Австерия уже работала. А может, она и не закрывалась на ночь, готовая выдать по первому требованию вина, колоду карт и дымящуюся трубку.

— За австерией по правую руку от набережной, — шептал Александр, — двухэтажный дом немца Штоса. Окна на втором этаже, выходят в палисад. Внизу ставни закрыты, все спят. Только бы он был домаЗаспанная служанка быстро открыла дверь и, не удивляясь, не задавая вопросов, провела Александра на второй этаж. Дверь в комнаты Лядащева оказалась незапертой.

— Проснитесь, Василий Федорович! Проснитесь, умоляю вас. Я пришел, чтобы отдать вам в руки судьбу мою и жизнь. Мне надо понять, удача ли прискакала ко мне на арабском коне, или беда стучится в дверь. Да не смотрите так удивленно! Меня вызвал к себе Лесток. Я не могу рассказать, о чем он со мной говорил. «Под страхом смертной казни»— так говорят в Тайной канцелярии. Но мне нужна ваша помощь. Я пешка в чьей-то игре. Но я должен понять, что творится вокруг. В чем обвиняют Лопухиных? За что взяли Бестужеву? Какое отношение к заговору имеет дочь ее Анастасия? Вы знаете все, недаром я встретил вас в доме графа Путятина.

— Тебе Лесток дал поручение?

— Я этого не говорил, — поспешно отозвался Александр.

— А иначе зачем бы ты прибежал ко мне в такую рань? — Лядащев зевнул, поскреб пятерней подбородок и сел, опустив ноги на пол. Только сейчас Александр заметил, что Лядащев спал не раздеваясь. Пышный парик примялся с одной стороны. Скомканный камзол заменял подушку, и на правой щеке отпечатался причудливый узор золотого шитья. — Пили мы вчера у Ягупова. 0 — ой! — Лядащев опять глубоко, со стоном зевнул. — Ненавижу это занятие, да отказаться нельзя — обида на всю жизнь. Домой меня чуть живого привезли. Кто — не помню.

— Василий Федорович, выслушайте меня. Я не пришел бы к вам, если бы дело касалось меня одного. Но все складывается так, словно я помогаю следствию поймать ее.

— Кого поймать? Говори толком.

— Вы же читали опросные листы. — Голос Александра прозвучал умоляюще. Ему очень хотелось, чтобы Лядащев сам догадался, о ком идет речь. Но тот ничего не хотел домысливать сам.

— У меня, братец, от этих опросных листов в глазах троится. Вот ведь зевота напала… Посмотри-ка там, в углу, за стулом… Нет ли там бутылки? Если меня привез домой Ягупов, то она непременно должна там стоять. И полная! Есть? Значит, точно Пашенька меня на второй этаж приволок. Возьми бокалы на подоконнике. Налей… Ну вот, теперь рассказывай. И все сначала. Значит, ты был у Лестока.

— Был, Василий Федорович. — Александр помолчал в надежде, что дальше Лядащев начнет говорить сам, но тот молча прихлебывал вино и ждал. — Хорошо, я все расскажу вам. Цена этой откровенности — моя жизнь. — Он погрозил кому-то пальцем и продолжал: — Я люблю дочь Анны Гавриловны Бестужевой — Анастасию. Случайно я видел, когда и с кем она бежала из Москвы. Теперь Лесток хочет, чтобы я опознал этого господина.

— Ну и опознай. Я-то здесь при чем?

— Что ей грозит?

— Анастасии Ягужинской? Да ничего. Она такого наговорила, любовь твоя, что ее не наказывать надо, а деньги платить за показания.

— Как — деньги? Она помогла раскрыть заговор?

— Ничего не раскрыла, а просто перепугалась до смерти и подписала все, что от нее хотели. А хотели, чтобы она оговорила мать. Но ее показания ничего не решали. Бестужеву взяли после допроса Ивана Лопухина. Тот постарался, ничего не утаил. Но я, как он, на дыбе не висел, и не мне его судить.

— На дыбе висел… — повторил Александр глухо, а потом, словно поймав на лету подсказку Лядащева, подался вперед. — Так Анна Гавриловна невиновна?

Лядащев рассмеялся невесело.

