Алексей шел в Микешин один. Путь его краешком задевал Невинские болота, старушка утверждала, что так идти много короче, чем по тракту.

Поплутав день в топях и хлябях, он вышел на тропу, и тропа привела его к озеру. Вечерело… На водной глади в другом конце озера плавало малиновое пятно. Казалось, свет исходит изнутри, со дна, но это было отраженное с высокого берега пламя костра, и Алексей пошел на него, пробираясь сквозь заросли ольхи и крапивы.

Свет шел не от костра, как думал Алексей, а из окон двухэтажного особняка, стоящего на крутом берегу озера. Через еловые ветки покойно светились окна нижнего этажа.. Из высокой трубы шел дым.

«Печи топят в такую жару, — подумал Алеша. — Странный дом… Куда это я вышел? А… Старушка говорила,» царев домик «… Значит, правильно иду, не сбился с маршрута».

Алексей осторожно отодвинул еловую ветку и заглянул в открытое окно. В комнате находилось двое мужчин. Один сидел над остатками ужина, другой, высокий старик в синей поддеве, стоял рядом и наливал из большого штофа водку в граненую чарку.

— Груздочками закусывайте, ваше сиятельство, — приговаривал старик. — Груздочек сам проскальзывает.

— Груздочки — это грибы, — заплетающимся языком сказал тот, кого называли сиятельством. Голова его вдруг мотнулась вбок, грозя перевесить шатко сидящее тело, но он подхватил руками свою тяжелую голову и, словно крепя ее к шее, вернул в прежнее вертикальное положение. — Грибы… это к чему?

— Даме к беременности, мужчине — к удивлению, — с готовностью пояснил старик. — Но это, если во сне грибы видеть.

— У меня здесь все, как во сне.

Алексей присел под окном. Где он слышал этот голос?

— Так о чем я? — продолжал мужчина. — Грибы к утомлению… Нет, я говорил, что тебе надо ехать с нами во Францию. Калистрат, Франция — звезда души моей! Ты сгинешь в этих болотах, Калистрат. Болота — это к чему?

«Совсем недавно, — мучительно вспомнил Алеша, — эти бархатные интонации, этот акцент…»

Он решил заглянуть в следующее окно, для чего встал на четвереньки, пролез под низкорастущими ветками ели и замер, открыв от удивления рот.

Ее он узнал сразу… Она сидела перед горящим камином, головка ее над спинкой кресла изогнулась подобно экзотическому цветку.

Словно почувствовав Алешин взгляд, девушка повернула голову и, увидев прижатое к стеклу лицо, несколько секунд с удивлением его рассматривала, потом стремительно вскочила и выбежала из комнаты. Алексей и шагу не успел сделать, как она очутилась рядом.

— Молчи, — услышал он требовательный шепот. — Иди за мной. Не надо, чтобы тебя здесь видели.

Она толкнула низкую дверь и, уверенно держа Алешу за руку, повела его вниз по узким ступеням. В подвале было душно и темно, только в окошке у потолка светился рог молодого месяца. Сундуки, бочки, сваленные в кучу седла или что-то похожее на седла, в углу поблескивала позолотой огромная рассохшаяся зимняя карета на полозьях. «Как ее сюда втащили? — подумал Алексей и тут же одернул себя: — О чем думаю-то, мне-то что за дело?»

— Вот мы и встретились опять, богомолка. Испугался?

— Нет, сударыня, — ответил Алеша тоже шепотом.

— Врешь. Зачем ты здесь?

— Мимо шел. Хотел попроситься на ночлег.

— Здесь мимо одни шпионы ходят? Женские тряпки сбросил?

— Это была шутка, сударыня. Я поспорил, что в женском платье во мне не узнают мужчину.

— Все врешь. Ты не мужчина, ты мальчик. Красивый мальчик… И я тебя давно жду, а если не тебя, то кого-нибудь вроде тебя. — Она тихонько засмеялась и прижалась к Алеше, щекоча ресницами его лоб.

Алешина рука покорно легла на ее талию, голова закружилась:

«Что вы, сударыня? Я, право…» Девушка вдруг зажала его рот нежной ладошкой и замерла, вслушиваясь.

— Калистрат, где она? — произнес знакомый голос, и молодой месяц исчез, закрытый чьей-то спиной: — Я не могу жить без нее, а она отказывает мне даже в уважении. Да, да, она меня не уважает, — грустно добавил де Брильи и запел:

— Как поет! — прошептала Анастасия восторженно. — Кто бы мог подумать, что он умеет так петь! Дверь в подвал внезапно отворилась.

— Там кто-то есть, ваше сиятельство, — крикнул сторож. Анастасия втолкнула Алексея в карету, прошептала на ухо:

«Жди меня здесь!»— и легко взбежала по ступенькам.

— Кошка кричала, как безумная. Я пошла в этот подвал, а там мыши пищат и темно…

— Звезда моя, — пылко воскликнул француз и тут же сник: — Прости меня, я пьян. О, эта проклятая русская водка!

— О чем ты пел, Сережа?

— Постель наша будет глубже океана глубокого, а в каждом углу расцветать будут ландыши. Так поют во Франции про любовь. Де Брильи привалился к стенке, ноги его не держали.

— Пошли, ваше сиятельство…

Алеша дождался, когда голоса стихли, и вылез из кареты. Неожиданная встреча с красавицей возбудила его до чрезвычайности. Что за странные колдовские слова: «Я тебя давно жду…» Никто и никогда не говорил ему таких слов. Может, эти слова таят в себе опасность и ему лучше уйти? Уж не заперт ли он в этом подвале?

