Они и в самом деле пришли. Еще не рассвело, когда я проснулся от сильной канонады. Я быстро вышел из хижины и в свете наступающего дня увидел две подводных лодки, ставших на якорь недалеко от берега. На них часто вспыхивали молнии — орудия изрыгали огонь, а со стороны селения строчили автоматы и пулеметы. Мне все стало ясно. Ночью японцы высадили десант на остров далеко от селения и теперь наступали со всех сторон. В самом селении слышались грохот взрывающихся снарядов и визг женщин и детей, вернувшихся с гор после того, как накануне ночью подводная лодка исчезла. А пожары, которые ночью угасли, сейчас снова бушевали и освещали темные воды океана багровыми языками пламени.

Боамбо разделил стрелков на два отряда: один сражался на восточном конце селения, а другой — на западном. Сражение продолжалось недолго: туземцы были принуждены отступить перед более сильным врагом. Правда, они дрались храбро и отступали шаг за шагом, но все же отступали, а на рассвете отошли в горы.

И я собирался бежать с ними, но перед тем решил зайти в хижину Смита. В его кассетке лежал дневник Магеллана. Японцы, наверно, обыщут хижину и найдут кассетку. Дневник попадет в их руки. При этой мысли я забыл об опасности, угрожавшей мне, и бросился к хижине плантатора. Но ее уже не существовало. Осталась куча пепла... Я сообразил, что никакой пожар не мог уничтожить огнеупорную кассетку, но мне некогда было рыться в горячем пепле. Каждый момент могли появиться японцы...

Я побежал в хижину Арики. В ней застал главного жреца и Смита.

— Ваша хижина сгорела! — крикнул я плантатору.

Тот вскочил с нар и испуганно на меня уставился.

— Сгорела? В самом деле?

— Да, от нее осталась куча пепла.

— О, значит, я последний бедняк! — Смит схватился за голову. — Вы слышите, сэр? Последний бедняк!

— Но ведь кассетка не сгорела? — спросил я.

— О, сэр! — воскликнул плантатор, и глаза его вдруг радостно засверкали. — Вы совершенно правы! Кассетка выдержит. Никакой огонь не может ее уничтожить, уверяю вас! А в ней мои драгоценности и чековая книжка!

— И дневник Магеллана, — прибавил я.

— Да, и дневник Магеллана. Все в порядке, сэр... Мы найдем кассетку и скроем от японцев.

— Да, но я не собираюсь оставаться у японцев.

— Вот как? Значит, останетесь до конца верным племени?

— Да.

— Воля ваша. — Смит посмотрел на меня с сожалением.

— Вы найдете кассетку, не так ли? — спросил я.

— Разумеется найду и спрячу.

— Хорошо. Но помните, что дневник Магеллана не только ваш.

— К чему вы мне это напоминаете, сэр? — обиженно пробормотал Смит. — Неужели вы допускаете, что я злоупотреблю доверием, оказанным мне вами и Стерном? Кстати, а где он? Где мой капитан?

— Не знаю.

— Может быть, убить?

— Не думаю. А что собирается делать Арики? Он хочет остаться у японцев?

Смит утвердительно кивнул головой.

— Это верно? — обратился я к главному жрецу. — И ты остаешься у пакеги, которые сожгли хижины племени и убили много женщин и детей?

Арики почесывал грудь и глядел в землю. Он прекрасно понимал что делает и не смел смотреть мне в глаза.

— Да, — проговорил он наконец и, указав рукой на Смита, прибавил: — Он говорит, что пакеги — хорошие люди и не сделают зла Арики. Пакеги будут уважать Арики больше тебя...

Я махнул рукой и вышел. Смита можно было понять, но не оправдать. Он предпочитал плен острову Тамбукту, потому что хотел во что бы то ни стало возвратиться в Англию к своему богатству. Но с какой целью остается Арики у врагов своего племени?

Я пошел по тропинке, ведущей в горы. Неожиданно за спиной раздался незнакомый голос, заставивший меня обернуться. Я увидел на опушке леса двух японцев с направленными на меня автоматами. Оба были невысокого роста, но довольно широкоплечие, с желтыми лицами и косыми узкими глазами. Один, поменьше, был в тяжелых подкованных сапогах и белых гетрах, а другой, повыше, — в высоких сапогах почти до колен. Солдат в белых гетрах крикнул что-то по-японски и прицелился в меня. Я поднял руки и замер в ожидании. «Неужели этот дурак будет стрелять?» — промелькнуло у меня в голове.

Но он не выстрелил. Как только я поднял руки, японец опустил автомат и подошел ко мне.

— Инглиш? Американ? — спросил он, глядя на меня черными глазами.

— Болгарин, — ответил я.

— Бюльгар? — удивился маленький солдатик в белых гетрах.

Я кивнул головой:

— Бюльгар.

Солдатик недоверчиво осмотрел меня с головы до ног и что-то забормотал на своем языке, но я только пожимал плечами и молчал. В это время другой, в высоких сапогах, вошел в хижину главного жреца и вывел оттуда Смита и Арики.

Маленький солдатик оставил меня и подошел к Смиту.

— Инглиш? Американ? — спросил он.

— Инглиш, — ответил Смит. — Подданный его величества английского короля!..

— Инглиш! — заорал солдатик в белых гетрах и толкнул плантатора прикладом автомата.

Смит не ожидал такого отношения. Как всякий богатый человек он жил до сих пор с сознанием своего превосходства над другими. Благодаря этому, он был самоуверен, даже надменен в отношениях с людьми. Кроме того, чрезмерно большая вера в могущество Англии создала у него убеждение в том, что достаточно произнести слово англичанин, чтобы все упали перед ним на колени. Поэтому удары прикладом были для него полной неожиданностью.

