – ответила она и отступила на шаг.
– Бери маленькую, Лиза, и полезай в кабину.
Девушка послушалась, схватила девочку и чуть ли не волоком потащила к БМП. Вояки помогли им взобраться на броню, Андрей – спуститься в кабину. Наблюдая за сценой, он не мог понять, почему Усаков застыл. Он смотрел на близнецов так, будто собирался их съесть:
– Сколько вам лет?
– Тринадцать им! – заговорила женщина, радость слетела с ее лица, и теперь она напоминала загнанную лошадь.
Мальчишки удивленно переглянулись. Один из них, с рюкзачком за спиной, сообразил раньше, толкнул брата в бок:
– Да, тринадцать. Я Иван, это – Семен.
Усаков кивнул:
– В машину. Это на руках… Как зовут?
– Саша это.
– Девочка или мальчик?
– Мальчик.
– Ясно. Вы остаетесь здесь. Ребенок слишком маленький, за ним следить некому. А вы – старые.
Андрей задохнулся от возмущения, захотелось скрутить полковника в бараний рог. Да кто он такой? Ему и самому давно за сорок! Какое он имеет право решать, кому жить, а кому умирать? Он ведь обрекает этих людей на смерть!
Усаков зашагал к машине, ни разу не обернувшись к брошенным людям. Андрей преградил ему путь:
– Полковник, и чем ты лучше чистых? Ты тоже не считаешь их за людей.
Усаков и бровью не повел, отодвинул его и свесил ноги в люк:
– Это приказ, и он не обсуждается. Не нравится – вали, никто тебя здесь не держит. На твое место новые придут.
Андрей уже собрался соскочить на землю, но вспомнил про Таню и Макса. Сколько их, таких обездоленных, не способных за себя постоять? Можно ли спасти всех? Он погибнет, помогая им, и опасность будет угрожать близкому человеку.
В кабину прыгнули двое вояк.
– Андрей? – испуганно вскрикнула Таня, и он вернулся.
Сел, как и Макс, закрыл глаза. Но по ту сторону сомкнутых век отпечатались, как фотография, женщина в красном костюме с рукой на перевязи и молчаливый бодрый пенсионер с малышом на руках.
Гомонили дети, маленькая девочка плакала, вспоминала тёть Юлю – так, видимо, звали женщину, которая ее спасла. Тане было проще, она этого всего не видела и утешала девочку. Та ревела уже в голос:
– Злой, гадкий! Он бросил тётю Юлю и дедушку! Отпустите! Куда вы меня везете? Не хочу-у-у!
Андрей пытался представить, как вел бы себя на месте Усакова, который получил приказ спасать молодых женщин, девочек и работоспособных мужчин, и не мог. Он скорее застрелился бы. Усаков, напротив, упивался своей властью. Самое мерзкое, что и уйти сейчас было нельзя: вооруженные люди полковника положили бы его и Макса на месте, а Таню увезли. Тем временем Усаков записывал детей в черную тетрадь. Последними, под номером сто двадцать и сто двадцать один, он внес туда близнецов.
Андрей так ушел в себя, анализируя пережитое, что очнулся, только когда механик-водитель проговорил:
– Приехали.
Первыми вылезли четверо бойцов, вынесли раненого, за ними – полковник, прихватив тетрадь. Макс задумчиво смотрел на сбившихся в кучу детей. Таня не вполне понимала, что случилось, и пыталась рассказать им, что все теперь будет хорошо, на них никто не нападет, никто не убьет. Девочка продолжала умываться слезами.
Откуда Тане знать, что людей, которые вывели детей из ада, обрекли на смерть, и он никак не смог помешать.
– Вам особое приглашение нужно? – крикнул Усаков, и Андрей с Максом принялись вытаскивать детей: сначала девочку, потом – близнецов. Девушка отвергла помощь и вскарабкалась на броню сама.
Последним кабину покинул Андрей.
БМП стояла возле трехэтажного административного здания, в котором Андрей не сразу опознал школу с огромным современным стадионом. Позади БМП виднелись советские пятиэтажки в окружении огромных лип, за школой – десятиэтажные дома-коробочки с одним подъездом.
На дороге через каждые пятьдесят метров стояли автоматчики. С охраной у них все нормально. Навстречу Усакову шагал круглолицый полковник с двумя сопровождающими. Из школы вышли две женщины, одна толстая, бочкозадая, вторая бледная, бесформенная, вся какая-то перекошенная. Обе подбежали к Усакову и начали восторженно скакать вокруг, облизывать его взглядами. Аморфная все восхищалась, какой он герой, как все ему обязаны. Он указал на детей, и страшная тотчас ринулась к ним, принялась чирикать и сюсюкать, тискать плачущую девочку. Толстая сложила руки на груди и смотрела на полковника с таким благоговением, что Андрей понял, как она сюда попала, хотя она старше женщины в красном, ей давно за сорок.
Полковник встал плечом к плечу с Усаковым, осмотрел вновь прибывших, кивнул:
– Медики – два шага вперед.
Андрей и Таня послушались, отошли от БМП.
– В госпиталь, – распорядился круглолицый. – Вас сопроводят. Оружие придется сдать.
