15
Вдова скорбящая

Похороны Соломона Моисеевича, принявшего православие всего год назад, намечались на завтра. А сегодня безутешное горе переполняло израненную Кларочкину душу. Нет, она не рвала на себе волосы и не заламывала в истерике руки, а просто молчала, опустив глаза, так и не понимая, что же теперь с ней будет и как ей дальше существовать.

При живом Соломоне все казалось надежным и незыблемым: большой дом, заботливый муж, завидный достаток, переходящий в роскошь. Во всем был хорош благоверный, да вот только слишком бережлив, чересчур практичен, легко предсказуем и страсти любовной лишен напрочь.

Другое дело Бронислав, пылкий и напористый, как гусарский эскадрон. От одного его наглого взгляда кружилась голова и сердце чайкой вылетало из груди. Он сразил ее наповал, когда во время танца стал нашептывать откровенно смелые комплименты. И зачем она пошла гулять с ним по саду? Стоило только скрыться за густой листвой раскидистой вишни, как он обнял ее за воздушную талию и осыпал дождем поцелуев. Что было потом, она помнила слабо, да и вспоминать это можно было только в том случае, если рядом никого не было. Клара нисколько не жалела о грехопадении, а вкус у того греха казался сладким и незабываемым.

Второе свидание состоялось в холостяцкой обители офицера. Он был славный, этот поручик. Рассказывал анекдоты и смешил до слез. А потом взял в руки гитару и, бережно перебирая струны, задушевно исполнил очень печальный романс:

Она беззвучно роняла слезы, жалела себя и в такие минуты страстно ненавидела толстого, широкозадого, с вечно покрытым потной испариной лицом, Соломона. Чем больше ей нравился Броня, тем ненавистней становился муж.

Особенно противен он был ей в тот момент, когда отмыкал в спальной комнате сейф, чтобы спрятать в него еще одну стопку кредитных билетов. Благоверный озирался по сторонам и, прикрывая код на дверце, боялся, как бы жена его не подсмотрела. «Курочка по зернышку… а мы по червончикам!» – хихикал супружник.

Клара оправдывала измену тем, что она таким образом мстила мужу и ради этой своеобразной мести готова была терпеть и выполнять все прихоти любовника. И однажды, после нескольких часов безумного «мщения», Броня в шутку окрестил ее «маленькой страстной кошечкой», а она, залившись легким румянцем, в ответ нарекла его «бесстыжим усатым котом». В день его рождения она преподнесла имениннику глиняную фигурку одноименного четвероногого существа с ярко выраженным мужским началом и своеобразной надписью, позже упомянутой в протоколе обыска.

Только вот ответить на вопрос, что же плохого ей сделал Соломон, Клара не могла. И получалось, что все ее рассуждения о несчастливом браке и муже-скряге – чистой воды профанация, а на самом деле ее поведение характеризовалось всего лишь одним, избитым до пошлой банальности французским словом – adultere.

Но сейчас и любовника рядом не было. От этого вроде бы хотелось плакать, но в то же время не мешало бы попричитать и по убиенному супружнику. Терзаемая этим неразрешенным противоречием, вдова так и не смогла начать прилюдно горевать и, опустив глаза, теребила изящными пальчиками пестрый шелк отделанного кружевом носового платочка.

Гроб с телом покойного, будто зловещий постамент, возвышался посреди светлой и просторной гостиной. Вокруг сидели специально приглашенные ведьмоподобные старушки в накинутых черных, как вороньи крылья, платках. В перерывах между чтением молитв они начинали нестерпимо голосить: «На кого ж ты нас покинул, сердешный!», «Зачем жену одну оставил!», «Да почему же ты ушел от нас так рано!». От этого создавалось впечатление, что убиенный по собственной воле отправился на тот свет.