Он тихо поднялся по ступеням. Дверь открылась от легкого толчка, в лицо пахнуло лесной сыростью, запахом прели и хвои. Алеша поежился. Провести ночь под крышей было куда приятнее, чем лежать в мокрой траве. Он вернулся назад, залез в просторную, как комната, карету и растянулся на пыльных подушках.

А впрочем, какое ему дело до этой красоты? Не о ней он хочет думать. Надо расслабить мышцы, удобно положить щеку на ладонь, потом неторопливо рыться в памяти, вспоминая какую-нибудь из ночевок в лесу, костер, брошенный на лапник плащ, и тогда из темной глубины прошедшего, но такого недавнего и дорогого времени, выплывет лицо Софьи, и он услышит далекий зов: «Я жду…»

Уже кричали петухи и небо в амбразуре окна стало белесым, когда его бесцеремонно растолкали сильные руки Анастасии.

— Проснись, Алеша. Хватит спать!

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — Остатки сна как рукой сняло.

— Я давно тебя знаю, да имя забыла. А ночью вспомнила. Скажи, курсант, согласен ты ради меня жизнью рисковать?

— Нет, — быстро сказал Алексей.

— Боишься?

— Я ничего не боюсь, сударыня. Но обстоятельства таковы, что именно сейчас мне очень нужно быть живым. Простите меня.

— Ты даже не спросишь, зачем ты мне нужен?

— Вы ошибаетесь, я вам не нужен.

— Вот как заговорил? А подарки любил получать? — Анастасия повысила голос, забыв о предосторожности. — Неужели тебе маменька больше меня нравилась, испорченный ты мальчишка?

— Я вас не понимаю… — голос Алеши дрогнул.

— Ты не знаешь, кто я? — удивленно спросила Анастасия.

— Фея, — пожал плечами Алеша, а сам с испугом всматривался в красавицу.

Анастасия посмотрела на него внимательно, пытаясь найти в бесхитростном его взгляде корыстные мысли или злой умысел, и вдруг расхохоталась.

— Знаешь, как мать тебя называла? Алеша-простодушный. Видно, ты такой и есть…

— Так вы?..

— Анастасия Ягужинская, любовницы твоей дочь… Алеша совершенно смешался, впору голову от стыда под мышку сунуть.

— Вы ошибаетесь! Я никогда не был… поверьте, — и, стараясь обрести почву под ногам, спросил: — Что с Анной Гавриловной?

— Ничего не знаю. Сама бежала из-под стражи. А спаситель мой — кавалер де Брильи — волк в агничьей коже. Он везет в Париж бумаги заговорщиков.

Так вот зачем они встретились… Сейчас Анастасия Ягужинская потребует, чтоб он и дальше служил ее матери и еще каким-то грозным, неведомым силам. Алеше хотелось в ноги ей броситься:

«Отпусти! Мне Софью спасать надо!» Но ничего этого он не сказал вслух.

Анастасия, путаясь в мантилье, достала с груди плотный, перевязанный лентой пакет и протянула Алексею.

— Вот эти бумаги. Я их у де Брильи выкрала, а на их место положила другие листы — из сонника выдрала да теми же нитками и зашила. Я думаю, что эти бумаги похитили, — она склонилась к Алешиному уху, — у вице-канцлера, и их надо ему вернуть. Но помни — только самому Бестужеву, из рук в руки… Да, расскажи, как они к тебе попали, и он поможет моей матери.

— Да вы что? Как же я к Бестужеву попаду? Шутка сказать… Здрасте, вице-канцлер, я к вам… — дурашливо тараторил Алеша.

— Да уж постарайся! — Анастасия даже ногой топнула, с силой засунула бумаги ему под камзол, но вдруг сменила тон на печальный и просительный: — Сделай, голубчик, как прошу. Это очень важно. И прощай! Поверь, я не виновата… — добавила она и быстро его перекрестила.

Алексей хотел было сказать, что и он не виноват и что поручение ее никак не выполнимое, но Анастасия уже подхватила юбки, и каблучки ее, выбивая тревожную трель, застучали по лестнице.

Алексей приоткрыл дверь подвала, осмотрелся, потом стремительно перемахнул открытую лужайку и, нырнув в кусты бузины, остановился, чтобы перевести дух.

Дом спал. Где-то квохтали куры. Пестрый хряк поднял из лужи голову и глянул на Алексея мутными, злыми глазками. Вдруг сверху с балкона раздался смех. Анастасия смеялась так беспечно и весело, словно не только тайные бумаги передала Алексею, но и все свои заботы, и тут же забыла о заговоре, о неожиданно обретенном посыльном и о матери, которая сидит в крепости.

Алексей потер обожженные крапивой руки и решительно зашагал вдоль озера.

«Нет, господа, я не слуга вам! Я ничего не понимаю в ваших интригах и заговорах. Пусть здравствует дочь Великого Петра — Елизавета. Таскайте сами каштаны из огня! Бросить эти чертовы бумаги под куст, и пусть леший творит над ними свои заклинания».

Так уговаривал он себя, пробираясь через сухостой и прыгая с кочки на кочку. Выйдя наконец на торный тракт, если можно было таковым назвать полусгнившую гать, он уже знал, что ноги принесут его не в Микешин скит — это потом, а в родную деревню. У маменьки добудет он себе быстрого коня, а бумагам найдет посыльного, который и передаст их вице-канцлеру «из рук в руки». Вот только кто поедет в Петербург? Он вспомнил отца Никанора — стар и немощен, и однорукого майора — соседа, тертый калач, но брехун, и дальнего родственника Силантия Потаповича, который, конечно, по бедности, гостит у маменьки… И все эти люди казались совершенно неспособными на подобное поручение.