Книга: Зазеркальные близнецы
Назад: 11
Дальше: 13

12

Неужели так может быть? Неужели все так запущено? Неужели гниль и ржавчина настолько проели все устои этого, благополучного на первый взгляд, общества, что даже неразумные дети… А ведь внешне все настолько благопристойно, чинно… Бла-ародно, пес их всех подери! Нет, не верю, не может этого быть! Даже у нас, когда страна плавает по брови в дерьме и крови, такого нет, а здесь… А та же Европа в моем мире? Чистенькая благополучная Европа, где местами наркотики даже легализованы, где писатели и поэты, не говоря уже о патлатых поп-кумирах, нюхают кокаин для вдохновения, для «расширения сознания». Вот и дорасширялись. Ширялись-ширялись и дорасширялись. Веселый каламбурчик! Да что говорить: наши же Есенин и Маяковский, да и десятки других не лучше… Но дети?
Александр, занятый невеселыми мыслями, не заметил, как доехал до города, автоматически выруливая на нужные полосы, притормаживая, поворачивая, показывая… А перед глазами все стояло прелестное личико великой княжны Сонечки, звенел в ушах ее ангельский голосок, перебиваемый сальным шепотком «суркокрада» Варенцова: «Все употребляют-с, не исключая самых маленьких… старшие-то уже крепенько сидят, да-с, а младшенькие пока только балуются… пока пленочку не получил от меня с записью – нипочем не верил-с…» Стоп! Какую такую пленочку? Значит, существуют материалы подслушки, а может, даже видеонаблюдения за принцами? В «наследстве» Бежецкого-первого ничего подобного Александру не попадалось. Да не смешите меня, кто же будет держать в столе или служебном сейфе такой материал? Это же настоящая бомба! Прослышь хоть кто-нибудь краем уха, и скандал разразится такой, что самые устои зашатаются… Кому это нужно! А действительно, если подумать, кому? Не по этой ли причине приставил к виску свой револьвер коллежский асессор Ноговицын? Или заставили его приставить, или даже потом, уже мертвому, сунули в руку? Вряд ли кто-нибудь сможет теперь исчерпывающе ответить на этот вопрос. Он скорее риторический, в пустоту… И все же, где материалы?
«А зачем тебе эти материалы, Бежецкий? Так, из любопытства, или применить хочешь? – Словно кто-то посторонний появился в машине и язвительно задал эти вопросы.– Может, перед Полковником выслужиться мечтаешь? – Александр даже оглянулся по сторонам, так необычно было ощущение постороннего присутствия.– Совесть не заест потом, майор, а? Это ведь не кишлаки в Афгане выжигать… Да и то… Помнишь, как на стенку потом лез, как „макаров“ свой табельный тискал, сучка нажрамшись, во все дырки тыкал, все решить не мог, куда шмальнуть: в висок, в рот, в сердце…»
Перед глазами, как кадры старой черно-белой кинохроники на экране старенького родительского «Горизонта», беззвучно замелькали невысокие дувалы, глинобитные мазанки с крохотными окнами без стекол, пыльные безлюдные улицы… Ударом ноги в кроссовке распахнутая, вернее выбитая напрочь дверь, грубо сколоченная из неструганых горбылей… В полумраке несколько пар настороженных и ненавидящих глаз… кажется, женщина и пара ребятишек, может, больше, из-за тряпья не разберешь… Движение слева, короткая автоматная очередь навскидку, вторая, уже длинная, по всему помещению… Пыль, выбитая пулями из вековой глины стен медленно оседает на тела, кучками старых тряпок замершие на земляном полу, а слева… Парнишка, сопляк, лет тринадцать-четырнадцать, но стиснутые в смертной судороге тощие, отроду не мытые пальцы сжимают старенький, вытертый до белесого металла «калашников»… Ненависти в огромных, широко распахнутых глазах уже нет, только безмерное удивление и детская обида…
– Я тогда свой долг выполнял!
«Ага, долг, да еще с каким пафосом заявляет! – насмешливо прошелестел бестелесный голосок в мозгу.– Интернациональный, что ли? Что-то до сих пор там ваш интернационализм икается…»
– Да, интернациональный!
«Ладно, ладно, не бери на горло. А сейчас какой? Перед кем? Кто и куда тебя толкает?»
– Да я…
«Вот и забудь. То он во время приема перестрелять всех собрался, то, понимаешь, наркозаговор открыл… Помолчи в тряпочку хоть раз в жизни…»
Черт, уже с собственной совестью спорить начал! Да еще вслух. Вот будет радость Полковнику, если в машине «жучки» понатыканы.