А об Арики и говорить нечего. Он тоже не был в восхищении от японцев. Оказывалось, что они далеко не такие, какими их рисовал Смит.

Солдаты погнали нас к бухте. В разных местах на тропинке лежали убитые мужчины, женщины и дети, раненые напрасно протягивали к нам руки за помощью. Кругом бушевали пожары.

В бухте царило оживление. Японцы перевозили ящики со снаряжением и выгружали на берег. Они пользовались узкими пирогами туземцев, которые не были приспособлены для перевозки больших грузов, но все же делали свое дело.

Тут был и капитан Стерн. Он так обрадовался, увидев нас, что чуть не упустил тяжелый ящик, который нес на спине. Он, как и я, отстал от туземцев и был захвачен японцами в плен, не успев бежать в джунгли.

— Неужели, Стерн? — воскликнул Смит и остановился в изумлении. — Неужели они вас заставляют таскать эти тяжелые ящики?

— А что же вы думаете, я делаю это по собственному желанию? — ответил Стерн, осторожно опуская ящик на песок.

— Как можно! — возмутился Смит.

— Можно, можно!

— Удивляюсь, Стерн...

— А вот я так ничуть не удивляюсь.

— Но вы сказали им, что вы капитан дальнего плавания?

— Сказал.

— И несмотря на это...

— Несмотря на это, — перебил его Стерн, — а может быть, именно потому меня заставили таскать эти тяжелые ящики.

Солдатик с белыми гетрами куда-то ушел и вскоре вернулся с офицером. Офицер был такой же маленький, как солдат, с черными косыми, узкими глазками, а широкое желтоватое скуластое лицо было густо покрыто веснушками. Он что-то сказал на своем певучем языке и показал на пироги, нагруженные ящиками. Мы поняли, что надо приниматься за работу.

Ящики были действительно чертовски тяжелые. Смит пыхтел под их тяжестью и проклинал японцев, но, конечно, про себя. Маленький солдатик внушил ему, что самураи не шутят. Они даже для старого Арики нашли работу, несмотря на то, что он был кожа да кости. Видя, что он не может носить ящики, офицер заставил его выгребать воду из пирог.

Днем с подводной лодки приехал офицер и сказал нам на ломаном английском языке, что их командир желает с нами поговорить. Это было как раз кстати, потому что мы изнемогали под тяжестью ящиков и от неимоверной жары. Мы сели в пирогу и двое матросов нас доставили на подводную лодку. Командир — маленький, коренастый здоровяк с загорелым желтоватым лицом и выдающимися скулами — ожидал нас на палубе, широко расставив ноги и заложив руки за спину.

— Я протестую, сэр! — торопливо заговорил Смит, задыхаясь от усталости и жары. — Ваши подчиненные меня били! Я член палаты общин, сэр! Я подданный его величества английского короля!

Командир молча холодно на него посмотрел.

— Ваши матросы плохо воспитаны, сэр! — воодушевляясь, продолжал Смит. — Они меня били, а потом заставили переносить на спине ящики со снаряжением. Это унизительно, сэр! Я протестую!

Он умолк и вытер пот на шее. По лицу командира пробежало нечто похожее на усмешку, но глаза оставались холодными. Он подозвал стоявшего вблизи боцмана и что-то сказал по-японски. Боцман кивнул Смиту головой и повел во внутренние помещения подводной лодки.

— А вы кто? — обратился ко мне командир. — Надеюсь, что вы не член палаты общин?

— Нет, сэр. Я болгарин.

— Болгарин? О'кей! А вы? — обернулся он к Стерну.

— Я англичанин, — холодно ответил Стерн. — Капитан дальнего плавания.

— На военных судах?

— Нет, на торговых. Вернее, я был капитаном яхты господина, которого только что увели.

— Разве у него была яхта?

— Да.

— Мне сказали, что вы потерпели кораблекрушение?

— Да, сэр. Яхта разбилась вон о те скалы. — Стерн показал на скалы, между которыми виднелась корма нашей пострадавшей яхты.

В это время вернулся боцман. Командир отдал новое приказание. Боцман дал знак рукой Стерну следовать за ним.

Когда мы остались одни, командир подводной лодки снова спросил меня:

— Значит, вы болгарин?

— Да, болгарин.

Он засыпал меня вопросами. Имеют ли туземцы, кроме ружей, другое оружие? Нет? Ол райт! Живут ли и другие европейцы на острове? Нет? И никаких войск? А откуда у туземцев ружья ? С яхты? Хорошо, очень хорошо! А сколько жителей на острове? Где находятся их селения? В джунглях? И нет никаких дорог? А хорошо ли я говорю на языке племени? Знаю ли предводителя? Даже очень хорошо? О'кей! Он выслушивал мои ответы, наклонив голову немного в сторону, как человек, который плохо слышит и старается не упустить ни одного слова.

Когда я ответил на многочисленные его вопросы, он, принужденно улыбаясь, сказал:

— Мы с вами союзники. Болгария присоединилась к оси — вам это известно? Да? О кей! Пойдемте выпьем, союзник... Но давайте познакомимся. Капитан Сигемитцу. А как вас зовут? Антон? О кей!..

Мы спустились в тесную кают-компанию подводной лодки, освещенную только одной электрической лампочкой, горевшей слабым желтоватым светом. Мы сели за маленький столик, привинченный к полу, в металлические кресла, также неподвижные. Коренастый матрос в белом переднике принес бутерброды с копченой рыбой и бутылку вина. Бутерброды пахли дымом, но вино было хорошее, типа французского бордо, но с этикеткой Филиппинских островов. Когда мы чокнулись, капитан заявил, что главное не в питье, а в чоканье, — и мы еще раз чокнулись.

