За длинным прямоугольным столом сидят раби, с каждой стороны по четырнадцать. В зале жарко. Лица советников покрыты капельками пота. Многие дышат, как рыбы, вытащенные из воды.

У узкой стороны стола — два сиденья со спинками из слоновой кости. На одном из них восседает Миркан. В одежде суффета он кажется ещё более тучным. Место другого суффета пустует: новый суффет, вместо погибшего Гамилькара, ещё не избран. Выборы должны состояться через несколько дней.

Распахнулись двери из жёлтого кедра. На пороге появился Ганнон. Приветствуя советников почтительным поклоном, он произносит:

— Да снизойдут на вас милость и благословение богов!

— Что тебе нужно от Совета? — спрашивает Миркан, не поворачивая головы.

— О мудрейшие из мудрых! — ещё раз поклонившись, начинает Ганнон. — В Сицилии мне пришлось пережить горький день Гимеры. На родине я узнал страдания народа нашего. Знойный ветер иссушил поля. Люди насытились горем и напились слезами, как вином. Город не может помочь своим сыновьям. У нас нет хлеба. У нас нет серебра и золота, чтобы купить хлеб. Но за Столбами лежат благодатные земли. Там хватит места для всех, и там много золота. Если вы мне дадите корабли, я доставлю людей в эти земли. Я привезу золото, столько золота, что можно будет иметь тысячи наёмников и построить новый флот. Мы заставим эллинов убраться из Сицилии. Наши порты будут открыты только для друзей. Мы погасим многолетний долг отцу нашего города — Тиру. Я знаю, вас страшит риск. Но попадёт ли птица в петлю, когда силок не натянут? Вздуются ли паруса, если нет ветра? Заполнятся ли сокровищницы, если мы будем сидеть сложа руки?

Наступило долгое молчание. Раби ждали, что скажет суффет, а Миркан не мог никак собраться с мыслями. Как ответить этому мальчишке, едва не ставшему его зятем? Мысль об основании новых колоний очень притягательна. Стоит её высказать — и народ пойдёт за Ганионом, как стадо баранов за вожаком, и снова род Магонидов, к которому принадлежит Ганнон, возвысится, и тогда сыну Миркана Шеломбалу не видать кресла суффета, как собственных ушей. Надо уговорить Ганнона, надо убедить его отказаться от своего замысла.

— Отцы раби! — начал Миркан. — Вы выслушали Ганнона. Я его знаю больше, чем вы, и поэтому утверждаю, что он храбрый юноша. Сердце его обращено к добру, но он ещё молод и горяч. Ганнон призывает вывезти людей за Столбы сейчас, когда враги осмелели. Сегодня мы отправим корабли к Столбам, а завтра эллины подступят к стенам нашего обезлюдевшего города, и ливийцы сразу же придут им на помощь. Ганнон обещает нам привезти золото. Да, нам нужно золото, много золота. Но можем ли мы ради него рисковать кораблями? Вспомните, что говорит мореход Гимилькон о плавании за Столбы. Вспомни и ты, Ганнон! Ведь это пишет твой дядя. И, может быть, ты поверишь ему больше, чем мне. «Сердце содрогается, когда слышишь о стране безветрия и безмолвия, о кораблях, занесённых в ил или в заросли морских растений, о туманах, о горах изо льда, выступающих из моря». Ганнон! Откажись от своей безумной затеи! Отправляйся в Сицилию. Мы дадим тебе наёмников. Отомсти за смерть своего отца, удостоенного высшего в республике почёта.

Вслед за Мирканом заговорил купец Габибаал. Ганнон немало слышал о его несметных богатствах, нажитых торговлей с Гадесом.

— Отцы! — промолвил купец. — Я позволю себе показать вам эту лампу. — Он поднял над головой простой глиняный светильник с двумя клювами. — Если вы заглянете внутрь этого светильника, то увидите на дне его осадок. Такой осадок есть и в нашем городе. Это чернь, источник вечных волнений и беспокойств. Суффет Миркан советует оставить этот осадок, но всякий знает, что от этого лампа будет чадить. Надо вычерпать чернь со дна нашего славного города. Пусть едет себе на край света! Поможем ей в этом. Избавившись от черни, город и все благонамеренные люди только выиграют.

Последние слова купца потонули в шуме неодобрительных голосов.

Ганнон вышел на площадь и окинул взглядом раскинувшийся перед ним город. Карфаген поднимал вверх головы своих храмов и выпячивал каменную грудь стен и башен. Казалось, он говорил: «Смотри, путник, как я богат, как великолепны мои дома, сколько кораблей в моих гаванях, сколько оружия в арсеналах! Есть ли на берегах Внутреннего моря другой город, который может со мной сравниться?» Но эта внешняя роскошь могла обмануть разве лишь чужеземца. Ганнон знал, что за этими высокими домами прячутся лачуги, жалкие жилища бедняков. У обитателей этих лачуг нет даже масла для светильников, и они живут, как кроты, в темноте. У оград храмов продают детей для кровавых жертв. Габибаал называет бедняков чернью. Он предлагает вычерпать чернь со дна Карфагена, как нечистоты. Но разве не сам Габибаал и те, кто с ним, виноваты в нищете народа? Это ведь не какие-нибудь рабы, а свободные карфагеняне. С ними не считаются. Говорят от их имени, словно у них нет голоса.

Совет Тридцати не поддержал Ганнона. Но неудача не сломит его. Он пойдёт к кузнецам и валяльщикам, пекарям и горшечникам, он отправится к землепашцам, стонущим от податей и налогов. Они должны его понять! Они помогут ему!