Глава 62
Гуаньчжоу

Шторм довольно сильно снес судно к западу, компенсировав штилевую стоянку. Чижов теперь вел его в Тайваньский пролив. Иногда судно поднималось на волну, и они видели вдалеке берег материкового Китая. Он был весь изрезан мысами и бухточками, и вдоль него располагалось довольно много прибрежных городов. Однако мореплаватели старались держаться от берега подальше. Тем более что у здешнего побережья, а еще более в Тайваньском проливе, куда они вошли, приливы были очень сильны и легко могли увлечь судно и разбить его о прибрежные скалы.

Впрочем, пролив между островом Тайвань, или Формоза (португальское название), и материком был шириной в сотню морских миль, так что у капитана оставалось достаточно места для маневра. Попадавшиеся гористые островки были снизу доверху покрыты тропической зеленью.

У Чижова и остальных вызывало досаду сезонное встречное течение, замедлявшее ход. В проливе часто встречались рыбачьи или купеческие корабли-джонки с реечными парусами, идущие им навстречу. Вот впереди показалась очередная джонка — довольно крупная, двухмачтовая — повидимому, торговая. У Чижова возникла мысль прикупить у китайцев провизии, потому что они уже с неделю как перешли на половинный рацион, несмотря на то что путешественники наловчились ловить рыбу на самодельные удочки. Они посигналили на джонку и начали сближение. Волнение было самым небольшим. Внезапно, когда суда были уже в десятке саженей друг от друга, на нависающий над русским судном борт джонки вскочило несколько китайских матросов: в руках у них были горшки, истекавшие белым дымом. Похоже, они собирались метнуть их на русское судно!

Ломоносов после стычки с Орловым стал всегда носить за поясом заряженные пистолеты. Когда он увидел подобный беспорядок, грозящий судну неведомой опасностью, то выхватил их и двумя меткими выстрелами сбил с борта джонки двух китайцев. Третий струсил, и его горшок разбился о русский борт, а содержимое его смыло водой. Один из горшков, которые собирались бросить китайцы, разбился у них у самих на палубе, и оттуда повалил белый дым. По-видимому, это было что-то очень неприятное для обоняния, потому что с джонки тут же раздались истошные вопли.

— Черняков, орудие к бою! — Канонир кинулся к пушке, стоявшей на носу, и зарядил ее ядром. С ним действовали Пестов и Горбачевский, однако канонир был главнее, ибо сухопутные артиллеристы ничего не понимают в морской стрельбе, ведущейся в условиях бортовой и килевой качки. В это время борт джонки ощетинился ружьями и грянул залп. Полетели щепки от русского фальшборта. Впрочем, почти все успели залечь — только один, беглый, присоединившийся к ним в Албазине, закружился по палубе и упал, заливая ее кровью из простреленной груди. Но русские сумели быстро подкатить орудие к бортовому порту, пушка высунула свое рыло и, грохнув, послала чугунный гостинец пирату на уровне ватерлинии. Полетели доски — корпуса у джонок довольно слабые. Образовалась дыра, размером в человеческую голову, в которую с шипением начали заливаться волны. Тут и русские поднесли из трюма ружья, и началась оживленная перестрелка. Наши стреляли метче: большая часть их служила в гвардии, многие были офицерами, и свист вражеских пуль не мешал им спокойно целиться. Китайцы, однако, все еще не теряя надежды, попытались взять русских на абордаж. Десятка два сразу вспрыгнули на фальшборт джонки, чтобы низринуться на русских. Но только появились они, как Федор, заранее подвысивший орудийный ствол, угостил их картечью по верхней кромке фальшборта. Все пираты посыпались как спелые яблоки с околоченного дерева. Ну, коль начала играть шарманка, так уже не остановишь: новым ядром бравый моряк продырявил реечный парус, так что он тут же чуть не рухнул на головы морских разбойников. Грохот, крики, пальба! В конце концов, уже Петру пришлось удерживать товарищей, которые горели яростью взобраться как обезъяны на пиратскую джонку и раз и навсегда навести там порядок. Он резонно заметил им, что сабель все равно на всех не хватит, придется драться прикладами и при этом испортить ружья. На джонке между тем поняли, с кем связались, переменили свои намерения и, подняв все паруса, начали поспешно убираться подальше. Последнее ядро, пущенное им вслед Черняковым, разворотило транец пиратской кормы.

— А вы говорите, что пираты не существуют! — заметил Оболенский, невозмутимо прочищая ствол своего ружья.

— Так это же не пиратская эскадра, о каких мы давеча говорили: у этих даже пушек не было — одни горшки с вонючей смесью! — ответил за Чижова Ломоносов. — Кстати, все-таки интересно, что у них там дымилось, в этих горшках?

— Наверняка горючие материалы: смола, селитра, также, судя по цвету дыма, — сернистый мышьяк и еще какая-нибудь дрянь, от которой можно помереть, если надышаться! — заметил артиллерист Горбачевский. — Мы бы сами за борт попрыгали, чтобы не задохнуться, если бы они попали нам на палубу!