— Ведь мы же союзники, — добавил он усмехаясь.

Да, он будет ко мне относиться как к союзнику, а не как к пленному. И я должен относиться к нему с доверием, как к союзнику. Нам предстоит общая работа. Да, да, общая, полезная работа... Что от меня требуется? Только одно: вернуться на остров и уговорить предводителя прекратить сопротивление. Пусть все туземцы вернутся по домам и отдадутся мирному труду. Это самое умное, что дикари могут сделать. Я должен объяснить предводителю, что всякое сопротивление бесполезно. Все равно дикари будут побеждены, и тогда все племя, вместе с женщинами и детьми, будет уничтожено поголовно. Японии нужен этот остров. Он будет превращен в военно-морскую базу. Японцы перережут дорогу американским судам, доставляющим через Персидский залив оружие России. А потом отрежут дорогу и английским судам в Индию и на Зондские острова. Британский лев с ощипанной гривой будет заперт в клетке на своем маленьком острове и окончательно добит.

— Я говорю вам все это для того, чтобы вы поняли насколько важен для нас сейчас этот остров. Постарайтесь объяснить это племени. Пусть они все поймут, что положение очень серьезно и я не собираюсь с ними шутить, — заявил капитан Сигемитцу.

— Хорошо, я объясню это вождю, — сказал я. — А что происходит в России? Мы были оторваны от мира почти целый год и ничего не знаем.

— Германские войска в Сталинграде, — ответил капитан.

— А Москва и Ленинград? Капитан мрачно сказал:

— Когда германцы достигнут Урала, Москва и Ленинград сами сдадутся. — И, сообразив, что выболтал больше, чем полагается знать «союзнику», он продолжал: — Как видите, я совершенно откровенен с вами и не скрываю, что этот маленький остров имеет большое значение для нашей окончательной победы. Необходимо во что бы то ни стало убедить предводителя прекратить сопротивление. Если нужно, обещайте ему подкуп. Я где-то читал, что дикари готовы душу продать за простые побрякушки.

Мне пришли на ум побрякушки Смита, и я заметил:

— Наоборот, туземцы неподкупны. Они большие патриоты.

— Патриоты? Вы меня смешите, сэр... — и он действительно расхохотался, тряся широкими плечами и противно оскалив желтые зубы. После вдруг стал серьезным и мрачным и добавил: — Если они не подчинятся, перебью до одного. Скажите это предводителю. У меня достаточно матросов и оружия для шайки в две тысячи дикарей.

Во мне накипало возмущение. Я постарался его подавить и спросил:

— А как вы собираетесь поступить с двумя англичанами?

— Ах, да... Хорошо, что вы мне напомнили. Это правда, что тот чурбан — член палаты общин?

— Не знаю. Возможно... Он богатый промышленник, имеет плантации на Кокосовых островах.

— А верно ли, что другой был капитаном его яхты?

— Это правда.

— Хорошо! — кисло улыбнулся капитан. — Член палаты общин будет убирать клозеты, а моряку я дам почетную работу: он будет чистить картошку и мыть посуду в камбузе. — Выпив бокал одним духом, он неожиданно встал и сказал: — Итак, решено. Сейчас я вам дам пропуск, с которым вы можете свободно двигаться по острову в любое время, круглые сутки. Если будет нужно, мои матросы вам окажут содействие. С этой минуты вы находитесь под защитой японского флага и вы солдат императора-солнца. Если вам удастся успешно закончить переговоры с вождем, то получите и награду. Но, если, кроме того, доставите вождя на подводную лодку, вашу грудь украсит золотая медаль. Желаю вам успеха, союзник!

Он подал мне руку и ушел в свою каюту, даже не спросив, согласен ли я играть роль посредника.

Двое матросов отвезли меня на берег. Тут еще кипела работа: японцы открывали ящики с патронами, другие собирали несколько тяжелых пулеметов, станки которых глубоко уходили в песок, третьи копали пулеметные гнезда на ближайших возвышенностях. По всему было видно, что японцы боятся нападения и готовятся к обороне.

Тут я застал и главного жреца. Он все еще выгребал воду из пирог. Увидев меня, он подбежал и начал хныкать:

— О, Андо! Скажи пакеги, чтобы они оставили меня в покое. Я стар, не могу работать. Скажи им, что я хочу поговорить с их тана...

— О чем же ты будешь с ним говорить?

— Скажу ему, что я главный жрец. Если он умный человек, то поймет, что я могу быть ему полезен.

— Чем же ты можешь быть ему полезен?

— Велю моим людям не воевать с пакеги.

— Но они тебя не послушают.

— Послушают, послушают, Андо! Люди из моего рода послушают. Скажи желтому тана, что я его усыновлю, и он будет жить на острове, как сын нашего племени. И его стрелки станут сыновьями нашего племени. Если желтый тана даст коньяк и папироски Арики...

— Замолчи! — прикрикнул я. — Желтый тана не нуждается в тебе. У него достаточно стрелков, чтобы перебить все племя.

Я было направился в селение, но Арики схватил меня за руку и просто не хотел отпускать. Он смотрел на меня своими маленькими мышиными глазками и ныл. Он был мне противен.

Около нас собралось с десяток матросов, подошел и офицер, которого я видел впервые. Я сказал ему, что на меня возложено капитаном специальное задание, и показал пропуск. Прочтя его, офицер вытянулся и отдал честь.

