22

Нескончаемая анфилада пышно убранных, но совершенно безлюдных залов ослепляла своим блеском. Поражало воображение обилие зеркал. Оправленные в золото и в скромных рамах, крохотные, похожие на непременный атрибут дамской косметички, и огромные – от пола до потолка, зеркала казались единственными обитателями пустынного дворца. Отражая сами себя, зеркала увеличивали и без того огромные помещения, подсвеченные свисающими с потолка люстрами с хрустальными отражателями, что создавало иллюзию огромной причудливой призмы или прихотливо ограненного бриллианта в вычурной золотой оправе. Подобно неосторожному мезозойскому насекомому, застывшему в глубине куска янтаря, в центре этого гигантского кристалла чистой воды находилось инородное включение – человек.

Александр, а одиноким человеком был, конечно, он, неторопливо двигался из зала в зал, не уставая изумляться обилию разнообразных зеркал и красоте их рам. Даже пол здесь был отполирован до зеркального блеска. Зеркала, как по эстафете передавая его друг другу, попеременно отражали блестящий мундир, идеальную прическу, сверкающий на груди орден… Орден?

Александр остановился и пристально вгляделся в свое отражение в огромном, почти во всю стену, венецианском зеркале в золотой раме с несущимися по ней на дельфинах круглощекими ангелочками. Так и есть: по груди, пересекая ее наискось, струилась зеленая с золотой каймой муаровая лента неизвестного Бежецкому ордена, а сама звезда – огромная, как блюдце,– переливалась тысячами бриллиантовых огоньков.

Что же это за орден? Александр, не отрывая глаз от отражения, протянул к орденской звезде руку и оторопел: отраженный Бежецкий по-прежнему стоял, опустив руки и насмешливо глядя ему в глаза. Такого же просто не может быть! Бежецкий в панике помахал рукой перед зеркалом, но отражение только ехидно ухмыльнулось и повертело пальцем правой руки у виска. Правой?

Александр в смятении опустил глаза. Звезда сияла на левой стороне груди, где и полагалось, но в зеркале… В зеркале она тоже была слева. Что за чертовщина?!

Ротмистр протянул руку и коснулся ледяной поверхности зеркала. Отражение, естественно, движения не повторило, вообще презрительно спрятав руки за спину. Может, это какой-то розыгрыш? Чья-то злая шутка?

Александр постучал костяшками по зеркальной плоскости, отозвавшейся солидным глухим звуком толстого старинного стекла. Нет, не может быть, зеркало как зеркало. Отражение тем временем из своей прозрачной глубины заинтересованно следило за его манипуляциями, никак не желая повторять движений. Бежецкий хотел было заглянуть сбоку за пышную раму, но…

– Разбей! – вдруг звонким, как бы детским голосом, крикнул кто-то над ухом так, что серебристое эхо металлическим шариком поскакало по всей анфиладе из конца в конец.– Разбей зеркало!

Вздрогнув от неожиданности, Александр оглянулся, но никакого ребенка за спиной, естественно, не оказалось. Эхо же, которому по всем законам физики полагалось затихнуть, тем не менее все набирало и набирало силу так, что теперь от него, казалось, вибрировал весь дворец.

– Разбей! Разбей! Разбей зеркало!!! – звенело, выло, визжало со всех сторон.– Разбей!!!!

Александр зажал ладонями уши, но звенящий вопль «Разбей!» легко проникал прямо в мозг. Отражение долго с сочувствием смотрело на него, а потом тоже стало что-то говорить, немо разевая рот. По губам двойника Бежецкий потрясенно прочел все ту же команду: «Разбей!»

Ротмистра осенило: ну да, нужно разбить зеркало, тогда и весь морок прекратится. Но как же его разбить? В голове уже все звенело и кружилось от несмолкаемого крика. Кажется, толстое стекло можно разбить, ударив точно в его середину. Мысленно перекрестясь, Александр размахнулся и изо всех сил шарахнул кулаком в центр сверкающего прямоугольника, прямо в звезду на груди отражения.

