Миф об аргонавтах

1

У длинного, далеко вынесенного в гавань причала лесозавода грузились лихтера. От биржи к причалу по дощатому настилу мола на сумасшедшей скорости носились уродливые лесопогрузчики. Казалось странным, что нелепая машина со штабелем досок под брюхом не опрокидывается на поворотах. Лесопогрузчик опускал доски на причал. Кран осторожно приподнимал штабель, разворачивал и опускал в чрево лихтера. У края причала, бортами друг к другу, стояли три новеньких буксира немецкой постройки. Их корпуса с высоко задранным полубаком и низким срезом кормы были окрашены шаровой краской. Четким красным ободом выделялась марка на крейсерской фальштрубе.

— Один из них наш, — сказал Игорь.

— Красивые корабли, — произнес Иван, поставил чемодан и утер со лба пот рукавом.

Игорь не знал, что Иван напихал в чемодан. Он тоже поставил свой чемоданчик, в котором лежало белье, свитер да пара книжек.

— Ну, отдохни, — сказал он. — И надо говорить не «корабли», а «суда». Корабли в военном флоте плавают.

— У меня мозга за мозгу заходит с вашей терминологией, — вздохнул Иван. — Жарко-то на Севере как, а?

— Это еще не Север...

Иван достал записную книжку, огляделся, записал несколько фраз и сунул книжку в карман.

— Уже канцелярию завел? — спросил Игорь.

— А что, нельзя?

— Царапай... Любопытно, который из них «Сахалин»?

Иван посмотрел на буксиры, подумал.

— Трудно сказать. Все одинаковые.

— А я и не спрашиваю, — сказал Игорь. — Пойдем, что ли?

Они подняли чемоданы и пошли к буксирам. Около трапа скучал двухметрового роста матрос с красно-белой повязкой на рукаве робы.

— Вы к кому? — спросил он, когда Игорь поставил ногу на трап.

— На «Сахалин».

— Вы не второй помощник будете? — снова спросил матрос, посмотрев на его фуражку с эмблемой.

— Буду, — согласился Игорь. — Этот парень, — он указал на Ивана, — со мной.

— Ну, идите, — сказал вахтенный. — Вас там ждут. Мы завтра на Двинск выходим с лихтерами.

Перебравшись через два судна, Игорь с Иваном ступили на палубу «Сахалина».

— Исторический момент, — прокомментировал Иван.

— Запиши в книжечку, — съязвил Игорь и спросил у проходившего матроса: — Где капитан живет?

Матрос довел их до каюты капитана, помещавшейся в надстройке. Игорь постучался и, услышав басистое «Входите!», зашел в каюту. Иван проник в каюту вслед за Игорем и аккуратно прикрыл дверь.

— Второй, наверное? — спросил капитан. — Ну, приветствую. Давайте ваши бумажки.

— Со мной матрос, — сказал Игорь и выложил на стол два направления.

— Матрос может идти, — сказал капитан. Повернувшись к Ивану, он добавил: — Обратитесь к боцману, он вас разместит в каюту.

— А как найти боцмана? — спросил Иван.

Капитан приподнял очки, внимательно посмотрел на Ивана.

— Посидите пока в салоне, — сказал он, вдоволь насмотревшись на его покрасневшее лицо. — Потом я освобожусь и сбегаю, найду вам боцмана.

— Простите... — Иван вышел из каюты.

— Каков гусь... — проворчал капитан. — Так... С направлениями все в порядке, Игорь Петрович... Дайте-ка ваш дипломчик посмотреть...

Игорь достал диплом и подал его капитану. Капитан раскрыл диплом, внимательно прочитал обе страницы, поморщился.

— Вы, оказывается, и года в штурманах не проходили...

— Так точно.

— А до этого плавали?

— Восемь лет.

— Это уже лучше. Училище заочно окончили?

— Заочно.

— Совсем хорошо... Санитарная книжка у вас есть?

— Конечно.

— «Конечно» — нехороший термин. Избегайте его употреблять в разговоре со мной... А где плавали до меня?

— На Балтике. Третьим помощником на спасательном судне.

— Прекрасно. Значит, с буксировкой вы немного знакомы.

— Немножко знаком. — Игорь пожал плечами. — Я, между прочим, на буксире боцманом работал.

— Не петушитесь, — улыбнулся капитан. — Значит, такое дело: третьего помощника у нас нет. Поэтому вся штурманская часть будет в вашем распоряжении. Бухгалтерия тоже. Палуба и имущество — это висит на старшем. Вам отвечать почти не за что. Стояночную вахту третьего вы со старшим делите пополам. В море за третьего стою я. Понятно?

— Вполне.

— Это — двести пятьдесят рублей лишних в ваш карман.

— Тоже неплохо, — сказал Игорь.

— Я думаю, — согласился капитан. — Ну, с моей стороны все. У вас есть ко мне вопросы?

— Пока нет.

— Тогда идите к старшему. Его каюта по левому борту. Он вас подробно введет в курс дела. Желаю удачи... Да, — остановил Игоря капитан, — еще вопросик: как у вас насчет этого? — капитан пощелкал себя пальцем по сонной артерии.

— Очень умеренно.

— Это точно? Смотрите, а то мы можем крупно поссориться.

— На этой почве не поссоримся, — улыбнулся Игорь и вышел из каюты.

Старпом, грузный, сонный мужчина лет тридцати пяти, встретил Игоря, не поднявшись с койки. Жалюзи на большом квадратном окне были опущены. В каюте полумрак, беспорядок, накурено. Старпом лениво протянул Игорю руку, представился:

— Григорий Ильич.

Он потянулся к выключателю, зажег свет.

— Невозможно жалюзи поднять, — пожаловался cтарпом. —Все время заглядывают. Особенно буфетчица. Скверная баба. Вы с ней еще не знакомы?

— Нет.

— Познакомитесь. Она из вас не одну пол-литру крови высосет, — пригрозил старпом. Он спустил ноги, сунул их в сапоги, предложил Игорю: — Садитесь в это кресло.

Игорь сел. Старпом зевнул, приподнялся, достал из-за койки оплетенную бутыль.

— Подайте-ка стаканчики, Игорь Петрович, — попросил старпом. — Они вон там, над умывальником.

Григорий Ильич налил в поданные Игорем тонкие высокие стаканы пенящееся пиво. Потом поболтал бутыль, приложил к ней ухо.

— Кончается пиво-то, — грустно сказал старпом и нажал кнопку звонка. — Пейте. Пиво свежее.

Игорь выпил. Пиво в самом деле оказалось свежим. Постучавшись, в каюту зашел матрос. На голове у матроса была наглухо натянутая кепка.

— Слетай-ка, Федоров, за пивом, — сказал старпом и протянул матросу бутыль.

— Я сейчас дугу крашу, Григорий Ильич, — сказал матрос. — Боцман велел до обеда выкрасить, чтобы к завтрему просохло.

— «Боцман велел...» — проворчал старпом. — А у тебя своей головы нет на плечах? Когда это чернь за сутки просыхала?.. Все равно дугу завтра тросом обдерем. В Двинске покрасишь. Беги за пивом.

Матрос переступил с ноги на ногу, почесал справа под ребром.

— Ну, давайте.

Он взял бутыль и деньги.

— Пять литров! — Старпом поднял палец.

— Знаю.

Матрос натянул кепку еще поглубже и вышел из каюты.

— Теперь полдня его не дождешься, — сказал Григорий Ильич и вынул ноги из сапог. Он поудобнее устроился на койке, продолжил сочным, ленивым голосом: — Разгильдяй первой марки. Лодырь. Думаете, ему очень хотелось дугу красить? Ничего подобного. Это он только для вида отказывался, чтобы потом сказать, что его старший помощник от дела оторвал. Старший помощник всегда нехороший... Вы с буфетчицей-то особенно не фамильярничайте. А то она вам на голову сядет. И если что будет рассказывать — не слушайте, гоните ее вон. Язык у нее как помело. Любого и каждого может помоями облить.

— Когда мне штурманское имущество принимать? — спросил Игорь. Ему надоело слушать про буфетчицу.

— Успеется, — произнес старпом и посмотрел на часы. — Вот через пару часов пообедаем, часик отдохнем...

Игорь отвернулся, чтобы Григорий Ильич не увидел улыбку.

— А вы пока устраивайтесь, — продолжал старпом. — Знаете, где ваша каюта?

— Не знаю.

— Сейчас...

Старпом нажал кнопку два раза.

— Вот заберите у меня журнал зарплаты. Теперь вы будете начислять, — сказал старпом и указал на большую книгу, лежащую на столе. — Хуже нет, чем этой бухгалтерией заниматься... Чего это она не торопится?

Он снова дважды позвонил. Раздался легкий стук в дверь.

— Входи! — крикнул Григорий Ильич.

В каюту вошла худенькая, черноволосая, очень миловидная девушка, с белой наколкой и в белом фартуке. На ногах — стоптанные тапочки.

— Вот, Маша, новый второй помощник. Покажи ему каюту, сделай там приборку, постели новое белье — в общем все, что полагается.

Маша кивнула.

— Что на обед? — спросил Григорий Ильич. Игорь удивился этому вопросу. Старший помощник капитана обязан накануне утверждать меню на следующий день.

— Борщ и жареная колбаса с макаронами. Компот, — сказала Маша, ничуть не удивившись.

— Опять макароны... Сделали бы хоть раз гречку, что ли...

— Это вы артельщику говорите, — сказала Маша. — Нам что дают, то мы и готовим.

— Надо бы сказать, — задумчиво произнес Григорий Ильич. — В общем, часа в три зайдите ко мне, — обратился он к Игорю, — тогда и займемся делами.

2

Штурманское имущество Игорь принял быстро. Все оказалось в порядке, если не считать пустяков: секундомер был сломан и номер его не соответствовал номеру, указанному в аттестате. Старпом высказал несколько нелестных эпитетов в адрес прежнего второго помощника и обещал заменить секундомер. Игорь поверил ему на слово и не стал вписывать эту деталь в акт приемки. В одном из шлюпочных компасов вместо спирта оказался глицерин. Игорь тут же вылил глицерин за борт, а Григорий Ильич вручил матросу пятнадцать рублей и послал его в город за четвертинкой. В котелок шлюпочного компаса как раз надо было залить двести пятьдесят граммов спирта крепостью в сорок один градус. Решили, что один градус роли не играет. Вечером Игорь посмотрел судовую документацию, попробовал запомнить фамилии членов экипажа. Но голова устала за день, фамилии путались. Он отложил это дело на завтра, ложиться спать было еще рано, решил написать письмо в Ленинград, Ирине. Впечатлений одного дня мало для первого в жизни письма женщине, которую любишь... Зато впечатлений прошедшей зимы... Игорь хотел высказать их на вокзале. Ирина держала его за отвороты плаща, говорила что-то ненужное, постороннее. Игорь слушал ее, молчал и не мог себе точно сказать, хочет он, чтобы скорее отошел поезд, или не хочет. Он поклялся, что поцелует ее перед тем, как прыгнуть в вагон, но подошел Иван Карпов, и при нем это сделать было невозможно. После третьего звонка Ирина опустила руки, посмотрела куда-то в сторону и сказала, что в разлуке две трети печали берет на себя тот, кто остается. Игорю показалось, что глаза ее стали влажными. Потом он долго думал в вагоне, плакала Ирина или нет.

Их познакомил Куприян Купавин, считавший, что двум личностям, столь оригинальным и выдающимся, совершенно необходимо узнать друг друга. Это было больше года назад. Тогда Игорь почему-то вдруг стал писать роман. Действие романа происходило на всей планете сразу, в нем были десятки персонажей, настырно проповедовавших одно и то же: надо жить так, чтобы быть счастливыми. Прочитав первые главы романа, Куприян заявил Игорю:

— Ты или сопьешься, или с треском войдешь в большую литературу. Боюсь, что в морях и океанах тебе делать нечего.

Тут же он попросил Игоря сочинить для него что-нибудь «этакое». Куприян был актером. Он часто употреблял выражение «по большому счету» и не имел никакого представления о большой литературе. Куприян выписывал подписные издания. Об Ирине Лесковой, хорошей подруге своей жены, он говорил так:

— О, это женщина с абсолютным вкусом!

Игорь не спросил тогда, что такое «абсолютный вкус». Он был уверен, что ничего абсолютного в природе нет, и не любил толочь воду в ступе. А Куприян верил в незыблемость.

