1

Цоканье каблуков, цоканье бокалов и рюмок, цоканье зубов и языков… Кроме прачечной, в цоколе серого «Дома» располагается несколько офисов, небольших магазинов и кафе «Спасательная шлюпка», которое своими деревянными скамьями с нагелями и дырками-иллюминаторами под потолком впрямь напоминает утлое суденышко. Вдруг у кого-нибудь случится душевная авария или пробоина в личной жизни.

Кафе-шлюпка принадлежит местному шоумену Артти Шуллеру. В нем не раз уходил в плаванье по алкогольным рекам и морям Алко, о чем порой догадывалась его жена Хяйме. А еще здесь частенько засиживались до утра сантехник Каакко и электрик Исскри. Бывали в кафе и другие жильцы Нижнего Хутора, потому что цены в нем умеренные и обстановка вполне приятная. В любой момент можно встретить интересного собеседника и всегда – радушного официанта Барри. В народе кафе еще называют «Спасательные шлюшки», потому что здесь, если приспичит, можно найти и отдушину на ночь.

Если летом в мрачном «Доме» открыть окно, услышишь девичий хохот и крики загулявших. Но сегодня тихо. Потому что нынче из безбашенной молодежи в кафе заседают только летящий поэт Авокадо и его новая муза Папайя…

Поэт смотрит на девушку влюбленными глазами. Этот кроткий взгляд не раз помогал ему завоевывать женские сердца. Он ничего не заказывает, потому что у него мало денег. Он только тихо вздыхает и смотрит на Папайю. Папайя в это время тянет мохито через трубочку.

Поэт подходит к самовару и в третий раз наливает в чашку кипятку. Бармен Вискки протирает запотевшие стаканы и время от времени кидает запотевший презрительный взгляд на Авокадо и его спутницу.

Вообще-то местного поэта по паспорту звать Лирри Каппанен. Но кому нужен поэт с такой фамилией! Вот Лирри и решил, взяв пример с Алексиса Киви, назвать себя Авокадо. К тому же, когда Лирри принес свои стихи в поэтическую студию, руководитель кружка Гуафа Йоханнович, взглянув на фамилию Каппанен, скептически поморщился.

– Это ваше личное дело, как называться и как называть, – резонно заметил он. – Вы можете зваться хоть Говном, а первый сборник стихов назвать «Херня», но я бы на вашем месте крепко подумал над псевдонимом. От этого зависит ваша литературная судьба.

Вот Лирри и надумал подражать Киви Алексису не только в стихосложении, но и в судьбе. Когда-нибудь он найдет себе женщину старше на двадцать лет и будет за ее счет пить мохито. А пока он влюблен в Папайю, и ему приходится нервно ерзать на стуле: а не затерялась ли в складках кармана хоть какая-нибудь монетка?

С Папайей они познакомились в поэтической студии Гуафы Йоханновича. На самом деле Папайю зовут Вирши, но Авокадо решил взять выше. Раз он Авокадо, значит, и девушка у него должна быть с необычным именем. В силу художественного вкуса Папайя корчит из себя знатную леди. Сигаретку она курит через мундштук, напитки сосет через трубочку. И осанка у Папайи величественная. А прежде чем войти в Арттистическое кафе, Папайя надевает кружевные митенки.

2

Иногда у барной стойки Вискки случаются настоящие митинги. Потому что на корму «Спасательной шлюпки» набивается столько народу, будто она подбирает всех тварей, вывалившихся за борт Ноева ковчега. А таковых из всех жителей Нижнего, что решились спастись, наберется ровно половина. Чаще всего аншлаг бывает, когда в «Шлюпке» лабает на гитаре – она одна тут похожа на весло – Рокси Аутти. Вот он кладет свою гитару, засучивает рукава и подходит к барной стойке. А там вертятся на поворотных стульях Хилья и Вилья. Они знают: если Рокси напьется, он может и их угостить. Но Рокси только-только получил свой гонорар и заказывает еще первую порцию перцовки, к которой по прейскуранту положена закусочка: канапе с янтарным сыром и изумрудной виноградинкой. Рюмка Рокси на толстой ножке, а сыр с виноградинкой на тоненькой шпажке. Рюмка выглядит в несколько раз массивней закуски. Одно слово – канапе.

Конопатые девицы с вожделением смотрят, как Рокси опорожняет рюмку. Пока Рокси не напился, им остается только вожделеть и мысленно примеривать одежку местной рок-звезды на себя. От перцовки они бы не отказались, а вот сыр им нельзя, потому что в спирте и так много калорий. А Хилье и Вилье нужно держать себя в форме, потому что Вилья и Хилья – модели местного агентства «Вильдан».

Вилья и Хилья мечтают удачно выйти замуж. Поэтому и садятся ближе к раздатку. Они выбрали правильный угол наблюдения. Отсюда виднее, какие женихи достойны их стройных ножек. Вилья и Хилья, правду сказать, зрят в самый корень денежного дерева.

Из-за того что Вилья и Хилья постоянно отказывают себе в еде, они очень худые. Одна еще ничего – с попкой в виде двух чайных ложек с ручками. А другая совсем уж доходяга. Но даже она умудряется крутить задницей, как вилкой, словно накручивая на нее вермишелины ног.