– С какого перепуга? – возмутился Макс и заозирался в поисках путей отступления. Оценил свои силы и решил сдаться, позволил автоматчику забрать свой АК. На его лице читалась такая мука, будто он хоронил близкого человека.
Усаков сделал небрежный жест:
– Пистолеты тоже, у вас их два, я видел.
Пришлось и ТТ сдавать.
Андрей нехотя отдал ППШ и без оружия почувствовал себя голым. Автоматчики, дежурившие на каждом углу, воспринимались скорее как тюремные вертухаи, чем как защитники.
Со стороны домов вскоре подошли четверо в камуфляжах, молча взяли носилки с раненым и понесли от школы по дороге вдоль пятиэтажек.
– Ты тоже иди.
Андрей обернулся: Усаков толкал в спину плачущую девочку, которая отказывалась расставаться с другими детьми. Тогда он прицелился, щелкнул затвором:
– Считаю до трех, если не пойдешь – пристрелю. Мне некогда тут с тобой нянькаться.
Девочка перестала голосить и побежала прочь, схватила Таню за руку. Она больше не смела плакать, лишь протяжно всхлипывала и оглядывалась. Таня положила руку ей на голову:
– Ты пойдешь к остальным, когда я посмотрю, что у тебя с ногой.
– Правда? – всхлипнула девочка.
– Да, Анюта. Все дети – в школе.
Татьяна крепилась, но Андрей видел, как неестественно прямо она держит спину, ее движения скованны, кожа бледна. Ей хочется поговорить, хотя бы спросить, что с ними теперь будет, но в присутствии военных она не смела открыть рта.
Трехэтажное здание поликлиники стояло особняком. На порожке курили две молодые женщины, усталые и помятые, словно работали третью смену без сна. Та, что повыше и в колпаке, потушила сигарету и бросила окурок в жестяную банку.
– Опять работа? Мы скоро копыта отбросим! Раненых класть некуда.
Коротко стриженная маленькая блондинка с водянистыми глазам делала вид, что никого не замечает.
– Кать, вон те двое – студенты, медики! – радостно объявил военный, несущий носилки. – Помощь тебе.
Стриженная нацепила колпак, потерла руки и вздохнула:
– Господи, вас что, осколками посекло? Дети, что вы умеете? Лет вам сколько?
– Второй курс, – сказал Андрей.
– Н-да. Ладно, пойдем, промоем ваши раны и посмотрим, на что вы способны, – протараторила она. – Я – Екатерина Васильевна Крюкова, врач-терапевт. Ладно уж, можно просто Катя. Вторая девушка – Олеся, она фельдшер.
– И больше никого? – удивился Андрей, переступая порог.
– Есть еще дедушка-инфекционист. Пока все, не до собирательства пока. Чуть позже еще врачей найдут, сейчас пока своими силами справляемся. Раненых полно, а оперировать некому, негде и нечем.
В поликлинике пахло свежим ремонтом. На розоватых стенах красовались агитационные вывески, за приоткрытыми дверями беседовали двое мужчин.
– Тяжелые есть? – спросила Таня, следуя по коридору за военными с носилками.
Они резко остановились, и девушка чуть на них не налетела.
– Олеся! – закричала «просто Катя». – Олеся! Постели пока больному. Сюда идите, за мной.
Она протиснулась мимо военных, толкнула дверь – в нос шибануло запахом медикаментов.
– Заходите, тут у нас процедурный. Давайте, давайте быстрее, не мучайте парня!
Больного сгрузили на кушетку. Когда его раненая нога коснулась твердой поверхности, он закусил губу и захрипел. Катя суетилась возле шкафа со всевозможными лотками, звенела инструментом, поглядывала на военных недобро. Свернув носилки, они ретировались. Подождав, пока стихнут их шаги, Катя вздохнула.
– Тяжелые, спрашиваете. – Она покосилась на раненого, который не жаловался, держался молодцом. – Были, чего ж им не быть. Ладно, слушай, служивый, и делай выводы. Пять человек было из наших, гарнизонных. Одному парнишке пришлось ногу резать, при том, что я не хирург… Ничего. – Она прищурилась. – Ампутировали по колено, он уже на поправку пошел. Такой парень был красивый, веселый, на гитаре играл…
Катя замолчала.
– Был? – переспросил раненый.
Катя передала Андрею лоток с инструментами и шприцем с обезболивающим, под кушетку поставила тазик.
– А потом их… Перевели.
Таня округлила глаза и не сказала ни слова. Раненый оказался непонятливым:
– Куда? В госпиталь?
Отвечать никто не стал. Андрей аккуратно разрезал окровавленную и прожженную штанину и вспомнил, как Усаков интересовался, повреждена ли кость. Если бы осколок прошел на пару сантиметров ниже, парня тоже перевели бы на тот свет.
– А кто тут главный? – поинтересовался Андрей, взял шприц. Если Усаков, то надо бежать, пока не поздно.
– Генерал Каневский, – ответила Катя. – Отличный мужик. Но он решает глобальные стратегические проблемы, а мелочи полностью переложил на плечи подчиненных.