— Не знали узкоглазые только, с какими отпетыми связались! — захохотал разбойник Орлов.

Было уже начало августа. Пройдя Тайвань, путешественники вышли в Южно-Китайское море, тянувшееся на юг до Индокитайского полуострова. До порта Гуанчжоу осталось недалеко. Наконец показался гористый, покрытый тропическим лесом остров Гонконг, фланкирующий вход в бухту Гуанчжоу. Еще оставалось десятилетие до его грядущей колонизации англичанами. Пока сыны Альбиона обустраивали захваченный недавно остров Сингапур в Малаккском проливе.

Обойдя Гонконг, на противоположном берегу бухты русские увидели городок, над которым поднимались шпили. В подзорную трубу, переходившую из рук в руки, можно было различить, что многие дома европейские, а шпили — колокольни католических соборов.

— Что это? — воскликнул, отрываясь от окуляра, пехотный капитан Тютчев, бывший семеновец, обычно довольно молчаливый. — Здесь, на Востоке, — европейский город?

— Макао, колония португальцев, — сказал Чижов. — Они были первопроходцами в Гуанчжоу, или Кантоне, как мы его называем, — появились там еще в начале шестнадцатого века…

— А где же Кантон? — спросил Барятинский, как всегда, самый любопытный.

— Он в сотне верст, вверх по Жемчужной реке. Мы туда поднимемся, — ответил Чижов.

Действительно, бухта на самом деле представляла эстуарий широкой реки, и движение судов было весьма оживленным. Плыли вниз и вверх по течению как многочисленные джонки, так и европейские суда. Флаги почти всех европейских стран можно было найти на реке Жемчужной и у причалов Гуанчжоу.

Следовало приготовиться к встрече на борту китайских должностных лиц. Чтобы не давать подозрений, орудие снесли в трюм, а лафет разобрали. Ружья тоже спрятали.

Через пару часов к потрепанному морем «Неустрашимому» действительно пристала лоцманская лодка, отошедшая от берега. Лоцман-китаец был одет в куртку и брюки из синей хлопчатой дабы. Он бегло говорил на ломаном английском и с интересом разглядывал оборванную после почти трехмесячного путешествия команду, слишком многочисленную для небольшого суденышка. У лоцмана был выбрит лоб и заплетена коса на спине. Эта манчжурская прическа означала верноподданость, а за срезание косы полагалась смертная казнь.

С лоцманом вел беседу Чижов, хорошо знавший по-английски, как и многие моряки. Кораблик медленно поднимался против течения. Чжуцзян, или Жемчужная река, — третья по длине в Поднебесной империи после Янцзы и Хуанхэ. Она не уступала по ширине Амуру в низовьях.

На реке виднелось множество рыбацких лодок и суденышек ловцов жемчуга. Так как продукты были на исходе, при содействии лоцмана купили на серебро с одной из джонок рису, овощей и козу, мясо которой было деликатесом для испостившихся моряков. Они с интересом рассматривали многочисленные селения и городки, протянувшиеся вдоль реки. Однако праздными наблюдателями русские оставались недолго. Воспользовавшись тем, что у людей прибыло сил, Чижов затеял генеральную уборку, и суденышко было вычищено от киля до клотика. Подобное чрезмерное стремление к чистоте могло бы вызвать удивление китайца, если бы он не был давно знаком с этой манией европейцев.

Гуанчжоу открылся через день, в сотне верст от устья, на излучине реки, обегающей горы. Это был огромный зеленый город, у бесконечных пристаней которого, протянувшихся вдоль реки, скопились сотни разнообразных европейских судов и бесчисленное множество китайских джонок. На суше повсюду виднелись китайские крыши с задранными вверх углами, возвышались пагоды и храмы. Это был один из древнейших торговых городов мира.

…Пристав к берегу, они щедро расплатились с лоцманом, дабы о них пошла добрая слава. Повсюду точно муравьи сновали тысячи кули в куртках и штанах из синей дабы. Вскорости явился китайский портовый чиновник в форменной синей курме. Ломоносов через переводчика объявил ему, что они русские зверопромышленники, приплыли с Камчатки и предполагают наняться на корабли, идущие в Европу. Судно же свое намереваются продать. Чиновнику сделали щедрый подарок, чтобы закрыть вопрос о корабельных бумагах, и он внес необходимую запись в портовый журнал.

Итак, перед Ломоносовым и его товарищами стояло несколько задач: сбыть с рук судно, уже довольно сильно протекавшее. Найти сбыт золоту, украшенному совсем неуместным государственным гербом России, обменяв его на ходячую серебряную монету. Найти вместительное судно, которое за полную или частичную оплату возьмет их всех на борт и доставит в Европу.

