Убегая от одиночества, Родион оставшееся от службы время тратил на бесцельное шатание по городу. Месяц назад он поостерегся бы появляться в людных местах из опасения быть узнанным, а тут вдруг ему на все стало наплевать.

Петербург был еще маленьким городом, если считать с пригородами, то тысяч семьдесят жителей, может, и наберется. Люди богатые и знатные все друг друга знали. Дня не проходило, чтобы Родион не сталкивался на улице нос к носу с кем-нибудь из старых знакомцев. Они не замечали сына опального дворянина, проходили мимо, не только не удостаивая его поклоном или взглядом, но даже не проявляя минутного замешательства, когда человек раздумывает: узнавать — не узнавать? Примерно то же было и в канцелярии. Родион не навязывал себя сослуживцам, и они отвечали ему полным равнодушием.

Родион жил задыхаясь. В ветреном, свежем, прозрачном воздухе Петербурга ему не хватало кислорода. Боже мой, как это странно — чувствовать себя бестелесным! Родиону казалось, что его не замечают не только разряженные сановники и дамы в париках, но и обыватели, и городская чернь. Торговец горячими блинами, уложенными на деревянном подносе, продавец сбитня с горшком на лямке, разносчики овощей и рыбы — все они громко зазывали покупателей, но не его. Он казался себе тенью, потерявшей хозяина.

Темен Петербург зимой, странен, и на город-то не похож: редкие строения, верфи, сараи, одинокие дворцы с островерхими крышами, занесенные снегом парки, вмерзшие в лед корабли — скопище призраков. Любимым местом прогулок стал вечерний Летний сад. Разбитый на правильные аллеи с уснувшими на зиму фонтанами, украшенный статуями, изображавшими персонажей басен Эзопа, сад был почти безлюден. Редкая фигура мелькнет меж деревьев и тут же скроется — холодно, сыро, все путники торопятся к теплым печам. Именно в Летнем саду в голову Родиона пришла разумная мысль — написать в Москву по оставленному отцом адресу к стряпчему Лялину и выяснить местонахождение князя Матвея Козловского, если, конечно, тот уже вернулся из Парижа.

После посещения отцовской усадьбы Родион самым тщательным образом обследовал спасенные ключницей Настеной бумаги. Большую их часть составляла деловая переписка по поводу овечьего завода и картонажной фабрики, оказывается, у отца все было готово, чтобы наладить производство бумаги. Еще Родион обнаружил письма отца к матушке, которые тот писал из-за границы. Эту переписку Родион читать не стал, негоже при живых родителях интересоваться их любовными изъяснениями. В бумагах лежал также черновик делового письма — без начала и конца, — в котором как-то неуверенно развивалась мысль о перенесении шведского судопроизводства на русскую почву. Словом, Родион не обнаружил никакой подсказки для разгадки тайны, связанной с портретом тетки.

Что ж, он будет считать, что его версия с Плутархом верна. Если отец свою тайну не загодя готовил, а в последний миг, когда драгуны вошли уже в дом, то, стало быть, он мог сунуть что-то в книгу. Теперь это что-то и следует искать.

Но для того, чтобы наведаться в библиотеку Миниха, ему нужен помощник. Флора туда не возьмешь… На роль помощника очень сгодился бы молодой князь Козловский. Былое раздражение, которое вызывал князь Матвей, прошло. Более того, Родион обнаружил, что относится к нему с симпатией. Князь Козловский — товарищ по несчастью, он поймет, с ним можно поговорить, и во время разговора он не станет пугливо отводить глаза. Ругаться, наверное, будет! Лишился наследства, лишился всего, а что он, Родион Люберов, предлагает ему взамен? Портрет тетки с тайной в придачу. Но это лучше, чем ничего. Будем распутывать этот клубок тайн вместе.

Только один раз Родион наведался на Васильевский, посмотрел издали на родной дом. Там шла новая жизнь. Маляры красили фасад, суетились какие-то люди, втаскивали в дом укутанные соломой ящики, у подъезда стоял солдат на часах.

А потом Родион увидел сон. Сидевший на лавке белоголовый, грустный человек, на котором была надета то ли рваная ряса, то ли плащ в длинных складках, ничем не походил на батюшку, но, как это часто бывает во сне, Родион твердо знал, что это он — страждущий. Отец молча смотрел мимо Родиона, и тот, смущаясь и томясь, ждал: вот сейчас войдет мать и тогда он сможет наконец задавать вопросы. Но мать не приходила. Не выдержав, он начал искать ее взглядом по углам помещения, но там была чернильная темнота. Он всматривался до рези в глазах, и тьма вдруг рассеялась, превратившись в заснеженное поле с островками бурьяна. Кисточки отцветшего бодяка, их он видел ясно, были присыпаны инеем, как солью, а дальше — необъятность, ветер гнал поземку по твердому насту до самого горизонта. Сон был длинный, мучительный, и тем страшнее делалось, что в нем ничего не происходило, только сидел на лавке отец, дул ветер и длилась тоска.

Наутро Родион понял — пора — и пошел в Тайную канцелярию. Чтоб не дразнить гусей, он решил назваться дальним родственником матери — орловским помещиком Волковым. Канцелярия для тайных розыскных дел размещалась за стенами Петропавловской крепости в одноэтажном, выкрашенном в розовый цвет, чрезвычайно приличном здании: просторные сени, направо — светлица секретаря, налево — подьячая комната, далее коридор, в который выходили двери прочих покоев. Главное розыскное учреждение, наводившее ужас на всю Россию, выглядело весьма безобидно.