За семь месяцев Игорь встретился с Лесковой семь раз. Он смотрел на нее исключительно как на литсотрудника газеты. Лескова тоже обращала на Игоря мало внимания. Ей пошел двадцать шестой год, и она все чаще задумывалась о том, что пора выходить замуж. Какой-то вкус у нее все-таки был. Из всего того, что Игорь таскал в газету, она приняла только четыре заметки информационного характера, два стишка на мореходную тему и один плохой рассказ, который сошел за очерк. Игорь не обижался. Он тогда работал боцманом на портовом буксире, заочно кончал Мореходное училище и писал свой роман. В газету ходил просто так. Одно то, что он вхож в редакцию, возвышало его в собственных глазах.

...17 апреля Игорь купил на улице букетик ландышей. Уж очень солнечный и радостный был день. Все покупали цветы. Он отдал ландыши Лесковой. Она обрадовалась, но потом решила, что это — подхалимаж, и зарезала Игорю статью о начале весенней навигации. Начались государственные экзамены. Игорь получил диплом штурмана и уехал работать в Таллин. Куприян Купавин плюнул на творческие поиски и стал изображать мотоциклет. Публике нравилось. Игоря назначили третьим помощником капитана спасательного судна «Нептун». Он гордился этим, продолжал писать роман и в «Балтику» ходил очень редко. Лескова была забыта.

С каждым выходом в море морская профессия раскрывала перед Игорем все новые и новые тайны. Все реже он ошибался. Все шире становились границы возможного. Человек может все. Человек сильнее всего, даже той стихии, которая на языке судовых документов называется «форс-мажор». Странно было одно: тот самый человек, который только что одолел ее, сходя на берег, надевает калоши и поправляет на шее кашне, чтобы не надуло. Этого Игорь никак не мог понять.

В начале декабря он вдруг стал думать о Лесковой. Надо было о ком-то думать — вот и думал. Куприян потом рассказывал, что Лескова спрашивала, не пишет ли Игорь ему. В середине декабря «Нептун», проломившись сквозь лед Финского залива, пришел в Ленинград и стал в средний ремонт. Команду списали в резерв. Игорь снял комнату в городе и раз в трое суток ходил в пароходство стоять вахту. Это было скучно.

И одиноко. В комнате стояли диван, стол и два стула. Диван был широкий и мягкий, почти новый. Стол поражал древностью — от него так и несло концом восемнадцатого века. Стол скрипел и шевелился, когда Игорь клал на него локти. Шкафа не было. Имущество Игорь хранил в двух чемоданах. Самое необходимое он положил в диван, внутренность которого ошпарил кипятком и застелил газетами. В левом углу у двери стояла круглая, до потолка печь. Запас дров для нее находился во дворе, в сарае. По утрам вместо зарядки Игорь пилил дрова. Пилить он не любил, зато колол топором с наслаждением. Он колол дрова двум соседкам. Сначала они просили его об этом, потом привыкли и уже не просили и не благодарили. Игорь приносил дрова домой и складывал их у печки, чтобы сохли. Окно было не заклеено. Игорь топил много, разводя огонь черновиками своего бесконечного романа. Первые дни приятно было сидеть перед открытой дверцей топящейся печи, глядеть на корчи и судороги пламени, на дотлевающие, покрывающиеся пеплом головни. Это побуждало искать что-то необычное в рождении, буйстве и неизбежной смерти огня. Потом стало скучно. Ничего необыкновенного не было. Окислялась клетчатка — и все. При окислении она выделяла тепло. Это тепло позволяло Игорю сидеть в комнате без шинели. Паровое отопление делает жизнь спокойнее — никакой мистики, никаких саламандр...

Одиночество угнетало его. Раньше он никогда не был одинок. Всегда вокруг были какие-нибудь люди. Он привык к людям. А сейчас он был один. Приходя раз в трое суток на вахту, он встречал все тех же трех матросов, двое из которых спали в единственной отапливаемой каюте. Днем на судно приходили рабочие. Они гремели молотками, шипели автогенами, несли с берега грязь, мусор, тяжелую матерщину. Игорь сутки слонялся по судну — и никому не был нужен. А судно стояло холодное, мертвое, ржавое... Утром он приходил домой и торопливо разводил огонь в печи. За сутки комната выстуживалась так, что в чайнике замерзала вода.

Однажды, возвращаясь из порта домой, Игорь встретил Куприяна Купавина. Куприян шел с каким-то высоким, худощавым человеком, очень скромно одетым. Куприян был в новом желтом пальто с меховым воротником, тянущимся по отвороту до пупа. На шее у него был намотан красный шарф.

Куприян кинулся к Игорю, облапил его и трижды поцеловал в щеки.

— Здоро́во, — сказал Игорь, высвободившись из жаркого объятия. — Ты цветешь, я вижу?

— Н-ну! — провозгласил Куприян, гордо вскинув нос. — В Польшу на гастроли ездил! Шесть рецензий в газетах — расхвалили в пух и прах. Самому совестно. Сейчас покажу...

Куприян расстегнул пальто и полез во внутренний карман.

— Не надо, — сказал Игорь. — Я по-польски не пойму. Пойдем ко мне.

— Да!.. — Куприян стукнул себя по лбу так, что модная меховая шапка подпрыгнула и съехала на затылок. — Николай Эдуардович!

Он подвел Игоря к своему спутнику.

— Позвольте вам представить морского волка... Игорь Соколов. Штурман и знаменитый писатель. Помните, как Бурлюк представлял Маяковского? Знаменитый поэт...

— Раздрогин, — сказал Николай Эдуардович, некрепко, но тепло пожав Игорю руку.

— … А Маяковский тогда еще ни одного стиха не напечатал.

— Поэт Раздрогин? — спросил Игорь.

— Сочиняю помаленьку, — кивнул Раздрогин.

— Я читал ваши стихи, — сказал Игорь. — Кое-что мне нравилось.

— Так все говорят, — улыбнулся Николай Эдуардович.

— А как твой роман? — спросил Купавин. — Дописал, поди?

— Почти.

— Такой роман завернул этот птенец, диву даешься! —сказал Куприян, зажмурившись. — Ему бы еще трудолюбие — цены бы ему в литературе не было. Эдисон понимал, в чем соль искусства... Ну, пойдем к тебе на радостях!

— Пойдем, — сказал Игорь. — Моя лачужка тут рядом.

— Один живешь?

— Как перст.

— У тебя еще все впереди, — подмигнул Куприян. — Заглянем к моряку, Николай Эдуардович?

— Заглянем, — согласился Раздрогин. — Только неудобно с пустыми руками. В гастроном бы сначала зайти...

— Надо, — кивнул Игорь. — У меня в буфете шары катать можно. Впрочем, я соврал. У меня нет буфета. Шаров тоже нет.

— А стаканы есть?

— Да. Граненые.

— Не все сразу, — утешил его Раздрогин. — Хрустальные полагаются человеку только к сорокалетнему юбилею. Ну, пошли, раз так.

Игорь топил печь, а Куприян вскрывал банки и бегал на кухню смотреть, не закипели ли пельмени. Раздрогин, не сняв пальто, рассматривал книги. Книги были свалены в углу рядом с диваном. Раздрогин поднял с пола книжку своих стихов.

— Я в эту книжку вложил несколько литров пота и крови, — сказал он. — Здесь есть и военные стихи. А вы швырнули книгу на пол. Нехорошо так, молодой человек. Книгу надо уважать.

— Простите, — сказал Игорь. — Я не знал, что вы зайдете ко мне в гости. Кроме того, у меня нет книжного шкафа. Полки тоже нет.

— А руки у вас есть? — Раздрогин внимательно посмотрел, как Игорь ломает не до конца расколотое полено. — И, судя по размеру кисти, довольно сильные, — сказал он. — Смастерите полку.

— Это мысль, — согласился Игорь.

Распахнув дверь ногой, зашел Куприян, неся перед собой на вытянутых руках кастрюлю с пельменями. После первой рюмки, выпитой за добрую встречу, молча ели пельмени и фаршированный перец. От второй Куприян отказался. Через два часа у него был концерт.

— Не ходи, — предложил Игорь.

— Что ты, милый! — воскликнул Куприян. — Мне семью кормить надо. Семья... — сказал он, сладко зажмурившись и проглатывая пельменину. — Если бы у тебя была семья, тебе не пришлось бы шататься по всяким портам и снимать углы.

— А если бы у тебя не было семьи, тебе не пришлось бы мотаться по концертам, — вставил Раздрогин.

— Молчи, поэт! — произнес Куприян. — Я знаю стихи, которые ты писал моей жене. Я нашел их у нее в сумочке. Это было еще в прошлом году. Не бойся, я ей ничего не сказал.

— Ты настоящий друг, — вздохнул Раздрогин. — А вы не пишете стихов? — спросил он у Игоря.

— Нет, — сказал Игорь. — Только прозу, и то плохую.

— Он пишет прозу по большому счету! — воскликнул Куприян. — И стихи он тоже пишет. Два стихотворения напечатал в газете. Это я тебе устроил, да?

— В такой обстановке надо писать стихи, — задумчиво сказал Раздрогин. — Только в газету их не носите. Пишите для себя. Пусть плохо, пусть тоскливо, пусть, как теперь говорят, ущербно — все равно пишите... Максим Горький каждый день писал стихи. Я вижу, каково вам в этой дыре по вечерам...

Игорь налил четвертую рюмку.

— Я пишу стихи, — признался он. — Только это очень плохие стихи. Они приходят сами, я о них не думаю.

— Была в древности у греков легенда о человеке, который пустился в дальнее и опасное плавание за своим счастьем, — вдруг начал Раздрогин задумчиво. — Красивая легенда, мудрая...

— Ну, мне пора, — сказал Купавин и поднялся. — Вы люди вольные, а мне семью кормить надо.

— Иди, трудолюбец, корми, — махнул рукой Раздрогин. — Не было бы у тебя такой... семьи, чего бы ты стоил на этом свете...

— Семьдесят рублей за выступление, — ответил Куприян. — Только налогов больше платил бы.

Проводив Купавина, Игорь вернулся в комнату. Раздрогин медленно тянул из стакана голубоватую водку. Вылив в рот последние капли, он отломил кусочек сыру, сказал, глядя в стену:

— Это очень красивая легенда. Человек плывет в неизвестный край, битком набитый драконами, волшебниками и чертовщиной. Он плывет за счастьем. Счастье для него — слава и власть. Богатство тоже, конечно. Он напрягает все силы, находится на краю гибели и наконец добывает то, за чем отправился в поход. Плюс к тому — он находит любимую женщину. Понимаете, он любит! А когда он вернулся домой... Тут и начинается самое страшное. На душе нет покоя, потому что есть покой. Любимая забыта. Он снова отправляется скитаться... Но силы уже не те. Знаете, как кончается эта легенда? Однажды он вышел на берег моря. Там стоял его корабль, вытащенный на песок. Человек лег в тень от кормы корабля и уснул. Ветхая корма обрушилась и убила его...

— Это миф об аргонавтах, — сказал Игорь.

— Да, это миф об аргонавтах... Теперь давайте ваш роман. Я почитаю его. Можете уйти, если вам надо.

— Я лягу спать, — сказал Игорь. Он достал рукопись и дал ее Раздрогину.

Когда Игорь проснулся, было уже десять часов вечера. Раздрогин сидел у стола и листал альбом с видами Стокгольма.

— Суровый город, — сказал он. — Вы там бывали?

— Бывал...

Он значительно посмотрел на Раздрогина.

— Желаете, чтобы я высказался, вероятно? — спросил Раздрогин.

— Желаю, — сказал Игорь.

— Это плохо. На роман вас не хватает.

— Жаль, — сказал Игорь. — Я тоже это чувствовал, но боялся признаться себе. В общем, спасибо.

— И не бросайте свою морскую работу, — сказал Раздрогин, надевая пальто. — У вас такая прекрасная профессия!.. И чего вас потянуло писать? Впрочем, это от бога...

— Бога нет. Я позвоню вам, когда смастерю полку, добро? И вы поставите на нее свою книжку с автографом.

— Звоните. Буду рад, — улыбнулся Раздрогин.

— Я тоже, — сказал Игорь. — Я люблю людей, которые меня ругают.

Раздрогин ушел, а Игорь еще долго перечитывал рукопись. Это в самом деле было безнадежно плохо...

3

Буксиры экспедиции специальных морских проводок, которые должны были идти через Арктику на сибирские реки, зафрахтовало Двинское пароходство, чтобы таскать из Беломорска в Двинск баржи с лесом. Буксиры эти были полукилевые, озерного типа и в море вели себя довольно прилично. Для не слишком большого бюджета экспедиции фрахт, получаемый от пароходства, был солидным подспорьем. Буксиры работали, в то время как грузовые теплоходы, тоже приготовленные к переходу на Енисей и Лену, стояли без дела на Западном рейде Двинска. Команды на них дичали и разлагались. Командир Двинского отряда экспедиции время от времени издавал грозные приказы с объявлением выговора такому-то капитану за случай пьянства или драки на теплоходе. Капитан «Сахалина» Лавр Семенович Лагунов, читая очередной приказ, приподнимал очки и говорил Игорю:

— Это счастье, что мы занимаемся делом.

