Глава 26
Гвардия, в ружье!

В воскресенье Ломоносов предпринял важную меру. Он сумел убедить Оболенского, что события могут потребовать обеспечения войска значительным боевым припасом. Отправившись к генералу, поручик оставил Петра ожидать у себя на квартире. Появился он через час. За это время Ломоносов примерил оставленный ему хозяином офицерский мундир Финляндского полка, который затрещал на нем по всем швам и едва сошелся. Но выбирать было не из чего. Оболенский привез приказ начальника Гвардейской пехоты: генерал Бистром без лишних вопросов подписал наряд на амуницию для учений гвардии.

Ломоносов поехал в Новый Арсенал на Литейный проспект. Двухэтажное здание, располагавшееся менее чем в квартале от Невы, было выстроено перед Отечественной войной 1812 года по проекту Димерцова. Оно было окрашено в бежевый цвет. В сопровождение ему Оболенский дал двух солдат из полка, ничем не выразивших удивления при виде незнакомого офицера. Тем более что к гвардейским полкам было приписано немало офицеров, которых в казармах никогда не видали.

В Арсенале, после некоторого ожидания, явился дежурный офицер. У него Петр получил два десятка бочонков пороха. Боченки быстро нагрузили на извозчичьи дроги и прикрыли рядном. На кучерские козлы сел один из солдат, потому что извозчик за время ожидания куда-то запропал, и они поехали в полк. Однако по дороге офицер выказал щедрую натуру и непременно пожелал заехать в кабак и угостить солдат. Вначале сторожить груз остался один служивый, затем его сменил другой, а потом офицер сказал, что дождется их снаружи, но чтобы особо не задерживались, только допили штоф и сразу шли. Однако, когда рядовые, наконец, сумели выползти из кабака, от дрог и след простыл… Поняв, что совершили возмутительное упущение по службе, они договорились молчать, а в случае дознания валить все на незнакомого офицера.

Между тем в ближайшей подворотне офицер Ломоносов быстро преобразился в тароватого виноторговца в крытом полушубке вместо шинели. Бодро усевшись на козлы, он взял противоположное направление, и через наплавной Воскресенский мост переехал на Выборгскую сторону. Несмотря на то что переправа существовала тут еще до шведов, Выборгская сторона тогда только начинала застраиваться. Большинство построек выглядело новыми, так как район сильно пострадал во время ужасного прошлогоднего наводнения, уничтожившего сотни строений. То ноябрьское наводнение было и будет самым страшным за все века питерской истории…

…Опыт партизанской войны на Балканах пригодился Ломоносову. Он дал ему понимание необходимости тайных баз для обеспечения успеха. Прошлым днем майор нашел своего первого денщика, Ивана Шелепу, потерявшего ногу на Бородинском поле и проживавшего ныне инвалидом в небольшом домике на Выборгской стороне. Он спас Шелепу, положив его на последнюю двуколку с ранеными, которую успели отправить перед роковым штурмом редута. Оставшиеся люди были доколоты французами. Шелепа это помнил.

Дом был разорен прошедшим наводнением, но Иван восстановил его над основательным каменным погребом, оставшимся тут с прошлого столетия. Сюда и были доставлены бочонки, и верный ветеран вызвался схоронить их у себя в погребе до времени. За это майор выдал ему определенную сумму, вполне приличную для отставного солдата, нуждавшегося в поправке своего дома.

Между тем Николай Павлович днем посетил Михайловский замок, где располагалось его любимое детище — Инженерное училище. «До свидания, господа! Даст бог, еще увидимся!» — сказал он уходя. Генерал Нейгардт, по его поручению, разослал командирам гвардейских полков и бригад приказание явиться к семи утра во дворец в парадной форме, а генералам — и в орденских лентах.

В тот же вечер, около десяти часов, Николай собрал Государственный совет.