Родиона принял канцелярист Иванов, худой, чернявый человек с ухоженными и чрезвычайно суетливыми руками. По делу Люберова? Так, так… Надобно справиться с опросными листами и определениями. Зайдите через неделю. Матвей вышел на ватных ногах. Стены крепости давили на плечи. И еще он понял, что есть «теснота времени». Кажется, время не может быть тесным, это реку можно перегородить запрудой, время — никогда. Но время его жизни перегорожено со всех сторон, его время — это стоячий пруд с тиной, и нет надежды, что когда-нибудь что-то изменится.

Вторым чиновником, принявшим Родиона через неделю, был подканцелярист, некто Волобуев: небольшого роста, рыжеватый, с бородавкой на ноздре. Волобуев сидел за столом, не поднимая глаз, и всем своим видом изображал крайнюю занятость. У подканцеляриста была очень красивая чернильница — серебряный пузырек с лазоревой перегородчатой эмалью, крышечкой в виде луковицы и длинной, серебряной же цепочкой. Глубоко умакивая перо, Волобуев любовно придерживал чернильницу рукой, и Родион понял, что он эту безделушку всюду носит с собой. Не давая себе труда додумать, по каким именно признакам он это угадал, Родион решил, что этот — с бородавкой, если ему половчее дать, — примет. Надо бы только намекнуть об этом как-нибудь поделикатнее.

— Сведения о сестре моей и ее муже, — Родион продолжал играть орловского родственника, — чрезвычайно меня волнуют. Однако обстоятельства семейные понуждают ехать в родную вотчину. К весне, поверите ли, загодя надобно готовиться. Посему очень прошу работы по отысканию дел моих родственников как-то ускорить. Я, со своей стороны…

— Паспорт извольте, — сказал Волобуев, не поднимая глаз.

— Паспорт?.. Ах ты, Господи, я и не предполагал, что сию бумагу надобно при себе иметь. Уж в следующий раз непременно… Я могу встретиться с вами в любом, удобном для вас месте. Скажем, у Гостиного двора на Троицкой площади, а? Если желаете, можно в Адмиралтейской стороне. Синий мост вас устроит? Или у храма Святого Исаакия Долматского? — спрашивал Родион заискивающе (вот мука!).

— У Исаакия завтра в два часа пополудни, — скороговоркой сказал Волобуев, сгреб бумаги, цепко ухватил чернильницу и вышел из комнаты.

Вечером Флор собрал все имеющиеся в доме деньги, уж и сундук перетряхнули, и карманы вывернули, а слуга все твердил: мало, мало…

— Да откуда ты знаешь-то, что мало? — разозлился Родион. — Какая там у них норма, в Тайной?

— А норма у них такая: чем больше, тем лучше. Понеже они — прорва.

— Ладно. Если что, кольцо матушкино присовокуплю.

В назначенный час Родион был в условленном месте. Он укрылся в галерее, недавно пристроенной к храму для укрепления стен. Куранты голландских часов на храме пробили два.

Волобуев опоздал на пятнадцать минут. Он подошел к Родиону не спеша, встал бочком, глаза его рассматривали городские дали. Кошелек без малейшей задержки перетек из одних рук в другие и исчез в недрах подканцеляристского камзола.

— Я ознакомился с делом известных персон. В строгом смысле слова все это и делом-то назвать нельзя. Есть приказ об аресте, об обыске, но опросных листов нет, пыточных листов тоже нет.

— И что это значит? — быстро спросил Родион.

— А это значит, что Люберова подвергли арестованию, а далее, не утруждаясь допросами, тут же отправили в ссылку бессрочно. Об этом и реляция говорит.

— Значит, не было допросов с пристрастием?

Волобуев вдруг быстро, зорко глянул на Родиона, и тот поразился, сколь всепонимающим был этот взгляд.

— Вы ведь сынок им будете? Я не ошибаюсь?

— Вы не ошибаетесь, — согласился Родион. — А за что арестован отец?

— Сие есть тайна, — буркнул Волобуев и сунул руку в карман, словно желал ощупать кошелек — жидковат…

— Не могли бы вы принять от меня подарок, — пробормотал Родион, раскрывая ладонь с кольцом, брильянт сверкнул тревожно.

Волобуев, кажется, и взглядом не удостоил подарка, однако же все приметил: и истонченное золото ободка, и величину камешка.

— Колечко маменькино себе оставьте. Зачем вам знать подробности? Все как обычно. Был донос, уличающий означенную персону в противогосударственной деятельности. Но главное, папенька ваш богат был. Видно, перебежал кому-то дорогу…

— Ладно. Здесь я все равно никогда ничего не узнаю. Куда сослали родителей?

— Этого я пока не знаю. В реляции сказано — под Соликамск, но конвой еще не вернулся, посему точное место нам неизвестно. Арестанта выслали ранее, арестованную с двумя услужителями, людьми вашими, вдогонку. Мой вам совет: не ходите больше в наше заведение, не мозольте глаза. Пройдет год, два… тогда и справитесь. Я вам помогу, только вместо себя пришлите кого-нибудь. Так оно вернее будет.

Волобуев исчез как-то удивительно легко. Кажется, и сделал-то всего три неторопливых шага — и нет его, как растворился.