Время от времени то Вилья, то Хилья бросают взгляды на дверной проем. Они с нетерпением ждут местных бандитов Урко и Упсо. Но Урко сегодня нет: его утащил в полицейский участок сыщик Калле Криминнале в надежде получить ценные сведения. Упсо тоже пока не видно.

3

Упсо не видно, потому что сегодня ему не нужно, чтобы кто-нибудь его заметил. Он сидит несколькими этажами выше, в квартире местного садовода Кустаа. В квартиру Кустаа Упсо проник незаконно. Отмычки, зажатые в перчатках, почти не звенели. Тапочки тоже не издавали лишних звуков.

Упсо шарил по чужой квартире в полной темноте, время от времени включая фонарик. Должен же Кустаа где-то прятать деньги от продажи на городском рынке своих баклажанов-патиссонов? В каком же из мешков хранит он свои сбережения?

Упсо натыкался то на ящики с пахучими яблоками, то на помидоры, то на огурцы. Наткнулся на огромный патефон-патиссон. А вот на пахучие деньги набрести пока не мог.

Время от времени Упсо, не удержавшись, надкусывал овощи. Надкусывал, пока у него не случился приступ диареи. Тут уж Упсо пришлось совсем несладко. Мало того, что в незнакомой квартире приходится искать мешок с деньгами, так теперь еще и отхожее место надо найти. Комнату с двумя нулями в полной темноте, так сказать. Упсо изрядно перенервничал, прежде чем в темноте нашел толчок. И вот теперь он сидит, пускает «добрые ветры» и сам же пугается своего громыхания. Всем известно, что Кустаа отправился на дачный участок, но если услышат соседи, его возьмут с поличным: серебристой дверной ручкой от сортира и золотистой цепочкой от слива унитаза.

От страха Упсо начинает выделять влаги еще больше. Он думает, что это всё от чрезмерного напряжения. Срочно надо подумать о чем-то постороннем и отвлечься. Когда проговариваешь слова, это помогает успокоить дыхание и унять сердцебиение, что, в свою очередь, помогает открыть любой сейф. Поэтому Упсо берет с полки газету и читает объявление: «Молодая вдова с барской неприметной красотой ищет работящего спутника жизни. О себе: в.о., без вредных привычек, жильем обеспечена».

«Хм, – хмыкает Упсо. – Давай-давай, рассказывай про в.о. Была бы ты «Во!», разве сидела бы без мужика! Было бы у тебя в.о., ты уже давно была бы замужем». Где-то Упсо слышал, что вуз – это «выйти удачно замуж».

4

Объявление это дала Сирка, хотя ее муж Пертти был еще жив. Но даже если он не умрет в ближайшее время, она все равно его бросит. Сирка вышла за Пертти, когда ей не было и двадцати пяти. Пертти старше ее на двадцать с лишним лет. Такой опытный, галантный мужчина, всегда опрятный и приятно пахнущий. Сирке нравились мужчины постарше. Они знали, как расшевелить огонь и раскочегарить печь.

К тому же Пертти владел просторной квартирой в неплохом районе города. Он успешно работал на заводе прицепов, затем перешел в крупную логистическую компанию. Занимался балансировкой самолетов. Пертти знал, где надо поддавить и подгрузить, а где ослабить. Одним словом, опытный мужчина.

Завод прицепов встал из-за кризиса. Кому, спрашивается, нужны прицепы, когда продажа автомобилей упала в несколько раз? Единственным прицепом Пертти была Сирка. Она вцепилась в него мертвой хваткой.

Но времена поменялись. Сирка давно бы ушла от Пертти. Единственное, что ее останавливало и смущало, так это жилплощадь. Если не будет у нее квартиры, кто позарится на ее барскую красоту?

Несмотря на частые приступы романтического настроения, Сирка прекрасно понимала, как устроен этот мир, и трезво оценивала свои возможности. Шансов у нее, если честно, было маловато. В кафе Сирка спускалась ближе к полуночи, когда мужчины были уже в изрядном подпитии и им даже ужасный мир казался прекрасным. К тому же сумерки загадочными тенями ложились на морщинистые веки Сирки.

5

Сирка хорошо усвоила народную мудрость. Путь к сердцу мужчины, для красивых женщин – лежит через желудок, для некрасивых – через печень. Вот и сейчас, едва войдя в «Спасательную шлюпку», Сирка, прищурясь, мигом оценила обстановку. Из всех собравшихся ей больше всего подходили сцепившиеся в словесном танце седовласый писатель Оверьмне и лысый художник Кистти. Коньячные па сменяли па водочные.

– Скажи, вот ты меня читал? – спрашивал Оверьмне, наливая из графинчика водку.

– Зачем мне тебя читать? Я и так знаю, что ты напишешь. Я знаю, что ты гений в своем деле. А ты вот знаешь, что я гений в своем?

– Допустим, – Оверьмне закуривает. – Тогда почему меня не читают даже те, кто не знает, что я гений? Почему мои книги никто не покупает?