— Могу ли я быть вам чем-нибудь полезен? — спросил он по-английски.

— Дайте мне этого старика, — кивнул я головой в сторону Арики. — Он не способен ни на какую работу, а мне нужен.

— Возьмите, — отмахнулся офицер, словно прогоняя назойливую муху. — Узнал два английских слова и все время повторяет: «Коньяк, папироски, коньяк, папироски». Пусть он убирается к черту. Мы привыкли сами пить коньяк и сами курить папиросы.

В это время Арики опустился на песок и посматривал то на меня, то на офицера. Я велел ему встать и идти со мной.

— Куда ты меня поведешь? — спросил он.

— К желтому тана.

— К желтому тана? Правда?

— Да.

— А где он?

— В селении.

— А не на большой пироге?

— Нет, он в селении.

— А ты не врешь?

— Зачем мне врать? Я иду к нему. Если хочешь, пойдем, а не хочешь, откачивай воду из пирог.

— О, Андо! Пойду, Андо!

И он зашлепал босыми ногами за мной.

Мы пошли в селение. Еще дымили догорающие хижины. На площадке зияла глубокая воронка от снаряда. Поблизости на спине лежала убитая женщина с окровавленным лицом, а к ее груди прижался маленький ребенок с оторванными ногами.

Мы вошли в хижину главного жреца. Она была в целости. Рогожки и горшки были на месте. Японцы ничего не тронули.

— Возьми белые листы, — приказал я главному жрецу.

— Зачем? — спросил он, недоверчиво поглядев на меня.

— Потому что понадобятся тебе. Сейчас мы пойдем к желтому тана. Желтый тана скажет: «Нет, этот человек не Арики. У Арики есть белые листы, а у этого нету».

Арики подозрительно посматривал на меня и колебался. Не обманываю ли я его? Не хочу ли отнять белые листы? В них была его сила, ими главный жрец дурачил туземцев. Потеряв их, чем он будет запугивать непокорных?

— Бери и идем скорее к вождю пакеги, — настаивал я. — Он тебе даст коньяку и папиросок. Много коньяку и папиросок. Даст тебе браслеты и ожерелья. Все тебе даст. Бери белые листы и идем.

В действительности я хотел уничтожить «белые листы», чтобы вырвать из рук главного жреца самое сильное оружие, внушавшее страх туземцам и заставлявшее их беспрекословно ему подчиняться. Арики подозревал меня и колебался. Но услышав, что вождь пакеги даст ему много коньяку и много папирос, забыл все на свете. Он разворотил нары, сунул руку под бамбуковые прутья и вытащил вахтенный журнал яхты. Положив его в сумку, он вышел со мной.

Мы пришли в селение. Надеясь найти кассетку с дневником Магеллана и отнести ее к туземцам, я отправился к хижине Смита и Стерна, от которой осталась только куча пепла и несколько обгоревших балок, но сейчас же отказался от своего намерения.

Вблизи леса человек десять солдат морской пехоты заняли позицию в наспех выкопанном окопе. В нескольких шагах от окопа, спрятавшись за толстым деревом, лежал молодой сержант, держа наготове автомат. Увидев нас, он что-то крикнул и подошел мелкими шажками к нам. Я подал ему пропуск капитана. Сержант прочел, шевеля толстыми губами, проверил подпись и печать и вернул мне. Отдав честь, он вернулся на старое место и снова залег за деревом. Мы больше его не интересовали.

— Идем! — сказал я Арики.

— Куда?

— К желтому тана.

— Да ведь ты сказал, что он в селении?

— Был в селении, но этот желтый дьявол сказал, что пошел в горы на холм в маленькую хижину.

Над селением, на вершине холма, стояла маленькая хижина, в которой в плохую погоду охотники находили приют, а иногда и ночевали, застигнутые ночью в джунглях. Я хотел увести Арики как можно дальше от японцев, а там уже было легко справиться с ним. Я решительно зашагал и думал: «Что если он откажется идти со мной? На глазах у японцев я не могу насильно его заставить. Неужели мой план провалится в последний момент?» А план состоял в том, чтобы отвести Арики в джунгли к племени. Поверит ли мне и на этот раз главный жрец или поймет, что я ему готовлю. Обернувшись, я увидел, что он идет за мной. Медленно и неуверенно, но все же плетется... Мы углубились в лес. Тропинка была крутая. Поднимались медленно вверх, цепляясь за лианы, привязанные, как веревки, к деревьям. Без помощи этих лиан нужно было бы ползти — настолько крутой была тропинка, Кроме того, толстые корни гигантских деревьев преграждали дорогу и образовывали высокие ступени, которые также затрудняли подъем. Арики выбился из сил, и мне приходилось часто останавливаться и ждать, пока он переведет дух.

Когда мы наконец поднялись на холм, взорам представились большой кусок берега и вся бухта. Внизу вился синий дымок от догорающих хижин. Виднелись и обе подводные лодки. Они походили на стальные сигары, брошенные в бесконечную ширь океана.

— Ох, отдохнем! — вздохнул Арики и тяжко опустился на землю.

Мне показалось, что за этот день он постарел на десять лет. Лицо приняло страдальческий вид. Он полузакрыл глаза, в которых еще вчера горели злые огоньки. Я был готов сказать ему правду и самому предоставить решить, идти ли к племени или вернуться к японцам. Но, вспомнив, сколько зла он причинил мне, да и не только мне, но и туземцам, подумал: «Не жалей его. Он целиком заслужил ту участь, которая его ожидает. Ненаказанное преступление поощряет преступника...»

