7
Нежданный журфикс

Особняк Высотских стоял на Александровской улице и вполне бы сошел за средневековый замок, если бы не модерновый стиль. Здание казалось еще выше благодаря классическим греческим вазам, венчающим весь передний декор. Двухэтажный дом выходил на улицу фасадом, отделанным голубой голландской плиткой и украшенным узорчатыми входными дверьми. Его внутреннее убранство было под стать внешнему. Парадная лестница разбивалась об ослепительно яркую переднюю, пол которой был выложен белоснежным мрамором, покрытым персидским ковром овальной формы. Холодный камень прихожей уступал дорогу благородному дубовому паркету с восточным орнаментом. Потолок, несмотря на тяжесть массивной золоченой лепнины, отличался легкостью и наполнял светом все помещение огромной залы, которое из-за расположенных в самом верху зеркал казалось бесконечным.

Гостиная, бильярдная, музыкальный салон, кофейная и курительная комнаты – все было обставлено хорошей подделкой под антикварную мебель периода Людовика XIV, а развешанные по стенам гобелены многократно усиливали ощущение реальности раритетов.

Непосредственно за домом раскинулся фруктовый сад с прудом, питавшимся хрустально чистой водой из Желобовского ручья.

Как правило, собирались по пятницам. Пропускали только пятницу 13-го. Гостей здесь жаловали в любое время, и завсегдатаи могли являться без приглашений. Но, как люди воспитанные, они каждый раз осведомлялись у хозяев об удобном для них времени приема.

Каждую входившую пару встречала всегда улыбающаяся Виолета Константиновна. В свои сорок она очень хотела выглядеть на восемнадцать. Этим все и объяснялось: еженедельная смена цвета волос и причесок, бесконечно глубокие разрезы и декольте, всевозможные прозрачные воздушные накидки и экстравагантные турецкие юбки-шаровары. Сначала это немного шокировало, а потом к ней стали относиться как к еще одному из диковинных украшений огромного дома, вроде екатерининского кресла или старого бухарского ковра. Эпатировать публику нарядами Виолете Константиновне сам бог велел – она содержала модный и дорогой салон-ателье тканей, ввозимых из Парижа. В «Maggi» работало два десятка белошвеек, и к сердцу каждой успевал подобрать ключик супруг графини – Аристарх Илларионович. Жена знала об этих связях и прощала. Да и граф частенько отпускал ее одну на Воды.

Всегда в хорошем настроении, небольшого росточка, пузыреобразный, с бегающими туда-сюда глазками, граф Высотский имел не очень приятную привычку при разговоре с дамами делать губы бантиком, умиленно заглядывать в глаза и причмокивать при этом. Но и к нему привыкли и перестали удивляться и обращать внимание. В конце концов, эти господа могли позволить себе жить как им хочется и оплачивать не только свои потребности, но и многочисленные прихоти. Многие из гостей не были настолько платежеспособны, как хозяева особняка, а потому с некоторой завистью смотрели на нескончаемые праздники богатой семьи.

Вокруг бильярдного стола царило оживление. На зеленом сукне сражались присяжный поверенный Ардашев и полицмейстер. Обе сыгранные партии закончились для Фен-Раевского плачевно, и две бумажные купюры достоинством в десять рублей каждая, одна за другой, уже тихо перекочевали из портмоне полицейского в кожаный бумажник адвоката. Шла заключительная третья партия. Клим Пантелеевич не спеша готовился к удару: тщательно мелил кожаную пробку кия и, вращая его левой рукой, ловко наносил мелом спиралеобразную ленту по всей его круглой поверхности.

– Восьмым десятку налево в угол, – заказал Ардашев и молниеносным ударом вогнал шар в лузу.

– Всегда восхищаюсь вашей игрой, уважаемый Клим Пантелеевич. Как вам удается так виртуозно владеть этим благородным искусством? Шары у вас будто прирученные.

– Папашу четверкой от борта на себя в середину, – пропуская мимо ушей хвалебные речи, объявил удар адвокат.

– Ну, это уж слишком, такие «чужаки» из области фантастики, – тихо возмущался отстающий по очкам Фен-Раевский, но шар снова послушно «забежал» в середину.

– Ну, вот и партия. Спасибо за игру. – Победитель пожал руку сопернику, который, огорченно вздохнув, расстался еще с одной красной купюрой.

– Да, сегодня не мой день. Вот и вам проиграл… Последнее время одни неприятности то и дело сыпятся на мою голову… Не везет… К застреленным французам добавился еще и задушенный коммерсант. А столичное начальство все торопит, все шлет бесконечные телеграммы и спрашивает, когда же мы наконец эту бандитскую шайку поймаем, – сокрушался начальник полиции.

– Позвольте, не понял, о чем вы?

