Тоётоми Хидэёси – регент Поднебесной, человек, обличённый неограниченной властью, возлежал рядом со своей наложницей. Пресытившись любовными ласками, он не обращал внимания на молодую женщину. Раскинувшись на шёлковом одеяле, облачённый в юката*, он предавался размышлениям.

Последние три года Тоётоми пребывал наверху блаженства, наслаждаясь долгожданной властью. Гендзи в силу юного возраста ничего не предпринимал без его ведома, но, увы, время неукротимо шло вперёд, оставляя регенту всё меньше шансов безраздельно править Поднебесной.

Тоётоми долго взбирался на вершину власти: ловкий интриган, и в то же время бесстрашный воин, умудрённый огромным жизненным опытом, постоянно выжидавший подходящего момента, дабы укрепить своё влияние и приобрести сторонников в стане покойного императора Огимати Митихито.

Неожиданно удача повернулась к самураю лицом: император тяжело заболел, тот же в свою очередь, не скупился на подкуп и посулы, дабы стать регентом и Верховным сёгуном. Теперь же Тоётоми был обеспокоен проявлением чрезмерной самостоятельности юного Гендзи. Подписать прошение Оды Нобунаги без его ведома – неслыханно! Неужели этот отпрыск рода Огимати умеет проявлять характер? Неужели он будет таким же, как покойный Митихито, который никогда полностью не доверял Асикаге Ёсиаки, предыдущему сёгуну?

Хидэёси также помнил о том, что Нобунага был верным псом Огимати Митихито. Конечно, он догадывался, что это была не просто преданность господину, а нечто большее. Здесь была замешана красавица Аояги. Её симпатии по отношению к Нобунаге, были явными, но покойный Митихито никогда не высказывался против того, что императрица излишне благоволит к даймё.

Теперь же Нобунага снова приближен, да ещё и обласкан юным императором. Увы, но советник Фусю, этот старый лис, отказался от тысячи рё, предложенных посредником регента. Как ни старались верные люди регента склонить советника на свою сторону – безуспешно, он был предан трону Аматэрасу и видел в служении императору смысл всей своей жизни.

В последнее время регент всё чаще стал подумывать: не послать ли ему в подарок советнику, скажем, дорогой перстень, пропитанный медленнодействующим ядом? Конечно, такой яд безумно дорог и в Поднебесной не найдётся ни одного смельчака, согласившегося бы его изготовить. Видимо, придётся отправить верного человека в Китай. Уж там, особенно в Пекине, можно при желании найти что угодно.

«Что ж, остановлюсь на подарке для старого Фусю… Он прожил слишком долгую жизнь… А, если он не примет подарок?.. Надо найти нужного человека, которому советник доверяет. Или доверял… Медлить нельзя: императорская казна будет неустанно пополняться за счёт доходов Нобунаги. Не хватало ещё, чтобы мальчишка направил эти средства на укрепление своих войск…» – размышлял регент.

Тоётоми взглянул на наложницу – она дремала, тончайшая юката была распахнута, упругая грудь притягательно вздымалась при каждом вздохе. Он прильнул щекой к животу женщины, погладил её стройные ноги и ощутил желание.

Хитоми пробудилась рано, едва забрезжил рассвет и наступил час Зайца*. Она сладко потянулась и снова укуталась шёлковым одеялом. Через два дня ей исполнится двенадцать, и она станет взрослой девушкой, возможно отец заключит выгодный союз и выдаст её замуж…

Хитоми свернулась калачиком, ей вовсе не хотелось думать о замужестве, она ещё слишком молода для того, чтобы возлечь на брачное ложе с мужчиной и удовлетворить его желания. Она вообще смутно представляла, как это делается, хотя знала, что все невесты перед свадьбой проходят специальное обучение, дабы не опозорить свой род неумелыми действиями во время первой брачной ночи.