– Потому что они пока не знают, что ты гений. И потом, твое имя не вызывает доверия. Кому в мире интересен писатель с финской фамилией? Читателям французов бы и англичан прочитать, а тут еще ты лезешь на переполненный рынок. У кого, скажи мне, вызовет доверие чухонец? Чему чухонец неумытый может научить любителя французского верлибра?

– И то верно… – Оверьмне пускает клубы дыма прямо в лицо Кистти, словно проверяет слова последнего на правдивость.

– Истинно тебе говорю. Я ведь спец в делах маркетинга, столько рекламных плакатов намалевал, – доказывает свой профессионализм Кистти. – Пока не поздно, тебе следует взять звучный псевдоним и рвануть на широкий рынок.

– Какой псевдоним? – такой оборот беседы заинтересовывает Оверьмне.

– Здесь надо крепко думать, – Кистти морщит лысый череп. – Давай будем исходить из места, где ты родился.

– Хм-м… родился я в поистине царских местах, – улыбается Оверьмне.

– О, идея! – щелкает пальцами Кистти. – Если ты из королевских мест, значит, можно назвать тебя корольком. Королек – птица певчая. Это все знают.

– Ты думаешь? – Оверьмне метнул на приятеля недоверчивый взгляд.

– Я чую, что иду в правильном направлении. Смотри: королек – это у нас что? Птица? Но это еще и фрукт, у которого есть другое звучное иностранное название. Ну прямо как у Алексиса Киви!

– И какое же? – С каждым словом художника писатель увлекается все больше.

– Хурма! – смачно облизывает губы и кончики своих шелковистых усов Кистти. – Советую тебе отныне зваться Харитоном Хурмой. Звучно, красиво, многозначительно и в традициях Киви!

– Ты уверен? – сомневается Оверьмне.

– На сто процентов, – Кистти делает ноль из пальцев. – О-о!..

Кистти берет этим же колечком рюмку и опрокидывает ее в округленный рот.

– Каково! – Он щелкает пальцами, ища огурчик. – Хурма!! Хурма!!Хурма!! – хрустит Кистти. – И главное – с таким именем ты сможешь выйти на большой русский рынок, как братья Толстые.

– Ага. – Официант Барри подлетает к сладкой парочке. – Записал: «хурма». Что-нибудь еще изволите?

Но Оверьмне и Кистти нет до него никакого дела. Нет им дела и до Сирки – они слишком увлечены грядущим успехом на мировом рынке.

– Ничего. Приду попозже. – Сирка выходит из стеклянных дверей кафе, чтобы скрыться за деревянными дверьми подъезда.

6

В «Доме»-муравейнике больше ста квартир. В одной из них живет муза Рокси – Кайса. Собственно, Рокси согласился лабать на гитаре-весле в этом кафе только ради Кайсы. В наше неромантичное время как-то дико петь серенады под окном. А петь, признаваясь в любви, Рокси хочется. Вот он и надеется, что его стенания дойдут до ушей Кайсы через кровеносные сосуды дома и прочие каналы связи.

К себе в невольные аккомпаниаторы Рокси каждый вечер брал вентиляционные шахты и канализационные трубы. Такой вот вокально-инструментальный джаз-бэнд-ганг. В простонародье ВИЗГ.

Но сегодня ушей Кайсы не достигают ни сладкие переливы гитары Рокси, ни его признания. Сегодня в джаз-бэнд Рокси будто влился кто-то четвертый – незваный и непрошеный ударник. Кайса даже не догадывается, что этот темпераментный ударник – мученик-доходяга Упсо, притаившийся в соседней квартире.

«Да, кто-то крепко отравился в баре, – думает Кайса. – Сильно перебрал. Наверняка это пошел в загул крепыш Урко!»

Кайса старалась соблюдать режим и ложилась рано, ибо здоровый, полноценный сон помогает сохранять красоту. Но сегодня бэки канализационных труб и утробный ударник не давали сомкнуть глаз. К тому же и холодильник начал подпевать голосом Уитни Хьюстон. Наворочавшись в постели, Кайса решается спуститься в бар и принять участие в бурном веселье. Полчаса у нее ушло, чтобы накраситься. Еще полчаса, чтобы выбрать платье.

За это время Рокси успел изрядно набраться. Обладая идеальным слухом, он тоже заметил присутствие в своем джаз-бэнде ударника.

«Неужто красавец Карри развлекается сейчас с моей милой Кайсой, вдалбливая ее своим отбойным молотком в пол?»

Рокси как раз подносил к губам очередную рюмку к губам, когда в отражении одной из граней рюмочки заметил вошедшую в бар Кайсу.

Та была, как всегда, неотразима, в черном, идеально выглаженном ладошкой коротком платье.

7

Из-за скошенного угла «Дом» в просторечии часто зовут утюгом. Он и впрямь похож на утюг, поставленный «на попа». Летом, в жаркую погоду камни его раскаляются так, что можно утюжить сложенные в стопку этажи домов всего спального района.

А вот большому оригиналу-писателю Оверьмне этот дом напоминает книжку с растопыренными обложками и страницами. Он частенько спускается в бар, чтобы найти вдохновение. Писатель Оверьмне ради вдохновения готов отправиться даже в ад. Впрочем, иногда он поднимается – за вдохновением же – и в сам «Дом». А однажды писатель Оверьмне к Ювенале пришел и спросил, есть ли у нее цветок творчества.