Старпом, широко расставив тяжелые ноги в ватных штанах и кирзовых сапогах сорок шестого размера, прибавлял от себя:

— И десять процентов за буксировку получаем. Маленькие, а все же деньги.

— Как раз вам на пиво, — ворчал капитан, исподлобья глядя на своего старшего помощника. — И как вы от него не лопнете...

Капитан не любил Григория Ильича — за пиво, за неряшливость, за непобедимую ничем лень.

— Хоть бы вы́ порядок на судне навели, — горько сказал он однажды Игорю. — Везде грязь, краска ободрана, матросы как тюремщики ходят... А это что?! — воскликнул капитан и указал на кусок палубы, с которого начисто была слизана краска.

— Электромеханик утром аккумуляторы заливал, — сказал вахтенный матрос. — Пролил кислоту.

— Игорь Петрович, немедленно дайте электромеханику краску, и пусть он сам закрасит свое паскудство, — распорядился Лавр Семенович.

— Это есть дело старпома, — сказал Игорь. — Я не могу вмешиваться в его функции. Григорий Ильич обидится.

— Нет у меня старпома, — вздохнул капитан и пошел наверх, в свою каюту.

Игорь нашел боцмана, взял у него кисть и ведерко с шаровой. Он спустился в машину, подозвал электромеханика. Через полчаса на палубе красовалось свежее, не очень аккуратное пятно краски, а вахтенный предупреждал проходивших:

— Окрашено. Не наступи.

Иван Карпов, все еще бегавший по судну с ошарашенным видом, наступил-таки в краску, и ему пришлось самому подкрашивать палубу и отмывать растворителем подошву тяжелого казенного сапога.

За месяц Игорь привык к судну так, как будто плавал на нем по крайней мере полгода. Он привык к людям, к работе, к своей просторной каюте с удивительно упругим матрасом на койке и двумя иллюминаторами, латунные ободья которых буфетчица Маша регулярно чистила до блеска патентованной немецкой пастой. Работа Игорю нравилась, — после зимнего безделья он ушел в нее с головой. Он делал все свои дела и даже брал на себя кое-что из обязанностей старпома. Как ни странно, Григорий Ильич не обижался. Он все больше лежал в каюте и пил свое пиво. Потом стал выходить только на вахту и на прием пищи. Капитан махнул на него рукой.

— Заменить бы этого, с позволения сказать, старшего помощника. Да некем. Навигация началась, порядочного штурмана не найдешь, — жаловался Игорю Лавр Семенович. — Вы уж глядите за порядком, Игорь Петрович. Особенно за продуктами присматривайте, чтобы повариха в норму укладывалась. А то за эти продукты потом не расплатишься... И так у нас тысячи на три перерасход.

Игорь часто писал Ирине. Она отвечала короткими, мало что значащими письмами. Ему становилось горько. Но работа спасала от меланхолии.

Однажды Игорь встретил на почте Сергея Огурцова, приятеля по Мореходному училищу. После окончания училища Сергей заочно поступил на географический факультет университета. Он отказался от назначения и остался работать в порту на землечерпалке, чтобы не слишком удаляться от своего университета. Увидев Сергея в Двинске, Игорь удивился:

— Как ты сюда попал?

— Вот, командую землесосом, — улыбнулся длинный, тощий Сергей. — Хочу перегнать его на Лену. Только вряд ли удастся. Капитан порта не хочет мою посуду в море выпускать. Не было такого случая в истории мореплавания, чтобы землесосы по морям ходили.

— Ты тоже в экспедиции? — удивился Игорь.

— И ты?

— Вторым помощником на «Сахалине» молочу.

— Знаю. Хорошее судно?

— Прекрасное. Мы сейчас из Беломорска баржи таскаем.

— А как у тебя капитан? Там, кажется, Лагунов?

— Ничего мужик. Работать не мешает.

— Я знаю, — заулыбался Сергей, тряхнув белобрысыми вихрами. — Он старый капитанюга. А мой землесос на Западном рейде стоит. Может, видал? ДЭ-97 на борту.

— Вроде видал. На трехэтажный дом похож, да?

— Он, — засмеялся Сергей. — Там и каюта-то моя как квартира. Кабинет, спальня, ванная. Даже книжный шкаф поставили, черти. Хочешь в гости зайти?

— Можно. Сегодня вахта старпома, я свободен. Обожди, только я спрошу, нет ли письма.

Игорь протянул в окошечко свой паспорт. Девушка взглянула на фамилию и стала перебирать письма быстрыми движениями тонких пальцев.

— Игорь Петрович? Возьмите.

Девушка вложила в паспорт конверт и протянула его Игорю.

— От жены? — спросил Сергей. — Что-то ты уж больно лихорадочно конверт рвешь.

— От знакомой, — сказал Игорь.

«У нас вдруг стало холодно, — писала Ирина. — Вода в заливе такая, что ногу не сунешь. Раза по два в неделю езжу в Солнечное. Через две недели поеду в отпуск — погрею кости где-нибудь на сухумском или сочинском пляже. Устала я что-то... Вчера за столом вдруг разревелась беспричинно. Нервы. Ну, будь здоров и скорей возвращайся. Как вам надо говорить? Попутного ветра, да? Целую тебя в нос. Ирина».

— Пойдем, — сказал Игорь и спрятал письмо в карман. — В Питере, пишут, холод собачий. А здесь двадцать три градуса жары и в Двине купаются. Как до тебя добираться?

— Со всеми удобствами, — похвастался Сергей. — У меня своя моторная шлюпка. На ней и пойдем, если матросы не разбежались.

— Команда у тебя большая?

— Девять человек. Механик, электромеханик, три матроса, два моториста, повариха. И я, естественно.

— А когда он в работе, какая на нем команда? — поинтересовался Игорь.

— Тогда там полдеревни собирается. Сорок с лишним человек.

До стоящего на якоре землесоса они добрались на моторной шлюпке. Сергей провел Игоря наверх. Его каюта в самом деле больше походила на квартиру среднего служащего, чем на судовое помещение. Сергей приоткрыл дверь, громко крикнул:

— Афанасьевна!

— Иду! — донеслось снизу.

— Живу, как бюргер. Цветка на окне не хватает, — сказал Сергей. — Ты садись.

В каюту зашла старая женщина в сереньком фартуке. Волосы были повязаны ситцевым платком.

— Сообрази-ка нам закусить, Афанасьевна, — сказал Сергей.

— Так вы ж непьющий, Сергей Трофимыч, — удивилась повариха.

— Как это непьющий? — засмеялся Сергей. — А это что?

Он достал из шкафа большую бутылку южнобережного портвейна и повертел ее перед поварихой.

— Так что не позорь меня перед товарищем, — сказал он.

— Это можно. — Афанасьевна вздохнула. — Если б и мой Петька такое пил... — Она вышла.

— Сын у нее, понимаешь... — сказал Сергей. — На сухогрузе матросом плавает. Пьяница безудержный. Водки нет — одеколон выпьет, зубную пасту на воде разведет, денатурату налижется. Только по капитанской доброте и держится на судне. Капитану Афанасьевна какой-то кумой доводится. А этот Петька, мерзавец, старухе ни копейки не дает. Сейчас-то она хорошо получает, а на берегу ей туго со своими ревматизмами... Ты обедал?

— На судне.

— А то могу тебе полный обед устроить. Желаешь?

—Не надо. Я сыт.

— Вот так и плаваем, — снова улыбнулся Сергей. Улыбка у него была свежая, белозубая, добрая. Улыбаясь, он щурил глаза и встряхивал легкими, прямыми волосами. — Дотащили меня от Ленинграда до Двинска на буксире. Теперь, дай бог, через Арктику на буксире протянут... Я штурманское дело забыл уже.

— Ты, как я помню, никогда его особенно не любил.

— Это верно, — сказал Сергей. — Я человек умственный, меня в настоящую науку тянет... Судовождением не хочу заниматься.

Сергей посмотрел на свои тощие, белые руки, улыбнулся, тряхнул волосами.

— С такими руками стыдно кому-нибудь признаться, что моряк, — сказал он. — Так и докладываю, что студент... Ну а ты как жил после училища? Давно в нашей конторе?

— В конце апреля нанялся, — ответил Игорь. — А жил... — Он задумался. — Всяко жил. На спасателе плавал до января. Потом филонил три месяца...

Зашла повариха, принесла еду на тарелках. Сергей открыл бутылку, налил в три стакана до половины.

— Выпей, Афанасьевна, с нами...

— Много мне, старой-то, — сказала довольная повариха и взяла стакан.

— Ничего, не запьянеешь. Ну, друзья, за встречу в пути!

4

— Куда только не забросила ребят морская судьба, — задумчиво говорил Сергей, поигрывая недопитым стаканом. — Славка Сергейчук во Вьетнаме работает на каботажной линии... Вася Мельников в Бельгии живет — суда принимает на верфи. Веревкин китов бить пошел. Рыбий жир детям обеспечивает... Толя Кубарь инженером по технике безопасности пристроился в Ленинграде.

— Кесарю — кесарево, слесарю — слесарево, — сказал Игорь. Он смотрел на пустую бутылку и немного завидовал тому, кто во Вьетнаме, тому, кто в Бельгии, и тому, кто бьет китов. — Я им не завидую, — сказал он. — Бельгию мы с тобой еще повидаем, а в Арктику на склоне лет вряд ли захочешь сунуться.

— Ерунда, — сказал Сергей. —Это не так страшно, как пишут в книжках. Хотя... раз на раз не приходится. В прошлом году здоровый пароходище зажало в проливе Вилькицкого. Два часа тонул.

— А команда?

— Вынесли на лед чемоданы, посидели немного. Потом их сняли. А ты почему со спасателя ушел?

Сергей взял пустую бутылку, поставил ее в шкаф, вынул оттуда кислое гурджаани, показал Игорю. Игорь кивнул. Сергей открыл бутылку и поставил ее на стол.

— Это сложный вопрос... Я бы не ушел, не стань он в ремонт. Скучно до одури. Понимаешь, в сторожа превратился из штурмана. Стоишь суточную вахту, стережешь ржавую коробку, — противно. А там причина нашлась...

— Какая?

Игорь задумался. Причина была такая, что сразу и не сообразишь, как рассказать. Тогда, после встречи с Раздрогиным, он некоторое время продолжал жить все так же одиноко и бессмысленно. С отвращением выстаивал сутки вахты, приходил домой, топил печь и подолгу спал, чтобы быстрее шло время. Но оно все-таки тянулось размеренно и уныло. Иногда грудь наполнялась свирепым желанием взбаламутить эту медленно текущую реку времени, нарушить, разбить отвратительный, иссушающий ритм. Игорь физически ощущал, как отгородили его от мира четыре стены, оклеенные грязненькими обоями в цветочках. Он уходил на улицу, выпивал где-нибудь стакан горькой водки — в одиночку и без закуски. Напряжение души спадало. Потом он возвращался, топил печь и варил пельмени на завтрак. По вечерам Игорь внимательно перечитывал страницы своего неудавшегося романа и одну за другой отправлял их в печку. Бумага вспыхивала, корчилась, становилась черной, рассыпалась в пыль.

«Да, графа Льва Толстого из меня не вышло», — уныло думал Игорь, отправляя в печку очередной лист. Когда вспыхнул, почернел и рассыпался последний, триста двадцать четвертый лист, Игорь раздобыл досок, опилил их в сарае, отполировал наждачной бумагой. Он развел в баночке столярный клей и соорудил стеллаж. Когда высохли клей и лак, Игорь поставил на стеллаж книги. Комната вдруг облагородилась. Удивившись и почувствовав удовлетворение, Игорь продолжил дело благоустройства. Он помыл окно, зашпаклевал и выкрасил пол, купил в магазине картинку. На ней был изображен скалистый берег северного моря. На камне сидела нахохлившаяся чайка. В серо-зеленом небе для чего-то летел самолет. Игорь повесил картину на стену и на этом поставил точку. Книги аккуратно стояли на полке, а звонить Раздрогину не хотелось. Игорь позвонил Куприяну. Куприян сказал, что его хотела видеть Ирина — ей нужен какой-то материал из порта.

