«Меня зовут Родион Люберов», — сказал этот чернявый поручик, сказал так значительно, словно объявил: я архангел Михаил, и Матвей должен от восторга на колени бухнуться. А он и думать забыл о фамилии Люберов — было, да сплыло, и поэтому с трудом заставил себя вспомнить о завещании отца.

Выпили, поговорили. Люберов напустил такого туману, что ощупью к пониманию не проберешься. Говорил шепотом, как заговорщик, а потом и вовсе смолк: пойдем, говорит, на улицу, там договорим, поскольку дело весьма секретное. Матвей спорить не стал, у Люберова при мелкой фигуре сила убеждения была великая, не хочешь, а пойдешь. На улице он опять стал толковать про какую-то картину, про даму в красном, про зашифрованные в ней знания.

Матвей не выдержал:

— Все это очень интересно, но я-то здесь при чем?

— Я ваш должник, а это способ вернуть вам деньги.

— Вы у меня, господин Люберов, ничего не занимали, а посему нечего воздух колыхать, — миролюбиво сказал Матвей.

Но поручик и не подумал воспользоваться легкомысленной интонацией собеседника и обернуть разговор в шутку, а еще больше нахмурился.

— Как сын, я обязан взять на себя долги отца, тем более что он сам приказывает мне это… из далекой ссылки приказывает, — уже с раздражением сказал Люберов.

— Но ведь так не бывает! Шифры какие-то… — рассмеялся Матвей. — Тетушка ваша на портрете правой рукой указывает на книгу. Другой рукой, если я правильно понял, она указывает вверх. Может быть, на Бога?

— Что-то я вас не понимаю. Вы изволите надсмехаться? — строго спросил Люберов.

— Я изволю мыслить здраво. Конечно, я благодарен вам за заботу, хоть и не просил о ней. Далее вы говорите — Плутарх. Доставить оного Плутарха надобно из кабинета Миниха. Как туда попасть? Положим, вы подкупите слуг, и они вынесут вам требуемый предмет. Но подумайте сами-то, раскиньте мозгами. Что вы можете там найти, книга ведь не кошелек, туда золота не насыплешь. Скорее всего в Плутархе ничего, кроме мудрых мыслей великого автора, вы не обнаружите.

Они стояли на углу улицы, Матвей доверительно держал Люберова за пуговицу и говорил рассудительно, как с малым ребенком. Тона этого Родион не переносил, но князь, видимо, увлекся и не замечал негодующе блестящих глаз собеседника и его насупленного вида.

— Далее… Ради удовлетворения своего любопытства вы будете рисковать свободой, а может быть, самой жизнью, а я вам за это должен быть благодарен. Поймите, меня это не устраивает.

— Вы кончили, князь? — На худых щеках Родиона заходили желваки, выдавая его состояние. — Речь ваша вполне логична. Одно только «но». Я думал, во всех усилиях, направленных к раскрытию тайны, вы употребите местоимение «мы». Вы же предпочитаете свалить все на мои плечи. Ладно, пусть так. Справлюсь без вас. Но я хочу, чтобы вы поняли… — И он произнес медленно и внятно: — Мне плевать на вас и ваши деньги. Мне честь родовую надо спасти! — Он развернулся на каблуках, как на плацу, и пошел прочь: рука на эфесе шпаги, голова надменно вскинута.

«Экий порох! — подумал Матвей. — С чего бы ему так нос задирать? Хочешь честь спасать, так спасай. С моей родовой честью пока, слава Богу, все в порядке. Ваньке-братцу шею бы только свернуть, и заживем с миром».

Можно было и не думать больше о разговоре с поручиком Люберовым, если бы не тетушка, а особлибо Клеопатра. Варвара Петровна вцепилась в Матвея и стала трясти: как же он посмел об отцовском завещании ей не рассказать? А Клеопатра пела другую песню: ах, как благороден господин Люберов, как он учтив, вежлив, красив!

— Матвей, его послала нам судьба. Ты должен непременно привести его в наш дом. Он сам обещал зайти, но он застенчив. Гордые люди всегда застенчивы.

— Ты веришь, что он вернет нам деньги? — напрямик спросил Матвей.

— Не в этом дело! Порыв его благороден. Он говорил, что напишет на высочайшее имя. Сейчас он не может это сделать ввиду опасности его положения.