«А все-таки Соломона жалко. Лежит смирненький такой… А какие он мне делал подарки! Помню, в Париже он чуть не скупил весь магазин женской одежды. Любил ли он меня? Еще бы! Что за глупый вопрос? Боготворил и души не чаял, а когда узнал об измене – страдал, изводя себя душевными терзаниями, а потом… простил и, стоя на коленях, умолял забыть о поручике… о Брониславе… о Броне… Ах, Бронечка, где же ты, милый?!» – «Убитая горем» вдова незаметно потерялась в лабиринтах нахлынувших счастливых воспоминаний.

– Примите мои глубочайшие соболезнования, сударыня, однако же мне необходимо передать вам некоторые вещи усопшего, бывшие при нем в момент убийства. Позволительно ли будет нам пройти в другую комнату? – проговорил скрипучий, как несмазанные детские качели, голос, принадлежащий уже немолодому господину с длинными нафиксатуаренными усами. За ним стоял городовой с саквояжем в руках.

– Да, да, конечно, – с готовностью ответила Клара. Она, похоже, обрадовалась возможности хоть на какое-то время покинуть печальное место и провела полицейских в теперь уже бывший кабинет мужа.

– Разрешите представиться, Ефим Андреевич Поляничко, начальник отдела сыска. – Слегка склонив голову, полицейский тем временем внимательно осматривал интерьер, схватывая цепким взглядом мельчайшие детали. – Вот соблаговолите получить, Клара Сергеевна, вещи супруга вашего. – Сыщик повернулся в сторону городового, который достал из саквояжа большой пакет из плотной бумаги, быстро развернул его и положил на письменный стол. – Все передается согласно описи. Ежели возражений не имеется, то распишитесь в получении вышеупомянутых предметов, в совокупном количестве шесть наименований: деньги в сумме триста сорок девять рублей семьдесят пять копеек, портмоне, часы швейцарские золотые с цепочкой, пузырек с надписью «Капли от мигрени» и коробка монпансье «Георг Ландрин», ну и саквояж, – сухо отрапортовал начальник и протянул приготовленную загодя бумагу.

– Что за монпансье? – удивленно приподняла голову вдова.

– Извольте посмотреть, – ответил низший полицейский чин, открывая крышку.

– Да, действительно леденцы, – с некоторой долей растерянности произнесла Клара.

– Разрешите отведать? Я только одну, вон ту, красненькую… – ни с того ни с сего вдруг попросил городовой и, не дожидаясь разрешения, положил конфетку в рот. Неожиданно полицейский вскрикнул, и, схватившись за щеку, неучтиво выплюнул конфету под стол. Скорчившись от боли, он достал изо рта двумя пальцами отломанный кусок зуба и сквозь слезы прошепелявил: – Я жуб шломал.

Даже видавший многое Поляничко, брезгливо поморщившись от такой наглости, произнес:

– Всякому безобразию есть свое приличие. Вот, голубчик, и тебя Господь за бесстыжество твое наказал. Клара Сергеевна места в сей скорбный день себе не находит… испереживалась вся, а ты, как дитя малое, леденцами усопшего решил полакомиться. Негоже нахальство свое людям напоказ выставлять, – осуждающе качая головой, отчитывал подчиненного Ефим Андреевич.

– Вы уж проштите меня великодушно, – извинился городовой.

– Итак, господа, не смею вас больше задерживать, – раздраженно проговорила вдова и, поставив свою подпись на документе, протянула бумагу главному сыщику губернии.

Не привыкший к такому обращению, Поляничко выразительно расправил усы, внимательно посмотрел даме в глаза и только потом взял переданный ему лист.

– Что вы так на меня смотрите? Собираетесь о чем -то спросить? – теряя самообладание, нервничала Клара.

– Признаться честно, кой-какой разговорчик у меня к вам имеется. Да вот только не знаю – уместно ли на сей момент беседы всяческие переговаривать? Вы, я смотрю, горем убиты, так что лучше уж мы откланяемся. Кстати, поручик просил вам привет передать. «Очень, – говорит, – скучаю». Знамо дело, на тюремных полатях бока набивать – это вам не на пуховых перинках кувыркаться, – с ядовитой усмешкой изрек сыскарь.