— Ладно, зайду, — сказал Игорь. — Как твои успехи?

— Плохо, — скучно сказал Куприян. — Фельетона нет. Выезжаю на пантомимах. Куплеты пою.

— Ты еще и поешь? — съязвил Игорь.

— А что? Я и сапоги чинить могу, — сказал Куприян, не обидевшись.

— Так и чинил бы...

— Нельзя. Я человек интеллигентный, творческий... Слушай, Гарик, а ты не написал бы мне фельетончик? Стихом ты владеешь по большому счету, тему я тебе обговорю, подберем хохмы, найдем поворотики...

— Можно попробовать, — неопределенно сказал Игорь. Куприян продолжал говорить что-то. Игорь не слушал его. Он думал об Ирине. Вспомнилось, как она улыбнулась и порозовела, когда он положил на редакционный стол первые ландыши...

— Ирина Сергеевна в самом деле просила, чтобы я зашел? — спросил Игорь, оборвав рассуждения Куприяна.

— Что? Ирина? Конечно, — сказал Куприян. — С неделю назад она была у нас. Удивилась, что ты здесь и не заходишь. Так не делается в приличном обществе... Значит, ты понял? Завтра в восемь приедешь ко мне, и все обсудим. Фельетон получится по большому счету, — я в этом уверен, как в своей зарплате. И помни, дорогой, что для литературы тебя открыл Куприян Купавин!

Следующим утром Игорь разложил на диване свой гардероб. У него было три пиджака. Один старый, потертый, в пятнах — рабочий. Другой пиджак был серый, с красной искрой, давно еще купленный в Стокгольме за восемнадцать крон. Когда Игорю случалось показывать его приятелям — те разевали рты и просили продать за сколько угодно. Игорь не продавал и не носил его. Кроме того, у него имелась прекрасная черная тужурка с английскими позолоченными пуговицами и шевронами штурмана на рукавах. Надевать ее было совестно — все обращали внимание. В результате получилось так, что Игорь постоянно ходил в одном и том же «рабочем» пиджаке. И впервые ему пришла мысль отправить этот пиджак на покой, когда он собрался в редакцию, к Ирине.

Игорь надел шведский пиджак, с искрой. Во-первых, пиджаку сразу не понравилась прическа. У Игоря волосы свисали на уши, а надо лбом змеились тремя волнами. Пиджак требовал набриолиненного шлема с четким пробором слева. Во-вторых, пиджак запротестовал против морщинок на воротничке. Ему совершенно необходим был воротничок из полированного мрамора. В-третьих, пиджак не удовлетворили галстуки. Прекрасный черный финский галстук был ему органически ненавистен. Два полосатых галстука, которые Игорь предлагал капризному пиджаку, довели его до истерики. Глубокого синего цвета японский галстук с великолепным изображением снежноголовой Фудзиямы вызвал у пиджака стоны и жалобы на судьбу, отдавшую его в руки столь не комильфотного хозяина. Наверное, сам народный артист Кторов не смог бы подобрать этому пиджаку соответствующий галстук. Игорь еще на что-то надеялся. Он надеялся до тех пор, пока не взглянул на брюки.

С тяжелым сердцем Игорь отпорол от тужурки золотые галуны и тщательно повыдергивал нитки. Бритвенным лезвием отрезал английские пуговицы с якорями и пришил на их места обыкновенные черные кружочки. Теперь он был похож на уволенного в запас офицера Военно-Морского Флота. Смирившись с таким видом, Игорь пошел в редакцию.

— Куприян говорил мне, что ты работаешь на спасательном судне, — сказала Ирина. — Напиши что-нибудь героическое. Ведь при спасении людей на море обязательно совершаются подвиги...

— Это не подвиги. Это наша основная работа, — повторил Игорь слова своего капитана. — Мы за нее получаем зарплату, а иногда и премии, — добавил он от себя.

— Очень жаль, — сказала Лескова. — Я думала, что в твоей работе есть элементы героики.

— Нет, — покачал головой Игорь. — Просто это иногда очень трудно. За семь месяцев, которые я работаю на «Нептуне», у нас никого из команды не убило и никто не утонул. Одному матросу переломило позвоночник, так это случилось не во время спасательных работ, а при простой буксировке старой лоханки на кладбище кораблей.

— Какой ужас... — Лескова вздрогнула. — И что же с ним теперь?

— Лежит в больнице. Врачи говорят, что руки у него будут двигаться... Честное слово, те люди, которые терпят аварии, совершают больше героического, чем спасатели.

Он подумал, вздохнул и сказал горько:

— Вот если бы мы, например, сняли рыбаков со льдины, оторвавшейся от берегового припая, тогда бы о нас писали во всех газетах, вплоть до «Известий».

Игорь говорил и внимательно смотрел на Лескову. Что-то изменилось в ней за то время, которое он ее не видел. Он подумал, что она стала красивой...

— Значит, ты не хочешь мне ничего написать? — спросила Ирина.

— Наоборот, очень хочу, — спохватился Игорь. — Можно, конечно, изобразить нас героями. Это нетрудно — выдать немного больше страху, чем бывает на самом деле. Я попробую, если вам это необходимо. Был один смешной случай. Хотите?

— Давай, — сказала Ирина и поудобнее уселась на стуле.

Игорь стал рассказывать:

— Мы снимали у Родшера с камней немецкий пароход. Работали пять дней, уродовались, как тигры, с полной отдачей. За него нам полагалась колоссальная премия — по целому окладу, а то и больше. Потом подошел морской буксир Ленинградского пароходства и стал нам помогать. А у нас кончились уголь и пресная вода. Мы пошли за углем и водой, а тот буксир взял да и сдернул пароход с камней. Вся премия досталась команде того буксира. Смешно?

— Странно, — сказала Ирина. — Вы же работали больше, чем они. Почему вся премия досталась им?

— Таков порядок на морях. Написать об этом случае?

— Как хочешь. Написать можно о любом случае. Главное, как написать, с какой мыслью... Ты что-то делаешь сейчас для Купавина?

— Это он вам сказал?

— Да, сказал, что ты согласился писать для него фельетон. Как обычно, выразил уверенность, что фельетон будет «по большому счету». Почему он в тебя так верит?

— А вы, Ирина Сергеевна, верите в меня? — спросил Игорь.

— Не задумывалась об этом, — сказала Ирина. Она взглянула на часы и поднялась. — Надо пойти пообедать. Пойдем вместе?

Игорь вспомнил, что у него в кармане только пятнадцать рублей, и отказался.

— Я недавно завтракал, — сказал он и подал Лесковой пальто.

Из редакции они вышли вместе.

— Я жду очерк, — сказала Ирина, прощаясь.

— Ну и ты написал ей этот очерк? — спросил Сергей.

— В тот же день, — сказал Игорь. — Я пришел домой и сразу сел писать. Торопился закончить его к восьми, потому что надо было идти к Купавину. Сочинять ему фельетон мне не хотелось. Но что-то надо было делать.

— Ты писал в очерке, как вы жалели, что не получили премию? — спросил Сергей.

— Совсем нет. Честное слово, мы об этом не жалели. Мы только радовались, что этот «Фленсбург» был уже на плаву, когда мы вернулись к Родшеру. «Смелый» стоял у него под бортом и откачивал воду из трюмов. У «Смелого» очень мощные помпы. Мы подошли, помогли откачать воду и заделать пробоины. О премии вспомнили только на обратном пути. Вспомнил второй помощник — он присмотрел себе в универмаге макинтош за две с половиной, и у него не хватало на этот макинтош денег... Отвези меня домой, Сережа. Что-то я устал от твоей кислятины. — Игорь щелкнул ногтем по пустой бутылке. — А завтра у нас с утра выход на Беломорск. Надоело таскать эти баржи... Скорей бы в Арктику.

— Недолго осталось, — сказал Сергей. — Июль кончается.

5

… Наступил август. «Сахалин» уже не работал, готовясь к арктическому плаванию. Старпому пришлось вылезти из каюты, чтобы получать имущество и продукты. Игорь ничем не мог ему помочь. На каждом складе требовалось личное присутствие старпома, на каждой бумажке — его подпись. Григорий Ильич кряхтел, ругался как биндюжник и пил пива в полтора раза больше, чем раньше. Однажды капитан вернулся из штаба отряда в наимрачнейшем состоянии. Он ни за что разбранил вахтенного и, отдуваясь, поднялся на мостик.

— Что случилось? — спросил Игорь, разбиравший в рубке путевые карты.

— Дайте-ка бинокль, — сердито сказал капитан. Лавр Семенович приставил к глазам бинокль и долго смотрел на рейд, пожевывая губами.

— Да, хлебнем мы с вами горюшка... — сказал он, положив бинокль на штурманский стол.

— Что такое? — не понял Игорь.

— Повесили нам на хвост этого обормота, — сказал капитан и еще раз посмотрел в бинокль на рейд.

— Какого?

— Один у нас обормот, — сказал Лавр Семенович и указал рукой на землесос. — Вот он стоит, красуется... Капитан порта отказывался его в море выпускать, да наш начальник уговорил. На условии, что там все будет законвертовано, а команда перейдет на буксир. Выбрали для этого дела «Сахалин» — как образцовое судно. Ах, черт, — Лавр Семенович почесал себе висок, — надо было мне хоть пару фитилей получить от начальства... Сходите туда, Игорь Петрович. Познакомьтесь с его капитаном.

— Я его знаю, — сказал Игорь.

— За бутылкой, должно быть, познакомились? — недоверчиво посмотрел на него капитан.

— В одном году мореходку кончали.

— Ах, так... Это серьезнее. Как он, ничего человечек?

— Первый класс регистра.

— Ну-ну... Хоть поможет нам в плавании.

Лавр Семенович сцепил руки за спиной. Игорь сложил карты по порядку номеров и свернул их в рулон. Походив по рубке, капитан немного успокоился и примирился с судьбой.

— Одно приятно в этом положении, — сказал Лавр Семенович. — Плавание у нас будет автономное. Во всяком случае до Диксона. А там, бог даст, оставим этого обормота. Не погонят же нас с ним во льды...

— А когда выход, неизвестно? — спросил Игорь.

— Послезавтра в ночь, — вы пока молчите. Завтра объявим.

Капитан еще походил по рубке, сказал:

— Скажите старпому, чтобы он распорядился насчет жилья для девяти человек. Сколько у них комсостава, я забыл?

— Командир, механик и электромеханик, — напомнил Игорь.

— Командиру дадим отдельную каюту. Механика и электромеханика разместим вдвоем. Остальных — где есть свободные койки.

— Я передам старпому.

— С картами все в порядке?

— Да. Весь комплект полностью...

Утром «Сахалин» отошел от дебаркадера и стал бортом к землесосу. Улыбающийся Сергей Огурцов забрался на мостик «Сахалина», познакомился с сердитым Лавром Семеновичем, потрепал Игоря по плечу.

— Значит, потащишь меня? Удачно получилось.

— Нам в этой ситуации радости мало, — сказал Игорь.

— Не грусти. Моя посуда добрая, не перевернется.

— Каким ходом вас сюда тащили? — спросил Лавр Семенович.

— Узлов шесть-семь, — сказал Сергей. — Больше не выходило.

— Похоронная процессия, — проворчал Лавр Семенович и спустился с мостика.

— Зато самостоятельное плавание! — крикнул Сергей ему вдогонку.

— Старпом подобрал твоей команде жилплощадь, — сказал Игорь. — Сейчас будете перебираться?

— Нет, завтра с утра. Сейчас пусть народ дырки затыкает. К нам сегодня инспекция Регистра придет конвертовку проверять. Пойду послежу...

Сергей ушел к себе, а Игорь, наведя порядок в рубке, спустился в каюту.

Следующим утром команда землесоса перебралась на буксир. Сразу стало люднее, веселее и суматошнее. После обеда капитан отпустил Игоря, и он с Сергеем поехал в город. Походили по магазинам, купили бритвенные лезвия, сигареты, одеколон, носочки...

— Как твой старпом в море без пива обходиться будет? — спросил Сергей.

— У него стоит ящик в каюте, — ответил Игорь. В каюте у старпома действительно стоял ящик с пивом.

— Надолго ли ему ящика хватит?

— На квас перейдет...

Зашли на почту. Писем не было ни тому ни другому. Игорь написал записку на одной стороне листка: «Сегодня в ночь мы уходим. Потянем на буксире землесос Сережки Огурцова. Мореходность у него (у землесоса, конечно, а не у Сережки) ничтожная. Если нас прихватит ветерком, один морской бог знает, что будет. Желай мне безветренной погоды. Напишу тебе из Диксона недельки через две. Целую твои четыре лапы. Игорь».