Обязанности председателя исполнял государственный секретарь, сенатор, президент Академии художеств престарелый Алексей Николаевич Оленин. Цесаревич и его брат заняли места по бокам председателя, и Николай, сделав сенаторам знак слушать его стоя, зачитал Манифест о восшествии на трон. В нем он ультимативно объявлял о том, что завтра примет императорский титул и с утра будет начата новая присяга. Манифест о восшествии на трон, зачитанный цесаревичем, заранее составил Михаил Сперанский, известный умением быстро и четко выражать мысли на бумаге. Прежний всесильный фаворит Александра, затем ссыльный, потом — сибирский губернатор, теперь он прозорливо сделал ставку на того, в ком видел грядущего победителя в борьбе. Хотя и не отказал его противникам, буде они одержат верх. Прочитав Манифест, цесаревич обвел присутствующих ледяным взором и сделал знак садиться. Никто из присутствовавших вельмож не посмел возразить ему. Тем более что на часах у дверей стояли солдаты конно-пионерного эскадрона. Заседание окончилось в час ночи, приняв все, что требовал Николай Павлович.

К вечеру произошло и еще одно событие. Полковник Булатов, поздно шедший к себе на квартиру по пустынной улице, внезапно был окликнут. Не успел он оглянуться, как на него накинулись несколько человек, похожих на полицейских шпиков. Возглавлял их человек с военной выправкой — впрочем, Александр Михайлович все равно не знал капитана Терехова… Полковник вздумал сопротивляться, но не успел ничего сделать — страшный удар по голове погрузил его в небытие. С полковником, уже вышедшим из состава привилегированной Гвардии, решили не церемониться. Позднее было распространено известие, что он был схвачен на следующий день и разбил себе голову о стену в муках раскаяния. На самом деле стена обрушилась на его главу накануне…

В столице наступила ночь, отмеченная небывалой тишиной…

Утром, к семи часам, в Зимнем собрались командиры Гвардии. Николай выступил перед ними:

— Господа, день настал! Ваши части должны быть приведены к повторной присяге новому императору. Мне. За свои войска каждый из вас отвечает передо мной своей головой. Если я буду на троне — вы все в свите, с новыми чинами, кто уже в свите — с титулом, кто беден — с деньгами. Солдатам, которые примут участие в деле, — по десяти рублей, офицерам — от ста и выше. Отправляйтесь к вашим подчиненным, удержите их в верности мне и вы не пожалеете! Полковник Геруа, Саперный батальон привести к Зимнему, занять оборону! Полковник Апраксин, после присяги выводите кавалергардов к Сенатской площади и берите ее под контроль. Полковник Исленьев, Первый батальон преображенцев ко дворцу! Я хочу иметь его под рукой. Остальные части — по необходимости. К делу, господа!

Офицерские плюмажи согласно наклонились, и полковники и генералы направились по своим частям.

Однако прошло около часа, возвратился генерал Сухозанет и доложил, что с присягой в Конной артиллерии идет не гладко. Офицеры волнуются, и зачинщиком — прикомандированный граф Коновницын.

— Езжай туда, на тебя одна надежда, ты мой наследник. — Николай положил руку на плечо высокому Михаилу.

Великий князь немедленно отправился в артиллерийские казармы у Таврического дворца. Наступил рискованный момент — во дворце оставалась только караульная рота и на заднем дворе — конные пионеры Засса. Генерал Нейгардт вытянулся у дверей кабинета Николая, поодаль, на лестничной площадке, маялся генерал Воинов, лишенный практически всякой власти. В другом крыле, точно тень прошлого, глядел из окна на Дворцовую площадь былой всесильный временщик Аракчеев, которого Николай в эти тревожные дни стремился держать под своим надзором.

В это время начали развиваться события в полках.

Первой ранней пташкой стал Московский полк, чьи казармы располагались подле Семеновского моста. Сюда приехал адъютант герцога Вюртембергского штабс-капитан Александр Бестужев. Он выскочил из саней на хрусткий снег и крикнул встретившемуся ему штабс-капитану князю Щепину-Ростовскому, командиру роты:

— Начинаем!