Хитоми, конечно, слышала, как молодые служанки шепчутся, обсуждая достоинства того или иного самурая, вассалов её отца, Оды Нобунаги, – и только, на этом её познания о любви заканчивались. Девочка, теперь уже можно сказать, девушка, ибо три дня по достижении совершеннолетия пролетят быстро, сожалела, что ей не с кем посоветоваться – мать умерла вторыми родами. Пожалуй, Хитоми не постеснялась бы обратиться к наложнице отца, но он изгнал её из замка ещё давно. С тех пор Ода Нобунага не испытывал длительной привязанности к женщинам, постоянно меняя наложниц и, довольствуясь ласками избранных служанок. Те же почитали внимание господина за честь и всячески старались доставить ему удовольствие.

Хитоми не хотелось больше лежать, она встала и накинула поверх юкаты верхнее шёлковое кимоно. Оби* завязывать не хотелось – слишком долгое и кропотливое занятие.

Девушка открыла заветный сундук, в нём хранились дорогие девичьему сердцу вещи, в том числе и Кодзики, ещё принадлежавший покойной матери.

Она развернула первый свиток:

Хитоми часто читала Кодзики, ей казалось, что божественные свитки навсегда сохранили тепло материнских рук и так она может соприкоснуться с духом матери.

– Слышишь ли ты меня, мама? Мне так не хватает тебя…

Девушка расположилась на татами, прижала Кодзики к груди, закрыла глаза и попыталась вызвать из глубин памяти дорогой образ матери. Прошло почти шесть лет со дня её смерти, и милые сердцу черты постепенно теряли чёткость, они удалялись всё дальше и дальше…

Хитоми тряхнула головой, отчего длинные волосы, слегка собранные на затылке в узел, рассыпались и разметались по татами. Она убрала свиток обратно в сундучок, закрыла его, раздвинула фусуме и выглянула из комнаты. В замке Адзути стояла тишина, даже Ода Нобунага, имевший привычку пробуждаться в час Тигра*, едва небосвод озариться всполохами восхода, спал после прибытия из Киото.

Хитоми выскользнула из комнаты и, не торопясь, ибо длинное кимоно, не подхваченное оби, не позволяло двигаться иначе, направилась к лестнице, ведущей на нижний ярус замка.

До слуха Хисикава Моронобу донёсся лёгкий шелест. Он, как истинный самурай, исполнявший свой долг, внутреннюю охрану замка Адзути, мгновенно сосредоточился, приготовившись извлечь из-за пояса вакидзаси. Но затем он уловил тончайший аромат сирени, который мог принадлежать только госпоже Хитоми.

Моронобу увидел девушку, спускавшуюся по лестнице. Первые лучи солнца, проникавшие через множество сёдзи*, придавали ей сходство с мифическим существом. Они падали на шёлковое кимоно, отчего одеяние, бледно-голубого цвета, принимало оттенок фиолетового; чёрные волосы девушки отливали медью, её белая матовая кожа, словно созданная искусным фарфористом, казалась прозрачно-бледной…

Самурай замер, он почувствовал, как по спине пробежали «мурашки», внизу живота начало пульсировать… Он устыдился своих чувств, но ничего не мог поделать – Хитоми вызывала в нём желание.

Девушка поравнялась с ним и улыбнулась. Её необычный миндалевидный разрез глаз в то же время с неким кокетливым прищуром, который она унаследовала от матери, госпожи Но-Химэ, что была из древнейшего племени Айнов, завораживал.

– Госпожа! – обратился Моронобу, подавив волнение и едва узнав свой голос.

Девушка остановилась и взглянула на самурая, широко распахнув глаза от удивления – вассалы отца избегали разговаривать с ней.

Моронобу немного оробел, но быстро взял себя в руки.

– Вы рано пробудились, госпожа. Ещё не наступил час Дракона… В замке все спят…

– Я знаю. Как вас зовут?

Самурай поклонился.

– Хисикава Моронобу, моя госпожа.

– О! Так вы верно, сын того самого храброго вассала, который пять лет назад спас отца от верной смерти?! – спросила Хитоми. Самурай скромно поклонился: действительно Ода Нобунага был обязан его отцу жизнью. – Вы не так давно на службе?

– Да, моя госпожа.

Любопытство Хитоми было удовлетворено сполна, единственное, что она хотела бы ещё узнать: сколько же лет красивому самураю? Она опять улыбнулась, решив, что, скорее всего, – шестнадцать. Иначе отец не взял бы его на службу и не доверил охранять Адзути.

Хитоми направилась к сёдзи, ведущей в сторону небольшого замкового пруда.

