Глава 58
Два майора
…Около полудня наконец открылся перед беглецами заповедный Албазин. Обширная безлесая площадь, холм старого острога, новая заимка с вьющимся из трубы дымком и синяя река. Амур заметно поднялся, и у берега на чистой воде покачивалось надежно пришвартованное, небольшое двухмачтовое судно с длинным бушпритом. На общий, слабый, ибо все были истомлены, крик «Ура!» навстречу товарищам выбежали Чижов и Черняков.
— Все в порядке, господа! — сказал Чижов. — Судно готово к плаванию, припасы загружены.
— Я вижу, у вас тут новостройки? — показал Петр на сложенный из бревен шанец , перегородивший тропу. Укрепление, имевшее форму угла, располагалось шагах в четырехстах от опушки леса, чтобы его нельзя было обстреливать ружейным огнем, оставаясь под защитой деревьев. В шанце были проделаны замаскированные ветками амбразуры, за одной из которых наверняка скрывалось орудие.
— Да, мы тут решили подготовиться к встрече, — отвечал Чижов. — Мало ли кто в гости нагрянет!
— Господа, нет времени — все на судно, немедленно готовиться к отплытию! С вами что, господин Медокс? — спросил он.
Романа Медокса хватила полная оторопь, столбняк, при виде судна, которое рушило весь его хитроумный план предательства. И не один он остолбенел. Орлова, который был также непрочь разбогатеть и получить амнистию прежних грехов, чтобы плодить новые, тоже охватило изумление. Однако Орлов стал атаманом благодаря быстрой реакции.
— На корабь, господа хорошие! — завопил он громче всех.
Все приехавшие двинулись разом, точно загипнотизированные видом судна.
— Чижов, ступайте на судно, готовьтесь отплыть и не спускайте глаз с господина Медокса и уголовных! — отозвал в сторону своего помошника Ломоносов. — Мне кажется, он, а может и все они, что-то замыслили. Я с Черняковым останусь здесь, пришлите мне еще людей. За нами погоня, надобно будет хорошо встретить их, чтобы выиграть время.
Прошло не более полутора часов, когда на опушке показались передовые всадники погони. В это время в шанце находилось десятеро, включая Петра. Они готовились отразить первый натиск неприятеля. Погрузка судна уже заканчивалась.
— Стой! — закричал Петр громко, так что взлетели вороны с соседних елей. Разведчики казаков остановились, повернули обратно. Но через десять минут из лесу стала выходить, разворачиваясь, целая сотня.
— Стой, говорю! Кровь лить не хочу! Кому жизнь не мила?! — вскричал Ломоносов.
— Атакуйте, сукины дети! — загремело в лесу, отдалось эхом от стволов на опушке: свирепый тереховский приказ. Сам майор, впрочем, на открытом месте не показался.
Казаки ринулись вперед.
— Коли так — не взыщите! — Федор Черняков нагнулся к орудию, установленному на грубом лафете с круглыми чурбаками вместо колес, ствол выдвинулся из амбразуры, и канонир ткнул пальником в запальное отверстие. Грохнул пушечный выстрел, шанец окутался дымом. Орудие было пристреляно по месту, и свинцовая плеть картечи стегнула по передним рядам атакующих, валя с ног людей и лошадей. Атака замедлилась. Вслед за пушкой навстречу атакующим грянул слабый, но стройный ружейный залп.
Орудие откатилось, и Федор с неимоверной быстротой перезарядил его; вместе с Ломоносовым они затолкнули его опять в амбразуру, и снова прогрохотал выстрел. Снова картечь ударила по наступающим! На этот раз атака захлебнулась, и казаки решительно побежали прочь, крича:
— У них орудья!
Град пуль осыпал шанец, впрочем, почти все они были на излете и направлялись наугад. Лишь одна залетела в амбразуру и порвала Чернякову рукав.