Он ожидал всего: резкой боли в разбитых костяшках, отдачи по всей руке, даже, чем черт не шутит, трещины в стекле, но…

Рука прошла сквозь толстое стекло, как через пленку мыльного пузыря, не встретив сопротивления, а само зеркало, вспыхнув фейерверком осколков, тонких как льдинки, осело сверкающей пеленой… Сразу, как по мановению дирижерской палочки, во всем дворце повисла мертвая тишина.

Отражение, против всех ожиданий, не исчезло. Бежецкий-отраженный стоял в опустевшей раме среди прежнего интерьера как ни в чем не бывало и, улыбаясь во весь рот, протягивал оригиналу ладонь. Сам не понимая, что делает, Александр тоже протянул руку своему двойнику и принял рукопожатие. Ладонь призрака оказалась живой и теплой…

Александр с трудом разлепил налитые свинцом веки и сел на постели под веселый перестук колес по рельсам. В дверь купе кто-то осторожно, но настойчиво стучал. За окном вагона, полуприкрытым опущенной шторой, наливался пурпуром рассвет. Встряхнув головой, чтобы отогнать сон, он приоткрыл дверь, в которую тут же просунулось лицо кондуктора.

– Тихвин, ваше степенство,– почтительно зачастил он.– Через полчаса станция. Бужу, как вы соизволили велеть.

Бежецкий кивнул и, сильно потерев лицо ладонью, чтобы окончательно согнать дремоту, порылся в кармане висящего рядом пиджака и сунул в протянутую с готовностью руку смятую рублевую купюру. Кондуктор тут же, рассыпаясь в благодарностях, исчез, а Александр не торопясь принялся одеваться.

По легенде, им же придуманной, он сейчас был сибирским купцом первой гильдии Сорокиным Еремеем Тимофеевичем, совершавшим вояж по делам своего предприятия в столицу. Путешествие в роскошном одноместном купе спального вагона хоть и ударяло самым чувствительным образом по карману ротмистра, зато надежно страховало от возможных проверок документов в пути. Чтобы сбить с толку возможную погоню, Бежецкий из Златоуста отбыл на поезде «Челябинск – Москва», но, хотя билет брал до конца, сошел незадолго до Уфы на небольшой станции уральского заводского городка Аши, арендовал автомобиль и на нем отправился в противоположную первоначальному маршруту сторону. Так, меняя транспортные средства и петляя как заяц, ротмистр приближался к столице на перекладных, подолгу нигде не задерживаясь и многократно проверяясь на случай слежки. Теперь до Санкт-Петербурга было рукой подать…

Бежецкий уже перебрал несколько «берлог» для себя в столице, но, к сожалению, большая часть из них являлась старыми конспиративными квартирами и появляться там было рискованно. Жилища друзей также отпадали, хотя и по другой причине: не то чтобы Александр не доверял им – он просто не хотел подводить хорошо знакомых людей, если вдруг против него ведет игру какая-нибудь серьезная служба. После долгих раздумий ротмистр остановился на небольшой квартирке на Лоцманской улице, рядом с Галерным островом, купленной им несколько лет назад специально для нечастых встреч с Маргаритой. Не слишком роскошное, но вполне приличное убежище, к тому же в довольно тихом уголке столицы, как никакое другое подходило на роль норы для скрывающегося ото всех человека. О существовании этого уголка любви, приобретенного, кстати, на подставное лицо, не знал никто, даже Володька, поэтому лучшей базы для выяснения подробностей появления лже-Бежецкого и отведенной ему при этом роли нельзя было и найти.