– Нельзя этого так оставлять, – сказала Таня. – Кто-нибудь жаловался на произвол? Нельзя так обращаться с людьми.
Андрей надел перчатки, обколол рану лидокаином, ткнул иголкой в плоть и спросил у раненого:
– Чувствуешь?
Парень, предпочитавший не смотреть на операцию, мотнул головой, прикусил губу. Андрей подергал осколок и сделал надрез скальпелем. Понятливая Таня подала ему пузырек с антисептиком, Андрей обильно смочил перчатки спиртом и вытащил осколок, бросил в тазик. Затем иссек поврежденные мышцы, промыл здоровые ткани и велел подоспевшей Олесе:
– Приготовь резинки для дренажа, нитки, иглы. Бинтов понадобится много. Зашивать буду.
Он придавил квадрицепс с двух сторон, как тисками, соединяя разорванные мышцы.
– Таня, ты держи его ногу вот так, чтоб ничего не разошлось.
Олеся протянула еще лоток с иголками и уже порезанными нитками и пожаловалась:
– Я могу тупить, потому что работала на приеме с невропатологом и мало смыслю в хирургии…
– Научишься, – оборвала ее «просто Катя». – И я научусь, и молодежь.
Зашив и перебинтовав больного, Андрей вытер пот, похлопал отвернувшегося к стене парня:
– Все, боец. Готово.
– А? Спасибо. – Он ощупал забинтованную ногу, потыкал в нее пальцем. – Кстати, меня Степаном зовут.
– Андрей. Вот и познакомились.
Катя хлопнула в ладоши:
– Хватит болтать, работы море. Вы хоть умойтесь, а то все в кровище. Еще девочку надо перевязать и пятерых легко раненых мирных. Затем – сменить повязки воякам. В общем, скучать некогда. Давайте Степу перетащим в его палату.
* * *
Освободились Таня и Андрей ближе к вечеру. Кудрявый рыжий военный, очевидно, срочник, сопроводил их, как он сказал, в пункт временного проживания. По пути он пошло хохмил и все время озирался. «Нервы», – сделал вывод Андрей, снисходительно улыбающийся его шуткам.
Шли по тротуару вдоль центральной улицы поселка мимо припаркованных автомобилей, липовых аллей, рябины с покрасневшими листьями, но еще зелеными гроздьями. Прыгая по опустевший дороге, стрекотала сорока. Ее товарка гоняла залетевшую на их территорию черную ворону со светлой грудкой. Доносился детский смех, женские голоса. Переговаривались мужчины. Идиллия, если бы не стреляные гильзы и засохшая кровь на асфальте.
Потянуло жареными котлетами, и в животе заурчало. Таня достала из вещмешка шоколадку, разломала на три части, одну оставила себе, вторую протянула Андрею, а третью предложила срочнику. Он с радостью принял угощение и начал поедать. Хорошо, хоть помолчит немного.
Если бы не автоматчики через каждые пятьдесят метров, картина казалась бы мирной. За пятиэтажкой на детской площадке сидела группа гражданских, человек пятнадцать. Макса среди них не наблюдалось. Интересно, куда он подевался? Ну не пустили же в расход молодого, полного сил мужчину?
Шоколад в руке начал таять, и Андрей быстро доел его.
– Вы ж идете вечером Каневского слушать? – спросил провожатый, облизывая пальцы. – Или опять на работу? Говорили, типа, все должны быть.
– А куда идти? – спросила Таня. – И вообще, тут у вас кормят в столовой или как? Еду самим себе добывать?
Парень, ровесник Андрея и Тани, ответил с радостью и готовностью, видимо, у него или словесный зуд, или дефицит общения:
– Возле школы. Нас же немного совсем. А про еду… Кормят, да. Всех кормят. Но вы ж новенькие, вас еще в план не поставили. Что останется, то ваше.
Андрей сообразил, что в провожатые им достался болтун, находка для шпиона, и решил воспользоваться случаем, разузнать, что к чему и кто есть кто:
– Каневский как? Нормальный мужик?
– Генерал ваще темовый чувак, – оживился рыжий.
– А Усаков? Он тут вес имеет или так…
Парень приложил палец к губам, воровато огляделся:
– Лучше молчите о нем. И меня не спрашивайте.
Он нахохлился, замолчал; остановившись, указал на десятиэтажный одноподъездный дом:
– Будете жить тут, как и остальные гражданские. Поднимайтесь на пятый этаж, там любая квартира, какая понравится и не занята, – ваша.
– А оружие нам когда вернут? – спросил Андрей.
– Вам не положено оружие. Вас и так охраняют, – буркнул рыжий и удалился.
– Что-то мне это не нравится, – вздохнула Таня, направляясь к подъезду.
Как и во многих закрытых военных гарнизонах, ни домофона, ни даже кодового замка на двери не было. Кто-то предусмотрительно ее распахнул, впуская внутрь летний теплый воздух.
Наглая черная кошка с белой манишкой, рассевшаяся посреди дороги, нехотя опустила лапу и переползла к тротуару, где перевернулась на спину. Из-за разросшихся кустов не было видно порога и лавочки возле подъезда. Человека, сидящего на ней, заметили только, подойдя почти вплотную.