«Да враки все это!» — хотелось крикнуть Матвею, хорошо, что не крикнул. Клеопатра бы обиделась, а главное, это было бы несправедливо. У Люберова, конечно, козырек набок, но обманщиком его не назовешь. Родовая честь, скажите пожалуйста! Да кто об этих вещах сейчас помнит? Великий Петр все семьи переплавил в своем тигле. Тот родовит и знатен, у кого денег в мошне больше. А этот Люберов аж зубами от благородной заботы скрипит. Но не трус, сразу видно.

Еще день прошел, но строптивый поручик все не выходил у Матвея из головы. А потом вдруг он решился, попросил у тетушки карету, мол, поеду, потолкую еще раз с вашим драгоценным Люберовым. Варвара Петровна дала карету без слов, Клеопатра, блестя глазами и нервно шмыгая носом, проводила брата до дверей и вручила огромную корзину со снедью и выпивкой: чтоб вам приятнее беседовалось!

Мотались они с кучером долго, но требуемый флигелек нашли. Весна совершенно преобразила окружающий ландшафт. То, что было полем, превратилось в болото. На сухих прогалинах пышно цвели одуванчики. Парк за раскрашенными воротами покрылся первой листвой на березах, куда ни кинь взгляд — всюду медуницы, майские цветки.

По счастью, Родион оказался дома. Флигелек был прибран. Приняли Матвея в большой светлой горнице в пять окон: три на длинной стене и два по торцу. Мебель простая, столярная, но стол дубовый, знатной работы, и стулья обиты кожей вполне приличной.

— Я пришел к вам с предложением, — сказал Матвей, садясь. — Я согласен сделать все для спасения вашей чести, то есть участвовать во всех ваших сомнительных поисках, если вы поможете мне разобраться в моих собственных, крайне запутанных обстоятельствах.

— Не надо так натягивать вожжи на поворотах! — насмешливо отозвался Родион. — Вы как удельный князь времен Мономаха: это мое и вон за тем лесочком — тоже мое, а дальше завоюю — тоже будет мое. Мало вам, что я уже работаю на вас, так вы хотите повесить на меня еще одно дело.

— Слушайте, поручик, не надо обобщать. Я не хочу ссориться. Скажу честно, я пришел к вам за помощью. Все дело в том, что вы мне нравитесь. Ну не смотрите на меня так… Если быть точным, вы внушаете мне доверие.

— Я должен вас поблагодарить? — фыркнул Родион.

— Не обязательно.

В этот момент открылась дверь, и появился Флор с огромным подносом. В центре на блюде лежал золотистый жареный гусь, обочь гуся возвышалась батарея бутылок.

— Флор, что это? — крикнул раздраженно Родион. — Я не приказывал.

— Флор, теперь неси пироги, там еще соленые грузди и поросенок с гречневой кашей, — с беспечной улыбкой приказал Матвей.

— Флор, откуда все это?

— Они приказали. — Слуга кивнул на Матвея. — Сказали: голубчик, устрой-ка нам пир!

Родион поднялся со стула.

— Князь, это преступает все правила приличия!

Матвей тоже вскочил на ноги.

— Люберов, умерьте свой пыл!

— Убирайтесь к чертовой матери из моего дома! Кто вам позволил нести сюда всю эту снедь?

— Les sapins — les boutons! Все это моя сестра и тетка послали. Клеопатра уверена, что о вас некому заботиться, что вам тяжело живется. Вы всецело завладели ее воображением.

— А что такое: ле сапен — ле бутон? — несколько смутившись, спросил Родион.

— Я уже говорил: елки-палки, непригодное для Франции выражение. — Матвей, необычайно чуткий к смене настроения, тут же сел и крикнул Флору с самой естественной интонацией: — А бокалы? Не из горла же пить? Садитесь, — добавил он, обращаясь к Родиону.

Тот только кулаки сжал — ну и нахал, однако повиновался, сел, придвинул к себе тарелку с огромной порцией гуся.

— Слушай, тебя зовут Родион? Давай на «ты», а? Так вот, меня хотят убить, и по зрелом размышлении мне абсолютно не у кого просить помощи. Вернее, я не хочу. Могу, но не хочу.

— А у меня, значит, хотите? Ладно, рассказывайте, какие у вас там… обстоятельства.