— Понял! — ответил Щепин и, развернувшись, побежал в казарму. К нему присоединился другой командир роты — подпоручик Михаил Бестужев.

Полк в это время выводили на плац, строиться к переприсяге. Тут находились полковой командир генерал-майор Петр Андреевич Фредерикс и начальник бригады, командир Финляндского полка генерал-майор Василий Никанорович Шеншин, лицом походивший на покойного Барклая-де-Толли.

— Господа офицеры, солдаты! Выходи на защиту государя Константина! Сохраним верность присяге! — закричал Щепин-Ростовский.

— Господин штабс-капитан, извольте умолкнуть! — рявкнул Фредерикс. — Взять его!

Вместо ответа Щепин полоснул его выхваченной саблей. Фредерикс упал.

— Это бунт! Солдаты, ваш государь Николай! — закричал Шеншин.

— На тебе! — Князь пригрел саблей и его. По пути досталось и полковнику Хвощинскому, пытавшемуся удержать солдат. Весь в пылу сражения князь побежал за знаменем полка и рубанул знаменосца, который не хотел отдавать флаг.

Вскоре полк был построен и выведен, за исключением рот, находившихся в городском карауле, и загородного батальона. Предводительствуемые тремя офицерами, со знаменем впереди, солдаты побежали на Сенатскую площадь.

В это время в Гренадерский полк приехал одетый в статское отставной поручик Петр Каховский.

Полковник Николай Львович Стюрлер, швейцарец (которого солдаты ненавидели более, чем всех других гвардейских начальников), как раз собрался выводить солдат на переприсягу. Услышав, как поручики Николай Панов и Александр Сутгоф начали говорить солдатам о том, что надо выполнить прежнюю присягу и постоять за Константина, который-де снизит сроки службы, полковник побежал к ним.

— Взять их! — закричал он. На пути ему попался Каховский, который достал пистолет и молча застрелил полковника. Сутгоф приказал солдатам одеть шинели, зарядить ружья и взять патроны. Некоторое время подождали полковника Булатова, но того не было, и тогда, спустившись на лед, повели полк на противоположный берег Невы, на Сенатскую площадь. Сосредоточение всех войск в одном тесном месте было ошибкой, но ничего другого не пришло в головы молодых офицеров, не имевших боевого опыта.

Когда они вышли на набережную, к ним подскакал Оболенский.

— Нас предали, Зимний никто не блокировал! Идите туда вы.

— Слушаюсь! — Панов повернул солдат, и они побежали к Зимнему дворцу. Между тем Сутгоф со своей ротой шел в авангарде и, пропустив маневр полка, продолжал идти к Сенатской. Будь этот твердый офицер вместе с полком, события могли бы пойти по-другому…

В Гвардейском экипаже младшие офицеры и моряки отказались переприсягать, и под командой капитан-лейтенанта Николая и мичмана Петра Бестужевых и лейтенантов Арбузова и Бодиско двинулись на Сенатскую площадь. Однако в спешке лейтенанты забыли прикатить несколько орудий, пылившихся в арсенале экипажа. К тому же уже задним числом выяснилось, что накануне кто-то подмочил орудийные заряды…

В Финляндском полку, оставшемся без командования за ранением Шеншина, полковник Тулубъев поднял в ружье свой батальон, куда входила рота поручика Андрея Розена, племянника бывшего дивизионного начальника генерала барона Розена. Полковник повел батальон к Исаакиевскому мосту. По дороге он вспомнил, что позабыл дома какую-то важную вещь, и сказал Розену:

— Ведите батальон, голубчик! Я вас догоню! — Больше его не видели.