– А вот и вы!
Человек поднялся, и Андрей узнал Макса. Он переоделся в черный спортивный костюм, который уже успел испачкать то ли ржавчиной, то ли землей, повязал бандану и надел солнцезащитные очки.
– Идем, я уже и квартиру подыскал, и обстановку разведал. – Он повертел головой. – Говорить будем не здесь.
Лифт не работал, и подниматься пришлось по ступенькам. Только сейчас на Андрея навалилась усталость. Казалось, сегодняшний день был длиннее целой жизни. Жутко хотелось в душ… да хоть в луже искупаться! И заснуть суток на несколько. В то, что кошмар закончится, Андрей уже не верил.
Макс не унывал, по дороге вводил в курс дела:
– Я, пока вы прохлаждались, натягивал колючую проволоку по периметру и с людьми разговаривал. Руки все исколол. Тут у них ракетная часть и мощные резервные генераторы, так что даже электричество будут давать три-четыре часа в день. Руководит ими генерал Каневский. Грамотно руководит: отсылает группы на стратегические объекты, они привозят оборудование и нужных людей: ученых, строителей, электриков, инженеров, медиков…
Он толкнул дорогую деревянную дверь с золоченым номером 33.
– Пятиминутный перерыв, насладитесь моментом!
Просторный холл переходил в кухню-гостиную с подвесным потолком, прозрачным столом, черными лаковыми стульями и кухонным гарнитуром, напоминающим пульт управления космическим кораблем.
Андрей снял берцы, чтоб не испачкать ламинат, Таня тоже, Макс прошествовал в обуви, распахнул дверь в зал, где плюхнулся на черный кожаный диван, стоящий напротив плазмы, закинул ногу за ногу и плеснул в рюмку вискаря.
– Присаживайтесь. Обратите внимание на картины. Что-то мне подсказывает, что они очень дорогие. Все, кроме портрета хозяев, – он указал на полотно, где был изображен седой строгий мужчина лет пятидесяти, в сером пиджаке, с галстуком стального цвета, и еще не утратившая свежести тридцатилетняя женщина, крашенная в блонд, в прошлом или модель, или актриса. – Но это все ерунда, теперь они, как деньги, не имеют ценности. Скоро мы перейдем на бартер: яйца на патроны, меха на пшеницу… если доживем, конечно, и не сожрем друг друга.
Таня села на стул-трон напротив Макса, рядом с ним не рискнула, он пугал ее да и Андрея настораживал. Раньше Макс был спокойным и неунывающим, а сейчас нервничал, даже к вискарю приложился. Почему-то в таком взвинченном состоянии он напоминал маньяка.
– Хозяев не было дома, когда они умерли… Или мутировали. Местные называют их мутантами, а не зомби. Итак, продолжаем разговор… Андрюха, ты стену-то не подпирай, садись, – он похлопал по дивану, но Андрей остался стоять. – Вот что я узнал. Оружие нам не дадут, мы будем работать за еду, как те коровы. Мне, может, повезет, мои наработки им полезны, а вы в той больнице загнетесь. Политика тут такая: спасают молодых и сильных, спасают девочек всех возрастов, чтоб было кому плодить новых рабов. Мы тут в рабстве, понимаете? – Он хохотнул. – Дом, охрана, электричество – это, конечно, круто, но мы вообще не имеем права голоса!
– Все так жили, и ничего. В рабстве у государства. Ходили на рабскую работу, получали денег ровно столько, чтоб не сдохнуть, продавались в рабство банкам, позволяли себя обирать. Нас имели начальники, имели менты, имели преподы, налоговая… У нас не было оружия. Что изменилось?
Макс фыркнул:
– Я занимался любимым делом, меня никто не имел. И тут пришло чмо больное, горбатое, забрало автомат и погнало столбы закапывать…
Он смолк, заставил себя успокоиться и продолжил уже другим голосом:
– Правда, не знаю, можно ли его осуждать. Ситуация ведь неординарная. Чтобы выжить, надо многими пожертвовать.
– Он раненых убил! – вспылила Таня, вскочила, заходила по комнате. – Представляешь?
Макс кивнул:
– Легко. После того, как Усаков бросил на смерть женщину с маленьким мальчиком.
Таня приложила руки к щекам.
– О, господи. Это когда он детей спас?
– Угу. – Макс перекинул ногу за ногу. – Чего, по-твоему, девочка так плакала?
– И что делать? – Таня плюхнулась на стул, плеснула в стакан соку, выпила.
Андрей налил вискаря, выпил. Подождал, пока жидкий огонь перестанет жечь пищевод, и прошептал:
– Давайте послушаем Каневского, а потом решим, как дальше. Может, бежать придется.
– Куда? – воскликнула Таня. – Оружие у нас забрали, от зомби отбиваться нечем! И автоматчиков вы видели? Нас ведь расстреляют!
