28
Званый ужин

Аристарх Илларионович Высотский кроме увлечения прекрасным полом имел еще одну слабость – много и вкусно поесть, но до настоящего гурмана явно не дотягивал и слыл обычным чревоугодником. И даже выписанный из Парижа повар Мишель частенько обиженно отводил взгляд, когда глава семьи, откушав его нового блюда, пытался угадать, из чего же оно приготовлено. Вот и сейчас, в самый разгар праздничного ужина по окончании строгого поста, граф решил похвастать мастерством «заморского кулинарного чародея».

– Ну, братец, удружил! Такой вкуснятинки пробовать мне еще не приходилось. Тут тебе и укропчик с петрушечкой, и лимончик, и рыбка. Надо же, обычная баранина, а какая утонченность! – вытирая блестящие от жира губы белоснежной салфеткой, с удовольствием рассуждал хозяин дома.

– Монсеньор, то не есть бараньина, то есть тельятьина, сваренный вместе с раковье мьясо, – коверкая слова, пояснял расстроенный француз.

– А я что говорю? Маг, кудесник и чудотворец! Даже меня, хитреца старого, умудрился обмануть! Так сумел замаскировать раков с телятиной, что поди различи! Сказано – Франция! – Откинувшись на спинку стула, довольный Аристарх поднял бокал ароматного Шато-Икем.

– За границей, господа, скажу я вам, не только еда другая, там и к людям отношение не то, что в России, – накладывая в чистую тарелку артишоки, фаршированные шампиньонами, поддержал беседу полицмейстер. – Вот обратил я как-то внимание, что в католических храмах установлены скамейки и всю службу можно в удобстве провести. Зато у нас набьются, как грузди в бочке, и толкаются… Старикам-то совсем нестерпимо всю службу выстоять.

– Самоочевидна, Ипполит Константинович, ваша правота. Но возьми попробуй лиши русского мужика этих неудобств и дай ему европейские условия, так он и вовсе обленится и перестанет не только в церковь ходить, но и работать. А там вообще бузить начнет и пойдет снова «красный петух» гулять по усадьбам да поместьям, – вторил полицейскому чиновнику начальник акцизного управления.

– Вероятно, Аполлинарий Матвеевич, вы в некотором роде заблуждаетесь. От неустроенности и бытовых неурядиц человек становится злее, раздраженнее, и ждать от него смирения и постижения духовного совершенства бесполезно. А если уж вы хотите усмирить и окультурить русского крестьянина, то не мешайте ему чувствовать себя полноценным хозяином земли. Пусть сам решает, где ему пахать и что сеять. А вот когда он разбогатеет, то не только храмы, но и театры с музеями строить начнет. Главное – уберечь его от заморской революционной чумы и не позволить вовлечь в вооруженное противостояние государству. В противном случае Россия погибнет, а на ее месте вырастет уродливая и кровавая тирания, – закончил рассуждения Ардашев и принялся за аппетитно пахнущее блюдо из телятины, цветной капусты и вареных раков.

– А мне вот, господа, «посчастливилось» ехать в том самом кавказском скором, на который и было совершенно нападение. И такая, знаете, паника началась, что даже офицеры растерялись… Когда сработал тормоз, я, признаться, едва на ногах устоял. Открыл купе, слышу – топот. Смотрю – бегут два джигита, а в руках пистолеты. Я – назад, да только захлопнул дверь – раздались выстрелы и снова шаги… А потом все стихло. – Гайваронский подержал паузу и с некоторой задумчивостью проговорил: – Вообще-то много странного в том поезде было. В Харькове, к примеру, стояли дольше обычного. Там батюшка подсел. Его в соседнем купе разместили. Еле протиснулся мимо меня с огромным таким кожаным чемоданом.

– Я тоже встретил святого отца в вагоне-ресторане и крайне удивился, что, несмотря на пост, он заказал жаркое, – вмешался в разговор впервые приглашенный на ужин Пейхович. – А вы, Вениамин Яковлевич, разве его не видели? Кажется, и вам довелось хлебнуть разбойничьего набега? – наливая вино, обратился к Доршту аптекарь.