– Есть, дорогой Оверьмне, – с улыбкой ответила Ювенале. – Правда, этот букет воображения с соцветиями метелок и кисточек я только вчера отдала художнику Кистти… Но ты не расстраивайся. Если хочешь, я выращу для тебя точно такие же цветы с пестрыми лепестками. И для Рокси могу вырастить такой же. Ты ему только скажи об этом. Пусть зайдет, если возникнет потребность во вдохновении.

– Зачем мне точно такие же цветы, как у Рокси или как у Кистти? – обижался Оверьмне. – Чтобы я потом писал то, что уже нарисовал Кистти или пропел Рокси? Кто будет читать мои произведения, если в той же книжке можно будет посмотреть картинки или прийти к Рокси и услышать все вживую. Нет, ты мне особенный вырасти. Или ты бережешь его для своего ненаглядного Аутти?

– Я привык писать все, как есть, – рассказывал писатель, когда напился в Арттистическом кафе Артти Шуллера. – Либо выдумывать. И я вам говорю: у Ювенале между ее цветами точно парят какие-то музы. Я отчетливо слышал их перешептывания. А поскольку я не привык писать «будто» или «словно», то больше ничего конкретного сказать не могу.

– Это не музы шепчутся. Это души, наши души собираются возле ее цветов по ночам, когда мы спим или мечтаем, – заметил Кистти. – Я сам их видел. Хотя цвета у них какие-то странные, какие-то полупризрачные. То ли они есть, то ли нет их. Но так рисовать я не могу.

Да, Кистти иногда видел души цветов Ювенале. А единственным, кто слышал их, был Рокси.

8

Похожие, как близнецы, Атти и Батти сидят друг против друга и, кажется, играют в зеркальное отражение. Они одновременно поднимают свои стопки. Ставят на локти, опрокидывают. Полированная столешница отражает их лица. Зеркальный потолок отражает их блестящие лысины.

И наоборот.

Ибо Атти и Батти – солдаты. Но не просто солдаты. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Атти и Батти – курсанты военного училища. В увольнении они должны были собирать милостыню: стрелять сигареты и мелочь. Сигареты они должны были принести в кампус, а на мелочь накупить винища и наркотического кактуса. Но Атти и Батти, прежде чем вернуться в училище, решили развлечься сами. И вот они уже в «Спасательной шлюпке», где надеются встретить пару веселых развязных девиц. Атти и Батти сначала выпивают для храбрости, затем озираются в поисках подходящих девчонок.

Их взгляды привлекают Вилья и Хилья. Атти и Батти понимают друг друга без слов. Браво улыбаясь, они резко, как по команде встают, синхронно оправляют кители и ремни и с одной ноги направляются к Вилье и Хилье.

– Здравия желаем, товарищи девчонки! – берут они под козырек. Такое приветствие кажется им смешным.

Но Вилья и Хилья не разделяют их энтузиазма. Обе смотрят на молокососов с презрением. Что возьмешь с курсантов в увольнительной? Нет уж, им подай ухажеров посерьезней и побогаче. Вилья и Хилья тоже понимают друг друга без слов.

– Чего какие кислые, девчонки? – спрашивает Атти.

– Полусладкого чилийского или сладкого аргентинского вина не желаете ли? – предлагает Батти.

После этого предложения Вилья и Хилья оживляются. У Вильи, надо сказать, страсть ко всему чилийскому. А Хилья жить не может без всего аргентинского. Почему бы, пока не появились Урко и Упсо, не выпить с мальчишками по бокалу аргентинского и чилийского?

– Можно! – соглашается Хилья.

– Но осторожно! – предупреждает Вилья.

– Бутылку лучшего чилийского вина! – Атти кладет на стол все собранные деньги.

– И кактусо-овощное ассорти! – накрывает руку товарища Батти.

В этот момент Атти и Батти не думают, что скажут старшим сослуживцам, когда вернутся в часть. Что они предъявят, когда старшие товарищи попросят выложить чилийское вино и кактусо-овощное ассорти?

9

Зато об аргентинском вине всерьез думает Ванни. Она допоздна работала, а в их спа-салоне в последнее время сделались очень модны винные ванны. Экстракт вина добавляется в горячую воду. Целлюлито-дренажные процедуры, одним словом, но стоит это удовольствие недешево. У Ванни уже давно промокали сапоги, но она не решалась сказать об этом Тапко, все-таки двести пятьдесят марок на смену подошвы – не такие уж маленькие деньги, учитывая, что они сильно потратились на ремонт ванной комнаты и до сих пор отдают долги. Добавить еще марок пятьдесят – сто пятьдесят – и можно было бы купить новые сапоги. А тут хоть разрывайся между ремонтом старой и покупкой новой пары. К тому же эти старые-новые сапоги – напрасная трата: от разрыва аорты-подошвы сапоги Ванни превратились в ванночки. Расстроенная Ванни заходит в кафе, чтобы выпить горячего глинтвейна и согреться. Когда сапоги Ванни в очередной раз промокли, она шла и представляла, что в ее обуви и ванне полно вина. Да, она давно мечтала когда-нибудь полежать в джакузи с вином и пройти все процедуры, которые принимали богачки вроде Лийсы и Кайсы.

