Глава 38
Огонь и лед
Анкудину Васильеву сделалось хуже. Гренадер Рыпкин пересел в пошевни, чтобы управлять ими, и движение замедлилось. Кругом тянулись густые олонецкие леса, время от времени прерывавшиеся старинными селами и заснеженными пашнями. К вечеру отряд Ломоносова подъехал к одинокой крестьянской усадьбе, стоявшей в лесу. Дом был поставлен по-северному, на высокой подклети, чтоб охранить своих обитателей от студеной земли. Спешившись, путники постучались. Отворили не сразу, вышел рослый мужик с кудлатой бородой, статью походивший на Ломоносова.
— Кто такие будете? Откедова? — без всякой робости он оглядел офицеров.
— Товарищ наш сильно поранился, надобно ему отлежаться, — сказал Ломоносов.
Хозяин дома, накинув тулуп, спустился с крыльца, подошел к пошевням, всмотрелся в бледное лицо солдата с пятнами румянца на скулах.
— Лихоманка начинается. Ну, дак заносите! — показал он внутрь дома.
Бывшие матросы и гренадер внесли Анкудина на шинели. Ломоносов удержал мужика за плечо:
— Постой. За нами погоня. Нельзя, чтобы его нашли полицейские.
— Не разбойнички ли вы? Да нет, вроде господа, — пристально всмотрелся в него мужик. — Правда, смутное время нонче. Говорят, и господа супротив царя двинули. А не то, царь оказался подменный…
— Есть у нас с законом кой-какие нелады, — не стал углубляться в подробности Петр.
— Дак, быват… — заметил хозяин дома.
— Вот сто рублей серебром, позаботься о нем как следует, — протянул ему Ломоносов звякнувший мешочек.
— Добро, — кивнул мужик. — Хорошая денежка. В повети его положу, в сено зарою — никто его не сыщет.
— Ладно. Главное, чтоб не помер у тебя…
— Знамо дело…
Ломоносов заглянул в дом и, увидя лежащего на широкой лавке Васильева, вокруг которого хлопотали бабы, подошел к нему.
— Бывай, Анкудин! Авось когда еще свидимся, — пожал он руку матросу.
— Дай вам бог, барин, больше удачи, чем господину штабс-капитану Бестужеву! Езжайте с богом, обо мне плохо не думайте!
— Прощай!
— И вы прощайте!
У крестьянина удалось разжиться несколькими мешками овса для лошадей.
— Ну бывай, хозяин! Береги нашего товарища! — отъезжая, повторил Петр мужику. У Ломоносова с собой была открытая подорожная, подписанная генералом Бистромом. Таким образом, они могли путешествовать легально, пока их не разоблачат.
Наутро они выехали на вологодский тракт, ведший в Архангельск… К следующему полудню они въезжали в городок Емца. Впереди отряда, на удалении в четверть версты, двигались Поджио и сопровождавший его подпоручик Андреев, составлявшие авангард. Подъехав к стоявшему у дороги трактиру, Поджио спешился. Андреев, как и всегда в подобном случае, оставался на коне. Майора слегка насторожило отсутствие лошадей и людей перед трактиром.
Войдя внутрь, Поджио увидел перед собой около тридцати жандармов, и на него мгновенно направились тридцать стволов. Командовавший засадой жандармский ротмистр многозначительно поднес палец к губам. Черноглазый майор расцвел очаровательной итальянской улыбкой и громко крикнул:
— Андреев, засада, спасайтесь!
Жандармы шатнулись к нему, схватив за руки, но майорский мундир уберег Поджио от более решительного с ним обхождения.
Услышав предостерегающий крик Поджио, Андреев пришпорил коня и ударил с места в карьер, в сторону приближающихся товарищей. За ним из трактира и из соседних амбаров выбежали жандармы и открыли беспорядочную стрельбу. Сам подпоручик не был задет, но едва он поравнялся с ехавшим впереди Ломоносовым, как его конь повалился, и Андреев еле успел соскочить на снег.
— Поджио взят! — крикнул он командиру.
— Вижу! — ответил Петр. К юноше подскакал поручик Лихарев, ведя заседланного запасного коня. Андреев еле успел достать пистолеты и снять тороки. Вскочив на коня, подпоручик поскакал вслед за товарищами, свернувшими в лес.
Теперь их кони разбрасывали снег на лесной дороге, ведшей на восток, к Северной Двине.
Через несколько часов в Емцу прискакал эскадрон петербургских жандармов, возглавляемый ротмистром и армейским штабс-капитаном.
Увидя мирно сидящего в трактире Поджио и команду архангельских жандармов в полном составе, Терехов пришел в ярость:
— Ты что, затычка пинежская, тут делаешь?! Где государственные преступники?!
— Прошу вас не тыкать мне, господин штабс-капитан! — оскорбился ротмистр.
— Да я тебя в крепость устрою! — рявкнул штабс-капитан.
Ротмистр фон Борк незаметно кивнул коллеге: «устроит».
— Я с фельдъегерем получил извещение о беглых преступниках и тотчас выехал со всеми людьми и устроил тут засаду. Взят пленный, но остальные были им предупреждены и ускользнули. Мной посланы трое людей, которым поручено вести наблюдение за беглецами, — поспешно исправился жандарм.
— Ты! Какие планы у твоих приятелей? — повернулся Терехов к пленному.
— Не тыкайте мне, господин хороший. Я чином старше вас, — ответил Поджио, не собираясь подниматься.