— Спешиться, окружай! — командовал Терехов из лесу, и эхо вторило ему. Ему-то было все равно, сколько казаков здесь полягут, да казакам — не все равно. Штурм набегом не удался.
Бывший гренадер Стрелков выглянул из шанца. И внезапно схватился за грудь. Долетел из лесу резкий звук штуцерного выстрела.
— Всех вас, бунтовщики, истреблю! — долетел следом крик Терехова, который умело воспользовался немецким штуцером, доставшимся ему от покойного Филькина.
К Стрелкову бросились — он был мертв.
— Надо уходить! — сказал Петр. — Лошадей! — Двое его людей, пригибаясь, побежали за лошадьми, спрятанными в ближайшем овражке. Через две минуты они привели шесть животных. Пушку положили на волокушу, в которую впрягли двух коней. Ломоносов поднял на палке свою шапку, тут же из лесу ударил выстрел штуцера, и пробитая шапка слетела на землю. Петр обманом заставил Терехова разрядить штуцер. Двое людей Ломоносова верхами на упряжке погнали к воде. Еще четверо вскочили на конь, позади них на крупы коней сели трое других. Пришпореные скакуны помчались к судну. Для тех, кто грузился на борт, пушечные выстрелы стали сигналом все и стать к отплытию.
Следом за отступающими от опушки с гиканьем помчались верховые казаки. Меткий выстрел Ломоносова спешил одного из них и заставил других убавить прыти. Его люди первыми подлетели к берегу. Казаки были за ними, но их с борта встретил дружный залп, на этот раз стоивший жизни кому-то из храбрецов.
Соскочив наземь, четыре человека бегом втащили пушку на борт. Тотчас втянули сходню.
Петру, когда садились, бросилось в глаза выведенное карминной краской имя корабля: «Неустрашимый». Такое давали обычно боевым кораблям.
«Будем надеяться, он проявит себя», — подумал Петр.
— Отдать швартовы! — громко крикнул Чижов и тут же обрубил топором носовой конец, а Окулов то же сделал с кормовым. Матросы дружно налегли на жерди, отваливая судно, и потянули снасти, поднимая парус. Судно быстро пошло от берега, уносимое стремительным течением Амура, поддержанным попутным ветром. И когда Терехов со всем своим войском выехал на берег, до судна с беглецами было сажен двести.
— Уходят! Уходят! Стреляй! — закричал майор. Раздалось несколько выстрелов, но для прицельной стрельбы было слишком далеко. Казаки не стали тратить заряды. Терехов, соскочив наземь, топтал песок и матерился как безумный. Он хорошо понимал, что с этим ему лучше не возвращаться. Оставалось преследовать по берегу на утомленных конях. И тут…
— Смотрите! — крикнул вдруг Окулов, стоявший у руля на корме. На просторы Амура, из-за островка, лежавшего выше Албазина, показались одна, две, три темные щепки — лодки! В подзорную трубу Ломоносов разглядел большие казачьи карбасы, в которых сидело совсем немного людей. Но на носу каждого карбаса был виден фальконет на вертлюге. Значит, это были экспедиционные суда, и они предназначались для перевозки преследователей! Опасность не миновала, она переместилась на воду вслед за беглецами!
Делать было нечего. Веслами, как некоторые военные бригантины, суденышко не стали вооружать — ведь оно должно было только спускаться вниз по реке. Поэтому приходилось обходиться течением и парусами.
На борту находилось человек сорок. Тесновато. Однако, когда люди занимались делом или стояли у фальшборта, готовые к отпору, места было достаточно. Все припасы лежали в трюме, и центр тяжести распологался достаточно низко, придавая судну остойчивость. Только новая мачта иной раз издавала подозрительный скрип. Оставалось уповать на силу ветра и господню волю…
Нерчинцы сразу заметили подходящие к ним лодки. Приблизившись, они оказались большими десятивесельными карбасами, имевшими мачты с парусами. Они прошли быстринами и коварными поворотами Шилки, Верхним Амуром и теперь, как и полтораста лет назад, готовы были нести храбрых казаков по великой реке. Едва первое суденышко ткнулось носом в берег, как майор развил бешеную деятельность.