А ведь и действительно могли понатыкать, с них станется… Ладно, пора прекращать самокопание. Как мы, русские, данную проблему обычно решаем? Да водку пьем!
Александр решительно остановил «кабаргу» у входа уже начинавшего зажигать огни ресторана «Купец» и кинул ключи подскочившему молодцу в красно-золотой фирменной ливрее:
– Эй, человек! Автомобиль на стоянку! – Приказ был подкреплен серебряным полтинником с августейшим профилем.
«Оторвемся, господа,– решил Бежецкий, миновав двери, угодливо распахнутые швейцаром с поистине патриаршей бородой, и проходя в зал.– А то что-то не к добру я Афган сегодня вспомнил. Сколько лет не вспоминал, а вот поди ж ты…»
Однако оторваться в одиночестве не довелось – едва миновав четверть зала, Александр споткнулся на месте от радостного баса:
– Глядите, господа, это же его сиятельство граф Бежецкий собственной персоной! И один, заметьте, без своего верного амиго дона Бекбулатова!
Ротмистр удивленно оглянулся на голос. В трех шагах от него за сдвинутыми вместе столиками шумно веселилась пестрая компания из нескольких военных, пары-тройки гражданских и, не поддающихся исчислению по причине вертлявости, девиц. Все пребывали уже в изрядном подпитии, а кое-кто и лицом, как говорится, в салате. Трубный же глас принадлежал здоровенному чернявому детине в распахнутом зеленом мундире лейб-драгунского полка, приветственно размахивающему огромным хрустальным фужером и щедро расплескивающему шампанское по сторонам.
Снова, как и не раз уже, как под лемехом плуга, провернулся пласт угодливой памяти, выворотив на поверхность исчерпывающие данные:
«Ладыженский Кирилл Всеволодович, князь, поручик лейб-гвардии Драгунского полка, Бежецкий знаком с ним через Бекбулатова. Не близкий друг, но хороший знакомый. До женитьбы Бежецкого – один из постоянных спутников по застольям, амурным и прочим приключениям. Не очень умен, хотя весел, честен, открыт…»
– Присоединяйтесь к нам, Александр Палыч! Эй, штафирка, освободи место графу Бежецкому! – Князь Ладыженский, не чинясь, спихнул с места рядом с собой под стол одного из гражданских, дремавшего, уронив буйну головушку в тарелку, и еще активнее замахал свободной от бокала рукой.– Мамзельки, поддержите приглашение!
Девицы с готовностью подняли истошный визг, стреляя глазами в нового кавалера:
– Просим, Александр Палыч! Просим, ваше сиятельство!
«А почему бы и нет,– наконец решился Александр, направляясь к компании.– Не с ними, так с другими. Напиваться, так весело!»
Обрадованный поручик Ладыженский просиял, как свеженачищенный самовар:
– Шампанского его сиятельству, канальи!..
Ну шампанского, так шампанского. Держись, «Вдова Клико», или как там тебя!..

 

Как раскалывается голова… Кажется, что находишься внутри паровозного котла, который заново переклепывают. Александр вспомнил, как покойный дедушка рассказывал ему, что клепальщиков раньше, при царе, называли «глухарями»… Интересно, почему самого звука молотков не слышно? Только вибрация от стука железа по железу… Может быть, клепальщики обмотали свои кувалды чем-то мягким, чтобы невзначай его не разбудить?
Блин! Какой идиотизм: зачем обматывать молотки ветошью? Ведь тогда заклепку и не расплющишь толком. А возможно, он просто-напросто оглох? Нет, слава богу, сквозь болезненную вибрацию под черепом отлично различается тиканье старинных напольных часов в человеческий рост высотой, стоящих в углу. Зачем часы, да еще такие – напольные, с финтифлюшками всякими позолоченными, и вдруг в паровозном котле? И почему это «при царе» – раньше? Разве что-то случилось с его императорским величеством Николаем Вторым? А-а, что-то припоминается: залп «Авроры», Ленин, Сталин… Нет, это все совсем из другой жизни…
Сквозь опущенные веки пробивается свет дня, но открыть глаза нет сил. Слава богу, сонная одурь понемногу отступает. Александр, тяжело ворочая отупевшими мозгами, попытался припомнить подробности вчерашнего дня или хотя бы вечера. Кажется, что тупую боль в голове вызывают даже сами мысли, куцыми обрубками, словно опарыши в гниющем мясе, тяжело ворочающиеся в залитых мутным алкоголем извилинах. Бежецкий с отвращением представил себе эту картину и едва смог сдержать мучительный рвотный спазм. Да-а, чересчур живое воображение всегда было его безжалостным врагом, особенно в такие вот минуты. Ага, наконец что-то проясняется! Результаты тяжелого похмелья налицо, но вот первопричина…
Не припоминалось решительно ничего, лишь какие-то бессвязные отрывки, вероятно к делу совсем не относящиеся, фамилия Ладыженский да смутно знакомая фраза: «Это большая пошлость – так напиваться на рубль!..» Кажется, пили в ресторане только до полуночи, потом куда-то поехали. Цыгане, визжащие дамочки, виснущие на руках, пальба из револьвера поручика по пустым бутылкам, смех до упаду, вызванный тупостью городового… Потом какая-то квартира, совершенно незнакомая… Олечка… Лариска… Как же он добрался до постели? Кто его раздевал? В голове царила какая-то вселенская пустота.