— Знаешь, как в городе называют дело об отравителях? «Бабий заговор». Лесток всем и каждому говорит: «Как же не быть строгим, если, кроме пустых сплетен да вздорной болтовни, ничего нельзя добиться от упрямых баб?»И этих «упрямых баб» пытают без всяких скидок на их красоту.

— Зачем же их пытать? Может, они и впрямь только сплетницы? Лядащев хмыкнул неопределенно, опять зевнул и перекрестил рот.

— Знать надо, братец, о чем можно сплетничать, а о чем нельзя.

А то больно много сплетников развелось. И посол австрийский Ботта в их числе. Ты на меня так преданно не смотри. Я тебе никаких тайн следственной комиссии не выдаю. Об этом весь Петербург говорит, — Лядащев вдруг подмигнул Белову, — и все «под страхом смертной казни».

— А какую роль во всем этом играет Бергер?

— Дался тебе этот Бергер!

— Так я еду с Бергером.

— Куда? — Лядащев быстро спросил и внимательно посмотрел на Александра. — Зачем тебе ехать с Бергером?

— Я вам уже говорил. Я еду с Бергером для опознания. Куда — не знаю.

— Хорошая компания, ничего не скажешь, — проворчал Лядащев. — Посиди-ка один. Пойду умоюсь. Башка раскалывается. — И ушел в другую комнату.

Мылся Лядащев долго, отфыркивался, старательно полоскал рот, Александр терпеливо ждал. Ему казалось, что Лядащев тянет время, решая для себя, насколько можно быть откровенным с пятидневным знакомым. А Лядащев раскачивался на нетвердых ногах и думал, с ненавистью рассматривая полотенце: «Как этой гадостью можно лицо вытирать? Хозяин Штос — сквалыга и сволочь! Это не полотенце, это — знамя после обстрела и атаки, все в дырах и в дыму пороховом. А может, это портянка? Не буду вытираться. Так обсохну. Еще водичкой покраплюсь и обсохну…»

— Слушай, — сказал он наконец, входя в комнату, — Расскажу я тебе, кто такой Бергер. Начнем с географии. Есть такой город — Соликамск. Знаешь такой город? В нем живет на поселении бывший гоф-маршал Левенвольде, а при нем охрана, а при охране — офицер. У офицера вышел срок службы, и ехать к нему на смену должен был некто… — Лядащев многозначительно поднял палец.

— Бергер, — подсказал неуверенно Александр.

— Вот именно. Соликамск далеко, на Каме. Жить там, хоть ссыльным, хоть конвойным — пытка. Кругом соляные прииски и больше ничего, степи… Я всегда думал, Белов. — экая несправедливость! Считается, что ссылают одного, и никто не пожалеет ни в чем не повинных людей — солдат и двух офицеров, что едут в эту глухую, забытую богом дыру. А? Тебе не жалко конвой, Белов? Они ведь тоже люди!

— Мне очень жалко конвой, Василий Федорович, — твердо сказал Александр, опуская глаза в пол. — И палача жалко. Считается, что наказывают одного, а получается — двух.

— А ты остряк… Так о чем я? Ах, да, Бергер… С Иваном Лопухиным Бергер служил в одном полку и, говорят, был дружен. Про любовь Натальи Лопухиной к ссыльному Левенвольде знал весь двор. Не было этой тайной и для Бергера. И вот прослышала Наталья Лопухина про новое назначение в Соликамск и просит сына своего Ивана, чтоб передал он через Бергера поклон от нее Левенвольде. «Пусть верит, что помнят его в столице и любят», — наказала она передать да еще добавила такую фразу: «Пусть граф не унывает, а надеется на лучшие времена». Слушай, Белов, посмотри-ка в углу под окном. Там кусок обоев оторван. Там должна быть… Есть? Тащи сюда. Наливай. Мне чуток, себе полную. Пей, пей! У тебя уже щеки порозовели. Я когда тебя увидел, ты был на сосульку похож. Я еще подумал, что это Белов на сосульку похож? Лето ведь…

Александр оторопело посмотрел на Лядащева. «Как странно он говорит! Да он пьян, — понял Александр наконец. — Пьян в стельку. То-то он разговорчивый такой! Мне повезло. А то бы я из него лишнего слова не вытянул. Зачем же я, дурак, пьяному про Лестока рассказывал? Нет… Он меня не выдаст. Не такой человек».