Он подрисовал внизу чертика со скучной физиономией и запечатал записку в конверт.

— Пойдем, брат, — сказал он Сергею, бросив письмо в ящик.

Они вышли на улицу. Жарко сияло солнце. Трамваи дребезжали звонками настойчиво и раздраженно, потому что люди пересекали улицу, как им заблагорассудится, не обращая на них внимания. В ворота городского сада текли нарядные пары.

— Почему-то я вдруг уверился, что мы благополучно доберемся до самого Тикси, — сказал Сергей. — Мне очень весело. Захотелось даже подхватить девочку и прогуляться по набережной. Посмотри, вот идут две хорошенькие.

— Очень жарко, — сказал Игорь. — Надо где-нибудь выпить лимонаду.

— С этими влюбленными никогда не проведешь время по-человечески, — засмеялся Сергей. — Хорошо, пойдем пить лимонад. Или помянем двинскую жизнь стаканом доброго вина? — спросил он.

— Можно и так. В ресторацию пойдем?

— А ну ее! Найдем закусочную попроще.

Отыскав такую закусочную, они заняли столик в углу у окна и заказали бутылку шампанского.

— Вкус у тебя, как у первого лорда Адмиралтейства, — вздохнул Игорь. — Взяли бы портвейна, как люди...

— У меня ритуал, — объяснил Сергей. — Я прощаюсь всегда с шампанским. От портвейнов, между прочим, печень портится. А этому Купавину ты написал фельетон?

— Написал. Я в тот день пришел к нему вечером, мы часа два посидели, он рассказал, что ему надо... Потом к его жене в гости пришла Ирина. Татьяна стала чаишко собирать, а я показал Ирине очерк... Она ведь для меня до того дня была только редактором...

Сергей налил шампанского. Они медленно пили шипящее, колкое вино.

Вспомнилась купавинская комната с большим столом посередине. На диване сидит Ирина. Игорь смотрит, как она читает его очерк... Оказалось, что у Лесковой идеальный античный профиль. Она даже напомнила ему какую-то статую из Эрмитажа. Опустив глаза ниже, Игорь выяснил, что у Ирины есть полные покатые плечи, грудь, красивые длинные ноги с круглыми коленями. Ничего этого он раньше не видел. А теперь он видел немного больше, чем надо. От этого чаще забилось сердце.

Не отрываясь от чтения, Ирина сказала:

— Не смотри на меня так пристально. Не думай, что я только и хочу, что загубить в тебе литератора.

Игорь сказал:

— Я и не думаю.

Лескова повернула к нему голову:

— В таком случае это еще более неуместно.

Улыбнувшись леонардовской улыбкой, она стала читать дальше. Перевернув последнюю страницу, Ирина сказала:

— Очерк хороший. Только его надо капитально переделать. Где у тебя люди? Тут все какие-то тросы, скобы, гини, брашпили... А моторист как будто на то и существует, чтобы стоять при помпе. Разве это так на самом деле?

С трудом, отведя взгляд от Ирининых коленей, Игорь сказал:

— Не так, конечно. Моторист может пререкаться с механиком и вахтенным штурманом, может приходить с берега в нетрезвом виде, пачкать мазутом только что выдраенную палубу и не убирать после себя в душевой. Очень неудобные люди эти мотористы и кочегары. На парусных судах было лучше.

Ирина удивилась, подняла брови.

— На кого ты злишься сегодня? — спросила она, скручивая рукопись трубочкой.

— На себя, — сказал Игорь. — Со мной произошло странное. Я всю жизнь думал, что вы только редактор...

— Даже когда принес мне ландыши? — улыбнулась Ирина.

Игорь опустил глаза, ответил честно:

— Тогда была весна и по Неве шел лед. Ландыши я купил себе, а вам отдал их потому, что мне их некуда было деть.

— Спасибо.

— Не стоит. А очерк я перепишу. Вы правы: судно спасают люди, а не лебедки и помпы. Правда, про лебедки писать легче, чем про лебедчиков.

— Садитесь пить чай, — сказала Татьяна. — Не дом, а мастерская по производству литературного ширпотреба...

Без десяти одиннадцать Ирина стала собираться домой. Он тоже поднялся из-за стола и напросился ее провожать. Она долго отказывалась, потом сказала:

— Ну ладно. Только скорей одевайся.

Они спускались по лестнице, Ирина спросила:

— Когда ты принесешь очерк?

— Послезавтра к концу дня. Завтра у меня вахта, — сказал он, — буду целые сутки писать. На судне сейчас делать нечего.

Когда они вышли из дому, Ирина сказала:

— Теперь нам в разные стороны. Иди налево.

— А если я хочу направо? — удивился Игорь.

— Направо пойду я. Все. До свиданья.

Игорь, ничего не понимая, пожал протянутую руку и пошел налево. Оглянувшись, он увидел Ирину на углу улицы. Там стояла машина. Ирина взялась за ручку передней дверцы и тоже оглянулась. Секунду посмотрев на Игоря, она рванула дверцу и скрылась в машине. Машина тронулась и исчезла. Игорь вдруг опьянел и понял, что влюбился.

— Увели женщину... — пробормотал он и медленно пошел домой.

Падал мелкий сухой снежок. Снежинки щекотали нос и щеки. Кошка царапала дверь лапой. Когда он приблизился, кошка жалобно завыла. Игорь погладил кошку и открыл дверь. Кошка задрала хвост, шмыгнула в темное парадное. Он пошел дальше. Он шел и думал об Ирине. Как это неожиданно... А кто увез ее на машине? Может быть, она любит того?..

— Плохо, — сказал Игорь.

Через два дня он послал Лесковой очерк по почте...

— Ты что грустишь? — спросил Сергей. — Шампанское считается веселым вином. Не подрывай репутацию.

— Смотри, — указал Игорь. — Твоя Афанасьевна сидит.

Она сидела за столиком у противоположной стены, в платке, повязанном по-деревенски, в шерстяной кофте с подложенными плечами. Рядом с ней на полу стояла большая базарная сумка. Официантка принесла Афанасьевне полстакана водки и тарелочку с винегретом. Афанасьевна поблагодарила ее, достала из сумки завернутую в бумагу толстую колбасу. Отрезав кусок, она спрятала колбасу обратно в сумку, подперла щеку кулаком. Из глаз выкатились две большие слезы, покатились по коричневым щекам...

— Грустит женщина, — тихо произнес Игорь.

— Загрустишь на ее месте, — сказал Сергей. — Мужа на войне убили, сын — подонок. Больше ни души родной.

Афанасьевна вытерла щеки концом платка, выпила водку, стала медленно есть, глядя поверх столиков и голов немигающими глазами.

— Пойдем отсюда, — шепнул Сергей. — А то увидит нас... Неудобно.

— Пойдем, — сказал Игорь.

Они в один прием допили шампанское и вышли на улицу. Все так же ярко и горячо сияло солнце.

6

— До Диксона осталось тысяча сто двадцать четыре мили, — сказал Игорь, когда двинский плавмаяк остался за кормой. Далеко впереди чернели силуэты последних судов каравана. Сергей Огурцов, не выходивший из рубки с тех пор, когда был выбран якорь, произвел несложный подсчет:

— Семь суток ходу, если будем давать по семь узлов.

— Дались вам эти подсчеты, — проворчал капитан. — За сколько дойдем, за столько и дойдем... Не утонул еще ваш кровосос?

Лавр Семенович взял бинокль, вышел на крыло мостика и долго смотрел назад.

— Волнуется старик, — тихо сказал Игорь и подмигнул Сергею.

— Знаешь, — Сергей наклонился к Игорю, — у него есть приказ рубить буксир в случае чего. Ни под каким видом не спасать и не рисковать людьми... Это ж небывалое дело — землесос по морю тащить, да в Арктике.

— Неплохо, неплохо... — произнес Лавр Семенович, вернувшись в рубку. Он положил бинокль, поскреб отросшую за ночь рыжеватую щетину. — Игорь Петрович, потравите еще сто метров троса. Все-таки скорость станет чуть побольше.

— Есть потравить еще сто метров, — сказал Игорь и пошел на шлюпочную палубу, к буксирной лебедке.

У шлюпки, сонно глядя на исчезающие в утренней дымке сиреневые берега, стоял вахтенный матрос Иван Карпов.

— Привет, командир, — сказал он Игорю. — Ты чего не на мостике?

— С добрым утром, Ваня, — сказал Игорь и надвинул Ивану на нос комсоставскую фуражку, которую тот купил в Двинске. — Куда должен смотреть вахтенный матрос? Как об этом в книжке сказано?

— Вперед, — доложил Иван.

— А ты почему направо смотришь?

— Там вид красивее. — Иван поправил фуражку.

— Ох, — вздохнул Игорь. — Ты и старпому так отвечаешь?

— Старпом не спрашивает. Ему наплевать.

— Давай-ка потравим буксир, — сказал Игорь. — Научился с лебедкой обращаться?

— А как же. Я теперь все знаю, — прихвастнул Иван.

Игорь посмотрел ему в глаза, усмехнулся.

— А каков объем одной тонны мороженой баранины?

— Не знаю, — хмыкнул Иван.

— Вот то-то. Объем одной тонны мороженой баранины равен шестидесяти четырем кубическим футам. Запомни. Будешь плавать на рефрижераторных судах — пригодится. Ну а теперь ближе к делу: какова разрывная прочность этого троса? — Игорь пощелкал ногтем по буксиру.

— Не знаю, — признался Иван, даже не пытаясь изобразить на лице раздумье.

— Ох какой ты серый... Ну, отдавай стопора, матрос Карпов.

— Есть отдавать стопора, товарищ помощник... Иван подошел к лебедке, отдал винтовой стопор, потом ленточный.

— Можно травить? — спросил он.

Игорь открутил еще немного рычаг ленточного стопора.

— Трави.

Иван включил электропитание, повернул штурвал. Лязгнули зубья шестерен. С глухим гулом завращался вал буксирной лебедки. Толстый, витой, маслянистый трос, скребясь по дугам, пополз за борт. Иван подошел к Игорю, стал смотреть, как с вала соскальзывают шлаги троса.

— Могучая машина, — произнес Иван, сунул руку под кожух и погладил трос. Игорь взял его за плечи и отодвинул в сторону.

— Чудило. Прихватит руку тросом — ахнуть не успеешь, как из рукава вынет. Я знаю одного такого героя. Ему пенсию дали маленькую-маленькую...

— Нам до Диксона долго идти? — спросил Иван.

— Не знаю, — сказал Игорь, глядя на удаляющийся землесос и прикидывая, сколько метров троса ушло в воду.

— Разве ты не знаешь расстояние до Диксона?

— Расстояние знаю. Стоп! — скомандовал Игорь.

Иван отступил к штурвальной колонке и выключил лебедку. Потом он наложил стопора и вырубил питание.

— Сколько теперь троса вытравлено? — спросил Иван.

— Метров триста. Ну, я пойду на мостик. Увидишь капитана — моментально делай умные глаза и пристально гляди вперед. Без двадцати восемь зайдешь в рубку, сделаешь там приборочку. Это полагается при сдаче вахты. Усвоил?

— А ты сам не можешь там приборку сделать?

— Мне нельзя. Я комсостав.

— Я с этим комсоставом водку пил... — буркнул Иван.

Игорь взял его за отворот брезентовой куртки, придвинул к себе.

— То было на берегу, — сказал он. — В море ценности существенно переоцениваются, запомни это. И будь ты мне хоть родным дядем, я с тобой в море не выпью ни капли. А если плохо приборку сделаешь, взгрею и заставлю переделать. Усвоил?

— Иди ты к черту.

— Тяжелый ты человек, матрос Карпов, — сказал Игорь, снова надвинул Ивану на нос фуражку и побежал на мостик.

Без двадцати восемь Иван притащил в рубку тяжелую швабру, с которой стекала вода. Он вымыл коричневый линолеум палубы, вынес пепельницу с окурками, протер ветошкой пыль на прокладочном столе, смахнул с дивана папиросный пепел.

— Привыкаем к морскому делу, Иван Иванович? — спросил Сергей Огурцов, по обыкновению улыбаясь и встряхивая волосами.

— Дело нехитрое, — сказал Иван. — Особенно это, — он указал на швабру.

— Но полезное, — добавил Игорь. — У тебя цвет лица переменился так, что любо-дорого смотреть. А в Ленинграде что было? Огурец маринованный, а не человек.

Иван разогнул спину.

— Выбирайте все-таки выражения, товарищ второй помощник капитана.

Игорь засмеялся.