Семеновский полк был поднят своим командиром, генерал-майором Сергеем Павловичем Шиповым, но стоял подле казарм, активных действий не предпринимая. Генерал-лейтенант Карл Бистром приехал в Егерский полк и был восторженно встречен солдатами. Полковому командиру, полковнику Павлу Алексеевичу Гартонгу, он сказал, что в такой ответственный день берет полк под свое личное начало. Однако полк был одним из самых удаленных от Сенатской площади и должен был подойти к месту действия с опозданием.

Сергей Трубецкой проживал в доме тестя, графа Лаваля де Люберье, на набережной рядом с Сенатской площадью. Накануне он получил анонимное послание из круга Марии Федоровны. «Не предпринимайте никаких решительных действий, — говорилось в нем. — Вы преданы».

Однако останавливать ход событий было поздно. Он отправился в Главный штаб на Дворцовой площади — сюда вскоре прибыл Коновницын и доложил, что Измайловский полк приведен к присяге Николаю.

— Дворец не взят? — с некоторой дрожью в голосе спросил Трубецкой подпоручика.

— Нет.

— Артиллерия?

— Разумеется, нет. В конно-артиллерийских казармах великий князь Михаил!

Полковник понял, что Якубович не выполнил своей задачи, а поручики-московцы позабыли в спешке важнейшее поручение. Точнее, великий князь их перевесил. Крепость, как выяснилось, также не была взята. Полковник Булатов бесследно исчез.

— Подпоручик, тотчас езжайте к семеновскому полковнику Шипову и скажите, что слезно молю его, пока не поздно, занять крепость! — Коновницын ускакал. Сам Трубецкой понимал, что пока не взяты ключевые пункты, Сенатская площадь может превратиться в ловушку, если противник окажется расторопнее. Он был человек осторожный и решил не торопиться к своим войскам. Он хотел победить, но не умереть вместе с ними.

Между тем Сергей Шипов, после некоторого колебания, начал движение. Однако, приведя свой полк к Петропавловке, нашел ворота запертыми, а амбразуры казематов открытыми. Нечего было и думать о взятии сильнейшей крепости одним полком.

…Дело в том, что еще с вечера комендант крепости, одноногий генерал от инфантерии Александр Яковлевич Сукин, человек не злой, но педантичный и жесткий, получил от цесаревича приказ под государственной печатью. К нему подошло подкрепление для обслуживания пушек — рота старших воспитанников Инженерного училища. После этого он затворил ворота, которые ему воспрещалось открывать под любым предлогом в течение всего завтрашнего дня.

Сделав попытку хитростью попасть в крепость, Шипов подошел к воротам.

— Кто идет? — спросили с галереи над воротами.

— Подкрепление гарнизону, Семеновский полк, полковник Шипов. Открывайте!

Однако хитрость, увы, не сработала.

— Сергей Павлович! — раздался сверху голос коменданта. — Я вас уважаю, но у меня приказ не открывать ни в коем разе. Предвидятся события. И еще, бога ради, — отведите людей! Вы стоите прямо в секторе огня моих пушек. Не дай бог, оказия!

Шипов понял душевные мучения будущего генерал-адъютанта. Он развернул полк и повел в сторону Исаакиевского моста.

Между тем, собравшись с духом, Трубецкой все же решился присоединиться к собиравшимся на Сенатской площади войскам. Однако, только выйдя, он заметил, что его явно преследуют какие-то люди, одетые в статское. Они шли за ним, отрезая от Сенатской, и полковник, как ему показалось, заметил в руках у них блеск оружия. Он изменил направление, и еле успел скрыться от преследователей в здании австрийского посольства, у своего свояка, графа Лебцельтерна.

Петр Ломоносов с утра собрался, зарядил свои пистолеты и, одевши статское платье, поехал в Кавалергардский полк. Однако, выйдя из саней, он увидал в полку самую активную деятельность, свидетельствующую о том, что полк уже готовится выходить. Это значило, что намерения сторонников Константина упредили.

Тем не менее он прошел в ворота и завел разговор с несколькими офицерами.

— Добрый день, господа. Кто был в Бородинском бою? Никто не помнит Ломоносова?