Мы снова пошли вперед и через полчаса дошли до хижины. Она была построена у высокой скалы, с которой сбегал небольшой поток. В течение веков вода выдолбила в граните глубокий омут, в котором вода образовывала воронки и пенилась. Вокруг росли высокие деревья, тень от которых падала на водопад. Этот красивый укромный уголок словно был создан для отдыха. Тот, кто первым дал идею построить тут маленькую хижину, наверняка был в душе поэтом.

Я присел на выступ скалы. Подо мной ревел водопад и рассыпался тысячью брызг, переливавшихся на солнце всеми цветами радуги. Арики поднялся по высеченным в скале ступеням и заглянул в хижину.

— Желтого тана здесь нет! — растерянно пробормотал он.

Я промолчал. Главный жрец быстро сошел ко мне и опять сказал:

— Слышишь, Андо? Желтого тана здесь нет! Ты меня обманул!

— Да, обманул! — признался я.

Я смутился и не мог смотреть в глаза главному жрецу, хотя и считал, что он целиком заслуживал участь, которую я ему готовил.

— Что ты хочешь со мной делать, Андо? — захныкал Арики. — Куда ты меня ведешь?

— К тана Боамбо.

— Нет, нет! — крикнул Арики и отскочил назад. — Отведи меня к желтому тана! Ты обещал! Ты сказал, что желтый тана даст мне много коньяку и много папиросок!..

Я отвернулся от противного старикашки. Да, он был неисправим. Даже сейчас в нем не заговорила совесть. А сколько прегрешений лежало на его совести! Этот человек не заслуживал сожаления и снисхождения...

— Идем, подлец! — крикнул я строго и, схватив его под руку, потащил по тропинке в высокой траве аланг-аланг, которая росла на поляне вокруг хижины.

— Пусти, пусти! — вырывался главный жрец и сел на траву. — Не пойду! Не хочу я идти к Боамбо! Он отнимет у меня семь поясов мудрости и прогонит в джунгли! Не желаю, слышишь! Отведи меня к желтому тана! Шамит говорит, что у желтого тана есть много коньяку и папиросок.

— Ты пойдешь со мной, негодяй! Ты изменил своему племени и перешел к его врагам. За коньяк и папироски ты готов продать и род, и все племя! Вставай! Живо!

Разобрав, что я не шучу, Арики поднялся и медленно поплелся впереди с опущенной головой. Он походил на преступника, которого больше гнетут кандалы, чем совершенное преступление.

— Однажды ты мне говорил, что есть добрые пакеги, — бормотал он, едва передвигая ноги по утоптанной тропинке. — И Шамит сказал мне сегодня: «Пакеги нанай-нанай». О, он мне соврал! И ты обманул меня! За что? Арики стар. Арики устал. Арики не может идти...

Все же он шел, хотя и медленно. Мы вошли в лес. Нас сразу охватил полумрак тропической чащи, словно солнце угасло. Повеяло прохладой. Кругом стояли толстые и высокие деревья, мощные ветки которых, опутанные густой сетью лиан, образовывали над головой непроницаемый свод, через который едва пробивался яркий дневной свет. В такой тишине полумрака чувствуешь себя одиноким и беспомощным...

Неожиданно из-за толстого дерева появился молодой туземец и длинным копьем преградил нам дорогу. Все тело у него было вымазано сажей, а лицо, спина и грудь были покрыты белыми полосами, которые означали, что племя ведет войну.

— Стой! — крикнул юноша и замахнулся на нас копьем. — Куда идете?

— К тана Боамбо, — ответил я.

— А где вы были?

— У пакеги.

— У желтых дьяволов, — поправил он меня.

Молодой человек подозрительно посмотрел на нас и спросил:

— И Арики был у них?

— И он тоже.

— Значит, это правда! — мрачно сказал молодой туземец. — Все говорят, что Арики остался у желтых дьяволов...

— Да, он остался у них, — подтвердил я.

— Ух! — стрельнул в него глазами туземец. — Предатель! Теперь гнев Дао падет на твою дряхлую голову. Идем! — И он пошел впереди, предупредив нас: — Смотрите! Если увидите на тропинке стрелу или копье, не прикасайтесь — они приносят смерть. Если лиана или ветка преграждают тропинку, не прикасайтесь к ним, потому что и они приносят смерть. Смотри, Андо! Видишь эту ирену? — И он показал на длинный ствол пальмы ротанг, который лежал поперек дороги, на высоте около метра от земли. — Она смертоносна. Смотри!

Он стал на четвереньки и ползком пролез под лианой, не коснувшись ее.

На тропинке находилось много таких смертоносных препятствий. Каждое из них было привязано топкой лианой, скрытой в буйной растительности. К другому концу лианы была прикреплена, скрытая в зелени, натянутая тетива с отравленной стрелой. Легкое прикосновение к воткнутому в землю копью или тонкой лиане, протянутой через тропинку, — и из леса вылетала отравленная стрела и вонзалась в тело.

«Японцам нелегко будет овладеть островом, — подумал я. — Они захватили только побережье около бухты и селение туземцев, но едва ли им удастся проникнуть вглубь острова, поскольку все тропинки усеяны такими хитро устроенными смертоносными препятствиями».

Тропинка вилась через густой лес, среди вековых деревьев и спускалась в глубокую лощину с обрывистыми скатами и обвалами, образовавшимися от проливных дождей. Но сейчас по узкому руслу протекал ручеек с кристально прозрачной водой. Мы утолили жажду и отдохнули, после начали подниматься на противоположный склон. Он был очень крутой, а тропинка шла прямо вверх, как по натянутой нитке, и мы были принуждены карабкаться, хватаясь за корни деревьев или за колья, забитые в землю специально для этой цели. И если бы наш проводник не показывал, который кол или корень опасны, мы, наверно, стали бы жертвой одной из отравленных стрел.