– Давно тебя не было видно, Ванни, – улыбается бармен Вискки. – С тех пор как вышла замуж, ты нас не балуешь своими визитами.

– Да… замужняя девушка и свободная девушка – далеко не одно и то же, – горько усмехается Ванни.

– Верно, – еще шире улыбается Вискки. – А по виду и не скажешь. Ты по-прежнему все такая же прелестница.

Вискки работал именно в этом баре, потому что знал: в «Доме» живет его первая и единственная любовь – Ванни. Каждый вечер, идя на работу, он тешил себя надеждой встретить ее случайно. Каждое утро, возвращаясь с работы, он бросал взгляд на окна пятого этажа.

По улице стелился утренний туман, в который, ежась, будто стремился закутаться Вискки. Он знал, что где-то там сейчас спит Ванни, прижавшись всем телом к Тапко.

– Я всё ждал, когда же ты придешь, – улыбается Вискки.

– Не напрасно ждал, – улыбается в ответ Ванни. – Вот я и пришла!

«Если б я был ее мужем, то купал бы в шампанском каждый вечер», – мечтательно подумал Вискки.

Но это были только мечты. Пока же Вискки готовил ей лишь горячий глинтвейн «Медовый с апельсином». Добавляя всего 40–50 граммов красного виланьского вина в сто граммов индийского чая с ложкой меда, двумя палочками корицы и кружочком марокканского апельсина, чтобы не было ни ишемии, ни атеросклероза, ни инсульта.

– За счет заведения! – Вискки торжественно протягивает даме фужер с карим напитком, в котором отражается-купается солнце-апельсин.

– Спасибо, – кокетливо улыбается Ванни. Главное, чтобы не случились эти три страшные винные болезни. А цирроз печени не в счет.

10

– У меня есть три мечты, – переходит на свою излюбленную тему Оверьмне, которому до цирроза рукой подать.

– Всего-то три? – удивляется Кистти, у которого мечтаний гораздо больше.

– Три! – подтверждает Оверьмне, прижавшись к уху Кистти. При этом он говорит очень громко, стараясь перекричать надрывные песни Рокси Аутти.

Для наглядности Оверьмне поднимает три пальца, словно трезубец, на что Кистти недоуменно хлопает своими ресницами, словно это сеть для трезубца Оверьмне. Ну ни дать ни взять два гладиатора на коньячно-водочном ринге.

– Во-первых, я хотел бы поменьше писать. Совсем мало, – делится с другом Оверьмне. – Во-вторых, я хотел бы стать совсем неизвестным и незнаменитым, потому что известность влечет большую ответственность. Ну и хотел бы получать за то, что пишу, побольше бабла.

– Оверьмне, так ведь две твои первые мечты уже осуществились! – кричит Урко. Он только что вошел в кафе и прямо от дверей услышал интимное признание писателя. – А если хочешь получить побольше денег за то немногое, что ты написал, то тебе прямая дорога к нам, в ОПГ. В организованную писательскую группировку.

– К вам с Упсо? – не понимает Оверьмне. – Что у нас может быть общего?

– Мы издадим твою книжку-кирпич в массивной кроваво-алой кожаной обложке с заточенными, как острый клинок, стальными уголками. Книжку назовем «Кошелек или жизнь» и будем просить одиноких бабушек и девушек на пустынных улицах и в темных подворотнях купить ее за большие деньги! Вот увидишь, продажи пойдут хорошо, и твоя третья мечта осуществится!

У Урко хорошая фантазия и страсть к изощренным аферам. Если честно, Оверьмне часто завидует фантазиям Урко. Он бы и сам хотел уметь придумывать нестандартные ходы. А пока Оверьмне с укоризной и завистью смотрит на Урко, тот, перестав обращать на него внимание, садится с Паулли и Ментти за один из столиков «Шлюпки». Видимо, те решили перенести допрос в эти стены, потому что здесь музыка приятная, еда вкусная и вообще атмосфера располагающая. Естественно, за все башляет Урко. Золотая цепь на его дубовой шее сверкает в лучах софитов, и по ней уже гуляют отблески и коты.

11

Рыбак Вялле очень часто заходит в «Шлюпку», потому что ему по призванию полжизни положено провести на всякого рода лодках. К тому же и рыбу здесь подают весьма качественную.

Рыбак Вялле сидит за столом с охотником Ласле, они обсуждают будущий поход в заповедник.

– Если наш город зовется Нижний Хутор, значит где-то там, – машет Вялле рукой на верхо-восток, – где-то там есть Верхний Волочок. То есть путь по рекам в Хутор Верхний.

– Вышний Волчок! – уточняет Ласле о тотемном животном поволжских финнов. – Град небесный, где души наших предков живут, как в раю.

– И потому мы должны найти его во что бы то ни стало.

– Да, но ехать через заповедник нельзя, а иной дороги нет. Да и эта упирается в болота. Как же мы будем искать Вышний Волчок?

– А может, перетащить мою шлюпку волоком из озера в озеро. Так мы сможем пройти далеко. Очень далеко.