– Да уж, пришлось. Еще на Харьковском вокзале бросилась мне в глаза одна примечательная особенность: на груди у того батюшки висел не наперсный крест, а панагия… незатейливая такая, без особых изысков и украшений. Но ведь это своего рода церковный знак отличия, и получается, что он не просто священник, а самый настоящий архиерей. Для такого высокого сана уж очень молодо он выглядел, хоть и с бородой, – накладывая в тарелку поджаренные на немецкий манер домашние сосиски, делился наблюдениями Доршт.

– Выходит, что не только Аполлинарию Матвеевичу, но и Вениамину Яковлевичу, да и вам, господин Пейхович, пришлось рисковать жизнью в том злополучном путешествии? – переспросил хранивший до поры молчание Ардашев.

– Ох, Клим Пантелеевич, все мы под Богом-то ходим, и лишь ему одному – Владыке Небесному – ведомо, когда оборвется чей-то путь, – придвигая поближе тарелку с фаршированными сморчками, тяжело вздохнув, рассудил Аристарх Илларионович.

Двери гостиной распахнулись, и в них появилась Вероника. Вечно выбивающиеся из прически пряди ниспадали на лоб и добавляли к уже оформившейся стати девушки оттенок безвозвратно ушедшего детства. Голубое воздушное платье удачно подчеркивало целомудренную красоту юной блондинки, а на левом углу воротника, как будто живая, сидела бабочка – изумительный образец ювелирного искусства.

– Ну, наконец! Вот и сама виновница торжества. Я горжусь, господа, что моя наследница с отличием закончила гимназию. И теперь она стоит на пороге новой жизни. Предлагаю наполнить бокалы и выпить за здоровье и счастье этого прекрасного создания. – Предложение графа утонуло в звоне дорогого хрусталя.

Гости, не ожидавшие внезапного вторжения недавней выпускницы, не могли не увидеть изысканной броши. Первым на это обратил внимание Вениамин Доршт.

– Смею заметить, Аристарх Илларионович, а презент вы сделали знатный. Разрешите полюбопытствовать? – С этими словами Доршт встал из-за стола и, приблизившись к ней, с помощью лорнета, без всякого стеснения, прямо на синем воротнике платья стал изучать дивное творение, но тут же спохватился и, вежливо извинившись, сел.

Высотский непонимающими глазами уставился на Веронику. Девушка, гордая собой, подошла к отцу и, прошептав что-то ему на ухо, вернулась на место.

– Ничего не скажешь – царский подарок, – несколько взволнованным голосом проговорил Доршт. – Это очень редкое изделие из золота с рубинами и бриллиантами. Конечно же, я узнаю почерк господина Бординикса – лучшего резчика ювелирного Дома «Бушерон и К». Он лучший в мире мастер, обладающий виртуозной техникой резьбы по алмазу – самому твердому материалу на свете. Бординикс открыл моду на брильянты с резьбой и гравировкой. Красота камня, или, как говорят мастера, «огонь», лучше всего виден, если в бриллиантовой огранке достигается полное внутреннее отражение, при котором нижние грани действуют как зеркала и отражают свет друг на друга и отбрасывают его назад уже разбитым на все цвета радуги. В России так обрабатывать алмазы не умеют. Признаться, мне еще не представлялось случая встречать столь изысканную и дорогую работу. Насколько мне известно из французских журналов, эта вещица изготовлена совсем недавно, да и то в одном экземпляре. Позвольте узнать, Аристарх Илларионович, а где вам удалось раздобыть сие сокровище?

– Видите ли, господа, я к этому подарку никакого отношения не имею. Как мне только что объяснила Верочка, ей эту брошь преподнес Михаил Никитин, бывший репетитор и студент. За недостойное поведение ему было запрещено переступать порог моего дома. Но видимо, он не успокоился и сумел встретиться с дочерью. Дорогая моя девочка еще совсем не искушена в таких щепетильных вопросах и, очевидно, не знала, что девице непозволительно принимать дорогостоящие подарки от посторонних, за исключением родителей или нареченного… – запнувшись, с волнением объяснялся отец.