Александр оставил неприметный «порше» какого-то невообразимого болотно-зеленого цвета, взятый напрокат взамен «вятки», на которой добирался до Санкт-Петербурга от Тихвина, во дворе и неторопливо поднялся по лестнице, не забывая при этом о предельной осторожности. К счастью, все секретные метки, оставленные им больше по привычке более года назад при последнем посещении квартиры, оказались нетронутыми. Как и ожидал Бежецкий, все предметы в квартире были покрыты толстым слоем пыли, на котором никаких следов посещения чужими также не прослеживалось. Ротмистр прислонился к косяку двери и тяжело вздохнул: активные действия, к сожалению, приходилось начинать с большой уборки…

Холодильник, предусмотрительно отключенный перед уходом в последний раз, естественно, был пуст, как сейф банкрота. Бежецкий, особенно после вынужденной горной диеты, испытывал какой-то подсознательный ужас перед отсутствием пищи, поэтому первой вылазкой за пределы «базы» стал поход по соседним продуктовым лавкам.

Изрядно запасшись всем необходимым и прикупив в магазине «Товарищества Воропановых», торгующем разнообразной электроникой, недорогую «персоналку» и прочие причиндалы для входа в информационную сеть (напоминальник, без сомнения, вещь преотличная, но возможности его все же весьма ограниченны), Бежецкий, насвистывая бравурный мотивчик, остановился у пестрой витрины газетного лотка. Эх, отвык он от свежей столичной прессы! Что бы такое взять для начала? Та-ак, «Петербургские ведомости», «Окно в Европу», «Куранты» ну и «Пересмешник» конечно… Это ерунда, мы такое не читаем, это тоже… А это еще что такое?

С огромной цветной фотографии в центре первой полосы роскошного «Столичного вестника» на Александра глядела собственная, слегка бледноватая и чуть перекошенная физиономия. Огромные алые буквы заголовка, не оставляя никаких сомнений, вещали: «НОВЫЙ ВЕЛИКИЙ КНЯЗЬ САКСЕН-ХИЛЬДБУРГХАУЗЕНСКИЙ АЛЕКСАНДР ПЕРВЫЙ СЛУЖИТ В ДВОРЦОВОЙ ОХРАНЕ!»…

Александр вышел из Сети и, откинувшись в кресле, в очередной раз закурил. Да, вот это взлет! Ничего подобного не могло привидеться и в страшном сне… Вернее, как раз во сне-то он нечто подобное видел. Зеркала, золотая лепнина, ехидный двойник в зеркале, огромный орден… Орден… Стоп!

Бежецкий схватил глянцевитый номер «Петербургских ведомостей» и поднес к глазам: на груди двойника (а кто же это еще, если не искомый двойник?) красовалась та самая звезда, которую ротмистр так подробно разглядывал во сне. Вот же красный, нет, малиновый какой-то, орел в центре, и лента та же – зеленая с золотой каймой…

«Орден Пурпурного Орла – высшая награда и одновременно одна из коронных регалий Великого княжества Саксен-Хильдбургхаузенского. Учрежден 15 июня 1695 года великим князем Фридрихом-Иеронимом-Карлом III в честь победы над войсками саксонского курфюрста, неудачно пытавшегося аннексировать княжество. Имеет всего одну степень и вручается при восшествии великого князя на престол, являясь основным символом власти до официальной коронации. В исключительных случаях орденом награждают за выдающиеся заслуги перед государством. Например, в 1759 году орденом Пурпурного Орла был награжден фельдмаршал Иоганн фон Рандхау, разбивший прусскую армию под Альбертоном, в 1815 году – кронпринц Карл-Вильгельм за участие в битве при Ватерлоо, в 1922 году – фельдмаршал Карл фон Штеттин за успешные боевые действия против британского генерала Веллерса в Африке.