– Да уходите же вы, право! – тихо выговорила хозяйка и, ничего не видя сквозь пелену слез, захлопнула за визитерами дверь кабинета. Она села на жесткий кожаный диван и первый раз за день облилась слезами.

Любой сторонний человек, увидев в эти минуты безутешно плачущую миловидную женщину лет двадцати пяти, прелестную, как видение: с выразительными карими глазами и очаровательным капризным ротиком, в строгом траурном облачении, наверное, задался бы вопросом: а будет ли по нему лить слезы его благоверная? И как быстро они высохнут? Получив откровенный ответ, он станет, как бы глупо это ни звучало, завидовать тому, по ком так искренне горюет вдова. Эти маленькие соленые капли, осенним дождем поливающие еще не успевшую растрескаться на морщинки нежную кожу лица, дорогого стоят и поэтому вызывают сострадание, скорбь и уважение к памяти безвременно ушедшего от нее мужа. Да только в эти скорбные минуты жалела Кларочка себя.

Все печальное когда-то заканчивается. Подошел к концу и следующий день, когда дубовый, с посеребренными ручками гроб с телом незабвенно дорогого Соломона Моисеевича Жиха отнесли на Даниловский погост и опустили в могилу. Проводить известного негоцианта пришел почти весь цвет городского купечества: владельцы чугуно-меднолитейных заводов господа Руднев, Шмидт, банкир Попов, зерноторговец Гулиев, обувной король Зайдман и недавно приехавший из Варшавы провизор Пейхович, представитель городской управы и даже жандармский ротмистр Фаворский.

Поминали Соломона в снятом трактире недалеко от Тифлисских ворот. Людей было так много, что пришлось ставить дополнительные столы.

Вдова молчала и лишь легким кивком благодарила тех, кто не забыл помянуть мужа добрыми словами. Народ собрался чинный, и, наверное, поэтому поминки не превратились в продолжительное застолье и уже через час приглашенные вежливо откланялись. Расплатившись с хозяином заведения, Клара вышла на улицу и с удовольствием вдохнула свежий, после короткого летнего дождя, воздух.

– Прошу извинить за бесцеремонность, однако мне необходимо поговорить с вами, уважаемая Клара Сергеевна, – немолодой, но подтянутый господин в котелке и строгом, идеально отутюженном черном костюме и белоснежной сорочке с муаровым галстуком.

Странно, но уже с первых секунд она почувствовала к нему явное расположение. Открытое, гладко выбритое лицо, пронзительный взгляд карих глаз, правильный прямой нос, едва заметная ямочка на подбородке, губы, будто застывшие в слегка ироничной улыбке, и аккуратная стрижка придавали внешности незнакомца облик европейца, волею случая оказавшегося в степной провинциальной глуши. Шарма добавляли ласкающий слух мягкий голос и аромат дорогой туалетной воды.

– Кто вы? – спокойно спросила госпожа Жих, отчего-то задержав взгляд на его безукоризненных лакированных туфлях явно не местного производства. Правой рукой он опирался на круглую ручку трости.

– Имею честь представиться, присяжный поверенный окружного суда Клим Пантелеевич Ардашев, – просто, без тени надменности отрекомендовался адвокат.

– Очень приятно. И что заставило вас, уважаемый Клим Пантелеевич, прервать прогулку несчастной и теперь одинокой дамы? – грустно проговорила Кларочка.

– Видите ли, за несколько дней до трагедии Соломон Моисеевич нанес мне визит и попросил оказать ему некоторую услугу. Видимо, предчувствуя опасность, он хотел, чтобы я, в случае его гибели, побеспокоился о вашем благополучии, ну и затем разыскал убийцу. Ваш супруг заранее оплатил мои услуги. Кроме того, я располагаю некоторой информацией, и она, на мой взгляд, поможет найти преступника. Однако учитывая, что полиция не всегда правильно оценивает сложившуюся ситуацию, я попрошу вас сохранить наш разговор в тайне, – негромко пояснил Клим Пантелеевич.

