Глава 54
Освобождение

Ночь была тиха. Подобравшись поближе, в свете горевших перед входом факелов, Ломоносов увидел двух часовых в черных казачьих киверах. Чуть в стороне тускло светилось окно караульни, где, по словам Орлова, находилось до десятка казаков. Петр молча сделал знак гренадеру Стрелкову, одному из самых рослых своих подчиненных: вдвоем они должны были подобраться к часовым и, оглушив без шума, спеленать как малых детей.

Поручикам Лихареву и Лисовскому, унтеру Луцкому, матросам Яковлеву, Антонову и Богданову он приказал окружить караульню. Подпоручик Андреев со следопытами и с Орловым остались в резерве.

Потихоньку подобравшись к часовым, ничего не подозревающим, пришельцы, точно коршуны на добычу, набросились на казаков. Ломоносов мощным «крюком» слева послал своего «крестника» в нокаут и бережно придержал его от шумного падения. Гренадер же нежно обхватил своего подопечного и, сбив с него шапку, вдарил ему кулачищем по кумполу. Обоих обеспамятовавших спеленали веревкой, заткнули рты и оттащили в сторону. На их место, надев кивера, стали следопыты Куроптев и Зырянов.

Оставив с ними Андреева, Стрелкова и Орлова, Ломоносов присоединился к тем, кто окружил караульню. В это время оттуда послышался негромкий шум и вывалился из двери заспанный казак, намеревавшийся до ветру. Но не успел он расстегнуть мотню, как метко отправленный Петров кулак удивил его, и он, обмочив штаны, присоединился к своим товарищам, дремавшим на улице. Затем, стараясь не скрипеть ступеньками, Петр и с ним еще несколько человек вошли внутрь караульни. Здесь стоял тяжелый дух казармы, в котором еле теплился огонек одинокой свечки на окне. Одетые казаки спали на постеленных на пол шинелях мертвым сном умученных службой людей. На единственном стуле дремал урядник, перед которым тикали повешенные на гвоздь часы на цепочке. Такие в Санкт-Петербурге были у многих рядовых гвардейцев. Когда Ломоносов остановился перед ним, урядник вскинул глаза и увидел перед собой пистолетное дуло. Рука привычно метнулась к шашке, но холодный металлический кружок вдавился в лоб, и урядник остался сидеть на стуле. Одно дело исполнять службу, а другое — осиротить семью по глупому упрямству. Люди Ломоносова тихо пробирались между казаков и, заткнув рот, наваливались на очередную жертву и спеленывали ее. Некоторые проснулись от шума, но были тут же успокоены и увязаны. Последним связали урядника.

Когда четверть часа спустя дело было закончено, Ломоносов вышел во двор. Теперь предстояла самая ответственная часть операции. Петр знал, что внутри находятся трое казаков и еще один унтер-офицер, которые от испуга могли наделать бед.

С собой он взял пятерых человек, остальные только мешали бы внутри. Орлов пошел с ними. У него были ключи от отделения беглых, которые ему отдал Петр.

Внутри больших сеней было прохладно, отсюда вели две двери: направо — к беглым сидельцам, налево — к осужденным по декабрьскому делу. Ломоносов деликатно постучал кулаком в дверь налево.

— Кто? Ступай прочь, не положено! — ответил изнутри часовой.

— Буди начальника! — приказал Петр.

— Кто таковы, аспиды? — послышался изнутри заспанный голос.

— Майор Ломоносов, с именным приказом его императорского величества! — четко ответил Петр.

— Покажи приказ! — В двери отворилась отдушина, в которую виднелись покрасневшие заспанные глаза унтера.

— Читай! — в фортку сунулось пистолетное дуло. — Отворяй, не то взорвем вас тут! — По знаку Ломоносова к отдушине поднесли рассыпающий искры фитиль, идущий внутрь какого-то шарообразного предмета, похожего на трехфунтовую гранату.

— Присяга… — заикнулся собеседник внутри.

— Какая присяга, мы вас штурмом возьмем и в крошки порубим. И снаружи вам на помощь некому прийти, а нас тут двадцать человек.

Тяжело вздохнув, унтер отомкнул дверь. Шестеро человек ворвались внутрь. Орлов пошел к двери в уголовное отделение.