Стали обсуждать, водворяться ли им на берегу, или всем оставаться на кораблике, пусть уже и изрядно поднадоевшем теснотой. Решено было все-таки ночевать всем вместе, на судне, не переселяясь в гостиницу. В этом решении их укрепила неистребимая вонь, характерная для густозаселенных китайских кварталов.

Город ошеломил мореплавателей своими огромными размерами, чужеродной архитектурой, массой лиц, принадлежащих другой расе, бесчисленными толпами людей, храмами незнакомых религий, бесчисленными жилыми лодками на воде. Только Арбузов, бывавший в кругосветке, видал что-либо подобное. Гуанчжоу был обнесен высокой стеной, в которой сделана дюжина ворот. Сотни его узеньких кривых улочек с бесчисленными лавками вдоль них способны запутать, закружить кого угодно.

Прельшенные мягкими теплыми вечерами города, его зелеными улицами вдоль каналов, его всевозможными приманками и увеселениями для усталых мореплавателей, люди осадили Ломоносова, и он принужден был расстаться с некоторой частью весьма оскуделых общественных финансов. При этом он настрого всем наказал ходить только группами и не играть даже по маленькой.

Гуанчжоу знает, как привлечь и развлечь прибывших с другого конца земли мореплавателей. Город был основан еще первым китайским императором Цинь-Шихуан-ди две тысячи лет тому назад и уже тогда был известен как «Разгульный город». С тех пор он бывал столицей самостоятельных княжеств и имперских провинций, менял названия и даже местоположение. Но еще в древние времена, в эпоху династии Тан, больше тысячи лет тому назад, сотни и тысячи кораблей приплывали сюда, чтобы везти на запад китайский шелк и другие товары. С середины XVIII века Кантон стал единственным портом, через который велась международная торговля империи.

Манчжуры боялись влияния иностранцев в столице. Они знали, как часто прежние династии Китая теряли власть из-за происходивших в стране перемен. Поэтому они принимали гостей только в далеком южном порту.

Однако несколько десятилетий тому назад во внешней торговле Китая, прежде доставлявшей империи немало серебра, произошло резкое изменение баланса. Англичане прежде везли сюда железо, олово, шерсть, а вывозили чай и шелк. Но они активно искали, как получить наибольшую выгоду, и стали завозить из Индии в Китай опиум. Теперь серебро утекало уже из китайской мошны и с выгодой обменивалось на здешние колониальные товары. Торговля была контрабандной, но чиновники императора, хорошо подмазанные, смотрели сквозь пальцы, и в 20-е годы XIX века ввоз опиума одними англичанами достиг двадцати тысяч ящиков в год. Миллионы китайцев стали наркоманами. До какого-то времени это было удобно и манчжурам, ибо накурившийся опиума счастлив, спокоен и не бунтует. Однако со временем прогрессирующее разложение нации стало приносить властям империи явные неудобства… Приносило это неудобство и российским властям, ибо контрабандный чай из Англии стоил дешевле кяхтинского и составлял уже до трети внутрироссийского оборота.

…Между тем, как водится у вновь прибывших, если у них есть деньги на выпивку, или хотя бы крепкие рабочие руки, всегда обнаруживаются новые друзья. На следующий же день к Петру явились сразу трое из тех, кто присоединился к ним в Албазине, и сказали, что нашли себе службу и просят дать им сколько-нибудь на обзаведение. Их пытались отговорить, но они были люди самостоятельные и обещанные выгоды их весьма прельщали.

— Баба с возу — кобыле легче, — пожал плечами Ломоносов.

Появились разные личности и возле командиров «Неустрашимого». Некий немец господин Шурке был очень любезен. Ломоносова, знавшего немецкий язык, как и ряд его товарищей бывших офицеров, такая фамилия не насторожила («шурке» — по-немецки «негодяй»). Мало ли и в России подобных фамилий? Вон, к примеру, в пиесе господина Грибоедова чиновник для особых поручений при кавказском наместнике Ермолове был выведен некий герой под фамилией Нестор Негодяев-Знатных. Чем лучше подобная фамилия? Любой народ, как и русский, припечатает так, что и далекие потомки вынуждены будут стесняться неблагозвучного дедовского прозвища.

Этот господин Шурке, в неизменном зеленом сюртуке, несмотря на жару, любил вести пространные беседы в харчевне, украшенной фонарями из прозрачной бумаги, за стаканчиком рисовой китайской водки. Его любимым коньком была азиатская политика. Он знал наперечет всех восточных независимых и полунезависимых царьков, колониальных деятелей и чиновников.

— Кстати, — заметил он, — в Малаккском проливе сейчас свирепствуют даякские пираты — правда, нападают они только на слабые суда слабых наций. Так что плавание в Зондских проливах стало довольно рискованным делом. Если намечаете путешествие в Европу, выбирайте хорошо вооруженное судно…

Получив утвердительный ответ, господин Шурке клятвенно обещал, за соответствующие комиссионные разумеется, подыскать подходящий голландский или французский корабль, который перевезет путешественников в Европу.