– Не дрейфь, с нами не пропадешь. Андрюха свой мужик, с ним можно иметь дело. Не то что всякая инфантильная шелупень. Хоть и лет ему мало, видно человека. А пока, – он встал и прошествовал на кухню, распахнул холодильник, – предлагаю насладиться остатками цивилизации. Вы когда-нибудь думали, что будете жить в такой роскоши? Нет, не так. Что эта роскошь будет вашей? Я – нет. Мне на богатство плевать было, другое интересовало.
– Я бы помылся. А то от меня разит, как из мусорки. – Андрей повел плечами. – Вода тут есть?
Макс помахал рукой перед носом – что-то завонялось в холодильнике – и отправился проводить ревизию бара. Присвистнул, но ответил прежде, чем Андрей распахнул дверь в ванную:
– Там два ведра, принес из резервуара, так что не особо плескайся, девушке оставь. О-па! Мартини. Тань, будешь?
Согласилась ли Таня, Андрей не знал. Закрыл дверь, попрал поддон белоснежной душевой кабины грязными ногами, экономя воду, помылся. Ванную он покидал свежим и обновленным, обмотавшись пушистым белым полотенцем. Он рассчитывал переодеться в чистую одежду хозяина.
Когда в ванной заплескалась вода, Макс шагнул к Андрею, подмигнул:
– Она тебе нравится?
– Больше, чем просто нравится, – честно признался Андрей.
– Намек понял, – улыбнулся Макс. – Хорошая девчонка, все, я больше не лезу. Не все процессы жизненно необходимы.
Донеслись выстрелы – короткая очередь, и все. Андрей бросился к окну, но не увидел ничего интересного. К тому времени Макс совсем наклюкался и воссел на барную стойку. Он, не стесняясь, пил джин из горла. Когда на весь гарнизон раздался звонок, он пригнулся и чуть не выронил бутылку.
– Конец рабочего дня, ужин, – прокомментировал он. – Через полчаса пойдем вождя слушать.
Андрей скользнул в одну из спален и занялся недостойным делом: начал обследовать ящики с хозяйской одеждой. К счастью, хозяин был шире на размер, но такого же роста, что и Андрей, – вещи подходили. Он надел зеленые штаны с карманами, почти такие же, как запачканные, черную футболку с волком и толстовку.
Хозяйка же оказалась на голову выше Тани и намного шире в талии. Более-менее подошли коричневые бриджи и серая синтетическая майка, которая все равно болталась на груди. Сверху Таня решила набросить просторную толстовку, скрывающую фигуру, – для тепла и безопасности.
– Давайте скорее! – крикнул Макс. – Самое интересное пропустим.
* * *
На небольшой площади уже шумела разношерстная толпа, состоявшая в основном из гражданских. Человек двести, может, чуть больше. Все не старше сорока, исключение – военные и толстая протеже Усакова. Андрей и Таня встали на тротуаре возле припаркованного «уазика», недалеко от автоматчика, прислонившегося к стволу липы. Макс увидел новых знакомых и поспешил к ним.
Андрей повертел головой и с высоты своего роста увидел коротко стриженную макушку «просто Кати». Рядом с ней, заведя руки за спины, стояли две русоволосые женщины в синих комбинезонах, с отекшими от слез лицами.
Каждый человек – сгусток отчаяния. Каждый похоронил близких, некоторых, как Таню, любимые люди пытались загрызть.
Совершенно седой коренастый мужчина с черными внимательными глазами стоял на ступеньках администрации и держал в руках громкоговоритель. Андрей предположил, что это и есть генерал Каневский. Его охраняли двое автоматчиков. Окинув собравшихся взглядом, он проговорил:
– Добрый вечер, друзья! Какой он добрый, скажете вы и будете правы. Но мы выжили. Как известно, на войне и за рулем нет атеистов, среди нас с некоторых пор их тоже нет. И мы верим в то, что жизни нам дарованы не просто так.
– Ага! – выкрикнула Катя. – Поэтому расстреливают раненых? Балласт сбрасывают?
Толпа одобрительно загудела. Андрей скосил взгляд на автоматчика под липой, он стоял неподвижно, как пластмассовый солдатик. Усаков смотрел вбок, на круглолицего полковника, тот тоже глядел на него, а потом отвернулся. Оба были совершенно спокойными.
Каневский замолчал, опустил громкоговоритель, провел рукой по лицу, на котором – стыд, смущение, гнев. Неужели он ничего не знал?
– Это произошло без моего ведома, обещаю разобраться.
– Да что разбираться! – крикнул незнакомый мужчина, стоящий перед Андреем. – Оружие у нас зачем забрали?
И снова Каневский «завис», отыскал кого-то в толпе, сдвинул брови у переносицы. Оратор продолжил:
– Мы ж не в концлагере! Да и мало ли что может случиться, не до нас вдруг станет, а нам и защититься нечем. А если мутируем, поглупеем и будем палками драться, потому что автомат – слишком сложно.
Генерал снова заговорил, на этот раз в его голосе звенел металл:
– Большинство здесь собравшихся – жители гарнизона. Вы меня знаете, я слово держу. Оружие вам вернут. Если подтвердится факт расстрела раненых, тот, кто отдал такой приказ, будет казнен…
Кто-то зааплодировал, вдалеке тоже захлопали в ладоши, и вскоре все рукоплескали генералу. Усаков же оставался внешне спокойным, лишь теребил складочку между бровей. На его месте Андрей бы рвал когти. Значит, либо не было никакого расстрела, либо слова генерала – пустой звук. В любом случае надо подождать до завтра, разведать обстановку и, если окажется, что генерал не отвечает за свои слова, бежать отсюда. Если понадобится – прорываться с боем.