В каждый карбас Терехов намеревался посадить по тридцать человек, но необходимость взять припасы заставила его ограничиться двумя дюжинами людей на лодку, в каждую, кроме того, сел и офицер. Сам Терехов уселся в переднюю лодку. Не прошло и получаса, как карбасы отчалили, неся воинскую силу, вдвое превосходящую численность преследуемых. Оставшимся на берегу было велено следовать, сколько можно, вниз по течению, чтобы не дать преследуемым спастись на берегу.
Ломоносов пристально наблюдал за постепенным приближением карбасов. Несмотря на то что их паруса имели большую площадь, чем у преследователей, весла давали очень существенное преимущество на реке. Оставалась надежда, что преследование затянется до темноты, и тогда можно было рискнуть оторваться, плывя ночью. Но до вечера было далеко и рассчитывать на это не следовало.
— Устанавливайте пушку на корме, господин канонир! — сказал Петр Чернякову. Однако помочь не успел: его отвлекла возня у левого борта. Оказалось, что один из орловских дружков, бывший гусар и матрос Яковлев, скрутил господина Медокса.
— Об чем речь тут?
— Пытался перерубить рулевые тяги, господин майор, — по привычке назвал Ломоносова матрос. Это было серьезной диверсией. Без руля судно становилось неуправляемым, и их на первой же отмели или излучине легко настигли бы противники.
— Это для чего? — поинтересовался Петр для проформы.
— Да он и давеча нас подговаривал вас притормозить и обещал за это государственное помилование! — тут же сдал своего пленника бывший гусар.
— Вот так значит? Ну а вы не согласились с этим предложением? Эй, Орлов, поди-ка сюда, брат! — кликнул Петр беглого атамана. — Что тут у тебя за разговоры были с этим господином? — спросил он у подошедшего разбойника.
— С ним-то? — Орлов прищурился. — Да говорил он мне, что помилуют нас, ежели поможем задержать беглых господ. Золотишком казенным обещал поделиться, когда заберут его у вас. Ну, обещать-то всякий может. Ты вот, например, — спасение нам всем обещал. А я вижу, что мы в никуда бежим, и размышляю, значитца… Ваши обещанья одного стоили… — Орлов ощерился усмешкой. — Однако вот корабь я увидал, и все это похерил. Теперь я за тобой в огонь и на дно морское, везде! — Он ударил себя в грудь кулаком.
— Это полный оговор, я англичанин, долго содержавшийся в плену, и вероятно, меня неверно поняли! — запротестовал Медокс.
— Я наблюдал за вами, господин Медокс, и видел, как вы отреагировали, увидев судно! Совсем не похоже на радость. Кто вы такой, черт возьми?! Говорите, или сразу в мешок и за борт!
— Хорошо! Я скажу. Я подневольный человек, бывший узник. Меня освободили из крепости с условием, что я буду агентом господина Бенкендорфа.
— Полицейский шпион!
— У меня не было выхода!
— Почему же вы не попытались пустить судно на волю волн, пока мы еще были на суше?
— Зачем, если золото было уже на борту, под охраной вахтенных? Майор Терехов тогда бы меня не пощадил. Это страшный человек, поверьте. Личный палач императора Николая!
— Вы могли уйти с нами.
— Я хотел в Россию, в Европу…
— Что будем делать с ним, господа? — спросил Ломоносов у окружающих.
— За борт его! — раздались голоса.
— Я поддерживаю эту идею. Но мы не палачи. Доску сюда! Крокодилов на Амуре нет, так что, если вам повезет, вы просто промокнете, господин шпион!
На воду спустили дощечку, и на нее живо высадили господина Медокса. Он лег на доску плашмя, боясь упасть в воду, и через несколько мгновений остался позади судна.