Отчаявшись собрать воедино куцые огрызки воспоминаний, Александр мученически простонал, едва ворочая в пересохшем рту шершавым, как рашпиль, языком:
– Клара-а…
В ответ раздался голос, вовсе не напоминающий тот, который он всем сердцем надеялся услышать:
– М-да, ваше благородие, плебейские привычки неискоренимы, я вижу.
Бежецкий вздрогнул и испуганно открыл глаза: в кресле подле роскошного графского ложа вольготно развалился, покачивая носком сверкающей туфли, штаб-ротмистр Владимир Довлатович Бекбулатов собственной персоной. В изящно отставленной руке князя дымилась ароматная сигара, надо полагать, его любимый «Кронпринц». Александр, к своему стыду, еще не научился безошибочно определять сорта здешнего табака по запаху, да и вряд ли когда-нибудь научится со своим обонянием, навсегда, наверное, отбитым ароматом отечественной «Примы»! Мучительно захотелось курить, но при одной лишь мысли о курении неугомонный желудок снова совершил попытку к бегству, едва не увенчавшуюся успехом. Чтобы справиться со спазмами, Бежецкий тяжело перекатился на живот, но это движение вызвало новый взрыв боли в голове, тут же завершившийся третьей, наконец удачной, попыткой. Бежецкий едва успел свеситься с противоположной от князя стороны кровати, мечтая о тазике. Бекбулатов, с интересом человека бывалого наблюдая за похмельными страданиями ротмистра, наконец сжалился над ним и, не вставая с кресла, протянул руку и небрежно дернул за шнур колокольчика:
– Клара! Обеспечь-ка барину!..
Александр был омерзителен самому себе, но после двух жадно осушенных бокалов чего-то ледяного, пенистого и пряно вкусного из огромного запотевшего хрустального графина, принесенного Кларой, в глазах которой законное тевтонское осуждение настоящей руссиш швайн мешалось с извечным и вполне интернациональным бабьим состраданием, окружающее мало-помалу обрело глубину и утерянные было краски, а желудок, удовлетворенно ворча, как сытый пес, улегся на место, не пытаясь более расстаться с неугодившим ему хозяином. Как мало, оказывается, нужно, чтобы снова обрести вкус к жизни! Где ж ты была, милая Клара, со своим волшебным графином в бесконечные и безысходные похмельные утра бывшего офицера Советской Армии?
– И где же это вас, мон шер, угораздило так нажраться? Снятие стресса по-русски? Или, точнее выражаясь, по-советски? Что пили-с? Надеюсь, не вульгарную водочку? – продолжал издевательский допрос страдающего, теперь уже в основном морально, Бежецкого штаб-ротмистр, небрежным движением руки отослав Клару, которая гордо фыркнула, но не посмела спорить и царственно удалилась, взметнув вихрь подолом длинной юбки.
Александр не знал, что ответить, и независимо от его воли в душе поднималась мутная волна раздражения. Совершенно незаметно для себя он уже стал было прикидывать, как бы половчее наподдать скалящему зубы князю и даже начал понемногу высвобождать ногу из складок одеяла.
Однако Бекбулатов внезапно решительно прервал самого себя и резко сменил тему:
– Граф! Вы хорошо помните дуэльный кодекс?