Короче говоря, Вялле и Ласле обсуждают свою будущую экспедицию. А пока они разрабатывали подробный план, Урко и Паулли с Ментти улетели в свой личный заповедник.

Смена блюд за их столиком происходит с космической скоростью. Вот бы такую скоростную лодку Вялле и Ласле!

– Эй! – крикнул Урко официанту Барри, уносящему полупустые тарелки. – А мусор кто со стола уберет?

– Ты на что намекаешь? – Ментти с трудом оторвал тяжелую голову от гладкого стола, словно его голова – тяжелый бомбардировщик с выпученными ракетами бровей. При этом глаза Ментти наливаются кровью и тяжестью, как две бомбы, а фуражка, как палуба эсминца, остается лежать на столе козырьком-носом кверху.

– Я всего лишь хотел сказать, что ты не любишь мусор. Что ты – санитар леса.

– Сам ты волчара позорная! – ярится Ментти.

– Нет, ты меня не понял! – снова стал извиняться Урко. – Я совсем другое имел в виду. Я всего лишь хотел сказать, что ты – хранитель заповедника.

– Муравьишка, что ли? – широко улыбнулся Ментти. Муравьи ему явно по душе.

В общем, обычный пьяный треп, перетекающий в разборку.

12

Одному Рокси не было никакого дела до всего этого бреда – в дверях он увидел Кайсу. У Рокси была особенность: чем больше он выпивал и меньше чувствовал, тем скорее переходил на более крепкие и дорогие напитки. Сейчас он перешел на текилу с Лаймой. Следующим и последним этапом должен был стать коньяк с лимоном. Слава богу, до коньяка Рокси еще не дошел.

– Она пришла! – сорвался с места Рокси, не обращая уже никакого внимания на Лайму, местную проститутку. Побежал в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало, пригладить кудри и ополоснуть лицо. Он выдавил жидкое мыло малинового оттенка, чтобы его лицо засверкало как новенькое. Тягучая жидкость розовым елеем стекала в ладошки, образовав розовый солнечный диск. Впрочем, на вкус мыло оказалось не малиновым, а ежевичным. Это Рокси почувствовал, когда попытался прополоскать рот и избавиться от малоприятного перегарного аромата. Но никому еще не удавалось проглотить солнце. От ежевичного солнышка на губах Рокси чуть не вырвало.

Допив глинтвейн с долькой апельсина и почувствовав легкую тошноту и легкое головокружение, Ванни тоже засобиралась домой, к мужу.

– Мне пора! – сказала она.

– Так рано? – спросил Вискки.

– Это разве рано? – удивилась Ванни. – Уже почти полночь.

– Знаешь, в чем моя проблема? – говорит Оверьмне Кистти. – Я привык писать все, как есть, то есть записывать реальность. В некотором роде я «новый реалист». А кому интересно читать, что я пишу, если самому можно прийти в «Спасательную шлюпку» и посмотреть, как Ванни не спасла Вискки. Или как Вискки не наполнил Ванни. И как их встреча не состоялась.

– Это не твоя проблема, а твоя ошибка, Харитон Хурма, – напирает Кистти на Оверьмне, как лев на гладиатора. – Потому что реалист ты не новый, а хреновый. Вот сейчас ты видел, как Рокси рванул в туалет.

Возможно, ты думаешь, что его там выворачивает. Ты так и напишешь, что Рокси, мол, блевал над унитазом. А откуда ты это знаешь? Может, Рокси в момент, когда его выворачивает, получает откровение и видит ежевичное солнце? Жизнь гораздо богаче реальности, и сейчас, вполне возможно, на Рокси снисходит откровение. А когда он столкнется с Кайсой, то обратит ее в свою веру, как пророк.

Но у дверей с Кайсой, которая допила свой ежевичный коктейль, столкнулась и обратила в свою веру Ванни.

– Уже уходишь? – спросила Кайса у Ванни.

– Мне домой пора. Да и что тут делать?

– И то верно, – разочарованно выдохнула Кайса. – Я тоже, пожалуй, пойду.

Не увидев никакого нового музыканта, Кайса поторопилась назад, чтобы закутаться в простыни. Вдруг кто-нибудь новый и интересный появится, а она к тому времени утратит красоту из-за мимических морщин. Не на пьяные же рожи Урко, Ментти и Рокси ей смотреть, в конце-то концов.

13

А зря Кайса так рано решила уйти, ибо в это время Атти и Батти так раздухарились перед Хильей и Вильей, что начали выделывать настоящие акробатические номера. Отталкиваясь друг от друга, они исполняли на маленьком танцполе сальто-мортале.

А в дальнем углу за сдвинутыми столами засиделись на поминках по Тарье его родственники и соседи. Были здесь и Кастро с Люлли, и Нера с Конди, и Холди с Никки, и Пертти с Исскри. Пришел и доморощенный философ-пропойца Аско, хотя его никто не звал.

– Вот вспоминаю я нашего Тарью и еле сдерживаюсь! – говорил Аско, сжимая в руке рюмку. – Еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Я чувствую, как мои мешки под глазами уже наполнились горькими слезами, – нудил он, хотя все без исключения подумали, что его мешки полны горькой водки, так он проспиртовался. – Стоит мне нажать на эти мешки, и жидкость брызнет струями. И я лишь потому этого не делаю, что боюсь запачкать рубашку, забрызгать собравшихся и затопить все это кафе.