Однако при виде приближающихся карбасов решился-таки привстать и замахал руками, чтобы привлечь к себе внимание. Вот они ближе, еще чуть-чуть продержаться — он чувствует, как тело начинает застывать в амурской воде… Но первая лодка прошла мимо. В ней он узнал хладнокровно усмехнувшегося Терехова. Медокс почувствовал отчаяние и приближение гибели. Однако вторая лодка приостановилась и с нее горе-шпиона выловили из воды. Спасенного поместили под ногами, на банках мест не было. Лодка вновь прибавила ход. Капли воды слетали с концов весел, образуя сверкающие полукруги. Казаки оказались заправскими гребцами.
Спрошенный о своей персоне сотенным есаулом, находившимся на карбасе, он вкратце изложил все случившееся в выгодном для себя свете и закончил свой рассказ описанием того, что успел приметить на судне.
Солнце уже клонилось ближе к закату, когда передовой карбас настиг судно. Он находился всего в двух сотнях саженей, и с носа его взлетел дымок. Над рекой пронесся звук выстрела, и пуля фальконета ударила в планшир на корме — щепы полетели во все стороны.
— Черняков, готовь выстрел! — распорядился Петр. — Всем укрыться за планширом! — Люди присели. Ядро было забито в ствол, орудие нацелено, и Федор исполнительно ждал приказа. Но его все не было. Вот вторично грянул фальконет, уже несколько ближе — тяжелая пуля задела и сотрясла мачту, но повредить ее не смогла.
— Чего ждем, господин майор? — глухо спросил канонир.
— Не хочу напрасно губить русских людей, — ответил Петр. — Одним выстрелом двадцать человек утопим!
— Надо стрелять, иначе возьмут на абордаж — у половины наших нет даже сабель! — сказал Чижов, которому было жалко, как вражеские снаряды разбивают его судно в самом начале пути.
Послышался отдаленный выстрел — пуля со второго фальконета попала в корму ниже ватерлинии. Высунулся матрос Стефансон:
— В корме пробоина, вода поступает в трюм!
— Большая? — отозвался Чижов.
Матрос вместо ответа показал: с полкулака.
— Федор, дай промах! — сказал Ломоносов.
Черняков подвысил ствол, приложил пальник. Ударил выстрел, ядро прошло низко над первой лодкой и подняло невысокий фонтан воды в стороне от второй.
В ответ с первого карбаса грянул залп, несколько слепых пуль прошли над палубой, вскрикнул, хватаясь за раздробленную руку казак Нелюбин, бледнея и опускаясь на палубу (руку позднее пришлось отнять). В ответ с судна прозвучало несколько выстрелов, так же не причинивших беды экипажу карбаса. Но подпоручик Андреев замешкался, оставаясь на ногах, и тут с карбаса раздался резкий выстрел штуцера. Бывший измайловский офицер отлетел прямиком к мачте: меткий выстрел Терехова попал ему прямо в сердце более чем с полутораста саженей!
Тогда вскочил и Ломоносов со своим старым штуцером: расставив ноги, он быстро приложился и тоже выстрелил. На карбасе услышали тупой звук пули, ноги торжествующего Терехова подломились, и он рухнул на банки с пробитой головой.
— Казаки! — раздался затем над могучей восточной рекой столь же могучий голос Ломоносова. — Так же метко мы разнесем и вашу лодку, и вы все потонете. Уходите с миром, ваши жизни нужны матушке России для более праведных дел! Даю вам минуту!
Карбас прекратил движение, казаки, лишившиеся безжалостного погонщика, осушили весла. Второй карбас подошел к первой лодке, минуту там, по-видимому, совещались, а затем медленно, словно нехотя, повернули обратно, гребя против течения… Беглецы были спасены и вздохнули с облегчением.
На судне оставалось тридцать семь человек, которым предстояло пройти вниз по Амуру две тысячи верст и вступить в открытое море.