– Да я про поезд, что к нам с трупами пришел. Вам доверяюсь, как порядочному человеку и, можно сказать, коллеге. А что, если те двое грабителей, совершившие налет, действовали по чьей-то указке? И где гарантия, что этот человек сейчас с нами чаи да кофеи не распивает? – полушепотом, доверительно сообщил Ардашеву свои опасения полицмейстер.

– Не исключено, конечно. Я читал об этом происшествии и обратил внимание на то, что иностранцев застрелили из маузеров, так ли это? – как бы между делом поинтересовался Клим Пантелеевич, открывая коробочку монпансье.

– Именно так и есть. Оружие новое, в Россию не поставлялось. Откуда оно у грабителей? Ума не приложу… Одни загадки… И хоть этим делом занимается Фаворский, все равно с меня спросят. А убийство Жиха? Тоже ведь много непонятного, прямо чертовщина какая-то… Средь бела дня… то ли петлю накинули, то ли веревку, – развел в недоумении руками Ипполит Константинович.

– В данном случае, Ипполит Константинович, я думаю, смогу вам немного помочь, – с этими словами адвокат достал из внутреннего кармана запечатанный бумажный конверт и передал его Фен-Раевскому. – Это гаррота, или удавка по-нашему. Излюбленный способ казни в Испании. Там жертву, приговоренную к смерти, умерщвляли с помощью накрученной на палку веревки. Теперь в этой стране петля трансформировалась в металлический обруч, который приводится в движение винтом с расположенным сзади рычагом. Перед казнью осужденного привязывают к стулу и надевают на голову мешок. Как ни парадоксально, но испанский способ казни значительно гуманнее (если это слово здесь вообще приемлемо), нежели наша русская виселица, от которой страдания дольше. Но вернемся к убийству на Николаевском: для того чтобы избавиться от орудия убийства, преступник засунул его в куст барбариса, растущий рядом с лавочкой. Могу сказать, что злоумышленник очень торопился расправиться со своей жертвой и поэтому не подготовился как следует. Роль удавки выполнила обычная фортепьянная струна. На ее концах отсутствуют ручки, облегчающие сам процесс затягивания, или хотя бы петли для пальцев. Я случайно проходил мимо и обнаружил эту находку, но уже после того, как место преступления осмотрели полицейские, – закончил объяснять адвокат.

Полицмейстер от изумления не мог вымолвить ни слова, беспрестанно хлопая себя руками по бедрам, чем напоминал ожиревшую домашнюю птицу, собирающуюся вспорхнуть.

– Ну, Клим Пантелеевич, дорогой мой, спасибо. А Поляничко у меня по первое число получит. Только ведь с учебы вернулся из столицы. Собрали всех начальников сыскных отделений России, оказалось, этих бездельников у нас аж восемьдесят девять. Месяц стажировался. Гулял небось за казенный счет. Учить мне их не переучить. Всем же свои мозги не вставишь! А работать надо. Ничего не попишешь, – извинялся за промашку подопечных недавний соперник по игре. – Вы бы, Клим Пантелеевич, к нам на службу. А? Милости просим! Да только знаю, откажетесь, – разочарованно махнул рукой государственный чин и направился в курительную комнату.

У Высотских, надо признать, собирался весь цвет ставропольского общества. Люди были преинтереснейшие. Взять хотя бы Вениамина Яковлевича Доршта. Блондин, роста среднего, с аккуратными, но рыжими усами в форме бабочки, от спокойной и размеренной жизни успевший к тридцати пяти годам значительно располнеть. Отец троих детей нигде не служил и конторы своей не имел. Вениамин Яковлевич занимался финансовыми консультациями, которые давал у себя дома. Принимал не всех, а только по рекомендациям.

Как родным, он владел немецким, французским и английским языками и еще на трех мог свободно читать. Корреспонденцию ему доставляли в почтовой карете, по причине того, что в сумке почтальона столько газет и журналов со всего света уместиться не могло. Постоянное чтение привело к близорукости, и без очков он напоминал только что проснувшегося слепого крота.

Доршт никогда не спрашивал приходящих к нему за советами людей о природе появления денежных сумм, что предполагались к вложению в ценные бумаги. Это его не касалось. Главное было объяснить посетителю степень риска и спрогнозировать доходность по процентам на строго определенный отрезок времени. А дальше, извините – новая консультация и новый гонорар. Прогнозы его, надо признать, почти всегда сбывались. Если он и ошибался, то только в лучшую сторону. За свои советы Вениамин Яковлевич брал обычно один процент от планируемых инвестиций и всегда покупал на эти деньги те же процентные бумаги, что и его клиент, тем самым показывая пример. Такой ход очень импонировал его визитерам.