– Госпожа желает помолиться в Адзэкуру? – дерзнул спросить Моронобу.

Хитоми, не поворачиваясь, кивнула, раздвинула сёдзи и с удовольствием вдохнула свежий утренний воздух.

Наслаждаясь кратковременной прохладой, которая бесследно исчезнет к часу Змеи* и воздух вновь раскалится так, что тяжело будет дышать, Хитоми направилась к замковому пруду, где на сваях возвышалось святилище.

Девушка вошла в Адзэкуру, её обдало запахом воды и цветочным ароматом – каждый день святилище украшалось свежими цветами, дабы задобрить Аматэрасу и Окамэ, дарующую счастье и спокойствие. Она опустилась на колени напротив алтаря, изображавшего лик Богини Солнца. По правую сторону от неё виднелась огромная черепаха Окамэ, по отношению к которой молодые обитательницы замка были особенно щедры.

Хитоми закрыла глаза и сосредоточилась: что же она желает попросить у Окамэ? – как и все, счастья и спокойсвтвия? Возможно…

Девушка и сама не знала, чего она хочет. Неожиданно, повинуясь некому порыву, она встала, скинула с себя верхнее кимоно, оставшись лишь в одной юката. Затем, сложив ладони вместе и прижав их к груди, поклонилась богам, и начала ритуальный танец кагура*.

Юрико надела хлопковое кимоно цвета лимона, завязала тонкий пояс оби-агэ, поверх него – терракотовый оби. Затем пристегнула брошь, изображавшую стрекозу с огромными голубыми глазами из топазов, и ловко продела в неё декоративный шёлковый шнурок. После того, как наряд был закончен надлежащим образом, она собрала волосы на макушке и закрепила их тремя длинными шпильками.

Юрико намеренно пробудилась чуть свет, собираясь в святилище, надеясь, что в столь ранний час будет там одна, наедине с богами и попросит Аматэрасу и Окамэ о милости.

Она раздвинула сёдзи, ногой нащупала гета*, машинально надела их и направилась к Адзэкуру.

Минуя живописный мостик, соединявший пруд и небольшой искусственный водоём, Юрико остановилась и задумалась: будут ли боги снисходительны? Внемлют ли они её просьбам? Она никогда ни о чём их не просила – боялась, что всесильная Аматэрасу прогневается за грехи матери.

Юрико попыталась вспомнить: когда же в последний раз она видела свою мать? – по всему получалось почти два года назад. То, что она увидела – показалось страшным и постыдным. Ещё молодая женщина, сохранившая остатки былой красоты, изгнанная когда-то из Адзути за предательство даймё, жила в простой крестьянской лачуге, что рядом с дорогой, ведущей в Киото. Небогатые путники останавливались в лачуге на ночь, а хозяйка, став дзёро*, оказывала им услуги определенного характера за весьма скромную плату.

Юрико помнила, как её мать с позором изгнали из замка, а ведь та была наложницей самого Оды Нобунаги. Но бурный темперамент матери не знал разумных пределов, она была настолько любвеобильна, что в отсутствии даймё соблазняла ради прихоти его же верных вассалов.

Юрико было пять лет, когда терпению Нобунаги пришёл конец, и он приказал изгнать неверную наложницу из замка в одном нижнем кимоно. Деваться несчастной было некуда, и с тех пор она поселилась в придорожной хижине, скатываясь в своём поведении всё ниже и ниже.

Нобунага знал, что его бывшая наложница ведёт постыдную жизнь дзёро, в душе считая, что та получила по заслугам, ибо у неё было всё – и любовь, и богатство, которыми она легкомысленно пренебрегла. Он не мог простить предательства…

Юрико смотрела на сине-зелёную воду, настолько прозрачную, что виднелись золотые рыбки, бесконечно сновавшие в глубинах водоёма. Она очнулась от горестных мыслей и продолжила свой путь.

По мере того, как Юрико приближалась к святилищу, до слуха всё отчётливее доносилась старинная песня айнов. Она сразу же поняла: так может петь только Хитоми. Девушка остановилась, раздумывая: стоит ли идти в святилище? И приняв решение, все же поднялась по деревянным ступеням; и, замерев у входа, не торопилась заходить внутрь.