— Еще налей, — сказал Лядащев и тряхнул головой. — На чем мы остановились? Ага… «Так надейся на лучшие времена», — передала Наталья Лопухина своему соколу. Дальнейшие события по-разному объясняют. Кто говорит, что Бергер сразу пошел с этой фразой к Лестоку, мол, какие же это такие «лучшие времена»— опять младенца Ивана на трон? Кто рассказывает, что за домом Лопухиных давно слежка была. Все это не суть важно. А важно то, что Лесток усмотрел в этой безобидной фразе скрытый намек, что готовится левенвольдево освобождение, и поручил Бергеру выведать у Ивана Лопухина все, что возможно. А тут случилась пирушка в вольном доме у Берглера.

— У кого? — переспросил Александр.

— Да у курляндца одного, пакостника. Все немцы эти — кто Бергер, кто Берглер. И все пакостники. Какой уважающий себя немец поедет в Россию? У него и дома дел полно.

— Я знал в Москве одного немца — он производил очень хорошее впечатление, — виновато сказал Александр.

— Да? Впрочем, я тоже знал двух. Отличные парни! Один, правда, был французом, а второй — скорее всего эфиопец…

— Ну вот видите… Но мы опять отвлеклись от темы.

— На этой пирушке вызвал каналья Бергер пьяного Лопухина на откровенность. — Лядащев налил еще вина, выпил.

«На что это он намекает? Уж не считает ли он и меня такой же канальей?»— смятенно подумал Александр и заерзал на стуле, но Лядащев утер рот ладонью и, не обращая на смущение Александра ни малейшего внимания, продолжал:

— А Иван и рад поговорить. Мальчишка тщеславный, заносчивый! Наплел таких несообразностей, что дух захватывает. Ныне мол, веселится одна государыня да приближает к себе людей без роду, без племени. Мол, каналья Сивере из матросов, Лялин из кофишенков. И чины им, мол, дали за скверное дело. Государыня, мол, потому простых людей любит, что сама на свет до брака родителей появилась.

— Как можно? — не выдержал Александр.

— Ты дальше слушай. Царица Елизавета, мол, императора Ивана с семейством в Риге держит под караулом, а, того не знает, что рижский караул с ее канальями лейб-гвардейцами потягаться может.

— Ну и подлец! — воскликнул Александр. — Зачем же это все говорил?

— Затем, что дурак! Болтун безмозглый! Три дня водил его Бергер по кабакам. Иван водку лакает и приговаривает: «Мне отец говорил, чтобы я никаких милостей у царицы не искал, потому что наши скоро за ружья примутся», а за стеной сидит лестоков человек и слово в слово эти дурацкие речи записывает.

— А каких «наших» он имел в виду?

— Да не было никаких «наших», одно хвастовство. Ну а дальше уже Лесток постарался. Бергера представили императрице, и она подписала приказ об аресте Лопухиных. А Бестужева — сердечная подруга Натальи Лопухиной. После того, как у Бестужевой брата Михаила Головкина сослали, она во всех гостиных жалобами да воплями язык обтрепала. Может, и наговорила чего лишнего. Какая за ней вина — не знаю, но Лесток держит ее за главную заговорщицу. И знаешь, Белов, мне их не жаль. Они под пытками столько ни в чем не повинных людей оболгали, что их и впрямь надо смертию казнить. У Ягупова сестра в крепости сидит. Она замужем за поручиком Ржевским. Сам-то он лишнего не болтал, но был, на свою беду, в тот вечер в доме у Берглера, этого вздорного мальчишку Лопухина слышал и не донес куда следует.

— А Бергер так и не поехал в Соликамск, — задумчиво сказал Александр.

— Слушай, Белов, посмотри-ка в углу под иконой на полочке… Да, за занавеской… Нет? Ты хорошо посмотрел? Значит, не Ягупов меня в дом тащил. Ягупова, наверное, тоже кто-нибудь тащил. Не иначе, как Родька Бекетов. Пожалел бутылку. И правильно! Никогда не пей без меры, Белов!

— Не буду, Василий Федорович. Спасибо, Василий Федорович. Я пойду. Я все понял, — кивал головой Саша.

— Кабы еще я сам все понял, — вздохнул Лядащев, — вот было бы славно. — И он опять завалился спать.