Арики задыхался от усталости. Он проклинал и меня, и Смита, и всех пакеги, хотя сам был виновен в несчастье, постигшем его.

Наконец мы вышли на маленькую, ровную поляну, поросшую молодой травой и усеянную красными, синими и желтыми цветами. Кругом возвышались огромные деревья джунглей, вершины которых терялись в безоблачном небе. В тени, прямо на мягкой траве расположилось человек сто туземцев в самых различных позах: одни сидели, поджав под себя ноги, с руками на коленях и тихо разговаривали, другие лежали на спине, заложив руки под голову, мечтательно уставившись в солнечное небо, третьи курили, лежа на животе. Боамбо сидел под баниановым деревом, окруженный пожилыми туземцами. Среди них был и Гахар. Все бежали от пуль и снарядов японцев, но тут чувствовали себя уверенно, зная, что скрытые в лесу отравленные стрелы и посты на тропинках, охраняют их от врагов.

Увидев меня, туземцы повскакали с мест и закричали:

— Андо! Андо!

— Наш Андо пришел!

— Иди сюда, Андо!

Я подошел к вождю. Он встретил меня с посветлевшим взглядом и широкой улыбкой, обрадованный моим неожиданным появлением.

— Ты жив, Андо! — воскликнул он и похлопал меня по спине. — А я уже думал, что желтые дьяволы убили тебя!..

— Я жив, тана Боамбо, желтые дьяволы послали меня к тебе. Нам нужно поговорить... А где Амбо?

— Вот я! — откликнулся сын вождя и, протолкавшись через толпу, подошел пожать мне руку над локтем.

— А Зинга? — спросил я.

— Зинга — с женщинами из нашего селения. Там и мать Дугао.

Он объяснил, что все женщины, дети и старцы, которые не могут метать копья, ушли в глубь джунглей. Там есть большая поляна, покрытая высокой травой аланг-аланг. У поляны протекает поток. Жители Букту, за исключением стрелков, устроили там свой стан.

Все уселись в тени, только Арики остался на опушке леса. Он закрыл лицо руками, словно не смел взглянуть на людей, которые еще вчера боялись его.

— Откуда взялась эта собака? — спросил меня Амбо, показав рукой на главного жреца. В его голосе звучала ненависть. Он не смог полюбить Арики даже и после того, как женился на его дочери.

Я рассказал о нашем споре с главным жрецом в его хижине, о том, как он решил сдаться японцам, как японцы заставили его выгребать из пирог воду и как он хотел, чтобы я отвел его к «желтому тана». Туземцы выслушали меня, возмущаясь изменой главного жреца. Они и раньше его не любили и подчинялись ему только из страха, а сейчас, когда в их глазах Арики был преступником, их охватил страшный гнев. Они были готовы расправиться с ним, но все же никто не поднял руку, все ждали, что скажет Боамбо.

— Арики сдался врагам, опозорил племя и семь поясов мудрости! — гневно крикнул вождь. — Великий совет выберет другого пуи-рара, а этого мы прогоним в джунгли к обезьянам.

— В джунгли! К обезьянам! — закричали со всех сторон.

Возмущение туземцев доказывало, что они твердо решили отделаться от ненавистного главного жреца.

— А ты зачем пошел к желтым дьяволам? — спросил меня Гахар.

— Я попал к желтым дьяволам не добровольно. Они захватили меня, прежде чем я успел скрыться в джунглях, и доставили па большую пирогу к их вождю.

— Слышите? — обернулся Гахар к туземцам. — Андо не сдался добровольно желтым дьяволам. Андо дрался вместе с нами против них. Андо наш.

— Наш! Наш! — закричали туземцы.

Меня спросили о Смите и Стерне. Я сообщил, что оба в плену у японцев.

— А как же ты бежал от желтых дьяволов? — спросил меня Гахар.

— Я не бежал, Гахар. Вождь желтых дьяволов сам меня послал к вам. Он хочет, чтобы вы сдались без боя.

— Сдаться без боя! Хе-хо! Этот желтый тана — большой дурак. Его стрелки заняли селение, но сюда они никогда не придут.

— Никогда! — подтвердил я. — Желтые дьяволы сильны, когда стреляют с больших пирог. Они сильны и тогда, когда сражаются на открытом месте, потому что у них есть много стрел, которые пускают молнии. Но в джунглях они беспомощны. Тут за каждым деревом их подкарауливает смерть. Желтый тана это знает и хочет вас провести.

— Он нас не проведет! — крикнул Боамбо. — Мы будем сражаться до последнего человека, но не сдадимся желтым дьяволам. Анге бу!

Он вынул из мешочка, висевшего у него на груди, трубку, набил ее желтыми листьями и закурил, чтобы немного успокоиться.

Глядя на туземцев, я подумал: «Эти люди любят свободу и свою землю и не отступят перед орудиями и пулеметами японцев. Этот маленький, но выносливый народ не погибнет, даже если будет побежден».

Боамбо приказал сорвать с бедер Арики семь поясов мудрости. Амбо как будто только этого и ждал: он бегом бросился к главному жрецу и заорал так, чтобы все слышали:

— Встань, собака! Снимай семь поясов мудрости! Поворачивайся! Ты не достоин их носить!

Главный жрец с трудом приподнялся, покорно снял пояса и подал их Амбо. Потом снова сел, не проронив ни слова.