– Ар-да-шев – какая интересная фамилия, наверное, имеет древнее и аристократическое происхождение? Да? – спросила Кларочка, пытаясь перешагнуть через канаву, и слегка приподняла край длинного платья. Она медлила, ожидая, пока спутник не поддержит ее за локоть. Клим Пантелеевич учтиво помог даме. «Он еще и галантный», – мысленно оценила любезность вдова.

– Описание моего генеалогического древа не включалось в условия соглашения с вашим покойным мужем. Однако вы правы. Мой отец, отставной полковник от инфантерии, хоть и был дворянином, но таковым себя не чувствовал, если не брать в расчет сам титул. Другое дело матушка – потомственная дворянка. В Ярославской губернии у нее имелось родовое имение в деревне Апальково. Она – урожденная Апалькова. Но мои познания в этой области простираются лишь на двести лет. Ну да полно… Было бы гораздо полезнее, если бы мы говорили о деле.

– Например?

– Скажите, вам уже передали личные вещи Соломона Моисеевича?

– Ну да. Еще вчера пришли два полицейских хама. Один старый усатый таракан с какой-то малороссийской фамилией и неотесанный мужик городовой.

– Должно быть, сам Ефим Андреевич Поляничко пожаловал? – предположил адвокат.

– Ну да, как раз он самый.

– А что городовой?

– Дело в том, что у Соломона вдруг оказались с собой конфеты, леденцы… знаете, ну такое французское слово…

– Монпансье?

– Да, да. Правда, я никогда не видела, чтобы муж их покупал. А этот невежа полицейский взял одну конфетку попробовать да ненароком сломал зуб. И что вы думаете? Он выплюнул леденец в кабинете прямо под стол. Ну не хамство? – возмущенно затараторила Кларочка.

– Слава богу, вам не довелось познакомиться с заместителем господина Поляничко – Кашириным. Вот уж действительно субъект невоспитанный и злонравный. Но ума недалекого, и потому опасности такой человек представлять не может. Так, «слякоть», стоит лишь «надеть калоши» – и его не заметишь.

– Ну вот, мы и пришли, – вздохнула вдова.

– Я понимаю, что сейчас далеко не лучшее время для визитов, но мне надобно непременно осмотреть переданные полицией вещи, – серьезно проговорил присяжный поверенный.

– Ну что ж, прошу. – С легкой улыбкой Клара отворила калитку и прошла во двор.

Дом, из которого недавно вынесли покойника, и сам кажется мертвым. Некоторое время в нем еще остаются слова, поступки, привычки и запахи ушедшей из мира души. Но пройдет девять дней, прогорят свечи, испарится вода из стакана, засохнет и выгнется краюха ржаного хлеба и станет постепенно забываться горе. Вот тогда и оживет снова дом.

Именно таким предстала перед Ардашевым еще недавно счастливая обитель, выстроенная Соломоном для молодой жены. Большое, в массивной посеребренной раме зеркало, занавешенное темной тканью, производило впечатление замурованного потайного хода в иное, потустороннее пространство, где время уже невластно над людьми. Запах ладана пропитал воздух настолько, что, казалось, каждый предмет обстановки источает аромат этого средиземноморского дерева.

По старому обычаю, пол был уже вымыт и воду вылили далеко за порог, чтобы смытая беда не вернулась назад.

– Пройдемте в кабинет мужа, – на ходу проговорила хозяйка, проследовав в большую и просторную комнату, отделанную деревом лишь отчасти. Основную площадь занимали разного рода шкафы, этажерки и полочки с инструментами и приспособлениями разного аптекарского свойства. Книг на полках было немного. В основном французские женские романы. Ардашев с интересом снял с полки одну изрядно потрепанную книжицу и прочитал вслух: «Свиданья на тиссовой аллее», роман, в двух частях. – И добавил: – Моя жена тоже, знаете ли, увлекается любовными душещипательными историями. Бальзак, Мопассан… куда там Льву Николаевичу с его «Войной и миром».