Андрея волновал вопрос, что же произошло, откуда вирус, что творится во всем мире, но, похоже, это уже обсуждалось, и даже военные, оставшиеся без поддержки высшего эшелона, не знают подробностей. Спросить прямо сейчас у Каневского Андрей не решился.
Генерал долго и красиво говорил о правах для каждого, об ответственности перед будущим, Андрей витал в собственных мыслях. До него только начало доходить, что…
Женщина в синем комбинезоне захрипела и согнулась пополам. Люди попятились от нее, напарница наклонилась, похлопала по спине:
– Ира, что случилось? Тебе плохо? Ира?!
Хрипящая женщина встала на колени, а потом вскочила и, брызгая слюной, набросилась на напарницу, повалила ее на землю, попыталась дотянуться до горла. Сохранившая сознание женщина оттолкнула ее.
Военные схватили мутантку, заломили руки за спину и поволокли прочь, она продолжала вырываться, рычать и кидаться то на одного, то на второго. Усаков со скучающим видом пошел за ними, держа автомат. Андрей ни на минуту не сомневался, что приговор в исполнение приведет именно он.
Такие люди сейчас нужны – беспринципные, алчные, безжалостные. У них больше шансов выжить. Отринь сочувствие, иначе тебя сожрут. Ты или они. Напарница мутировавшей женщины поднялась и принялась отряхиваться. Каневский подождал, пока люди успокоятся, и продолжил речь:
– Мы с вами живем, по сути, под одной крышей. Мы брошены на смерть в то время, как чистые получают антивирус. Я разделяю ваше негодование. – Он приложил руку к груди. – Но на их месте вы поступили бы так же.
«Мы и так ничем не лучше», – подумал Андрей, вспоминая женщину с ребенком на руках.
– Если чистые добудут антивирус, у нас тоже появится шанс, поэтому нам нужно не убивать друг друга, а сотрудничать, – продолжал Каневский.
Его голос затопило волной возмущения. Толпа взбеленилась, люди в ярости на разные лады проклинали чистых. Андрей смотрел на женщину, напарница которой мутировала, и ему делалось страшно: на шее вздулись жилы, кровь прилила к щекам, глаза горят ненавистью. Парнишка с тонкой шейкой орет так, что слюни летят на мордатого соседа. Сосед не замечает, потому что его мозги тоже пожрала ненависть. Но самое ужасное… Самое ужасное, что Таня тоже сжимала кулаки, поддавшись всеобщей истерии. Раскраснелась, губы поджала… Странная реакция, день назад она ничего не знала о чистых, а теперь вдруг воспылала к ним ненавистью. Или она просто слабая, подверженная влиянию массового бессознательного?
Мысль, которая вертелась в голове уже давно, наконец лопнула нарывом. У него мало времени. Качается маятник метронома – маленькая гильотина, отсекающая головы минутам. Сколько кому отмерено? Вдруг завтра Макс… Или Таня? Или он сам? Да они все – бомбы замедленного действия, опасные друг для друга.
От осознания его затрясло, он обхватил себя руками и почувствовал бесконечное одиночество. Единственное, чего ему хотелось сейчас – мутировать раньше, чем Таня, чтобы не видеть…
ОНИ ЖИЛИ ДОЛГО И СЧАСТЛИВО И МУТИРОВАЛИ В ОДИН ДЕНЬ.
Раздались три выстрела. Усаков вернулся и протиснулся к ступенькам.
– Игорь Ильич, позвольте с вами не согласиться. Почему вы уверены, что чистые поделятся с нами антивирусом или чем бы то ни было? Они постараются, чтобы мы издохли, освободили от себя планету. Это заговор и спланированная диверсия! Вы заметили, как слаженно они действовали, словно знали все заранее? Идея золотого миллиарда в действии! По всему миру тысячи жирных харь попрятались в подземельях и ждут нашей погибели. У них уже есть антивирус, я в этом уверен. Но мы его не получим никогда.
Толпа молчала, внимая. Андрей тоже внимал, пытался разобраться в отношениях между группировками.
Генерал возразил:
– А если вы ошибаетесь? Люди, которые видели чистых, утверждают, что по поверхности они передвигаются в герметичных костюмах и противогазах. Они в еще более ужасных условиях, чем мы.
Он перевел дыхание и снова заговорил:
– Не исключено, что у кого-то из нас вирус не разовьется и путем селекции появится иммунная нация, которая ляжет в основу обновленного человечества. Наша задача – сохранить для них культурное наследие.
– Да мы сдохнем завтра! – вспылил Усаков. – С какого черта мне таскать книги из библиотек всю оставшуюся жизнь? Да может, и я завтра склею ласты?
Таня встала на цыпочки и шепнула на ухо:
– Вот же грыжа Шморля! Он мне с самого начала не понравился.