Внутри избы стоял ядреный табашный дух от самого дешевого табаку, от которого першило в носу. Его курили караульные, а заключенные должны были нюхать. Очутившись в отделении, Петр первым делом повязал караульных. Затем стали отмыкать дощатые клетушки заключенных, на две ступеньки приподнимавшиеся над полом, и выводить их в главную горницу. Вскоре здесь оказались все двадцать человек, несмотря на предупреждение Раевской, изумленные и ошарашенные всем происходящим, точно это был сон. Здоровяк Стрелков был уже с кувалдой и зубилом для расковывания. Ломоносов при тусклом свете пары свечей с волнением всматривался в изможденные рудником, но в большинстве своем свидетельствуюшие о физическом здоровье лица и затем сказал:

— Господа, перед вами открывается возможность уйти на свободу. Но дорога будет долгой и тяжелой, и наше предприятие отнюдь не обречено на успех. Кто рискнет? Тому, кто чувствует в себе недостаточно сил, разумнее будет остаться. Итак, кто идет с нами?

Первыми тут же вышли вперед братья Александр и Николай Крюковы, сыновья нижегородского губернатора, взятые в Тульчине. Стрелков сразу взялся расковывать им ноги. Следом выступили пензенский капитан Алексей Тютчев, того же полка поручик Петр Громницкий, артиллерийский поручик Яков Андреевич, взятый с Черниговским полком, артиллерийские же подпоручики Александр Пестов и Иван Горбачевский, также палившие по войскам, верным императору Николаю, и с ними же взятый артиллерийский прапорщик Владимир Бечасный. Вышел громадный, рыжий, заросший как разбойник штаб-ротмистр князь Александр Барятинский, еще один адъютант Виттенгштейна. Вышел поручик гвардии князь Евгений Оболенский, бывший старший адъютант дежурства гвардейской пехоты, взятый на Сенатской, с которым Ломоносов успел накоротке познакомиться. Гвардии гренадерский поручик Александр Сутгоф, схваченный там же. И лейтенант флотского экипажа Антон Арбузов, плененный под развалинами Исаакия. Итого двенадцать. Остальные не тронулись с места.

— Это все?! А как же вы, господа? — Ломоносов вглядывался в стоящих перед ним людей. …Рядом возвышались Волконский и Лунин, два однокашника-конногвардейца, делившие некогда одну избу на Васильевском острове. Оттуда они делали вылазки для совершения диких гвардейских шалостей. Оба отменные храбрецы, но в Лунине был вызов, заставлявший его тешиться постоянной игрой со смертью. Волконский был просто воин. И вот позади многие месяцы каторги — и один из этих двоих — почти старик, с полуразрушенным здоровьем. Другой — по-прежнему бодр и полон сил, несмотря на то что и на его лице видны следы лишений.

— Вам, Сергей Григорьевич, возможно, и вправду лучше остаться. А вы, доргой друг, Михаил Сергеевич? — обратился к ним Петр.

— Я тоже остаюсь, Ломоносов, — отвечал Лунин. — Женщина, которую я люблю и которая любит меня, предана своему мужу и не бросит его умирать здесь. А ему дороги сейчас не выдержать. Я их не оставлю одних.

Ломоносов склонил голову в уважении перед своим другом.

— Вы, князь Сергей? — повернулся он к Трубецкому.

— Я лучше тоже останусь — жену бросить не могу, а тяжелого пути она не сдюжит. К тому же шансы уцелеть в бегстве не выше, чем здесь. — Трубецкой, как всегда, был расчетлив.

— Полковник Давыдов, Василий Львович?

— Ко мне жена тоже должна приехать, она уже лишилась прав… Куда я…

— Полковник Муравьев?

— Тоже жену бросить не могу, она вот-вот приедет. — Артамон Муравьев, всегда храбрый более на словах, пожал плечами…

— Капитан Якубович?

— С моей раной, — показал тот на голову, где отсутствовала часть черепной кости, закрытая пластиной. — В тайге не выжить. Увы.

— Майор Якушкин! — обратился Петр. — А как же вы?