– Да, книги – единственное развлечение в здешней глуши, – с печальным вздохом произнесла Клара.

На большом письменном столе лежали оставленные полицейскими чинами предметы и лист с описью. Саквояж оказался абсолютно пустым. «Да, надо же, монпансье «Георг Ландрин», – подумал адвокат, открывая жестяную коробочку. Он внимательно осмотрел леденцы, после чего отложил их в сторону, наклонился, а потом, извинившись, встал на четвереньки и вовсе залез под стол. Через несколько секунд он уже отряхивал брюки и улыбался, держа в руках, очевидно, кусочек того злосчастного леденца, о который сломал зуб городовой. «Вот теперь почти все ясно…» – пронеслось в голове у Ардашева. Затем из внутреннего кармана пиджака присяжный поверенный вытащил складную лупу и стал тщательно исследовать этикетку пузырька с микстурой. Закончив осмотр, он спросил:

– Разрешите ли вы мне забрать монпансье и капли для более детального изучения?

– Да, конечно, они мне не нужны, – запросто согласилась госпожа Жих.

– А что, покойный страдал мигренью?

– Да нет, никогда. Так что эти капли так же непонятны, как и леденцы. Зачем он все это покупал? Не знаю.

– Вы окажете мне неоценимую услугу, если подробно расскажете о взаимоотношениях, сложившихся между вашим мужем и господином Дорштом.

– Хорошо. Но это займет некоторое время. Может быть, распорядиться горничной принести чаю?

– Нет, благодарю вас, не беспокойтесь.

– Пару лет назад, когда муж был единственным хозяином ювелирного салона и мастерской, на мой день рождения он пригласил Вениамина Яковлевича, о котором все говорили как о человеке разносторонних познаний. Соломон часто пользовался его советами по поводу ценных бумаг. Я слышала, что купцы записывались к нему за неделю, потому что принимает он исключительно по понедельникам. А в остальное время изучает биржевые сводки. Бывает, по телеграфу столько закажет посланий, что служащие с ума сходят. Я сама однажды видела, когда отправляла на почте телеграмму в Париж для ювелиров, как Вениамин Яковлевич почти на сто рублей сообщений отослал. А в них одно и то же: закладные такие-то покупаю по столько-то, векселя товарищества такого-то продаю по такой-то цене… Но все-таки это его работа, а есть и увлечение – он создает собственные эскизы и потом изготавливает по ним ювелирные украшения. Так вот, подарил он мне серьги. Знаете, я видела достаточно много всяких ювелирных изысков, и удивить меня, а тем более восхитить, не просто, а тут… глаз не могла отвести. Да что там… Сейчас я их вам покажу. Одну секунду. – Клара вышла из кабинета и почти тотчас же вернулась с красной коробочкой. Открыла ее и передала адвокату.

Серьги, выполненные из крупного жемчуга, с использованием техники эмали, украшенные россыпью брильянтов неодинакового размера, с подвесками в виде элегантных бантиков, производили впечатление изысканной роскоши. Они улавливали свет и передавали его от одной грани камня к другой, пока он не исчезал в игре едва уловимых бликов. А недавно изобретенное в Европе крепление-застежка, позволяющее носить серьги, не прокалывая уши, была удачно исполнена и уже применена здесь.

– Да, это настоящий шедевр, – вполголоса восхитился Ардашев.

– Примерно так же оценил и Соломон. Одним словом, после десерта муж пригласил Доршта в этот кабинет и предложил войти в его ювелирное дело на равных. Ему поручалось рисовать эскизы, а наши мастера должны были над ними работать. По условиям договора, Вениамин в течение полугода обязался внести определенную сумму, что он в дальнейшем и сделал. И только после этого они могли делить прибыль поровну. Ударили по рукам. Все было хорошо, но этот кризис и беспорядки подорвали торговлю в прошлом году. Соломон предложил перейти на самые дешевые изделия с использованием горного хрусталя, бирюзы, агата… А Вениамин считал его предложение ошибочным. «Отсутствует, – говорит, – Соломон Моисеевич, в вашем суждении здравый смысл. Предлагаю, наоборот, количество дорогих изделий увеличить, ассортимент разнообразить, а цены опустить. Вот тогда мы с вами настоящий профит и получим». Но муж не согласился, и отношения между ними разладились. Это повредило делу, и доходы в тот год резко упали, вот тогда-то супруг и решил подарить оставшуюся свою долю мне. – Клара замолчала и уставилась в окно, в которое бессильно билась подраненная птица. Ардашев заметил, как по ее лицу пробежала мелкая нервная судорога.