– Тс-с-с!
Девушка приложила ладошку ко рту и спряталась за спину Андрея.
– Мы все умрем рано или поздно, – спокойно ответил генерал.
Удивительно, в его черных глазах не было ни злости, ни даже раздражения. Если бы Андрей писал иконы, то сошедшего с небес Бога-Отца он изображал бы примерно так, только с белой бородой.
– Вы, между прочим, давно в отставке! – напомнил полковник. – А по закону военного времени…
– Успокойтесь, Глеб, – проговорил генерал и сменил тему, переходя на «ты». – А если ты ошибаешься? Да даже если нет, разве ты хочешь, чтобы твои дети…
– Моя единственная дочь, – сказал Усаков и сделал театральную паузу, потеребил складочку между бровей, притворяясь, что сдерживает слезы. – Мертва. Да и не только моя. Наших детей лишили будущего чистые! Кто спрятался от эпидемии в бункерах? Да-да, думаете, я не знаю о бункерах? Куда, по-вашему, поехали те сволочи? В свое логово. Я как военный знаю, где оно находится!
Народ загудел. Андрей встал на цыпочки, поискал взглядом Макса, но не увидел его.
Генерал пропустил слова полковника мимо ушей.
– Даже если так, разве что-то изменится, если мы посвятим свою жизнь ненависти? Повторяю, ты хочешь, чтобы твои будущие дети… Чтобы ваши дети жили в варварском мире? Что они будут делать через тридцать лет? Бензин разлагается со временем, уголь для ТЭЦ надо добывать, у атомных станций ресурс тоже ограничен, их нужно хотя бы деактивировать. Кто сделает это за нас? Зачем мы вообще существуем, вы спрашивали себя? Зачем нам дарована жизнь, когда остальные или умерли, или лишились разума? – Он обвел взглядом собравшихся. – Мы стоим на разломе истории, наша задача – остаться людьми до конца. Передать знания новым поколениям, чтобы они могли поддерживать хотя бы осколки цивилизации.
Его рокочущий голос плескался, как волны прибоя. Разволновавшиеся люди успокоились, обратили к нему лица, и воцарилась тишина. Генерал находил нужные слова, бросал их, как зерна в благодатную почву, и к небу тотчас начинали тянуться ростки надежд. Отчаявшиеся, перепуганные люди снова обретали веру в себя и светлое будущее. Блондинка средних лет в полицейской форме, стоящая слева от Андрея, сказала на ухо напарнику:
– Дело говорит. Толковый мужик.
Мужчина с обветренным загорелым лицом кивнул.
– Я не собираюсь, как пчела, таскать мед в соты для пасечника, – проговорил Усаков.
– Пошел вон! – крикнула из толпы какая-то женщина, Андрей подозревал, что у нее есть личные причины для ненависти.
Но если разобраться, Усаков нужен, никто не станет от него избавляться, потому что не каждый согласится выполнять грязную работу. Например, расстреливать мутантов, которые еще минуту назад были боевыми товарищами. Или решать, кому умереть, а кому жить дальше. Он нужен, как нужен шакал, который контролирует численность травоядных, отсеивает слабых и больных.
– Господа, – пророкотал генерал. – Вы не на базаре, давайте уважать друг друга.
Оплеванный, посрамленный Усаков остался стоять по левую руку от генерала. Он старался сохранять невозмутимость, но смотрел себе под ноги, а не в глаза людям. Его страшные женщины замерли, как суслики, сложив лапки в молитве.
Значит, с курсом определились: сохранять наследие предков в надежде, что кто-то будет жить долго, вирус в нем не разовьется, с чистыми не враждовать, вернуть оружие гражданским. Все хорошо, если генерал сдержит слово, а если нет…
Пожелав всем приятного вечера, Каневский удалился. Народ расходиться не спешил, все приглядывались друг к другу, но заговорить не решались. Женщин и девушек было подавляющее большинство. Усаков, видно, что любитель этого дела, захлебывался слюной, а толстая и бесформенная крутились вокруг него, как бездомные собаки возле работника столовой.
Вспомнилась прошлогодняя хохма: «Давайте поговорим о страшненьких… Страшненькая никогда не откажется пойти за второй, потому что это в ее же интересах». И вряд ли когда-нибудь бросит. Значит, Усаков к тому же очень закомплексованный тип, с ним надо поосторожней.
Рассекая толпу, приближался Макс, девушки поглядывали на него с интересом, но ему было не до того. Он зевнул и сказал:
– Ну что, идем домой? Разговор есть.
* * *
– Я познакомился с парнями, которым можно доверять, – говорил Макс, разливая по рюмкам джин. Таня разбавляла его тоником, который взяли в еще не разграбленном поселковом магазине. – Если жареным запахнет, они предупредят.
Сидели на кожаном диване, Андрей в середине, справа – Макс, слева – поджавшая ноги Таня. Закусывали копченой колбасой из магазина и хлебом, который дали в школьной столовой. Вечерело, небо наливалось синевой, и Андрей поставил в пустой граненый стакан свечу, рядом положил зажигалку.