— Можешь называть меня Игорь Петрович, — сказал он. — Товарищ второй помощник капитана — это слишком длинно. Если будешь докладывать о чем-нибудь срочном — упустишь время.

Иван посмотрел на капитана, на рулевого, косившего на него глазом.

— Сказал бы я вам...

Он взял швабру, скрутил ее, взвалил на плечо и вышел из рубки.

— Грубиян ты, Игорь, — сказал Сергей, когда Иван захлопнул за собой дверь рубки. — Нельзя так с человеком.

— Я в шутку.

— Хороши шутки, когда у человека пятна на щеках выступают. Не забывай все-таки, что вы с ним приятели. А сейчас ему приходится «вы» тебе говорить и твои приказания выполнять. К этому сразу не привыкнешь.

— Человек три месяца на судне, — сказал Игорь. — Если бы хотел привыкнуть — привык бы. Вроде ветерок потянул от норд-оста...

— Не «вроде», а верных четыре балла, — строго сказал Лавр Семенович. — Замерьте-ка ветер, Игорь Петрович.

Старший помощник, на ходу застегивая ватник, поднялся на мостик, понюхал воздух, повернувшись к северо-востоку, потом зашел в рубку. Он негромко поздоровался, зевнул в ладонь, подошел к карте, долго смотрел на нее, тяжело опираясь на прокладочный стол. Игорь взял анемометр и вышел на мостик. Анемометр был новой конструкции, непосредственно показывавший на шкале скорость ветра в метрах в секунду.

— Шесть метров, — сказал Игорь, вернувшись в рубку.

— Я же говорил, что четыре балла, — произнес капитан. — Пока четыре... Ну, сдавайте вахту Григорию Ильичу и идите спать. А то вы с одиннадцати часов вечера в рубке...

Игорь посмотрел на капитана, улыбнулся.

— А вы?

— Мое дело капитанское, — сказал Лавр Семенович. — И вы идите вниз, Сергей... как вас дальше?

— Трофимович.

— Идите отдыхать, Сергей Трофимович. Вы пока тут не нужны. Вот к концу дня этот норд-ост волну разведет, тогда приходите.

Сергей подождал, пока Игорь допишет судовой журнал, и вместе с ним пошел вниз.

— Спать ужасно хочется, — признался он, улыбаясь. — Я еще не привык так...

7

К вечеру погода резко ухудшилась. Ветер гнал низко над водой тяжелые фиолетовые облака, рвал пену с гребней волн, стелил ее по воде длинными, узкими полосами. Сергей Огурцов закутался в полушубок и стоял на мостике, глядя назад, где покачивался в волнах его землесос. Время от времени на мостик выходил капитан, поднимал к глазам бинокль, подолгу смотрел на землесос.

— Ничего, пока не валится, — говорил он каждый раз одну и ту же фразу и возвращался в рубку.

Так прошла ночь. Сменялись рулевые, сменялись вахтенные помощники, а Сергей все стоял на мостике. Время от времени он включал прожектор и нащупывал лучом свое судно. Землесос пока вел себя отлично. Даже при пятибалльной волне он не зарывался в воду. В бинокль было видно, как обломившийся гребень волны прокатывается по палубе землесоса. Утром капитан вышел на мостик, обнял Сергея за плечи.

— Не надо так волноваться, Сергей Трофимович, — сказал Лагунов. — Ваш плотик ведет себя в море очень прилично. Сначала мне думалось... — он не договорил, что ему думалось, и закончил: — Я ожидал худшего.

— Если такая волна даст ему в борт, — сказал Сергей, — он перевернется. Это я точно знаю.

— Будем следить за тем, чтобы не поставить его вдоль волны, — сказал Лавр Семенович. — При надобности переменим курс. Торопиться не будем. Вы давайте-ка идите отдыхать. А то у вас уже лицо серое. Куда это годится?

— А у вас коричневое, — сказал Сергей. — Кому лучше?

Они оба рассмеялись.

— Черт его знает, кому из нас сейчас лучше, — произнес Лавр Семенович и спросил: — На Лене есть землесосы?

— Еще нет. Работают там какие-то хилые землечерпалки туземного производства. А Лена — вы же знаете, какая река: фарватеры песком заносит по нескольку раз за навигацию. Вниз судно идет одним фарватером, а через пару недель наверх возвращается уже по другому. Я тем летом прошел от Тикси до Якутска. Трепка нервов, а не плавание. После этого я речников стал уважать...

— Значит, им землесос очень нужен, — сделал вывод Лавр Семенович.

— Позарез. Они два года подряд упрашивают нашу экспедицию привести к ним землесос. Но до этого лета не могли решиться отправить в море столь ненадежную посудину... Сами видите, сколько нервов на нее тратится. Нервы-то бог с ними. Нервы новые вырастут. Лишь бы не даром. Тащишь, тащишь, а она вдруг возьмет да и булькнет... Скорее бы хоть в лед войти, что ли.

— До льда еще далеко. Раньше, чем за Югорским Шаром, мы его не встретим. В этом году, говорят, на редкость хорошая ледовая обстановка.

— Жаль. Балла четыре льда не мешало бы нам...

— Не волнуйтесь. Ветер стихает, горло Белого моря мы прошли. Так что идите отдыхать. Я, пожалуй, тоже примну диванчик часика на два. — Капитан зевнул и пошел в рубку.

В скором времени ветер и в самом деле стих. Капитан спал на диване в рубке, прикрыв лицо фуражкой. Старпом, заложив руки за спину, шагал по мостику, медленно переставляя грузные ноги.

— Пойду-ка я отдохну малость, — сказал Сергей. — А то вся фигура одеревенела от этого стояния.

— А чего вы вообще здесь стояли? — спросил Григорий Ильич. — Может, вы надеялись его за трос наверх вытянуть, если бы он оверкиль сыграл?.. Лежал бы я на вашем месте в каюте и читал бы книжку про графа Монте-Кристо.

— Не могу, — признался Сергей, виновато улыбаясь. — Душа болит.

— Ерунда, — сказал Григорий Ильич. — Про боль души — это все начальство выдумало. Начальству выгодно, когда у подчиненных душа болит. Они тогда дело лучше делают и дисциплину соблюдают.

— Все-таки свое судно... Жалко, — сказал Сергей.

— Ерунда. Сегодня оно ваше, а завтра вы его сдали в Якутии какому-нибудь дикарю, у которого три класса образования на двоих с братом. Он его за месяц в такое превратит, что и вблизи не узнаете...

— Там уже много культурного народу, — возразил Сергей. — Я в прошлом году был на Лене...

— Конечно, принимать будет культурный человек, — сказал Григорий Ильич. — А работать? Работать на нем дикарь будет. Буфетчица убирает вам каюту? — вдруг спросил старпом.

— Да, очень хорошо убирает, — сказал Сергей. — Спасибо.

— Это она на первых порах так, — предупредил его старпом. — Потом раз в неделю тряпкой махнет, вот и вся уборка. Я ее уже изучил. Этакая неприятная девка. Откуда ее только выкопали?

— По-моему, хорошая девушка. — Сергей пожал плечами. — Я ничего неприятного в ней не заметил. И даже миловидная очень...

Григорий Ильич исподлобья, подозрительно взглянул на Сергея.

— Вот-вот... — процедил он сквозь зубы. — Миловидные — они самые стервы бывают. Вы с ней в разговоры-то особенно не вступайте. И не дай вам бог к ней рукой прикоснуться — всем расскажет, что вы ее изнасиловать хотели. У нас уже такое было...

— Не знал, — удивился Сергей. — Значит, правда, что внешность обманчива.

— Еще как обманчива, — подтвердил старпом. — В общем, я вас предупредил.

— Спасибо. Учту... Если ветер станет крепчать, вы меня позовите, пожалуйста, на мостик. И второму попрошу передать то же самое, когда он вас сменит.

— Хорошо, — кивнул Григорий Ильич и спросил: — А что, второй помощник ваш приятель?

— Вместе мореходку кончали.

— Вы ему тоже особенно не доверяйте, — сказал старпом. — Этот парень — себе на уме. Видите, как бегает, старается. На мостике по десять часов торчит, не сходит... Это все не просто так.

Сергей поморщился и пошел вниз. Говорить об Игоре со старпомом ему не хотелось.

8

По длинному и извилистому проливу Югорский Шар «Сахалин» вывел землесос в первое арктическое море — Карское.

— Вот здесь я уже встречал лед в такое время года, — сказал Лавр Семенович, когда Игорь спустился в рубку.

— Лучше лед, чем зыбь.

С северо-востока катились крутые серые волны.

— Да... — протянул Лавр Семенович. — Опять ваш приятель ночь спать не будет. Беспокойный он товарищ.

— Беспокойными мир движется.

— Это верно... А я вот устаю, — капитан присел на диван. — Раньше двое, трое суток на мостике для меня раз плюнуть было. Теперь не то... Годы, молодой человек, годы... — Лавр Семенович вздохнул, снял фуражку, погладил редкие рыжеватые волосы. — Пойду посижу в каюте полчасика. Если что — вы мне свистните в трубу.

— Идите, — кивнул Игорь. — Обстановка пока спокойная. Я вас позову, если что надо будет.

Капитан постоял немного в рубке, вышел на мостик, посмотрел в сторону землесоса и спустился вниз.

Вокруг катились все те же аккуратные серые волны. «Сахалин» легко взбирался на них и так же легко и плавно съезжал в ложбины, едва заметно покачиваясь с носу на корму. У входа в моторное отделение старший механик с мотористом, расстелив на палубе большой кусок ветоши, разбирали на части какой-то замысловатый механизм. Неподалеку от них повариха складывала в алюминиевый бак соленую треску. Боцман и вахтенный Иван Карпов заделывали огон на стальном швартовом тросе. Иван неумело пихал свайку между прядей проволоки, а боцман что-то строго говорил ему и тыкал в трос пальцем.

Игорь вспомнил, с какой радостью Иван тогда в Ленинграде узнал о том, что его приняли на работу в экспедицию. Он не предполагал, что ему придется делать огона на стальных тросах и мелкие, злые проволочки будут прокалывать кожу на руках и потом придется высасывать кровь из ноющих ранок... Игорь увидел, что Иван сунул в рот палец. Он усмехнулся,

В четырнадцатилетнем возрасте впервые ободрал он руку о стальной трос. Пожалуй, на этом судне только капитан да он умеют сделать японский сплесень, завязать американскую удавку, знают, как называется правый якорь, шестой парус на гроте или рог с салом, в который втыкались парусные иглы... Потом мысли по старому, привычному руслу перенеслись в Ленинград, к Ирине. Он тогда дал Куприяну по физиономии. Куприян спросил:

— Ирина будет печатать твой очерк?

Игорь не знал, будет ли она печатать очерк. Он не ходил в редакцию. Женщина на его глазах уехала с кем-то в машине — черт знает что.

— Нет, — ответил Игорь Куприяну. — Не понравился. И вообще я не хочу иметь дела с газетой.

Куприян, делая вид, что ему многое известно, спросил:

— С газетой или с Ириной?

— Это для меня сейчас одно и то же, — сказал Игорь. Хотелось как можно скорее кончить этот разговор, но Куприян был настойчив.

— По-моему, ты смотришь на нее довольно нежно. Не совсем как на редактора. Она, кстати, замужем, так что пофлиртовать с ней очень даже удобно. Не теряй случая.

— Я знаю, что она замужем, — сказал Игорь. — И прекрати, пожалуйста, этот разговор.

Куприян засмеялся, сказал:

— У нее удобный муж. Научный сотрудник, лауреат Сталинской премии и с машиной. Весь в своей науке.

— Прекрати... — Игорь сказал это тихо, упавшим голосом. Куприян ничего не понял. Он продолжал говорить:

— Ну, не лезь в бутылку. — Он похлопал Игоря по плечу. Игорь отстранился. — Я не знаю, какие у вас отношения...

Игорь ударил его по лицу, прилагая усилия к тому, чтобы ударить не сильно. Куприян стукнулся затылком о стенку, — это спасло его от падения. Очки упали, но не разбились. Куприян поднял очки, надел их, сказал:

— Я старше тебя на восемь лет и вижу кое-что из того, что ты не видишь. Скорее кончай фельетон. Я сказал в управлении, чтобы мне его включали в программу. Боюсь, у меня распухнет губа. Ну, будь здоров.

По дороге домой Игорь купил четвертинку водки. Дома его ждало письмо в конверте со штампом газеты. Он рванулся прочесть его сразу, потом передумал. Сначала он выпил водку, заел ее копченой салакой и вымыл руки. Потом он некоторое время думал о том, что Ирина замужем. Он стал ненавидеть Ирину. Он понял, что тогда муж увез ее на машине. Он стал ненавидеть мужа. Когда в голове зашумело, а горе стало не давить, а гладить сердце, он вскрыл письмо.