— Ты просто государственный преступник, без чина. Советую рассказать все, что тебе известно. Куда направляются твои сообщники?
— Пока воздержусь говорить что либо.
— Есть способы развязать тебе язык… — Терехов с угрозой поглядел на пленного.
— Угрожаете пыткой дворянину и офицеру? При жандармах?
— Жаль, что нам с тобой нельзя остаться наедине… — прошипел Терехов, еле сдерживаясь.
— Вот это действительно жаль… — многозначительно поддержал его майор.
— Обещаю, что, когда возьму Ломоносова, ты погибнешь при попытке к бегству, — задушенно прохрипел порученец императора. Затем он отвернулся и выбежал наружу.
— За мной! — крикнул он, вскакивая в седло и сворачивая с тракта по следам беглецов.
Эскадрон жандармов последовал за ним.
…К вечеру следующих суток измотанные беглецы выехали из тайги на крутояр. Перед семнадцатью уцелевшими путешественниками расстилалась обширная, верст пяти в ширину, речная долина, среди которой белой полосой около версты в поперечнике выделялась заледеневшая Северная Двина. На взгорке виднелось село, выше по течению блестели на заходящем солнце церковный купол и крест на погосте.
— Вперед! — скомандовал Ломоносов.
— Не могу… — прошептал полтавский прапорщик Шимков, склонив голову и опускаясь на конскую гриву.
— Крепитесь. — Квартирмейстерский поручик Лихарев взял в повод шимковского коня, и группа начала спуск по заснеженной тропе в долину.
Внезапно до чуткого слуха замыкавшего колонну Окулова долетел из лесу звук, который он безошибочно определил как топот отдаленной погони:
— Господа, кажется, нас нагоняют. Живее! — негромко сказал он. Движение немного ускорилось. Оставив позади заросли обледеневшей ивы, они выехали на лед Двины. Шел уже март месяц, но по-прежнему лед был крепок. Однако кое-где в нем были затянувшиеся полыньи или проруби — такие предательские места выдавал голубоватый цвет ледяной поверхности.
Темная цепочка преследователей уже показалась из лесу и спустилась в долину. Беглецы, не решаясь торопиться на льду, тем не менее уже одолели почти половину реки. В этот момент на береговом валу показалось несколько самых ретивых врагов. Это были Терехов, Филькин и с ними несколько жандармов.
— Филькин, подстрели мне кого нибудь! — повернулся майор к егерю. Тот с сомнением покачал головой, спешившись, скинул штуцер, приложился подольше и выстрелил. Через секунду вскрикнул и пошатнулся в седле Андреев — пуля скользнула ему по боку и, как выяснилось позднее, сломала ребро.
Ломоносов обернулся на выстрел, соскочил с коня и сдернул со спины единственный штуцер, которым они располагали — почтенный трофей 12-го года. Противники, неподвижно стоявшие на береговом валу, были отличной мишенью. Он взвел курок, приложился на секунду и нажал спуск. Выстрел усиленного заряда громко пронесся над рекой. Через секунду Филькин вдруг дернулся и схватился за грудь — в середине ее по полушубку расплывалось багровое пятно.
— С… с… с… — только успел сказать егерь. Что это было: «Суки», «Сволочи», или «Служу государю!» — уже не дано было узнать, потому что, совершив на земле несколько конвульсивных движений, он оставил грешный мир.
— Ах, черт! — сказал Терехов, пораженный не столько гибелью соратника, сколько меткостью противника. Про себя он решил не соваться слишком близко к этому стрелку, пока он не будет надежно связан.
— Штуцер у покойника забери! — приказал он сопровождавшему его унтер-офицеру.
В это время Ломоносов, увидев, что цель поражена, вскочил в седло и присоединился к товарищам.
Первая группа преследователей, человек тридцать, наконец, спустилась на лед и последовала за беглецами. Но не успели они проехать сотню саженей по реке, как вдруг над нею раздался пушечный гром и в нескольких шагах перед ними через лед прошла трещина, протянувшаяся в обе стороны, насколько хватит взгляда. Лед, ослабленный непрерывным солнечным излучением в течение дня, не выдержал напряжения и, лопнув, просел. Возможно, выстрел Ломоносова на реке сыграл роль последней соломинки, надломившей спину верблюду. Кони жандармов, заржав, попятились, стремясь возвратиться на берег. Напротив, кони преследуемых в минуту домчали их до твердой суши.
— Что за черт, трещина узкая, вперед! — скомандовал раздраженный Терехов.
— Воля ваша, вашбродь, — а лед ослаб, ежели пойдем верхами, может еще треснуть — как раз окунемся, — сказал архангелогородский жандармский фельдфебель. Он выполнял роль проводника — благодаря ему и удалось Терехову так быстро настичь Ломоносова.
— Ты почем знаешь?! — рывком обернулся к нему штабс-капитан.
— Пинежский я, оттого знаю. Я Двину-матушку знаю!
— И как?
— Завтра с утрева, как подморозит, — пройдем!
— Хорошо. Вы, — палец майора указал на двоих невезучих служивых, — закопать покойника! Эскадрон! К ближайшей деревне — марш! — И цепочка всадников потянулась по берегу к близлежащему селу. В это время преследуемые уже исчезали в зарослях на противоположном берегу. При виде спокойно уходящих беглецов предводитель жандармов разразился цветистой бранью.
— Я вас! — думал злобно Терехов, глядя на уменьшающиеся точки за рекой.