Вот это номер! Александр разволновался не на шутку. Неужели вчера он, напившись до безобразия, до потери человеческого облика, умудрился оскорбить кого-то? А что, прецеденты в прежней жизни имели место, правда, заканчивались они обычно тривиальным русским мордобоем. Но здесь-то мордобоем не отделаешься. В услужливой памяти как будто что-то подобное начало смутно прорисовываться…
Видимо, все чувства так рельефно проступили на физиономии Александра, чуждой сейчас политеса в любой его форме, что Бекбулатов весело расхохотался и, вскочив, зашагал по спальне, щедро рассыпая сигарный пепел по бесценному персидскому ковру, привезенному из какого-то дальнего похода еще прапрадедом Бежецкого.
– Успокойтесь, господин ротмистр, ваша драгоценная жизнь в безопасности: стреляетесь не вы, Александр Павлович, а я, ваш покорный слуга.
– Но, штаб-ротмистр…
– Какова ваша роль? Полноте, господин граф! Кого же, как не вас, своего лучшего друга, я могу пригласить в качестве своего секунданта!
Александр окончательно продрал глаза и сел на постели.
– А с кем вы стреляетесь, князь?
Бекбулатов ухмыльнулся:
– С молодым князем Радлинским, ротмистр. Да вы его знаете…
В голове Александра снова с готовностью всплыли строки полученной информации, фотографии, компьютерные модели. Юный красавец-гусар, отпрыск одной из знатнейших шляхетских ветвей Литвы, записной сердцеед и гуляка, один из лучших друзей-собутыльников штаб-ротмистра, просто-таки влюбленный в своего кумира и наставника, верный и непременный спутник во всех его стремительных и опустошительных набегах на злачные места Санкт-Петербурга…
– Но, Владимир Довлатович! Это же ваш лучший друг!
Ухмылка на лице штаб-ротмистра как-то неуловимо перелилась в плотоядный оскал, а из-под маски европейца четко проступили обычно тщательно скрываемые черты дикого степняка…
– А в подлунном мире, граф, не бывает ничего постоянного, вы это лучше меня знаете. Мне прискучил этот плоский остряк, вот и все.
– Но…
– Лучшим же другом, мне кажется, по праву я считал и считаю вас, господин ротмистр. Поэтому и вверяю вам самое дорогое, что только может быть у человека благородного,– свою честь.– Бекбулатов хлопнул Александра по колену.– Одним словом, господин Бежецкий: быстренько приводите себя в порядок и, милости прошу, приступайте к возложенным на вас обязанностям. Адрес секунданта князя Радлинского, барона фон Траубе, найдете в Сети. Все остальное – на ваше усмотрение. До вечера, граф! – Бекбулатов решительно направился к выходу, но в дверях все-таки обернулся.– Кстати, Александр Павлович, когда я говорил «приводите себя в порядок», то совсем не имел в виду то, что под этим подразумевают некоторые из господ офицеров. Вы нужны мне в полностью вменяемом состоянии, запомните это и постарайтесь, насколько это возможно, соответствовать!

 

Ночной туман, упрямо не желая уступать зарождающемуся утру, стелется по росистой траве, почти осязаемыми спиралями завиваясь вокруг медных корявых, покрытых древней коростой вековых сосен. Где-то рядом в густых кустах тальника неуверенно пробует голос ранняя одинокая пичуга. День обещает быть прекрасным, но сейчас, на рассвете, несколько человек, совершенно инородных в этом почти шишкинском пейзаже, зябко кутаются, в надежде спастись от холода и сырости, ползущих с близкой воды. Все формальности уже давно улажены, и теперь двух людей, замерших друг против друга, соединяет некая инфернальная связь.
Собственно говоря, забираться в такую глушь не было никакого смысла. Это просто дань вековой традиции и, возможно, попытка оградить готовящееся, почти интимное по своей сути, действо от посторонних глаз. Да, конечно, интимное, ведь интим это не только когда встречаются два человека, готовящиеся породить новую жизнь, но и наоборот. Отнятие жизни – почти такая же интимность, как и создание ее… Дуэли, как непременный атрибут жизни дворянства и цвета его – офицерства, были высочайше разрешены еще больше десяти лет тому назад, во времена краткого и памятного многим правления императора Александра IV, самого бывшего дуэлянтом и забиякой в молодые годы. Хотя и в корне несогласный с этим, нынешний император, считающий себя гарантом дворянской чести, не счел возможным идти против воли отца. Конечно, любое благое начинание приводит порой к истинным уродствам, и теперь не являлись редкостью даже дуэли на людных улицах городов, под любопытными взглядами десятков зевак. Случалось, что оба соперника оставались совершенно невредимы, а в больницы или даже куда подале увозили совершенно посторонних прохожих… Но в данном случае готовился отнюдь не балаган, которым так любят тешить себя мальчишки… Здесь собрались люди серьезные.