«Милый мальчик, — писала Ирина. — Почему ты не приходишь? Я что-то почувствовала, но надеюсь, что это неправда. Твой очерк пойдет завтра. Пришлось сократить его на полторы странички — не влезал в полосу. Извини, но мы — газета. Если ты свободен сегодня — зайди прочесть корректуру. Я дежурю, можешь приходить в любое время. Очерк всем очень понравился. Не написал ли ты еще чего-нибудь? Редактор сказал, что такого сотрудника нельзя терять из виду — что я и делаю... »

Игорь запомнил письмо наизусть. Он говорил себе:

— Редактор приказал ей не терять из виду сотрудника... А если бы редактор велел гнать сотрудника в три шеи?..

Он решил, что ни в коем случае не пойдет в редакцию, оделся и вышел на улицу. У двери редакции он резко повернулся и пошел обратно. Дома он взял деньги и поехал в аэропорт. Хотелось снова побывать в Таллине, но таллинский самолет уже ушел. Пришлось взять билет на Ригу. Он пробыл в Риге два дня и вернулся в Ленинград, так и не успокоив душу. Из аэропорта позвонил Ирине. Секретарша объяснила Игорю, долго не понимавшему, в чем дело, что Лескова уехала на завод по заданию редакции. Она спросила у Игоря фамилию и сказала, что его хвалили на редсовете.

«Хватит ли у меня духу позвонить еще раз?» — подумал Игорь.

Он взял такси и поехал в порт — объяснять начальнику резерва, почему он вчера не явился на вахту. Конечно, это было проще пареной репы. Сказать, что был болен, сделать скучную физиономию — и все. За один прогул не повесят и не выгонят.

— По какой причине вы вчера сорвали вахту? — спросил начальник резерва, глядя на Игоря не слишком строго.

Игорь раскрыл было рот, чтобы объяснить про болезнь, но вдруг сказал другое:

— По неуважительной.

Начальник резерва посмотрел на него удивленно, спросил:

— Вы знаете, что мы в любую минуту можем взять человека на ваше место? Сейчас достаточно штурманов. Игорь сказал резко:

— Ну и берите. Я десять лет плавал и кончил Мореходное училище не для того, чтобы сторожить мертвые пароходы. Лучше поеду в Мурманск и буду треску ловить...

— Это вы всерьез? — спросил начальник резерва.

— Вполне.

— Очень самостоятельный молодой человек, — сказал начальник резерва. — Подумайте все же. Я не собираюсь увольнять вас за этот прогул.

От этой начальственной снисходительности Игорь разозлился еще больше.

— Хватит, — сказал он. — За сутки вашей вахты так надумаешься, что остальные два дня голова трещит. Мне надоело.

Через два часа, выполнив все формальности и получив в кассе тысячу двести тридцать рублей денег, Игорь вышел на улицу вольным человеком.

«А что делать с этой волей? — подумал он. — Может, и в самом деле поехать в Мурманск и наняться на траулер? Или махнуть на Камчатку крабов ловить? Вкусная штука — крабы... »

Он нашел конверт из редакции. В нем был номер газеты с его очерком. Очерк занимал весь подвал на второй полосе. В конце стояла подпись: «Штурман И. Соколов». Игорь прочитал очерк, не сняв шинели, стоя. Он так и не заметил, что же Ирина вычеркнула. Очерк стал крепче, весомее, и тот героизм людей, который Игорь старательно затушевывал и пытался представить как явление будничное, вдруг выступил из-под наплыва деталей.

Игорь вышел на улицу и позвонил Ирине.

— Мне бы Ирину Сергеевну, — сказал он, когда ему ответили.

— Это и есть Ирина Сергеевна, — сказала Ирина. — С каких пор ты перестал меня узнавать?

— Здравствуйте. Я боялся ошибиться. Мне сказали, что вы на каком-то заводе.

— Я только что вернулась, — сказала Ирина. — Человек прислал письмо, что его зажимают и обсчитывают, но, кажется, он просто склочник... Ты не хочешь заняться этим делом? Зайди-ка в редакцию, скажем, завтра с утра.

— Я не буду больше заходить в редакцию, — сказал Игорь.

Ирина долго молчала. Потом она спросила:

— Почему так?

— Потому что я люблю вас, — сказал Игорь и повесил трубку. Он снова снял трубку. В ней щелкнуло, раздался густой гудок. Игорь повесил трубку, вышел на улицу и пошел к Невскому. Он задевал встречных, натыкался на них, они огрызались.

«Надо бы позвонить Куприяну, — думал Игорь. — А что я ему скажу? Что не напишу фельетон? Какие уж теперь фельетоны...»

Он наткнулся на кого-то.

— Вы пьяны? — спросили его.

Игорь поднял глаза и увидел Раздрогина.

— Нет, не пьян, Николай Эдуардович, — сказал Игорь. — Знаете, я сделал полку.

— И поэтому у вас такое лицо, будто вы возвращаетесь с похорон любимой тети? — спросил Раздрогин.

— Не поэтому, — сказал Игорь. — Хотите выпить со мной? У меня сегодня много денег.

Игорь вынул из кармана пачку сотенных.

— Спрячьте, — попросил Раздрогин. — Здесь рядом скупочный магазин. Подумают, что мы торгуем.

— Пусть думают, — сказал Игорь и спрятал деньги. — Мы же знаем, что мы не торгуем. Как же насчет выпить?

— Что с вами произошло? — Раздрогин взял Игоря за плечи.

— Не скажу, — покачал головой Игорь.

— Ладно, — улыбнулся Раздрогин.

— Между прочим, я ушел с работы, — сказал Игорь.

— Это плохо. Что будете делать дальше?

— Уеду. Куда-нибудь на Север, на Дальний Восток... Россия велика.

— Хотите отправиться за золотым руном? — усмехнулся Раздрогин. — Хорошее дело. Валяйте...

— Далось вам это руно... Никакого руна не было. Это я точно знаю. Его Аполлоний Родосский выдумал.

— Было руно, — вздохнул Раздрогин. — Все было. Было счастье поиска, было разочарование от удач... И зубы дракона тоже были. Вы это поймете через несколько лет.

— Ничего я не хочу понимать, — сказал Игорь. — Через несколько лет я куплю себе избушку у озера. Куплю лошадь. Буду возить на базар рыбу и картошку со своего огорода. И женюсь на вологодской, чтобы смешнее было жить...

— Избушки у озера не будет, — сказал Раздрогин. — Это не для вас. Вы будете сомневаться, находить и терять до самого склероза...

— Давайте выпьем, — повторил Игорь. — Когда я выпью, у меня не так давит в груди.

— Да... Вам, конечно, надо уехать, — задумчиво сказал Раздрогин. — Без работы вы сейчас жить не сможете...

9

Все же Игорь еще долго жил без работы. К нему явился Куприян и насильно усадил за фельетон.

— Не делай из меня посмешище! — закричал он на Игоря. — Я всем раззвонил, что имею принципиально свежий фельетон. А ты манкируешь. Разве для этого я выволакивал тебя на свет?

— Заткнись, — сказал Игорь. — Через три дня фельетон у тебя будет. Не мешай и убирайся к черту. Я не могу творить при посторонних.

— Дожил Куприян Купавин, — проворчал Куприян. — Он уже посторонний... Ладно, я уберусь. Лескова звонила.

Игорь заерзал на стуле.

— Просила напомнить тебе, чтобы ты двадцатого зашел за гонораром.

— Зайду, — сказал Игорь.

— Не сомневаюсь. Ну, я покидаю тебя на три дня. И будь любезен...

Проводив Купавина, Игорь лег на диван и закурил. Голова медленно окутывалась облаком дурманящих мыслей. Игорь закрывал глаза — Ирина говорила, улыбалась, клала на ладонь круглый, чуть припухлый внизу подбородок... Иногда Ирина оказывалась у себя дома, — тогда приходилось вставать с дивана и ходить, ходить по комнате, пока не потускнеет созданная болезненным воображением картина... Так прошел день, и ночь, и еще день. Наконец Игорь сбросил с себя оцепенение, съел сразу две пачки пельменей, выпил чайник чаю и стал писать фельетон. Он просидел ночь, написал семь страниц стихов, сделал приписку на последней странице: «Сделал, что мог. Пускай, кто может, сделает больше».

Он вышел на улицу, отправил фельетон Куприяну по почте и, чувствуя, что с плеч свалилась тяжкая обуза, отправился на Витебский вокзал и уехал в Пушкин.

Екатерининский парк был пуст. Безукоризненно прямым проспектом тянулся к озеру замерзший канал. За павильоном, у спуска к воде, стояла группа людей. Игорь подошел ближе и увидел прорубь, в которой плескался голый человек. Рядом на льду суетился фотограф и щелкал аппаратом. Человек в проруби брал воду горстями и лил себе на голову. Среди зрителей раздавались возгласы восхищения.

— А вы так могли бы?

Это спросил невысокий тоненький юноша, одетый в серое осеннее пальто. Воротник пальто был поднят, кепка надвинута на уши. У него были мохнатые соломенные брови и пухлые губы.

— При необходимости мог бы, — сказал Игорь. — А для спорта нет.

— Мне от одного вида зябко становится. — Он поежился. — А тут еще этот фотограф... Пошли отсюда.

Игорь удивился, но не подал виду. Они прошли к Камероновой галерее, потом свернули налево к Розовому полю.

— Может, вы в одиночестве хотели гулять? — спросил человек в кепке. — Это бывает временами...

— Мне все равно, — сказал Игорь. — Одиночества я не люблю.

— Вы чем занимаетесь в жизни?

— Плаваю. Я штурман.

— А я вот... — сказал человек в кепке, вынул из кармана маленькую книжку в мягком переплете и подал ее Игорю. На обложке было написано: «Иван Карпов. В дороге. Стихотворения».

— Тоже неплохая профессия, — вежливо сказал Игорь, возвращая книжку. — Меня зовут Игорь Соколов, раз уж вы представились.

— Некий Соколов недавно выдал в одной газете интересный рассказ про моряков, — сказал Иван Карпов.

— Это тоже я. Только не рассказ. Очерк.

— Хороший очерк кажется рассказом, — сказал Иван. — А я вот не понимаю, как можно писать прозу. Пробовал — не выходит. А ведь иные пишут повести, романы... Представляю — написать пятьсот страниц! Это надо иметь зад, как у павиана. С мозолью... Плавать, наверное, интересно?

— Очень, — кивнул Игорь.

— Вы сколько лет уже на море?

— Девять лет.

— И все штурманом?

— Нет, — улыбнулся Игорь. — По Кодексу Торгового мореплавания штурманом можно быть только с девятнадцати лет.. Я первый год работаю штурманом. Много времени дурака провалял, не учился. Матросом плавал, боцманом...

— Я думал, боцманами только старики бывают, с серьгой в ухе.

— Я тоже не мальчик... Знаете что, Иван...

Игорь замолчал, подбирая слова. Иван смотрел выжидательно.

— Я не понимаю такой шутки, — сказал Игорь. — Как можно показывать свои стихи где-нибудь в редакциях, чужим людям... Ведь стихи — это для себя. Твои стихи может понять только человек с одинаковым настроем души.

Карпов помолчал, поднял с тропинки раздавленный чьим-то каблуком желудь, докрошил его в пальцах.

— Если вы пишете стихи только для себя, — сказал он медленно, — тогда не стоит, конечно, показывать их чужим людям. Не поймут, посмеются... Игорь, — спросил он вдруг, — а очень сложно работать матросом?

— В каком смысле?

— Много надо знать для этого?

— Много, конечно... Но практически никто из матросов не знает и половины того, что ему положено знать. Сейчас очень трудно с матросами...

— Вы как сейчас плаваете?

— Никак. Мой пароход в ремонте. Торчать так без дела мне обрыдло. Я уволился.

— А теперь куда? — спросил Иван.

— Не знаю. Вероятно, на Север. Там интересно — ловят рыбу, устраивают разные экспедиции, зверобои промышляют. Всем нужны штурмана. Есть куда деться. Каждый человек обязан искать в жизни свое золотое руно, — сказал Игорь, вспомнив Раздрогина. — А оно ведь где-то далеко, на краю света...

— Это, кажется, из греческого мифа?

— Это надо знать.

— Расскажите...

— Слушайте.

Они медленно шли вокруг озера, курили. Двое мальчишек на коньках гонялись друг за другом около Чесменской колонны. Молодая женщина везла на санках закутанного младенца. Игорь рассказывал Ивану миф об аргонавтах...