Хитоми кружилась в сложном ритме кагуры, напевая древний мотив. Юрико потихоньку, дабы не мешать, присела около входа под колоколами и многочисленными гокей*, залюбовавшись причудливым танцем младшей сестры.

Юрико невольно почувствовала, что испытывает зависть по отношению к ней. Конечно, даймё не обижал Юрико, считая своей дочерью, ведь девочки были необычайно похожи и красивы, с той лишь разницей, что старшей уже исполнилось тринадцать лет. Но Юрико тяготила жизнь в Адзути, где каждый обитатель замка знал правду о поведении её матери, а значит, она никогда не выйдет замуж, если только за ронина. Впрочем, у неё был выбор – стать жрицей в одном из отдалённых храмов Аматэрасу. Увы, подобная жизнь совершенно не привлекала девушку: ей хотелось свободы и богатства. Но откуда им взяться?..

Хитоми завершила танец глубоким поклоном, предназначенным Богине Солнца, и, наконец, заметила сестру, скромно сидевшую у входа.

– Юрико? Ты тоже рано пробудилась? – удивилась она.

– Да. Хотела побыть в одиночестве, попросить богов о милости… – Ответила девушка и поднялась с колен. Она приблизилась к младшей сестре и пристально на неё посмотрела, с удивлением обнаружив, что они стали ещё больше похожи.

– Ты хочешь помолиться о хорошем женихе? – полюбопытствовала Хитоми.

– Возможно… – уклончиво ответила Юрико.

– Что ж, не буду тебе мешать. Через три дня – день моего совершеннолетия.

– Я помню, – спокойно ответила Юрико. Неожиданно в душе поднялась обида: её совершеннолетие прошло куда более скромно, чем планировалось предстоящее празднество.

Хитоми приблизилась к сестре, всецело понимая её тяжёлое душевное состояние. Сёстры были похожи не только внешне, обе и росли без матерей, им в равной степени не хватало женской поддержки.

Хитоми, поддавшись некому внутреннему порыву, обняла Юрико. Та растерялась.

– Приходи в мои покои, я подарю тебе новое кимоно, что привёз отец из Киото. Будешь на празднике самой красивой, наверняка кто-нибудь из гостей обратит на тебя внимание. Ты такая же дочь Оды Нобунаги, как я …

Юрико заглянула сестре прямо в глаза.

– Ты же знаешь, что – нет… Но всё равно я тебе благодарна.

Тория, старший сын регента и сёгуна Тоётоми Хидэёси, скучал. Отец постоянно заставлял его совершенствоваться в буси-до, чем вызвал откровенное раздражение сына. Тория, рожденный от любимой жены Манами, к разочарованию Хидэёси рос ленивым, изнеженным, не проявляющим ни малейшего интереса к делам семьи и сёгуната.

Вот и сейчас он попросту лежал на циновке в своих покоях, предаваясь любимому занятию – безделью. Поначалу, сёгун пытался заставить сына проявить себя на поле боя, но безуспешно. Тория вёл себя безынициативно, порой даже трусливо. Увы, но сёгуну, достигшему столь желанных высот власти, приходилось признать: старший сын не удался. И в кого только такой уродился?

Иногда у Хидэёси закрадывались сомнения, что Тория – не его сын, а плод измены его любимой жены. Ведь он часто оставлял её одну в замке Исияма, удаляясь в Киото по делам государственной важности. Даже допуская возможность измены, сегун не мог предположить: кто же из его вассалов наградил Тория столь дурной кровью? Перебирая одного претендента за другим, сёгун терялся в догадках. Его размышления обычно сводились к одному – всё-таки Тория его сын, в этом нет сомнений: ведь внешне они так похожи!

Недавно Тории исполнилось шестнадцать лет – возраст, когда юноша становится мужчиной, воином, мужем и нередко отцом.

Но он не проявлял интереса к военному ремеслу, и как ни старался Хидэёси, нанимая лучших киотских гейш, настоящего мужчины из него так и не вышло. Тория был слаб, и потому семяизвержение свершалось мгновенно, стоило ему лишь прикоснуться к обнажённой груди гейши.

