И вот уже осталась позади Сена с ее садами, домиками и гранитными мостами, скрылись в утреннем тумане дворцы, купола и шпили, и гора Мартр с ветряными мельницами, и умилительные рощицы и хижины Елисейских полей. Кольцо бульваров сомкнулось и, как волшебно очерченный круг, отгородило от Матвея древнюю Лютецию — блистательный Париж, счастливая жизнь в котором стала прошлым.

Грустно… Хоть и домой едешь, а грустно. Глядя в окно на розовеющие облака, Матвей вспоминал миниатюрную мадам Жюзак, особу пылкую и влюбчивую, модисточку Нинель из шелковой лавки, плутовку и амазонку мадемуазель Крис. Теперь без него, князя Матвея, потечет ее амазонская жизнь.

Экипаж поспешал на восток, раскачивался и скрипел, вертлявые колеса, казалось, отыскивали каждый камень на дороге, чтобы тряхнуть пассажиров посильнее. Карета, в которой Матвею и его спутникам надлежало достичь Варшавы, являла собой жалкое зрелище. Очевидно, она знавала лучшие дни: сиденья, когда-то отделанные бархатом, потерлись, на спицах колес совсем не осталось алой краски; кучерское сиденье было просторным, для удобства оборудовано бортиком из точеного дерева, но кожаные заплаты на корпусе, склеенные стекла на оконцах, вздыбленная крыша делали карету уродливой и неказистой. У Матвея даже мелькнула мысль, что некто, пославший Сюрвиля в Варшаву, нарочно выбрал такой экипаж, чтобы не привлекать к путешественникам внимания. Но Матвею чужие тайны были не нужны, ему собственные в родном посольстве опостылели.

Вперед, в Россию! Карета неслась во весь опор, лошадей меняли в почтовых конторах. Как это приятно и весело — торопиться из одного места в другое, когда за каждым изгибом бескрайней дороги душа обновляется новым впечатлением. К несчастью, Матвею пришлось ехать, сидя спиной к передку кареты. Право, это глупо, поспешать к отечеству задом! Рядом с Матвеем примостился камердинер Сюрвиля, улыбчивый и чрезвычайно прыткий малый Пьер. Каждое распоряжение хозяина он понимал с полуслова. По примеру господ он держал за поясом пистолет и короткий нож в чехле. Напротив Матвея сидели Сюрвиль и господин Шамбер.

Пейзаж за окном был вполне живописен. Сентябрь вступил на землю, по русским меркам это уже осень, а здесь признаки увядания только наметились, придав природе особое очарование. Воздух прозрачен, небо без облаков. Купы дерев, совсем еще зеленые, стоят поодаль от дороги с тихой торжественностью… холмы… пастушка, пасущая белых коз… поселянин, стадо… приличные хижины с садами, полными спелых яблок и груш, а на горизонте, на взгорочке, старинный замок с узкой башней и зубчатыми стенами. Отличный материал для всяческого рода грез и мечтаний. Виктор тоже смотрит в окно, Пьер спит, откинувшись головой на подушки, и только неподвижная, словно окаменевшая фигура Шамбера и вредная улыбочка его мешают Матвею с полной свободой отлететь в мир фантазии.

Шамбер Матвею сразу не понравился. Об этом господине следует поговорить особо. Он строен, одет с изяществом, предпочитает черный цвет, движения его замедленны, словно все суставы заржавели, а может быть, просто ему лень лишний раз переставить ноги или повернуть голову. У Шамбера странное лицо. На первый взгляд, оно казалось красивым из-за чистой кожи и синих глаз, однако потом оно начинало не нравиться, и каждый невольно пытался искать этому объяснение. Какой же он красавец: нос приплюснут и рот безгубый. Но с другой стороны-то, на свете полно приплюснутых носов и щелевидных ртов, а разве всегда мы к ним испытываем неприязнь? Нет, тут другое… Матвей решил, что все дело в улыбочке Шамбера, не столько насмешливой, сколько презрительной, мол, вы тут живите, как хотите, а я сам по себе, потому что всех умнее и никого не боюсь. И еще, конечно, теснота кареты усиливает эту неприязнь. В толпе увидишь такую улыбку, пройдешь и забудешь, а тут чуть от окна отвернешься, а он вот, перед тобой. Матвей только и делал, что искал у Шамбера недостатки. И находил…

Во-первых, чрезвычайно действовала на нервы его черная дорожная шляпа с узкими полями, высокой тульей и предлинным жестким козырьком, который на ухабах угрожал выколоть Матвею глаза. Шляпу Шамбер не снимал никогда. Ну ладно, шут с ним, может, он лысину закрывает, а на парик денег нет. Но на кой черт в таком малом пространстве, как карета, все время сосать чрезвычайно пахучие конфетки? Запах мяты Матвей с детства не переносил. Конфеты были разноцветные, засахаренные. Шамбер доставал их из маленькой коробочки, вроде табакерки или мушечницы. Настоящий мужчина нюхает табак или в крайнем случае закладывает его за щеку, но чмокать наподобие девицы-гризетки — это, простите, просто неприлично. Потом Шамбер обмолвился, что всегда берет конфетки в дорогу, чтобы предотвратить тошноту, которую вызывает у него качка. Признание это не вызвало у Матвея ни малейшего сочувствия, только еще больше распалило неприязнь. И еще… Шамбер всегда спорил. Откроет свой пропахший мятой рот: «По-озвольте с вами не согласиться…» Позвольте не согласиться, что за поворотом будет гостиница, что лошади устали, что дорога утомительна и что на дворе сентябрь.