Пожилой подполковник открыл потемневший от времени полированный футляр, и в сером свете раннего утра на потертом лазоревом бархате хищно блеснула вороненой сталью пара старинных дуэльных пистолетов, которыми, возможно, доводилось пользоваться еще прапрадеду молодцеватого гусарского поручика. Без лишних церемоний дуэлянты выбрали оружие и разошлись на свои места.
Александру доводилось держать в руках таких вот монстров с калибром почти как у охотничьего ружья, тем более архаических дульнозарядных, всего несколько раз при подготовке у Полковника, однако навыки профессионального солдата не подвели, и пистолет поручика он зарядил даже раньше барона фон Траубе. Явно играя на публику, двадцатипятилетний князь Радлинский распахнул и картинно бросил на сырую траву доломан (несмотря на то что бывшая кавалерия более пятидесяти лет назад пересела из кавалерийских седел на винтокрылые машины, гусары, драгуны и кирасиры сохранили свои парадные мундиры и славные названия полков, а эмблемой аэромобильных войск Российской Империи были выбраны скрещенные сабли), оставшись в белоснежной сорочке с расстегнутым кружевным воротом. Сброшенный доломан сразу же, пока не успел намокнуть в росе, обильно покрывающей траву, подхватил седенький слуга, должно быть дядька Радлинского, помнящий молодого князя еще младенцем. Бекбулатов, напротив, не счел нужным расстегнуть даже пиджак своего элегантного гражданского костюма, которым он как бы подчеркивал свое презрение к противнику.
В тишине, нарушаемой только птицами, громом прозвучал раскатистый бас барона фон Траубе, секунданта князя Радлинского:
– Сходитесь, господа!
Эти простые слова послужили спусковым крючком, запустившим отсчет мгновений, знакомых Александру по десяткам романов. Первый выстрел, согласно правилу, за оскорбленным. Гусар, изящно поправив тонкий ус, плавно поднимает ствол. Бекбулатов даже не пытается прикрыться рукой с пистолетом, что допускается дуэльным кодексом, и в свободной позе стоит перед старинным, но от этого не переставшим быть грозным и смертоносным оружием, брезгливо глядя в глаза противнику. Вот сейчас…
И вдруг в последний момент князь Радлинский стремительно вскидывает руку и нажимает курок. Выбросив вверх громадный клуб дыма, пистолет сипло и грозно рявкает, посылая дробное эхо метаться по округе, отражаясь от сосновых стволов. Зрители оживают и с облегчением переглядываются. Трагедия в очередной раз оборачивается фарсом: вот сейчас штаб-ротмистр тоже выстрелит в воздух, старые друзья обнимутся, простят друг друга и поедут в ближайший ресторан заливать мимолетную обиду морем шампанского…
На лице отходчивого поручика уже цветет ясная, по-мальчишески открытая улыбка… сменяющаяся растерянностью, потому что черный зрачок пистолета Бекбулатова заглядывает ему прямо в глаза. Не может быть, это же шутка, балаган, не более! «Остановись!»– Александру кажется, что он крикнул это во весь голос…
К рухнувшему навзничь гусару бросаются сразу все присутствующие, но опережает все же врач, с размаху падающий на колени перед безвольно лежащим телом. Поднявшись на ноги несколькими мгновениями спустя, после необходимых, но, видимо, совершенно безнадежных процедур, он отрицательно качает головой, снимает шляпу и мелко дрожащей рукой крестится по-лютерански. Вразнобой тот же ритуал повторяют все, обступившие ложе смерти…
Немногочисленные свидетели трагедии потрясенно, вполголоса переговариваясь, расходятся к своим автомобилям, и у тела Радлинского остаются только фон Траубе, эскулап и беззвучно рыдающий старик-слуга, прижимающий к груди доломан, чудом спасенный от росы, но теперь совсем не нужный молодому князю.
Бросив последний взгляд на уже начинающий заостряться профиль поручика, со щек которого еще не успел сбежать юношеский румянец, багровое пятно на груди его белоснежной сорочки и безвольно откинутую руку, все еще сжимающую пистолет, Александр, не зная, как в таких случаях полагается поступить, козыряет непонятно кому куда-то в пространство и чуть ли не бегом догоняет удаляющегося штаб-ротмистра, наконец-то расстегнувшего пиджак.
Над головой уже во весь голос щебечут птицы, замолкнувшие было при звуке выстрелов. Солнце, багрово красное, будто напитанное свежей кровью, пролитой при его рождении, дарит первый луч нового дня…
Назад: 11
Дальше: 13