В последнее время Тория занимал себя тем, что рисовал в своём воспалённом воображении непристойные сцены, которые он просто мечтал осуществить с какой-нибудь гейшей. Но отец, отчаявшись, перестал нанимать киотских красавиц, предпочитая посещать их сам во время пребывания в столице.

Доведя себя порой подобными фантазиями до исступления, Тория метался по своим покоям, как безумный, круша всё, попадавшееся на пути. В этот раз он представлял непристойную картинку с участием Мико, старшей наложницы своего отца.

Мико была не молода, ей минуло тридцать лет, десять из которых она посещала спальню Хидэёси. Женщина была искусна в любви, но, увы, со временем господин охладел к ней, предпочитая киотских красавиц и юную наложницу.

Мико с достоинством приняла свою участь, но не посмела просить о милости выдать её замуж. За время своего фавора она родила Тоётоми двух дочерей, теперь же она вела затворнический образ жизни, редко покидая свои покои.

Тории нравилась Мико, он питал по отношению к ней некое чувтво, природу которого определить невозможно.

Вероятно, оно зародилось давно, когда он ещё десятилетним мальчиком проводил время рядом с фусуме спальни, где отец и Мико предавались любви. Тория закрыл глаза, отчётливо вспомнив те возгласы восторга, издаваемые любовниками, их сливающиеся тела, едва различимые через рисовую бумагу перегородки…

Однажды мать застала Торию за его недостойным занятием. Её гордость и честь были уязвлены. Но что она могла сделать? – всего лишь женщина, мать и жена…

Манами ничего не сказала мужу, лишь пожурив сына, который так и не оставил своих занятий, став осторожнее. Вскоре у Тории появилась другая привычка: подглядывать за девушками, когда они купаются в фураке.

Тория засунул кинжал за пояс и направился в восточное крыло Исиямы, где жила Мико. В голове царил хаос – юноша точно не знал для чего он идёт к бывшей наложнице и что от неё желает.

Перед входом в Восточное крыло Тория замялся, внезапно его охватил страх, но, преодолев его, юноша всё же раздвинул сёдзи их и вошёл внутрь. Миновав охрану, он оказался в покоях Мико – они были изысканно и богато обставлены. Хидэёси умел быть благодарным по отношению к женщинам, подарившим ему лучшие минуты жизни.

Женщина рисовала, из-под кисточки на бумаге появлялись причудливые птицы. Она подняла голову и удивлённо взглянула на нежданного гостя.

– Господин Тория, вы решили навестить меня?

– Да…

Мико жестом пригласила юношу присесть на татами, что он тотчас не замедлил сделать.

– Как себя чувствует госпожа Манами? – из вежливости поинтересовалась хозяйка покоев.

– Благодарю… с ней всё хорошо…

Мико улыбнулась.

– Может быть, вы хотите присоединиться к моему занятию? Это не сложно, – предложила она.

Тория растерялся. От его решительности и болезненных фантазий ровным счётом ничего не осталось.

– Пожалуй… – согласился он.

Мико положила перед гостем чистый лист рисовой бумаги и поставила тушечницу с кисточкой. Тория растерянно посмотрел на все эти атрибуты.

– Что я должен делать?

– Рисовать…

– Но я не умею…

– Тогда, давайте займёмся каллиграфическим письмом, – неожиданно предложила Мико.

Тория кивнул, взял в правую руку кисточку, обмакнул её в тушь и замер.

– Не знаю, что написать, – признался он.

Мико ласково улыбнулась. Юноша почувствовал, что эта улыбка всколыхнула в нём некие чувства и тайные желания…

– Например, иероглиф «Желание»…

– Хорошо.

Тория ловко, несколькими решительными мазками отобразил иероглиф.

– Прекрасно. А теперь – «Женщина»…

Юноша пристально посмотрел на Мико, она была дивно хороша. В этот момент он прекрасно понимал отца, любившего наложницу почти десять лет. Её пухлые губы манили, её кожа источала нежный аромат, её волосы призывно блестели…

Он попытался сосредоточиться на письме и снова быстро, но на сей раз – небрежно, отобразил «Женщину».

Мико посмотрела на его труд.

– Хорошо, но женщина не терпит торопливости.