Вероника залилась краской, выскочила из-за стола, извинилась и, придерживая полы длинного платья, выбежала из комнаты.

– И откуда у бедного студента такая редкая и дорогая штуковина? Он и моему сыну уроки давал, но, насколько я знаю, бедолага едва перебивался с гроша на копейку, – заволновался почтмейстер, нервно барабаня пальцами по столу.

– С вашего разрешения, господа, мы с Владимиром Карловичем на пару минут вас покинем, дабы обсудить вопросы сугубо служебного свойства. – Полицмейстер и Фаворский прошли в курительную комнату.

– Получается, что сообщником артиста является студент? – начал Фен-Раевский.

– По крайней мере, так складываются обстоятельства. Ситуация становится еще более запутанной. Вполне возможно, что этот так называемый репетитор скрывается под вымышленной фамилией. Многие из тех, кто участвовал в московских беспорядках пятого года и стрелял в казачьи патрули, давно выправили новые паспорта и разбрелись по всей стране, – закуривая душистую папиросу, поделился мнением ротмистр.

– Послушайте, Владимир Карлович, меня все время мучает один вопрос: кто этот постоянный покупатель драгоценных камней, о котором говорит Жих в предсмертном письме? Как вы думаете?

– Им может оказаться любой из присутствующих.

– Вы и нас с вами включили в этот список?

– А почему бы и нет?

– Ну, уж вы, видно, заработались, подустали… А вот Поляничко третьего дня докладывал мне, что, к примеру, господин Гайваронский желал купить и в последующем оформить на имя своей жены ломбарды Жиха, но потерпел фиаско. В цене не сошлись. А ведь и он ездил в Варшаву, где мог познакомиться с убитым артистом.

– Да и Пейхович не меньше других был заинтересован в смерти Соломона Моисеевича, да и сюда прибыл опять же из Варшавы, – добавил Фаворский.

– А Доршт?.. И у него имелся мотив, ведь их отношения с Жихом давно разладились… А теперь мы узнаем, что все трое ехали в том же поезде, в котором убили несчастных французов. Хорошенькое дело! Не слишком ли много совпадений? А тут еще этот архиерей… От этой путаницы у меня голова кругом! А вы не пробовали обсудить ход следствия с Ардашевым? Если помнится, губернатор давал на это добро, – рассматривая улицу через приоткрытую штору, поинтересовался полицмейстер.

– Говорил, да толку маловато. Клим Пантелеевич меня внимательно выслушал, поблагодарил за доверие и с сожалением заметил, что пока ничем следствию помочь не может. Согласился, что много неясного. Но спросил, не кажется ли мне, что застреленные французы к тому времени были уже отравлены? Естественно, я это подтвердил, и он искренне обрадовался, что его предположение оказалось верным. Затем поинтересовался, были ли у отравленных курьеров расширены зрачки. Понятное дело, я ответил утвердительно. Он улыбнулся и сказал, что, скорее всего, злоумышленник отравил их ядом растительного происхождения и рано или поздно он окажется в западне. И все. Правда, в конце разговора предположил, что, возможно, и в международном вагоне, и в доме госпожи Жих стреляли из одного и того же оружия. Я проверил и, как вы помните, сообщил вам. Да, его догадка подтвердилась. – Жандарм помедлил и задумчиво проронил: – А Никитина я арестую сегодня же. Надеюсь, дадите на это согласие, Ипполит Константинович?

– Допросить, конечно, его надо, но пусть все-таки решение об аресте принимает судебный следователь… Зачем нам с вами лишние хлопоты?

– Как знаете. Ну, мне пора, – недовольно ответил ротмистр и, затушив в пепельнице недокуренную папиросу, вернулся к гостям.

– Итак, господа, позвольте откланяться, служба-с. Даст бог, еще одно преступление раскроем. Я убедительно прошу вас, Аристарх Илларионович, эту вещицу сохранить, поскольку она теперь – важная улика. Кстати, надеюсь, мне позволительно будет узнать, где проживает господин студент? – уточнил жандармский начальник.

– Несомненно. Виолета Константиновна записывала адрес. Не так ли, дорогая? – обратился к супруге Высотский.