Была у финансиста одна страсть – драгоценные камни. Блики маленьких, разных по оттенку удивительных творений природы он мог разглядывать часами. Увлеченный ювелирным искусством, Доршт посещал все без исключения заезжие выставки камней, но скупал только самые интересные экземпляры. Больше всего ему нравилось постигать тайны исполнения тонких филигранных золотых напаек и обрамлений. Ювелир-любитель сам придумывал форму будущего украшения, делал наброски на бумаге и создавал эскиз. Творил художник ночью.

А утром, с красными, но счастливыми глазами, он звал жену взглянуть на еще не готовый полуфабрикат, в котором угадывались черты будущего творения.

Свои, прямо скажем, необычные шедевры обрусевший потомок тевтонских рыцарей раздаривал друзьям или знакомым, но никогда не продавал.

В гостях Вениамин Яковлевич все вечера просиживал за карточным столом, выигрывал часто и небольшими суммами. На язык Доршт был чрезвычайно остер, что веселило приглашенных персон, хотя некоторые шуточки имели очень обидный оттенок для тех, кому предназначались.

В комнате царила несколько напряженная обстановка. Было видно, что все внимание приковано к полицмейстеру. Этот вечер только и говорили о происшествии на Николаевском. Покойный сам был частым посетителем журфиксов, и многие его хорошо знали.

– И все же, господа, Соломона Моисеевича убили неспроста. Тут дело серьезное, – сдавая карты для преферанса, проронил начальник почтовой службы.

– Что вы хотите этим сказать, Константин Виленович? – напрягся Фен-Раевский, перестав тасовать вторую колоду на новую игру.

– Да слышал я, что господин Пейхович собирался купить его аптеки, но он наотрез отказался их продавать. «Не вижу, – говорит, – смысла терять это дело. Выручка только наладилась». К тому же Жих получил права на поставки медикаментов в драгунский полк. Он и в Кисловодске собирался новую аптеку открыть. – Сдавая карты, почтмейстер искоса посматривал на просвечивающуюся сквозь легкий шифон, еще не утратившую соблазнительность фигуру хозяйки дома.

– Рано или поздно он все равно купит аптеки Жиха. Это вопрос времени. За ним стоят миллионы Варшавского банка «Польский кредитный дом». Управляющий – брат Якова Ароновича откроет ему любой кредит, – показывал свою осведомленность начальник акцизного управления Гайваронский.

– И откуда у вас такая подробная информация, Аполлинарий Матвеевич? – удивился полицмейстер.

– Прошлым летом мы гостили у родственников в Варшаве и нас пригласили на торжество, посвященное юбилею местного генерал-губернатора. Вот там мы и познакомились с Иосифом Абрамовичем, который поведал нам, что его брат собирается в Ставрополь.

– Пики, господа, – начал торговаться Клим Пантелеевич.

– Трефы, – парировал Гайваронский. – Клара Сергеевна оказалась владелицей огромного состояния: аптеки, ювелирный салон с мастерскими, ломбарды. Ходят слухи – она без ума от поручика Васильчикова, и теперь, после смерти мужа, ничто не сможет помешать вдове обрести свое счастье.

– Да, наверное… – проронил полицмейстер, задумался и после неловкой, слишком затянувшейся паузы продолжил: – Так вот… вы сказали о счастье… А кто знает, что это такое? Проходит время, и оказывается, что ты уже был счастлив, когда твои родители были живы, а маленькие дети бегали босыми ногами по мокрой от росы траве, радуясь теплому весеннему солнцу. Рядом с тобой каждое утро просыпалась молодая и красивая жена, но ты не обращал на это никакого внимания, а все бежал вперед, пытаясь получить следующий чин или заработать еще одну тысячу. А через много лет, когда в небытие ушли старики и выросли дети, состарилась и потускнела жена, ты оглянулся и понял, что именно тогда, в прошлом, лет двадцать назад, счастье находилось рядом с тобой, но оставалось не замеченным и тихо покинуло твой дом. А потому, господа, счастье – это когда нет несчастья, – философски заключил Фен-Раевский. – Бубны играем.

– Держу бубны. – Желая возвысить игру, Ардашев продолжал сохранять непроницаемый вид. Он умел самым незаметным образом прятать в душе движения, выражающие радость при выигрыше и скуку при невезении. «Фортуна – дама капризная, – часто говаривал он за карточным столом, – и не особенно любит видеть неуемную радость от тех благодеяний, которыми она неожиданно одаривает нас, и горе ждет того, кто пьянеет от внезапной удачи».

Преферанс продолжался. Только Доршт сегодня не играл. Обрусевший немец слушал в музыкальном салоне граммофон, рассеянно и невпопад отвечая на вопросы о том, какие векселя в ближайшее время поднимутся в цене.