Правда, на второй день путешествия произошел разговор, после которого Матвей понял, что Шамбер просто его дурачит, дразнит от скуки. Все началось с сущей безделицы. Сюрвиль за ужином стал рассказывать о каком-то блюде, которого ему будет недоставать в Варшаве, какая-то рыба или устрицы, Матвей не прислушивался, а Шамбер вполне проникся переживаниями Виктора и поддакнул:

— Да, поляки готовить не умеют. Они славяне, а потому к пище относятся без надлежащего почтения.

Это Матвей уже услышал и немедленно бросился защищать славян и русских в частности, мол, зачем говорить, если вы в этом ничего не понимаете? Из парижских окон не увидишь, что подают к обеденному столу в Москве. Шамбер вежливо ответил, что имел несчастье быть в России, а потому в данном вопросе вполне разбирается.

— Что значит «имели несчастье»? Извольте объяснить! — вспылил Матвей.

— Изволю. Я там мерз, болел, меня там обманули и обобрали до нитки.

— Немудрено замерзнуть в наших снегах, надобно одеваться потеплее. Тогда и болеть не будете. А что касается воровства, то Париж даст вам в этом сто очков вперед.

— О, согласен! Наши воры — профессионалы. Но я не об этом говорю. В России меня обобрали чиновники на таможне, потом шулеры в роскошных гостиных. Русские очень корыстолюбивая нация…

— Ну, в таком деле французы тоже не промах, — миролюбиво заметил Виктор, но Матвей не обратил внимания на его слова, он уже не мог остановиться, мысли его полетели бешеным галопом.

— Что это вы такое говорите, сударь? — вскричал он, буравя Шамбера взглядом. — Русские корыстолюбивы? Да это самый бескорыстный народ в мире! Его дурачат все кому не лень, а он платит добром за зло! Вас обманули в России… вполне может быть. Но не французам порицать нас за штучный обман, поскольку у вас обман почитается правом. А что касается корыстолюбия, то оно заразило во Франции все сословия. Божество ваше — деньги.

Матвея явно занесло. Никогда бы он не позволил себе в Париже говорить подобное, там он был гостем и соблюдал устав хозяев. А карета, гостиница — это как бы уже нейтральная территория, здесь всяк за себя. Кроме того, Матвей понимал, что, отдай ему Сюрвиль вовремя долг, он бы менее горячился. Шамбера страстность князя Матвея не оскорбляла, а скорее забавляла, и он походя подливал масла в огонь, ругая нравы русских, их неумение одеваться и жалкую попытку во всем копировать Запад.

Сюрвилю надоело слушать эту перебранку.

— Господа, право, смешно. Это спор голодного с несытым. Вы оба правы. Но позвольте вам напомнить, что пора идти спать. Завтра нам вставать ни свет ни заря.

С Виктором трудно было не согласиться. Вообще в дороге Матвей изменил о нем мнение в лучшую сторону. Любезен, умен, не капризен, если нет отдельной комнаты в какой-нибудь занюханной гостинице, ночует вместе с Пьером в карете, только плащом укроется, и никаких жалоб, а главное, без лишних слов оплачивает все Матвеевы счета. И в разговорах Виктор не лез на рожон, как Шамбер. Тот брякнет что ни попадя и тут же в коробочку за конфеткой. Мизантроп он и в добро не верит совершенно! И все старается ввернуть какую-нибудь колкость! Например, Матвей заметил в гостинице, что дверь в его комнату не запирается. Шамбер тут же с ехидцей: «Вы боитесь, что вас украдут?» Или Виктор со смехом рассказал, что Матвей из всех благ мира выбрал здоровье. Шамбер немедленно: «Такой молодой и уже гипохондрик!» Матвей никогда не был мнителен, никогда не волновался из-за того, как там у него работают сердце или печень. И получить такой ярлык! Хотел было опять сцепиться, но передумал: «Шамбер нарочно злит меня, я для него просто мальчишка. Сам-то он в летах значительных. Ему, пожалуй, уж за тридцать перевалило».

Как-то в карете зашел разговор о Петре Великом. Известно, государь посещал Париж, поэтому у французов сложилось о нем свое личное мнение. Конечно, личное мнение Шамбера было отрицательным.

— Ваш Петр — злой гений своего народа. Вы считаете прибытки… Поверьте, придет время, и вы начнете считать убытки от этого правления.

Это возмутительно и непереносимо, когда всуе ругают Петра I. Разговор опять грозил ссорой, но Матвей вдруг сам прервал себя на полуслове:

— Господа, да тут мышь! В карете! Фу, гадость какая!

— Вы не любите мышей? — спросил насмешливо Шамбер по-русски.

— А вы любите?