– Наверное, воробей спасается от кошки, – постарался успокоить вдову присяжный поверенный. – А что потом?

– Ну, я занялась этим делом с огромным желанием. Посещала разные выставки: в Москве, Петербурге, Нижнем и даже ездила в Ригу. С Вениамином я быстро нашла общий язык, но с мужем отношения у них не сложились. Супруг все чаще говорил, что скоро им придется делить мастеров. Доршт как-то сказал, что он слишком много сил отдал этому делу и не позволит его сгубить, растаскивая лучших умельцев. Соломон всегда хотел получить быструю прибыль и совсем не думал о нашем собственном ювелирном имени. А мы уже только в этом году приняли участие в двух выставках, в Екатеринодаре и Ростове, под собственной маркой.

– И как же она называется?

– Ювелирный торговый дом «Южный крест». У нас даже есть собственное клеймо, состоящее из буквы «Ю» и креста.

– Премного благодарен за подробности. К сожалению, тот, кто убил вашего мужа, еще находится на свободе и потому очень опасен, а значит, ожидать от этого человека можно чего угодно. Надеюсь, в скором времени преступник предстанет перед судом. Во всяком случае, я постараюсь этому поспособствовать. Однако считаю своим долгом предупредить, что в данный момент вам необходимо соблюдать некоторые меры предосторожности: на ночь обязательно закрывайте ставни, а двери непременно затворяйте на засов. Горничную пока домой не отпускайте. Пусть ночует у вас. Без надобности из дома не отлучайтесь, а если такая необходимость появится, то следуйте в сопровождении прислуги. Нумер моего телефона: 1-27. Если вам кто-либо назначит встречу или протелефонирует и куда-то вызовет, обязательно сначала известите об этом меня. Но самостоятельно никаких шагов не предпринимайте. Ну и о том, что я забрал предметы, переданные вам властями, говорить кому-либо пока не стоит. А если ими опять заинтересуется полиция, скажите, что выбросили их вместе с мусором. Вот, пожалуй, и все… Так… Постойте… Если я не ошибаюсь, вы только что упомянули о том, как отправляли телеграмму на почте для каких-то ювелиров в Париж, не так ли?

– Ну да. Для тех, которые должны были приехать потом московским поездом, по-моему, в начале этого месяца, наверное, первого числа.

– Скажите, а кто мог знать об их приезде, ну, конечно, кроме вас и теперь уже покойного вашего мужа?

– Не знаю. Да, наверное, никто. А что?

– Нет-нет, ничего. Так, знаете, просто некоторые размышления, извините. Вот теперь позволю себе откланяться. Разрешите еще раз принести вам мои соболезнования.

Клара благодарно кивнула и подумала: «Вот уж кому повезло, так это его жене. Еще бы! Спокойная и богатая жизнь за спиной такого приятного, состоятельного и воспитанного человека. Разве таким изменяют? – И сама же ответила: – И таким тоже, но только полные дуры».

Адвокат прошел в переднюю, взял трость, слегка поклонился и вышел. День еще не уступил место сумеркам, и солнце хотя и опустилось ниже верхушек старых вязов и лип, но все еще грело и без того не остывшую от зноя землю. На Николаевском начался неспешный променад беззаботно гуляющей публики. О недавнем убийстве старались не вспоминать, и поэтому городские власти распорядились убрать ту злосчастную лавочку. Другую поставили в пяти саженях выше.