Философ Аско Хуланнен всегда говорил в такой манере, что было непонятно, серьезно он или шутит. Вообще-то философ Аско не был жильцом «Дома» и почти не знал Тарью. Философ Аско не был зван на поминки, но приглашения ему и не требовалось.

– Ведь нашему дому еще плыть дальше. Ему, как кораблю Ноя, нужно принести нас к горе обетованной. Жаль, что Тарья не доплыл. Хотя, кто знает… Может, он пристал к той горе обетованной прежде всех нас. Ведь это он помогал нам затаскивать пожитки на самые верхние этажи, пока мы плелись сзади. И, я думаю, ему было это в радость. Потому что он любил своих попутчиков, любил им помогать. И еще я хочу сказать, что очень горжусь своими спутниками.

Тут Аско вдруг прервался и, повернувшись к полуглухой старухе Ульрике, тихой скороговоркой произнес:

– Будьте моей женой. Вы согласны, Ульрика?! – добавил он зычным уже голосом.

– Да-да, согласна! – кивнула Ульрика, уже витавшая в своих облаках-мечтах о горе обетованной. Так на нее подействовал коньяк «Арарат».

И тут весь стол прыснул со смеху. Да так громко, что окружающим стало непонятно, поминки ли это по Тарье, или свадьба какая-то. Но так уж заведено у поволжских финнов, что поминки и свадьба суть одно и то же – переход в новую реальность.

А на танцполе в это время раздухарившиеся и распоясавшиеся Атти и Батти тоже переходили то ли в новое качество, то ли в иную реальность.

14

Поддразнивая их и хихикая, изгибали свои тела под аренби и ёкарный бабай-би-дуэт – Хилья и Вилья. И всем было весело наблюдать за негнущимися деревянными бравыми молодцами Атти и Батти. Смотреть, как они то ли пародировали выкрутасы Хильи и Вильи, то ли пытались подстроиться под ритм их движений.

Все радуются и хохочут, кроме, пожалуй, Папайи. Папайя сегодня держится так величественно и независимо, будто Авокадо она знать не знает. Время от времени она бросает заинтересованные взгляды в сторону других мужчин. Недавно Папайя написала то ли длинное стихотворение, то ли короткую поэму. И за это первое творение ее уже прозвали в определенных кругах «богиней поэзии». По крайней мере, Гуафа Йоханнович уже намекнул, что она «вот-вот богиня».

«Уж лучше бы она была богиней салатов, – с болью глядит на нее Авокадо. – Сидела бы тогда дома и встречала меня после поэтических вечеров, а не шлялась бы со мной по кабакам».

Чем ближе утро, тем больше Авокадо хочется жрать, а денег нет ни на бутерброд, ни даже на захудалый салатик. «Пусть так, – утешает себя Авокадо, – пусть нет ни гроша, зато мои стихи стоят куда как больше, чем всё, что написали Гуафа Йоханнович и Папайя».

Папайя тоже уже подумывает, что ей как богине поэзии не соответствует статус Авокадо. Краем уха она прислушивается к тому, что за соседним столом Топпи рассказывает о поездке в Турцию.

– Там есть такой город… – говорит Топпи, который каждый раз стремится попасть не в Верхний Хутор, а на какой-нибудь далекий солнечный пляж…

Сама Папайя ради поддержания загадочного имиджа мечтает побывать в Патайе, но про Турцию тоже послушать можно.

– Так, в этом городе, – продолжает Топпи, – библиотека соединена с туалетом. Идешь в туалет, и сразу становится ясно, что ты ел на обед или что ты читал. Киви или какое-нибудь другое солнце финской поэзии. Потому что из туалета порой доносятся такие звуки, будто там трясут маракуйю.

– Не маракуйю, а маракасы! – поправляет его Папайя, потому что Маракуйя – это ее соперница в борьбе за высокое звание богини на поэтическом Олимпе, и она знать о ней ничего не желает. А «Маракасы» – это как раз та поэма, за которую ее в поэтической студии и нарекли «подающей надежды богиней».

В общем, Папайя слышать ничего не хочет о Маракуйе, я же, наоборот, стараюсь ничего не упустить.

Тот вечер я просидел у барной стойки, наблюдая за танцполом и столиками. Бывал я, надо сказать, в «Спасательной шлюпке» и раньше, и позже. Порой до меня долетали отдельные обрывки фраз. Я слышал, как одна женщина, Кайса, вроде бы говорила другой, возможно, Ванни: «Не хочу быть подружкой бабушки. Еще чего! Что я, такая старая?»

«Все женщины в наше время хотят выглядеть четырнадцатилетними. Просто культ молодости», – думал я, слушая, как тридцатилетняя Хилья спрашивает Вилью:

– Ты не помнишь, мы уже кушали сегодня?

– А у тебя что, уже голодные обмороки?

– Сама ты, подруга, потерялась на танцполе, – отшучивалась Вилья. – И тебя скоро уже не будет видно из-за шеста для стриптизерш!