Щеголяя русским языком, Шамбер ошибся, конечно, он хотел спросить «боитесь?». Но он с честью вышел из глупого положения, перейдя на родной язык:

— Я к ним равнодушен. Не переживайте… Это полевка забралась в карету…

— Она еще третьего дня пищала, — вмешался Пьер. — Я думаю, тут их целое гнездо, из Парижа привезли.

Этим же вечером после ужина Матвей позвал Прошку и пошел с ним на задний двор, где стояла карета. Лошадей уже выпрягли, Пьер отправился куда-то по своим делам.

— Прохор, сними фонарь. Да опусти его пониже. Вот сюда свети.

Удивительно, что в тусклом свете фонаря Матвей увидел-таки мышь, которая юркнула под заднее сиденье, очевидно, там и было ее гнездо. Он встал на колени, пытаясь оторвать или сдвинуть переднюю стенку, но у него ничего не получилось. Чертыхаясь, он ощупал сиденье сверху и обнаружил, что оно поднимается, надо только нажать на маленький, утопленный в древесину рычажок. Он сбросил подушки, надавил на металлическую кнопку… Под сиденьем стоял пузатый винный бочонок с намертво забитой крышкой, а вокруг него целая батарея винных бутылок с широкими, залитыми сургучом горлышками. Каждая бутылка покоилась в своем мягком гнезде, упаковывали старательно, чтобы не побились в дороге. Казалось, благородная жидкость в свете фонаря вспыхивает и искрится рубиновым цветом.

— Что вы тут делаете? — раздался сзади резкий голос Виктора, он спрашивал так, словно подозревал Матвея в злом умысле.

— Мышей ловим, — испуганно прошептал Прошка.

— Искали мышей, обнаружили клад, — весело рассмеялся Матвей, указывая на бутылки. — Теперь нам не придется скучать в дороге. Ну хоть пару бутылок! — воскликнул он умоляюще, видя, что Виктор отрицательно трясет головой.

— Забудьте об этом вине. Оно принадлежит господину Гебелю. Он послал его в качестве подарка. Это драгоценное бургундское урожая тысяча шестьсот какого-то года, я забыл точно какого. Словом, z должен привезти его в Варшаву в целости. А что касается мышей, то Пьер сегодня же их изведет. Я прикажу.

В последних словах Виктора Матвею опять почудилась насмешка. «Уж не подозревают ли они меня вместе с Шамбером, что я, подобно красной девице, боюсь мышей? Не люблю я, когда эта нечисть по моим сапогам прыгает, понятно?» Матвей был вне себя от возмущения. Через день ему представилась возможность отомстить Виктору за насмешливый тон. Обычно Пьер ночевал в карете, сторожил притороченные к задку дорожные сундуки, которые не отвязывали на ночь. Матвей выбрал минуту, когда слуга отлучился, и спер одну из бутылок с драгоценным бургундским. «Не обеднеют они в Варшаве, — решил он, — везти вино и не дать попробовать — это чистое безобразие! В конце путешествия вместе и разопьем». А пока он завернул бутылку в плащ и спрятал за подушку на своем сиденье.

Случались в карете и политические разговоры. Виктор как-то заявил уверенно, что после смерти короля Августа II на польский трон, конечно, вернется Станислав Лещинский, потому что этого хочет Франция и Бог. Матвей в Париже привык к этим разговорам и никогда не возражал: Лещинский так Лещинский, а тут вдруг заупрямился:

— Кому польским королем быть, покажут выборы.

— А выборы именно это и покажут. Лещинский уже был законно выбран, и если бы не ваш царь Петр I, до сих пор бы сидел на польском троне.

— Дался вам царь Петр! Поляки сами выбрали себе короля. Они славяне, и потому интересы России им ближе, чем интересы Франции.

— Поляки — католики, а католический мир един. И если Россия ввяжется в польскую проблему, начнется война.

— Не говорите так, Виктор! У вас для этого нет оснований. Вот вы едете в Варшаву по посольским делам. Я правильно понял?

— С чего это вы взяли? — встрепенулся Виктор.

Матвей рассмеялся.

— А что делать сейчас французу в Польше, как не интриговать? Не на пикник же в самом деле вы туда едете? И потом, я сам слышал, как в разговоре с Гебелем вы упомянули имя вашего посла в Варшаве, маркиза Монти.

— Маркиз Монти мой родственник.

— Четвероюродный дядя троюродного дедушки.

— А вам не кажется, юноша, — влез в разговор Шамбер, — что вы, как говорят в России, «лезете в чужой огород со своим уставом»? — Пословицу он произнес по-русски.

Матвей аж поперхнулся от смеха.

— Это какой же в огороде может быть устав? Чтоб репа быстрее росла?

— Голова у вас как репа, — проворчал Шамбер. — Только не хватайтесь за шпагу! Я пошутил и прошу у вас прощения. — Он надвинул козырек своей немыслимой шляпы на лоб и закрыл глаза.

Они благополучно миновали границу Франции, потом Саксонии и въехали в Польшу. Путешествие подходило к концу. Последняя гостиница, в которой им предстояло ночевать, отстояла от Варшавы в сорока верстах или около того.