— Господин Ломоносов! — Какой-то седоусый унтер устремился к майору.

— Иванов! Дай обниму тебя, товарищ! — Они обнялись.

— Помните бой под Тарутиным?!

— Все верно! А много ли наших осталось? Кто тогда был?

— Да почитай почти никого…

— Разрешите доложить, господин ротмистр! — обратился унтер к ротмистру. — Это господин барон Ломоносов, он под Тарутиным чуть Мюрата не забрал!

— Н-да? — Ротмистр, штабс-капитан, с интересом поглядел на высокого широкоплечего господина в статском. Это был молодой граф Захар Чернышев, дальний родственник зловещего генерал-адъютанта, принадлежавшего к младшей линии знатного рода. Но однако весьма желавшего заполучить майорат — богатые поместья, принадлежащие вот этому молодому человеку.

— Рад знакомству, но сейчас мы должны выходить…

Подошли еще несколько молодых любопытствующих офицеров, среди которых майор увидал и русоволосого поручика Анненкова.

— А что, господа! — вдруг громко заговорил Ломоносов, снимая шапку и встряхивая головой. — А не время ли сегодня подумать о присяге и переприсяге, о верности и о малодушии? Не вы ли клялись в верности государю Константину? Не вздрогнет ретивое под колетом, когда вы будете присягать другому императору? А в случае чего, не дрогнет рука подняться на солдатика, который остался верен присяге?

Слова Ломоносова задели кавалергардов за живое, между офицерами завязался спор. Ротмистр Чернышев, воспитанный в понятиях чести, принял сторону Ломоносова. К ним присоединились корнеты, поручики — словом, те, кто не успел наглядеться на жизнь со всех ее сторон, порой неприглядных. Солдаты, которых перестали подгонять, тоже начали седлать коней через пень-колоду, без малейшей спешки. Многие разбрелись по двору. В общем, осознав, что, может быть, придется идти против своих же товарищей, полк совершенно перестал торопиться с выходом. Так прошло полчаса.

Внезапно к казарме подъехали сани, из которых в серо-голубом измайловском мундире неторопливо вылез великий князь Михаил.

— Это что такое, господа?! Почему полк не выстроен? Живо седлать! — обратился он к офицерам полка. Появление великого князя подействовало на них как порыв леденящего ветра. Кучка офицеров рассосалась — остались лишь Анненков да еще пара поручиков.

— Эй, а это кто? Я вас знаю, сударь? — обратился Михаил к Ломоносову.

Поняв, что не сможет тягаться с авторитетом великого князя, Ломоносов слегка поклонился и приподнял шапку:

— Боюсь, что мы незнакомы, ваше высочество! Счастливо здравствовать! — И с легкой улыбкой он направился к воротам.

— Эй, кто таков?! Задержать! — И так как никто не торопился выполнить его приказание, сам почти побежал за Петром и схватил его за плечо своей огромной лапой. Тот мгновенно развернулся и стал лицом к лицу с великим князем, которого, несмотря на его рост, был несколько выше. Он взглянул рассерженному Михаилу в глаза так же, как некогда на смотру взглянул в лицо Клейнмихелю, сжал кулак, который был еще больше, чем у великого князя, и с тою же улыбкой, задушевным тоном спросил его:

— Михаил Павлович, вас в ухо никогда не били?

Услышав такое, князь Михаил оцепенел и опустил руку. Молча он глядел вслед дерзновенному негодяю, без спешки скрывшемуся за воротами. Затем помотал головой и повернулся к кавалеристам, которым тут же дал страшный разнос. В четверть часа он привел полк к присяге, посадил на конь и с поднятыми штандартами вывел за ворота. Впрочем, в расстроенных чувствах он не приказал одеть кирасы. Из-за этого боевая ценность полка сделалась не более чем у легкой конницы. Одним из исполнительных эскадронных командиров был полковник Владимир Пестель — брат Павла Ивановича.