Амбо вручил пояса отцу. Боамбо опоясался одним из них, другой дал Гахару, а остальные — пяти стрелкам с поручением отнести в пять селений племени и передать таутам. Каждый из поясов принадлежал одному из селений племени. Когда выбрали Арики пуи-рара, они отдали ему пояса и этим облекли его своим доверием. Арики злоупотребил этим доверием и теперь не имел права носить пояса. Они будут вручены тому, кого Великий Совет ренгати и таути изберет главным жрецом.

Несмотря на то, что Боамбо был вождем племени, в мирное время он не имел права отнять у Арики пояса и отстранить от должности. Это мог сделать только Великий Совет ренгати и таути. Но сейчас племя находилось в войне, вождь пользовался большими правами, чем в мирное время, и он воспользовался ими с такой решительностью, какой раньше никогда не проявлял. Это объяснялось тем, что измена, особенно во время войны, считается самым большим преступлением. Теперь слово оставалось за Великим Советом: одобрит ли он решение Боамбо и прогонит ли Арики в джунгли?

Рано утром, на другой день, почти одновременно, из различных селений племени, пришли по пяти ренгати и таути. Каждый из них держал в правой руке пучок сухих прутьев. Боамбо встретил их молча и отвел на середину поляны. К ним присоединился и Гахар, который был таути Букту. Я узнал об этом только вчера, когда Боамбо дал ему один из поясов мудрости. Хотя мы были друзьями, он никогда мне не говорил, что он таути. Гахар был очень скромен.

Таути и ренгати стали в круг и положили перед собой сухие прутья. Боамбо стал в середине круга и положил к ногам сухую, заостренную палочку и небольшую сухую дощечку с дыркой в середине. По данному знаку, таути начали двигаться вокруг вождя. Обойдя три раза вокруг него, они остановились, каждый у своего пучка сухих прутьев, а Боамбо разостлал рогожку и сел на нее, поджав под себя ноги. Ренгати и таути также опустились на землю. Боамбо взял в руки прибор для добывания огня, вложил заостренный конец палочки в дырку и начал ее быстро вертеть при помощи специального приспособления, похожего на лук. После быстрого и продолжительного трения стружки в дырке сухой доски задымились и зажглись. Тогда Боамбо зажег дрова, лежавшие перед ним, а за ним ренгати и таути зажгли свои прутья. Когда семь костров разгорелись, Боамбо встал и повел ренгати и таути вокруг них, причем каждый поворачивался таким образом, чтобы согреть тело со всех сторон. Это означало, что они согревают взаимные симпатии для дружного решения вопроса. Церемония была мне уже известна с той разницей, что во время нашего усыновления ею руководил главный жрец, а сейчас — вождь. Как тогда, так и сейчас таути и ренгати три раза обошли костер и снова сели на свои места. Вслед за этим Боамбо закурил от своего костра трубку, три раза затянулся и выпустил дым сначала к небу, потом в землю и наконец к солнцу. Трубка обошла всех таути и ренгати и снова вернулась к Боамбо. Вождь выбил еще не угасший пепел в костер, сунул ее в мешочек и встал, а ренгати и таути продолжали сидеть. Боамбо посмотрел на всех по очереди, бросил взгляд и на стрелков, собравшихся в кружок, поднял руку и начал длинную речь против Арики. Он изложил все, что я ему рассказал: как главный жрец решил остаться у желтых дьяволов с большой пироги и как просил меня сказать вождю желтых дьяволов, что он пуи-рара и прикажет племени прекратить борьбу, если желтый вождь даст ему коньяк и папиросы. Одним словом, он обвинил Арики в измене. В конце он обратился ко мне и попросил подтвердить его рассказ. Я повторил все, что слышал из уст Арики и что видел собственными глазами.

Тогда Боамбо обратился к Арики:

— Ты остался у желтых дьяволов. Ты опозорил свой род и все племя. Ты хотел предать племя нашим врагам. Верно ли это?

Арики молча кивнул головой. Он ничего не мог возразить против обвинения.

Боамбо обернулся к таути и ренгати и сказал:

— Арики нарушил данное Великому Совету слово и опозорил семь поясов — мудрости. Какое наказание заслуживает он?

Кто-то спросил, какое предлагает сам Боамбо.

— Предлагаю отнять у Арики семь поясов мудрости и избрать другого пуи-рара. Предлагаю исключить Арики из Великого Совета. Но он предал свой род и должен быть изгнан и из него. Пусть уходить жить в джунгли с обезьянами или в горы к другому племени. Анге бу!

Ренгати и таути кивнули головами в знак согласия.

Арики стоял молча с опущенной головой. Сейчас он не походил на прежнего самонадеянного, наглого и властолюбивого главного жреца, который пугал туземцев белыми листами, а скорее на человека, влекомого мутными водами, — немощного и отчаявшегося. Но никто его не жалел.

— Встань! — крикнул ему Боамбо. — Что ты скажешь?

— Мне нечего сказать, — сокрушенно ответил главный жрец.

Боамбо сердито глянул на него, но в ту же минуту в его взгляде появилось чувство сострадания, и смягчившимся голосом он сказал:

— Иди прочь с моих глаз, не могу смотреть на тебя!

Арики отошел в сторону, как побитая собака.

— А теперь надо выбрать нового пуи-рара, — обратился Боамбо к ренгати и таути. — Кто среди ренгати и таути наиболее достоин носить семь поясов мудрости? Говорите, слушаю!

— Пусть тана Боамбо назовет! — сказал один из таути.

— Нана, назову! Я думаю, что Гахар, сын рода Бантен-го и брат рода Бинторон-га наиболее достоин носить семь поясов мудрости. Вы согласны, комунатуа?

— Согласны! Согласны! — хором ответили таути и ренгати.