– Насколько я помню, он указал дом № 37 по Госпитальной улице.

– Премногоуважаемый господин Фаворский, раз уж случайное недоразумение имело место в присутствии лиц, глубоко симпатизирующих хозяевам этого дома, то мы были бы вам весьма признательны, если бы вы соблаговолили пояснить, что означают ваши слова о раскрытии еще одного преступления? Надеюсь, вы полностью доверяете господам, сидящим с вами за одним столом? – витиевато и не без иронии обратился к жандармскому чиновнику почтмейстер.

– Что ж, извольте. Второго дня я получил по телеграфу перечень и описание драгоценностей, перевозимых французскими ювелирами. Среди них имелась и эта брошь. Господин Доршт только что полностью подтвердил мои подозрения, сообразуясь с которыми мы должны разыскать этого Никитина. Надеюсь, я достаточно внятно изъяснился, господин Расстегаев? – процедил сквозь зубы ротмистр.

Послышался звук упавшего прибора – молодая, недавно нанятая прислуга неуклюже уронила вилку, и Виолета Константиновна, будучи до чрезвычайности суеверной, не сдержалась и стала отчитывать девушку за небрежность. Да и как тут не огорчиться, если, по русским поверьям, вилка – символ злой дамы. Упал нож – придет мужчина, обронили ложку – появится женщина, полетела на пол вилка – жди коварную старуху, злодейку, колдунью. А где ведьма – там и несчастье.

– Да, да, господа, вы уж не обессудьте, но и мне придется откланяться. Владимир Карлович прав – дело важное и требует нашего присутствия. Желаю приятно провести время. – Освобождаясь от салфетки, полицмейстер тяжело поднялся из-за стола и вместе с женой отправился вслед за Фаворским.

На десерт подали ананас, клубнику со сливками, безе, яффские лимоны, пунш-гляссе, кофе по-восточному, сельтерскую воду, пастилу и мармелад производства «Абрикосова» в ярких и разноцветных обертках. В последнюю очередь внесли большой медный самовар, увенчанный заварным чайником из кузнецовского фарфора. Сласти сопровождались разговорами под шустовский коньяк, токайское, вишневый и кизиловый ликеры.

– Получается, что эти два жутких преступления раскрыты? – спросил почтмейстер, смакуя из маленькой рюмочки терпкий напиток.

– Что вы имеете в виду? – уточнил Гайваронский.

– Ну, как же, если верить слухам, то виновник убийства Жиха – уже почивший актер Абрашкин, которого в последствии убрал его же сообщник. Теперь ясно, что это студент Никитин. А ранее эта же парочка, переодевшись в горцев, организовала нападение на поезд. Так?

– Ну, допустим. А что вас удивляет? – недоумевал собеседник.

– Не сходится пасьянс! А как же тогда ставропольская премьера «Ревизора» с участием артиста? Ведь она состоялась в тот же день, когда был налет, – не унимался Расстегаев.

– Очень просто: спектакль закончился, и артист верхом или в фаэтоне отправился навстречу идущему поезду, чтобы вместе с поджидающим его сообщником совершить налет. Согласны? – без затруднений нашел ответ начальник акцизного управления.

– Можно, конечно, успеть, но тогда придется загнать лошадей, чтобы так быстро оказаться в двух с половиной верстах от станции «Кавказской». Никакой извозчик на это не пойдет. Да и как в таком случае назад добираться? Это же решительно невозможно! – Не дождавшись ответа от Гайваронского, Расстегаев обратился к Ардашеву:

– А какие у вас, Клим Пантелеевич, есть на этот счет версии?

– События последних дней переплелись в такой клубок, что распутать их будет не просто. Действительно, кой-какие соображения у меня имеются, но мнение мое субъективно, а значит, носит характер возможной случайности. Нам же в конечном итоге необходимо установить истину, то есть такие обстоятельства, которые не оставят места для вероятностных умозаключений. А скоропалительные гипотезы и преждевременные выводы могут привести в итоге к напрасным страданиям ни в чем не повинных людей.