– Предлагаю не пороть горячку, – сказал Андрей, – завтра напроситься на общественно-полезные работы, посмотреть, где стоит охрана и складируется оружие, как лучше уходить, где добывать транспорт.
Макс кивнул:
– Ты прав. Ты будто из моей юности, сейчас таких мало, уж не сочти за лесть, сплошные интернет-воины. Они, наверное, скончались от ломок без Сети.
– Просто мама у меня уже в возрасте, вся больная, она меня в сорок три родила, вот и пришлось самому пробиваться. С четырнадцати лет работаю: то винду кому установлю, то на стройке помогу. Меня самого ломает без Инета, чего-то не хватает, мозги занять нечем.
Когда он смолк, все опустили глаза, и Таня, едва сдерживая слезы, подняла стакан:
– Давайте – за тех, кто не выжил. И чтоб подольше оставаться людьми.
Даже Макс приуныл, стянул бандану и швырнул на диван.
– Знаете, я частенько задумывался, а что будет, если вдруг придет писец. Все, конечно, вымрут, потому что они – жалкие никчемы, а я останусь, и будет все у нас, избранных, зашибись! Мир очистится от всякой гадости, и воцарится справедливость. И вот я лежу на офигеть каком дорогом диване, жру элитный алкоголь, пользуюсь благами цивилизации и отказываюсь верить, что прям завтра я могу мутировать и напасть на эту милую девушку. И побоку деньги, за которыми люди всю жизнь охотятся, и золото с бриллиантами побоку – ешь хоть задницей, ювелирки брошены, банки – заходи и грабь! Мы прокляты, потому что ходим по лезвию, под страхом смерти.
Он откинулся на спинку дивана и опустошил рюмку. Андрей украдкой взглянул на Таню, которая прислонилась к его боку и была как никогда близкой. И далекой – более чем когда-либо. Так хотелось обнять ее, прижать к себе…
– И что нам остается? – Макс встал и метнул рюмку в стену, зазвенело разбитое стекло, по ламинату рассыпались осколки. – Есть деликатесы. Любить друг друга. Пить… Я вообще никогда не пил – тренироваться мешало.
– А чем ты занимался? – воодушевился Андрей.
– Будзинкан, группу вел. Это преемники ниндзя. – Он улыбнулся. – Помню, где я жил, был вертодром, неплохо охраняемый. Я дал группе боевое задание – проникнуть на вертодром и, не привлекая внимания, разобрать вертолет. Мне тогда нужны были детали для экспериментов. И что ты думаешь? Все получилось. А ты говоришь, не получится у нас свалить. Три раза ха! А ты ведь тоже боец.
– Эмэмэй, – признался Андрей. – Все традиционно.
– Ну че, вещь функциональная, год упорных тренировок, и ты можешь бить морды. Не то что ногой махать на тхэквондо. Или айкидо, которое и девчонке стыдно посоветовать.
– Придется, мальчики, вам и меня поднатаскать.
Таня потянулась, громко зевнула и прижалась щекой к плечу Андрея. Он замер, поднял руку, чтоб погладить ее по волосам, но не посмел, чтобы не спугнуть мгновение.
Трудно представить Таню-воина. У нее такая тонкая талия, что кажется, можно сомкнуть пальцы, если обнять ее двумя руками.
– Я пьяная, – проговорила она и опять зевнула.
Макс подмигнул Андрею.
– Пойду-ка я на покой в эту спальню. – Он демонстративно распахнул дверь справа от дивана. – Вон та – ваша.
Ваша. Андрей посмотрел на засыпающую Таню. Макс на его месте воспользовался бы ситуацией, да любой нормальный мужчина – тоже. Андрей никогда не считал себя нормальным. Она ведь пьяная! Если что-то и произойдет, то когда она будет в здравом уме и трезвой памяти…
А ведь это глупость – относиться к живому человеку как к божеству. Завтра ее может не стать. Или тебя. Не будешь ли ты жалеть об упущенных возможностях?
– Идем. – Он все-таки положил руку ей на макушку.
Она вскинула голову, уткнулась лицом в ладонь и замерла. И тогда Андрей решился, сел на диван и поцеловал ее, придерживая за затылок. Кровь грохотала в висках, он задыхался. Тысячу раз он прокручивал этот момент мысленно, но ни один из вариантов не мог сравниться с реальностью.
Потом он подхватил ее на руки и понес в спальню, опустил на двуспальную кровать. И мир перестал существовать, осталось счастье, оттененное смертью. Щемящее, яркое, острое. Как мир в иллюминаторе самолета перед прыжком с парашютом. Как вечер перед последней битвой.
Спустя час они лежали, обнявшись, как два сытых, довольных удава, и смотрели на звезды, которых было особенно много этим безлунным вечером. Андрей наматывал на палец волосы Тани, а она целовала его грудь, но вскоре затихла и вздрогнула, засыпая.
Да, у него были другие женщины – те, которые приходят сами и их не страшно потерять. Но ни с одной из них он не испытывал того, что переживал сейчас. Поэтому Андрей боялся засыпать, боялся, что проснется и ничего этого не будет. Если есть Бог, то спасибо Ему. Теперь не страшно и умереть.