Тогда Боамбо обернулся к Гахару и спросил:

— Что скажет Гахар, сын рода Бантен-го и брат рода Бинторон-га? Согласен ли он верно служить племени занго и обещать хранить сем поясов мудрости незапятнанными?

Гахар растерялся. Очевидно, он не ожидал такого предложения и как будто стыдился большой чести, которую ему оказывал Великий Совет. Переминаясь с ноги на ногу, он застенчиво поглядывал живыми, черными глазами на вождя, словно спрашивал: «Почему ты назвал меня? Разве я самый достойный?»

— Ты согласен? — повторно спросил Боамбо.

— Согласен, — едва слышно выговорил Гахар.

Таути подали ему пояса, и он их одел. Этим закончилась церемония. Арики был наказан. Позор, которым он запятнал свой род и все племя, остался его личным позором. Позже я узнал, что род исключил его, лишил права называться сыном племени занго. Арики захватил личные пожитки, топор, который я ему подарил, копье, лук, стрелы и мешок вареных бататов и исчез в джунглях.

На другой день, после заседания Великого Совета, я решил вернуться на подводную лодку. Перед этим мне хотелось увидеть Зингу, но я не нашел ее в стане туземцев. Она ушла в Калио. Никто не мог сказать, зачем она туда ушла. Может быть, из-за неудобств лагерной жизни? Конечно, нары, застланные рогожей, удобнее ложа на твердой, голой земле, но как могла Зинга из-за этого подвергать свою жизнь опасности? Если японцам взбредет в голову высадиться в Калио, она может пострадать. Ее поступок был неблагоразумен. Я посоветовал Боамбо приказать жителям Калио немедленно покинуть селение и уйти в горы. Лучше терпеть лишения и неудобства, чем подвергать жизнь опасности. Боамбо сейчас же позвал сына и послал его в Калио.

— Пусть все придут в наш стан, — распорядился он. — Но стрелкам оставаться в селении и защищать его от желтых дьяволов.

Перед уходом я решил серьезно поговорить с Гахаром. После «разжалования», вместе с семью поясами мудрости, Арики передал Гахару и судовой журнал яхты. Я еще вчера мог его уничтожить и избавить племя от гадости, которую Арики называл «белыми листами», но не решился. За такой дерзкий поступок племя могло потребовать меня к ответу, а я не хотел ни раздражать людей, ни разделить участь Арики. Теперь, когда журнал попал в руки Гахара, я постарался его уговорить сжечь «белые листы» и пепел развеять по ветру. Сначала Гахар не соглашался. Он считал белые листы священными и даже боялся касаться потрепанного переплета журнала. Но кто мог гарантировать, что, по истечении известного времени, Гахар не начнет пользоваться журналом во вред туземцам? Только после того, как я объяснил ему, что представляют собой белые листы, Гахар заколебался. И в самом деле, как может быть священным то, что принадлежало пакеги? Нет, конечно! Да ведь желтые дьяволы, японцы, которых Гахар также считал пакеги, перебили много народу, подожгли хижины и прогнали женщин и детей в джунгли... Гахар не желает иметь ничего, напоминающего ему о пакеги. В будущем племя не допустить на остров ни одного пакеги. Разумеется, я могу у них остаться, потому что я хороший пакеги. Смит и Стерн тоже могут жить на острове, потому что они сыновья племени, но раз уж они ушли к желтым дьяволам, пусть у них и остаются. Я единственный остался верен племени и поэтому Гахар меня любит больше, чем раньше.

— Послушай меня, сожги белью листы, — опять посоветовал я ему. — Они приносят несчастье племени, поверь мне.

— Нана, сожгу, — решительно заявил Гахар. — Сожгу, будь спокоен.

Я успокоился, зная, что Гахар не бросает слов на ветер.

Пора было возвращаться па подводную лодку. Все уговаривали меня остаться с ними, но я не послушал. До тех пор, пока капитан Сигемитцу питал ко мне доверие, я мог быть полезен племени, либо в качестве посредника, либо каким-нибудь другим образом.

— А желтые дьяволы тебя не убьют? — спросил Боамбо. Когда я ему ответил, что не убьют, он задал новый вопрос:

— Скажи, Андо, ты враг желтых дьяволов?

— Да! Ваши враги — и мои враги. Но я вернусь на большую пирогу, потому что хочу помогать племени.

Боамбо задумчиво и удивленно смотрел на меня. Он не мог понять, как может быть полезен племени человек, уходящий к его врагам.

— Если ты мне не веришь, я готов остаться с вами.

— Верю! — сказал Боамбо. — Ты наш. Мы тебя любим, и ты нас любишь. Делай то, что задумал, раз это лучше для нас.

Попрощавшись со всеми, я пошел обратно по той же тропинке, по которой пришел вчера. Впереди шел вчерашний проводник. Когда мы углубились в лес, я сказал ему, что он может вернуться к своим. Я сам найду дорогу, так как одна единственная тропинка ведет к океану. Но проводник покачал отрицательно головой и сказал:

— Посмотри вверх и ты увидишь, как опасно самому ходить в джунглях.

Я посмотрел на густые ветки деревьев, но как ни всматривался, ничего опасного не заметил. Тогда мой проводник как-то особенно свистнул, и с нескольких деревьев послышался ответный свист. Тут только я понял, что на деревьях скрываются стрелки, которые ждут появления желтых дьяволов, чтобы пронзить их отравленными стрелами и копьями.

Ни один враг не мог приблизиться к стану туземцев. И если японцы все же решатся «прочистить» остров, то дорого за это заплатят! Смерть подкарауливала их на каждом шагу.