– Ох, и мастер вы, Клим Пантелеевич, говорить загадками. Ответили, будто с тронной речью выступили, а определенного так ничего и не сказали, – усмехнулся Расстегаев.

– Элоквенция – несомненное достоинство лучшего адвоката губернии. Я бы сказал, его конек. А что, Клим Пантелеевич, уделите мне пять минут вашего драгоценного времени? – натянуто улыбаясь, предложил Доршт.

– С удовольствием, но лучше в саду, – согласился присяжный поверенный.

На свежем, пахнущем распустившимися ночными фиалками воздухе было хорошо и спокойно. Собеседники уселись на скамью.

– Итак, Клим Пантелеевич, я выполнил все ваши условия по приобретению драгоценностей у Клары Жих по ценам, значительно превышающим их фактическую стоимость. Мне это стоило почти всех сбережений. Более того, я был вынужден продать акции двух золотых аргентинских приисков, хотя их котировки только за последние три недели поднялись на двадцать процентов! А что я мог поделать, если таково было ваше требование? Но теперь объясните, пожалуйста, как мне быть с тем фактом, что струной именно моего пианино был задушен Соломон? Что мне говорить полиции? – нервно раскуривая сигару, вопрошал биржевой маклер.

– Действительно, Вениамин Яковлевич, я обнаружил на месте преступления струну с купленного вами музыкального инструмента, но это отнюдь не означает, что именно она является орудием убийства Соломона Моисеевича. Мне кажется, что ее оставили там умышленно, для того чтобы пустить следствие по ложному пути и бросить тень подозрения как на приказчиков магазина, так и на покупателя фортепьяно.

– Вы не представляете, Клим Пантелеевич, какой тяжелый камень с души свалился! А то я думал, что всех собак на меня повесят, – изрядно волнуясь, бормотал обрадованный Доршт. – Разрешите еще один вопросец полюбопытствовать?

– Спрашивайте.

– А как вы узнали, что я подбросил письмо Соломону, ну… с открыткой?

– На клейкой стороне конверта остались прилипшие волоски ваших светлых усов. К тому же внутри его я обнаружил частицы сигарного пепла. А дальше… Определить, кто в окружении Соломона имеет светлые усы и курит сигары, большого труда не составило.

– Как все просто. – Финансист от огорчения взмахнул руками, будто ужаленный подскочил со скамейки и принялся расхаживать туда-сюда.

Не обращая никакого внимания на реакцию собеседника, адвокат поинтересовался:

– А не припомните ли, Вениамин Яковлевич, кто встречал того батюшку в Ставрополе?

Доршт остановился, затянулся сигарой и неуверенно пробормотал:

– По-моему, никого не было… Ну да… Архиерей нанял фиакр, погрузил чемодан и уехал.

– Ну что ж, пора и по домам. Сюрпризов для одного вечера с лихвой хватает. Да и хозяева, по-моему, изрядно расстроены, – заключил присяжный поверенный.

Они молча пошли назад. Из распахнутого кухонного окна доносились голоса, а сквозь прозрачные занавески было видно, как Виолета Высотская отчитывала экономку за плохое руководство прислугой: «Мало того что столовые приборы при гостях роняют, так еще и посуду мыть некому». В ответ пожилая женщина сконфуженно кивала, повязывая фартук, собираясь заменить невесть куда запропастившуюся девушку.

…То, что он опоздал, Фаворский понял, как только оказался у незапертой двери комнаты дома № 37 по Госпитальной улице. Жилец так торопился, что оставил квартиру открытой. В результате обыска была найдена газета «Вестник Сибири». Из нее следовало, что еще в 1905 году из ссылки бежал опасный преступник Михаил Евсеев, застреливший двух полицейских. Ниже был напечатан его фотографический снимок. А под ним синими чернилами было выведено: «Любимому в память о нашей встрече. Полина».

С газетной страницы в лицо Фаворскому смотрел угрюмый и безжалостный враг – беглый каторжник и хладнокровный убийца Михаил Евсеев, он же Михаил Никитин.

Засада, устроенная в квартире репетитора, оказалась напрасной. По прошествии трех дней ее сняли. «Студент» будто сгинул.