— Господь направил меня на путь раскаяния, я поверил и желаю нести кару за свой прежний богопротивный атеизм, — отвечал тот глухо. Видно было, что пережитое заключение очень глубоко поразило душу героического офицера, и только обретенная вера спасла его от настоящего безумия. Пожав плечами, Петр наклонил голову, словно признавая такое духовное самоотвержение, граничившее с гордыней.

— А вы, господа, — обратился он к двум молодым людям, бывшим ему неизвестными.

— Это братья Борисовы, наши артиллеристы, — сказал Андреевич. — Под Белой Церковью пленены.

Тот, что был более худ и глаза которого полны живой мысли, сказал:

— Подпоручик Петр Борисов. Мой бедный брат, Андрей, не в себе после казематов. Дороги он не вынесет, а без меня погибнет. Поэтому, как ни жаль, я остаюсь, — при этом глаза его были полны такой тоски, что Ломоносов быстро отвернулся.

В это время какой-то шум снаружи отвлек его. Он выскочил в сени с пистолетом в руке и оказался среди полутора десятков заросших людей в цепях, многие были в лохмотьях. Они хотели, вероятно, выбежать наружу — но оттуда в них целились шесть стволов, и они принуждены были остановиться.

— Что происходит, господин хороший, — протолкался к Ломоносову разозленный Орлов. — Я своих ослобонил, а твои нас на волю не пущщают!

— А то, что ты своих даже не расковал, а уже лезешь наружу, хочешь шум поднять. Давайте, расковывайтесь, а выйдете не раньше нас.

— Хорошо, — вдруг сменил гнев на милость Орлов, сделав знак своим приятелям не шуметь, — а давай мы все с тобой уйдем?! Толпа больше будет, от солдатской команды легче отобъемся!

— Подумаю сейчас, — отвечал Ломоносов. Как только каторжные успокоились и принялись расковываться найденным где-то инструментом, он вернулся в отделение, к своим.

Здесь он увидел, что Стрелков, работая на пределе, уже расковал ноги и принялся за руки их двенадцати товарищей. Он уже успел расковать десятерых, когда снаружи, издалека, до Петра долетел звук выстрела. Ломоносов понял, что весть о бунте в Горном Зерентуе долетела до Благодатского.

— Быстрее, Стрелков! — крикнул он и выбежал наружу.

Штрафные каторжники волновались.

— Тихо, в Горном Зерентуе бунт — им не до нас будет! — крикнул Петр. — Две цепи осталось. Расковывайтесь быстрей! Все уйдем!

В это время показался Стрелков, и со словами:

— Все готовы! — с размаху кинул инструменты уголовным каторжным. Те тут же подхватили их и пустили в дело.

Из дверей отделения показались освобожденные декабристы, на ходу накидывавшие приготовленную заранее теплую одежду. Они выбежали наружу. За ними устремились и уголовные. Петр вбежал в отделение, где оставались восемь его товарищей. Он крепко обнял их на прощание, сказал:

— Прощайте навеки, друзья! — и выбежал вслед за остальными.

Снаружи выяснилось, что уголовные хотели завладеть оружием стражи, но оно было уже собрано и его раздавали освобожденным офицерам.

— Мы идем с вами? — потянул Ломоносова Орлов.

— Ты можешь взять двоих или троих, кому веришь. Остальным не хватит лошадей.

— Что?! — закричал Орлов. — Ты хочешь нас обмануть?!

Остальные разбойники, кто уже не бросился наутек, угрожающе надвинулись на Петра. Ломоносов достал пистолеты.

— Если придется, перебьем вас всех, — сказал он спокойно, — лучше бегите, пока вас не хватились.

Большинство уголовных при этих словах кинулись прочь. Орлов смирился, выбрал бывшего гусара и еще двоих приятелей, остальным сказал:

— Прощевайте, други! Даст бог, не свидимся боле.

Освободители и освобожденные побежали вслед за Ломоносовым к лошадям. Через несколько минут они достигли их, вскочили в седла и поскакали к перевалу.

Орлов подскакал к Ломоносову и обвиняюще крикнул:

— Вон, у тебя еще четыре лошади под въюками!

— А что мы месяц жрать будем в дороге, ты подумал? — спросил его Петр.