Знак ордена представляет собой муаровую травянисто-зеленую ленту с узкой золотой каймой по краям, носимую через правое плечо и сколотую у левого бедра миниатюрной подвеской в виде восьмиконечной звезды, усыпанной бриллиантами с пурпурно-красным эмалевым орлом в центре. Звезда ордена, повторяющая набедренный знак, но большего размера, носится прикрепленной к правой стороне мундира или сюртука…»

Все это Александр почерпнул из статьи, скачанной по Сети из справочника по орденам и прочим наградам Германской Империи. Чертовщина какая-то! Неужели он действительно сходит с ума? Или благополучно сошел уже где-нибудь на берегу таежной речки? А может, раньше? Вдруг весь этот последовательный и фантасмагорический бред пораженного горячкой мозга только привиделся больному воображению? Ну конечно! Съехал с катушек на почве постоянных кошмаров и загремел в «желтый дом». А санитары, позвольте спросить, где? Решетки там на окнах, двери без ручек, смирительные рубашки и прочее. А может, тот горный «санаторий» и есть психиатрическая лечебница, а его, Бежецкого, теперь усиленно лечат, пичкая, как он где-то читал, разными хитрыми снадобьями, в том числе и галлюциногенными? Не было никакого бегства по горам, никакого Соседа, никакого нападения главного врача Ильи Евдокимовича…

Совсем замороченный такими мыслями, не знающий, что и подумать, Александр направился было в кухню, где его ожидали брошенные впопыхах пакеты и свертки с разнообразной снедью, а главное – напитками, чтобы внести некоторую ясность в вихрем крутящуюся в мозгу муть, но на самом пороге его остановил телефонный звонок.

Кто бы это мог быть? Бежецкий несколько мгновений задумчиво смотрел на заливающийся деликатно-приглушенными трелями изящный перламутровый «сименс», а потом решительно протянул руку и снял трубку.

– У телефона,– бросил он в серебристую дырчатую мембрану и с замиранием сердца услышал на другом конце провода такое знакомое и близкое:

– Сашa?

Александр, не глядя на замершую в своем кресле, как мышка, баронессу фон Штайнберг, мерил шагами невеликую диагональ ее будуара. Услышанное разом разметало в пыль всю тщательно выстроенную стратегию поведения, в корне меняло расставленные акценты. Теперь вся головоломка волшебным образом сложилась в неприятную по сути, но вполне понятную по содержанию картину, не собираясь более рассыпаться. Застыли на своих местах все актеры пьесы, только что метавшиеся по сцене и мешавшие друг другу. Время, отпущенное на размышление, истекло, Александр вздохнул и остановился.

– Рита, могу я рассчитывать на твою помощь?

Сумерки летней ночи наконец сгустились, на короткое время накрыв город благодатным полумраком. Темнотой это странное состояние между днем и ночью назвать было нельзя – белые ночи, господа, белые ночи,– но улицы, как и положено по ночному времени, опустели.

«Порше» Бежецкого промчался по ночным улицам и остановился за квартал от «своего» дома. Затаившись у ограды, Александр видел, как покинул насиженное местечко у особняка Бежецких самый настырный из репортеров и почти сразу же подкатила бекбулатовская «вятка», вот сам Володька после недолгой перепалки с охраной ворвался внутрь. Вот это удача: оба мазурика вместе! Накрыть их разом, негодяев!

Александр подождал еще немного (свет в мужском крыле дома так и не зажегся), проверил свой верный револьвер и, деланно беспечно, насвистывая фривольный мотивчик, направился, имитируя походку нетрезвого человека, мимо охранников, патрулирующих вход. Казаки, издали опознав знакомую фигуру, даже не пошевелились, лениво козырнув хозяину дома.

Александр ступил на лестницу дома, столько лет бывшего верным другом и пристанищем, а теперь таившим в своей глубине предательство и, возможно, ловушку.

Надежда на легкое завершение операции развеялась сама собой: у двери, ведущей в графские покои, сидела, прислонившись к стене, Клара, прижимающая к голове платок, покрытый неправдоподобно красными на белом пятнами, и недоуменно хлопала на вошедшего Бежецкого глазами…