10

Лавр Семенович сел в мягкое кожаное кресло, тщательно сработанное комфортолюбивыми немцами, вытянул ноги, закрыл глаза. За сорок пять лет, проведенных на море, он привык не хотеть спать, когда спать нельзя. Он привык не уставать. А сейчас — то ли уже годы сказывались, то ли измучил проклятый землесос, от которого нет покоя ни днем ни ночью... Как было бы хорошо и спокойно, если бы он не висел на хвосте! Спал бы сейчас капитан в своей широкой капитанской постели, раздевшись, в пижаме... Обедал бы в салоне, а не на мостике, как собака... Написал бы письмо жене в Ленинград... Беспокойными движется мир. Умно сказал второй помощник. Случайно, однако умно. А когда на беспокойство уже не хватает сил, тогда что делать? Ехать у мира на хребте?

— Видимо, так, — тихо сказал Лавр Семенович. Ему не хотелось оправдываться и вспоминать о том, что он еще капитан, что он один из самых уважаемых капитанов в экспедиции и вообще на флоте. Он-то знал, что он уже не тот капитан, каким был хотя бы в сороковом году... Он вспомнил годы, когда он капитанил на Дальнем Востоке, когда хватало сил на все...

Раздался робкий стук в дверь. Лавр Семенович поморщился, сказал:

— Входите!

В каюту вошла буфетчица. Она дышала глубоко и часто, глаза были красные, заплаканные. Капитан почувствовал недоброе.

— Что с вами, Маша? — спросил он.

— Хотела к вам обратиться, — сказала Маша и опустила ресницы.

— Сначала сядьте, — капитан показал рукой на диван, — потом будете обращаться... Ну что? — спросил он, когда Маша села.

— Мне от него житья не стало, — всхлипнула Маша и уткнулась лицом в передник. — Хоть вы мне помогите, Лавр Семенович...

— Что такое? Ничего не понимаю...

При виде женских слез Лагунов всегда терялся и не знал, как себя вести.

— От кого тебе житья не стало? — спросил он.

Лавр Семенович поднялся с кресла, подошел к Маше и стал осторожно гладить ее по согнутой спине.

— Ну, успокойся, расскажи толком...

Маша подняла голову, вытерла глаза передником, достала из карманчика платья платок. Стараясь, чтобы было негромко, высморкалась.

— Григорий Ильич ко мне пристает и пристает, — сказала она, пряча платок. — Еще в Двинске когда мы стояли, все упрашивал, чтобы я жила с ним... А как же я могу на такое...

— Вот мерзавец!.. — вырвалось у капитана. — Что же ты сразу мне не сказала? Я бы ему...

— Мне совестно было... — Маша снова всхлипнула. — Он целоваться лез. На колени становился в каюте... — Маша подняла край передника и вытерла глаза.

— Какой подлец... Какой подлец...

Капитан заходил по каюте из угла в угол.

— Я ему говорю: Григорий Ильич, у вас жена, двое детей, как вам только не совестно. Разве так можно? А он: живи со мной, и все.

— Каков помощничек, а?.. Вы только подумайте! — восклицал Лавр Семенович, шагая по каюте.

— А сегодня...

Маша зарыдала и снова уткнулась в передник.

— Что сегодня? Неужели...

Маша подняла лицо.

— Позвал меня в каюту — будто бы уборку сделать. Стал на койку заваливать. Исцарапал... Я кричала, он мне рот затыкал. Едва вырвалась от него. Он же тяжелый, просто ужас.

— Под суд мерзавца! — крикнул Лавр Семенович.

— Нет, вы не думайте, — тихо сказала Маша. — Он ничего не добился.

Лавр Семенович заходил по каюте быстрее.

— Списать... Немедленно списать! И под суд.

У Маши вдруг высохли слезы.

— Не надо под суд, — попросила она. —У него же дети... Вы только скажите ему, чтобы он больше не приставал. Я ведь не какая-нибудь... — Она снова заплакала.

— Сейчас, сейчас, — торопливо сказал Лавр Семенович. Он открыл дверь каюты, рявкнул в коридор: — Старпом!

И сел в кресло. Вскоре зашел старший помощник, остановился у двери, удивленно глядя на Машу. Капитан развернул кресло в его сторону.

— Ваша работа? — указал на Машу Лавр Семенович.

Старпом отвернулся. Он молчал.

— Я вас спрашиваю! — загремел капитан.

Старпом переступил с ноги на ногу, спросил не глядя:

— А чего она наговорила?

— Нахал! — крикнул Лавр Семенович. — Наговорила... — Он вытер лоб, отдышался, сказал спокойно: — Я не собираюсь производить расследование. Но если вы еще раз пристанете к этой девушке со своими мерзостями — я вас арестую! Да, арестую, — повторил капитан. — У меня есть такое право. А в Диксоне я вас вышвырну вон с судна. Убирайтесь!

— Это она все наклеветала, — ни на кого не глядя, сказал Григорий Ильич и вышел из каюты.

— Чудовище, — произнес Лавр Семенович. — Наклеветала...

— Он же не знает, что я говорила, — удивилась Маша.

— В том-то и дело... В Диксоне пускай идет на все четыре ветра. Тоже — «наклеветала».

— Я правду сказала, Лавр Семенович... Можно мне теперь уйти? — попросила Маша.

— Иди, девочка... И если что — сразу ко мне. Понятно?

— Теперь он не посмеет. Вы на него так накричали, — улыбнулась она сквозь слезы. — А ведь житья не было. Боялась ходить его каюту убирать...

— И не убирай! — сказал Лавр Семенович. — Пусть сам убирает, подлец... — Капитан подумал, вздохнул, сказал: — Нет, ты все-таки каюту убирай. А то он там до Диксона ужей разведет...

Капитан выпроводил Машу, оделся и пошел на мостик.

11

К вечеру снова задул норд-ост, заходили угрюмые, металлического цвета волны. Сергей Огурцов занял место у прожектора, облокотился на релинги, поднял воротник полушубка. А ветер все крепчал. От ударов волн «Сахалин» вздрагивал всем корпусом. Эта дрожь передавалась Сергею. Он знал, что через полминуты волна с такой же силой ударит по землесосу. В воздухе носилась водяная пыль. Даже в бинокль нельзя было увидеть, что творится на ДЭ-97. На рассвете, глядя в бинокль и до боли напрягая зрение, Сергей заметил, что нос землесоса осел в воду. Ничего не говоря Лагунову, он вызвал на мостик своего механика и электромеханика. Механик долго рассматривал землесос в бинокль, потом смотрел на него невооруженным глазом, потом снова в бинокль. Он думал, жевал губами, морщил высокий, лысый лоб. Наконец от отдал Сергею бинокль и сказал:

— Разбиты носовые капы, в первый отсек поступает вода... Как только лопнет переборка, которая отделяет носовой отсек от машины...

— Может, не лопнет? — спросил Сергей.

— Обязательно лопнет. Вода же там гуляет, при каждом качке́ бьет по переборке...

Механик еще подумал, сунул руки в рукава шубы и сказал:

— Прощайся, командир, со своим ДЭ-97. Надо сказать, чтобы буксир рубили...

Он отвернулся и, отогнув полу шубы, полез за папиросами.

— Не говорите глупостей, Прохор Иванович, — закричал на него электромеханик. — Надо думать, как спасти судно!

— А кто будет спасать? — спросил механик усталым голосом. — Туда людей надо перебросить. А как? На шлюпке не подойдешь. Вертолетами нас пока не снабжают. А гордые слова, конечно, каждый может произносить...

Из рубки вышел Лавр Семенович.

— Вся капелла на мостике, — улыбнулся он. — Ну, как ваш мореход поживает, дайте-ка посмотреть...

Ему никто не ответил. Сергей подал бинокль. Посмотрев и опустив бинокль, капитан спросил:

— Капы разбило, что ли?

— Разбило, — сказал Сергей.

— Как же вы конвертовали, сукины сыны?

Глядя на капитанские сапоги, Сергей сказал:

— Такие удары никакая конвертовка не выдержит. Надо было заварить иллюминаторы на капах...

Капитан быстро взглянул на него.

— А где раньше твоя голова была? Догадался, умник... Позовите-ка кто-нибудь моего стармеха на мостик.

Большая волна плотно ударила в правую скулу «Сахалина». Судно рыскнуло влево, затрепетало, загудело.

— Есть выход, Лавр Семенович, — сказал Сергей.

— Какой тут может быть выход, — сморщившись, сказал капитан. — Позовите-ка стармеха...

— Надо подобрать буксир, — торопясь, чтобы капитан его не перебил, заговорил Сергей. — Подтяните землесос до двадцати метров. Мы переберемся по тросу, запустим двигатель и откачаем воду...

Капитан перебил его:

— Вы не обезьяны — лазить по тросу. Я имею приказ не рисковать людьми. Даже если бы не было такого приказа...

— Тут нет особого... — попытался возразить Сергей.

— Во-вторых, — Лавр Семенович повысил голос, — двигатель холодный. Вы будете его запускать не меньше часа...

Игорь вышел из рубки, прислушался. Он взял бинокль и посмотрел на землесос.

— 3а это время землесос двадцать раз утонет и меня за собой утащит, — закончил капитан.

— Ну и дела, — сказал Игорь. — Пробоина у него?

Ему не ответили.

— Минут за двадцать пять я бы запустил двигатель, если вода не попала в машину, — сказал механик Прохор Иванович.

— В-третьих... — Капитан поскреб подбородок, подумал. — Все pавно, как только я подберу буксир до двадцати метров, он лопнет.

— Да нет же! — убежденно сказал Сергей. — Двадцать метров — это как раз длина волны. Нас будет качать синхронно.

— Лопнет, — повторил капитан. — Ваш землесос развернется вдоль волны и пойдет ко дну мгновенно.

— Давайте попробуем, — сказал Сергей. — Вам же лучше терять тридцать метров троса, чем триста.

— Черт бы их побрал с этими приказами, — выругался Лавр Семенович.

— Попробуем, — попросил Сергей.

— Не могу, Сергей Трофимович, и не просите. Разговор идет о жизнях. Это не шуточки.

— А если только подтянуть? — спросил Игорь. — Это вас ни к чему не обязывает. Попробуем подтянуть.

— Если только подтянуть... — задумался Лавр Семенович.

— Только подтяните. А там посмотрим. Я больше не прошу.

— Игорь Петрович, — сказал капитан. — Идите к лебедке. Попробуем подтянуть эту чертову колымагу.

… Вал буксирной лебедки крутился медленно, с натугой. Из воды ползла металлическая змея и ровными кольцами ложилась на барабан. Стало видно, как безжалостно разворотило море конвертовку на носовом капе. Оборванная стальная проволока, куски досок, осколки дюймового иллюминаторного стекла, торчащие в кожухе...

— Ты всерьез решил лезть по тросу? — спросил Игорь у закутанного в полушубок Сергея.

— А что делать?

— Пропадешь.

Сергей помотал головой.

— Мне во Владивостоке цыганка нагадала, что я до семидесяти с чем-то доживу.

— Ты обвяжись бросательным концом, — сказал Игорь. — Я на корме поставлю матроса. Вытянем, если что...

— О борт разобьет, — сказал Сергей задумчиво. — Волна-то не шуточная... Нас трое полезет.

— Веселее будет.

— Куда уж веселее...

Трос вырвался из воды и туго натянулся.

— Еще немного, — скомандовал Сергей Игорю. — Оставь ровно двадцать метров. Тогда не будет рывков... Вот так. Стопори!

Игорь остановил лебедку. «Сахалин» и землесос теперь одновременно взбирались на гребни волн и одновременно опускались в ложбины между ними.

— Еще больше погрузился, — сказал подошедший сзади Лавр Семенович. — Как же вы не догадались иллюминаторы заварить. Вот растяпы... Да и я растяпа — не проверил...

— Кто знал, что с погодой так не повезет, — сказал Сергей. — Всего не предусмотришь... Ну, мы идем на корму. — Он вопросительно посмотрел на капитана.

Помедлив, Лавр Семенович спросил:

— Сколько вас собирается лезть?

— Трое.

— Как только будет возможность — свяжитесь со мной по радио, — приказал Лавр Семенович, повернулся и пошел к трапу на мостик. — Да, Игорь Петрович, — сказал он помощнику, — я надеюсь, что вы обеспечите на корме безопасность, какая возможна. Ни в коем случае не пускайте их по два человека. Пусть по одному ползут...

Назад: Навигацию закрывает «Градус»

На главную: Предисловие