Порой я сидел в «Шлюпке» до самого рассвета, чтобы пойти домой абсолютно счастливым. Шел я не самым коротким – из подъезда в подъезд, – а самым длинным из возможных путей: петлял по улицам и наслаждался родным Нижним Хутором. Ибо нет в человеке ничего прекраснее, чем надежда на счастье.

15

А может, и правильно, что Кайса не осталась в кафе, не стала слушать ерничество Аско, не стала смотреть на выкрутасы Хильи и Вильи вкупе с ребячеством Атти и Батти. Ведь этот вечер в «Шлюпке» ничем не отличался от тысячи других. В принципе, этот непримечательный вечер, как и жизнь здешних обитателей, тоже закончился ничем.

Всем спасибо, все могут быть свободны. В один миг все кончилось, и Папайя превратилась в тыкву. По крайней мере, так подумал Авокадо, глядя на свою уставшую, ссутулившуюся подругу. Такси он себе позволить не мог, а двенадцать часов уже давно пробило. И только мыши ночи шуршали по углам подъезда. Кроме серых мышей, в кафе было еще полно муравьев, и этому очень радовались Ментти и Урко, чьи головы, наполняясь фруктово-ягодной наливкой, тоже постепенно превращались в тыквы, и только сладостная щекотка муравьиных лап и усиков у сладкой сердцевины напоминала им, что они живы и что им хорошо.

В двенадцать часов остались ни с чем и Атти с Батти. И их головы тоже вот-вот должны были превратиться в отбитые тыквы. Обидно было, что им попадет в репу от сослуживцев ни за что ни про что, поскольку Хилья и Вилья убежали домой, не оставив своих телефонных номеров и даже не попрощавшись. Девицы Хилья и Вилья, сказав Атти и Батти, что собираются в туалет попудрить носики, быстро схватили сумочки и выбежали на улицу ловить карету. Точнее сказать уже, тачку.

Это прекрасно видел бармен Вискки, который как раз вышел из кафе, чтобы покурить и привычно бросить взгляд на окна квартиры Ванни. В них, казалось, отражалась заря.

– Везет тебе, Вискки, – буркнул проходивший мимо Оверьмне. – Ты трезвый и можешь записывать в свой блокнот все, что видел, а я вот скоро засну и все позабуду.

– В свой блокнот я записываю, кто сколько задолжал, – ответил Вискки. – Так что не завидуй.

– Вот-вот, – продолжал свое Оверьмне. – И я о том же.

Засобирался домой, зачехлив свою луноликую гитару, и Рокси. Ему этот вечер тоже показался совсем пустым. Уже на улице Рокси решил наполнить его смыслом и повидаться с Кайсой. Стремглав, щелкая лестничные пролеты, как орешки, он уже взлетал к апартаментам Кайсы, когда, будучи лишь этажом ниже, услышал, как кто-то тихо притворяет дверь. Это как раз из квартиры Кустаа, соседа Кайсы, осторожно выходил Упсо.

16

– Фу-у, кажется, пронесло, – вытирал рукой пот со лба Упсо, и тут перед ним, словно рубка подводной лодки, поднялась голова Рокси. Рокси застал Упсо в тот момент, когда тот, уже прикрыв дверь, застегивал ширинку.

– Что ты с ней сделал?! – бросился к нему Рокси. – Ты что, у Кайсы был?!

– Ну забежал по-быстренькому! – выпалил Упсо. Не признаваться же ему, что он провел всю ночь в квартире у Кустаа. Пойдет слух, и пацаны его не поймут. Зато всё правильно поймут Ментти и сыщик Калле Криминалле.

Рокси в гневе замахнулся на Упсо гитарой. Но Упсо опередил широко, от плеча, размахнувшегося Рокси. Под пиджаком, рядом с ребрами, у него на всякий случай болтался финский нож.

Этим острым кривым клинком он и чиркнул Рокси по животу. Или чуть выше живота. Ударил профессионально, очень быстро, оставив на теле Рокси аккуратный разрез, но пробив стенку то ли желудка, то ли желудочка. А потом, вытерев нож о джинсы Рокси, пошел себе дальше.

Рокси хотел было податься за помощью к Кайсе, но потом подумал, что ей уже не до него. Да и глупо обращаться за помощью, когда она разбила ему сердце. И Рокси, держась за стенки качающегося, словно в шторм, дома-корабля, вышел из подъезда и уселся прямо на парапет-причал.

Он сидел на поребрике, когда к нему с сигареткой подошел Вискки.

– Что, плохо тебе, Рокси? – спросил Вискки.

– Да, сердце зашалило. Но ничего, как-нибудь рассосется и пройдет.

– Бывает! – Вискки кинул бычок в лужу. – У меня оно тоже, бывает, болит!

Они так и сидели на поребрике напротив окон Кайсы и Ванни, пока Вискки, перекинув руку Рокси через свою шею, не помог ему зайти в кафе. И пока утро не начало нашинковывать серебристыми лезвиями лучей на искры-дольки авокадо, папайю, киви, хурму, маракуйю, марокканские апельсины и пупырчатую ежевику, или с чем там еще могут сравнить финские поэты и писатели солнце, которого им так не хватает… Что еще этакого могут выдумать?