Слова попали в цель: Тория почувствовал себя уязвлённым. Он машинально схватился за рукоятку кинжала. Мико, прекрасно зная о неуравновешенном и вспыльчивом характере гостя, обворожительно улыбнулась.

– А тем более оружия, – заметила она, предвосхищая желание юноши извлечь кинжал. – Не желаете ли выпить сливового вина?

Тория молчал. Мико подошла к низкому столику, на котором стоял кувшин и две маленькие чашечки, из которых обычно пьют сакэ. Изящным движением она наполнила вином чашки, поставила на серебряный инкрустированный поднос и поднесла гостю.

– Прошу вас, господин Тория. Оно вам понравится.

Юноша немного успокоился: голос Мико действовал на него благотворно. Он пригубил вино и внезапно, почти сразу же, он почувствовал лёгкость во всём теле.

– Что это? – еле слышно спросил он.

– Я же сказала: сливовое вино, – ответила женщина, также делая глоток из чашечки.

– Оно… странное…

– Вы чувствуете себя легко и раскованно?

Тория удивился: как это точно Мико определила его состояние!

– Теперь изобразите иероглиф «Удовольствие», – сказала Мико и поставила чашечку на татами.

Тория допил вино, взял кисточку и попытался несколькими размашистыми мазками написать «Удовольствие». Иероглиф получился несколько смазанным и неровным.

– Ничего страшного, – ободрила его Мико. – Это только первый урок. Я уверена, если мы будем постоянно заниматься каллиграфией, то вы прекрасно овладеете «Удовольствием».

Она вынула шпильки, которые скрепляли волосы, те тотчас рассыпались по её плечам. Тория почувствовал, что страстно желает прикоснуться к ним. Он подсел к женщине как можно ближе, с новой силой ощутив её аромат, и погладил рукой волосы.

Мико нежно обняла юношу за шею, привлекла к себе и поцеловала в губы. Поцелуй получился долгим и страстным. Торию пронзило желание: он испугался, что вновь произойдёт преждевременное семяизвержение.

Мико, словно проникнув в сокровенные мысли юноши, сняла пояса и распахнула кимоно. Кровь прилила к голове Тории, когда он увидел обнажённую женскую грудь и потянулся за женскими прелестями… Но Мико резко встала и направилась к ложу, устланному богатым шёлковым покрывалом.

Тория вскочил и кинулся за ней. Мико не побоялась выставить вперёд правую руку и остановить нетерпеливого партнёра.

– Вы великолепно справились с первым уроком, господин Тория. Теперь вам следует раздеться.

Юноша подчинился: желание Мико оказалось для него законом и залогом предстоящего всепоглощающего удовольствия. Наконец-то его безумные мечты воплотятся…

Он сбросил кимоно, снял хакама*, оставшись обнажённым.

– У вас красивое тело, – заметила Мико. – Нам следует пожелать взаимного удовольствия, – она поклонилась юноше, тот ответил тем же.

На следующее утро Тория решительно вошёл в покои отца. Тот изучал документы, попутно подписывая некоторые из них. Рядом стоял секретарь, готовый исполнить любое поручение регента.

Хидэёси оторвался от очередного документа и с удивлением воззрился на своего отпрыска, опасаясь очередной безумной выходки.

Тория сел напротив отца.

– Отец, я хочу просить вас об одном одолжении.

Хидэёси встрепенулся: чтобы сын говорил подобным достойным образом – неслыханно!

– Говори, Тория. Я постараюсь сделать всё, что в моих силах.

Юноша покосился на секретаря. Регент сделал знак и тот удалился.

– Я дерзну просить вас: отдайте мне Мико в наложницы! – выпалил Тория и сам испугался своей просьбы.

Хидэёси округлил глаза.

– А женщина желает этого?

– Да. Эту ночь я провёл в её покоях… – признался Тория. – Она… она – искусная любовница.

Хидэёси улыбнулся: в способностях Мико он никогда не сомневался.

– Сын мой, но Мико старше тебя более чем на десять лет.

– Мне всё равно. Я желаю её…

Хидэёси смотрел на сына и не узнавал его – перед ним сидел совершенно другой человек.

– Пусть будет так, как ты желаешь. Мико твоя.

– Благодарю вас, отец.