Пещера сокровищ
Прошла ещё неделя. Матросы были заняты тем, что ловили рыбу и сушили её на солнце. Сушёная рыба должна была в пути заменить морякам мясо.
С ужасом смотрели потомки атлантов, как матросы вытаскивали на берег тяжёлые сети и потрошили рыбу, перед тем как её разложить для сушки. Ганнона это уже перестало удивлять, но Адгарбал возмущённо размахивал руками:
— Я могу понять египтян и иудеев, готовых лучше умереть, чем съесть кусочек свинины. Но что может быть чище рыбы!
Мидаклит совсем редко появлялся на гауле. Он проводил все дни у Радаманта, слушая предания о древних городах Атлантиды, о её поэтах и мудрецах. Рассказы Радаманта во многом совпадали с тем, что Мидаклит уже знал из свитка Солона, но то, что там ему казалось красивой сказкой, здесь выступало во всём могуществе достоверности.
На этот раз Мидаклит был особенно возбуждён. Усадив Ганнона на чистый прибрежный песок, он стал чертить пальцем какие-то знаки.
— На каком языке я пишу? — спрашивал он, загадочно улыбаясь.
Ганнон пожал плечами:
— Откуда мне знать?
— Я пишу по-эллински! — воскликнул Мидаклит. — По-эллински, — повторил он, быстро начертив ещё какой-то значок. — Пятьдесят лет я прожил на свете, прочёл тысячи свитков, беседовал с ученнейшими людьми, но даже не слышал, что у эллинов до Гомера было своё письмо. И где я узнал об этом? На острове, затерянном в океане!
— Тебе это сказал Радамант?
— Да. Сегодня он был как-то особенно печален. Когда мы с ним остались одни, он достал ту костяную табличку, которая была в щите, и протянул её мне обратно, горько усмехнувшись: «Блаженные острова». Так я узнал, что написано на табличке. Жрец очень удивился, что эти письмена мне непонятны. Откуда ему было знать, что теперь у нас другая грамота, заимствованная у твоих предков. «Всё равно, — молвил он, — каким путём вам досталась эта табличка. Сокровища будут принадлежать вам».
— Сокровища? О чём ты говоришь, учитель?
— Ты разве забыл, как он нам рассказывал о моряках, оставивших на острове свои сокровища?
— Так это правда?
— Истинная правда, как и то, что у ахейцев была своя грамота. А ведь это ценнее всех сокровищ!
— А не видел ли ты Томис? — спросил Ганнон.
— Видел! Но она меня избегает. Не пойму, чем мы обидели эту девушку.
— Смотри, — воскликнул Ганнон, — идёт Радамант!
— Ты хочешь сказать — бежит.
Действительно, жрец бежал. И это было совсем на него не похоже.
Встревоженно переглянувшись, Ганнон и Мидаклит двинулись навстречу жрецу.
— Я вас искал повсюду! — Радамант был очень взволнован. — Вы должны немедленно покинуть нашу землю! — И он показал на гору.
Над вершиной её клубилось белое облако, и гора удивительно напоминала голову жителя пустыни в белом капюшоне.
— Беда идёт оттуда! Страшная беда! С вершины вот-вот польётся огонь. Скоро займутся леса и остров наполнится едким дымом. Вам здесь оставаться нельзя.
— А ты и твоя дочь? — в тревоге спросил Мидаклит. — На корабле и для вас найдётся место!
— Мой народ не уместится на твоём корабле! — отвечал Радамант. — А я не оставлю мой народ в беде!
Жрец сделал карфагенянам знак, чтобы они следовали за ним.
Одно из круглых отверстий в скале было расположена выше, чем другие. К нему вела лестница со стёршимися от времени ступенями. Мидаклит бывал здесь уже не раз. Но Ганнона, не знавшего, куда его ведут, не покидало чувство беспокойства.
На верхней ступени Радамант снял плетёные сандалии. Ганнон и Мидаклит последовали его примеру и, нагнувшись, чтобы не задеть головой нависший камень, шагнули вслед за жрецом. Они очутились в храме.
Пещеру освещали прикреплённые к стене бронзовые светильники. Стены её были гладкие, а пол неровный, с протоптанными на нём дорожками. Одна из них вела к мраморному жертвеннику, сделанному в виде огромной чаши с высокими загнутыми краями. В нише, вырубленной у подножия жертвенника, лежали докрасна раскалённые угли, мерцавшие, как глаза каких-то сказочных чудовищ.
Радамант зажёг факел и высоко поднял его. Красное пламя закачалось над головой жреца. Отблески этого пламени пробежали по белому мрамору жертвенника. Ганнон не удержался и заглянул через край чаши внутрь алтаря. На его дне копошились, сцепившись в клубок, змеи. Свет факела отражался на их чешуе и неподвижных жёлтых глазах. Встревоженные светом, они раскрывали свои рты и высовывали длинные языки.
Ганнон содрогнулся. «Змеи в храме! Это для них пылает священное пламя. Для них совершаются жертвоприношения. Но что это за жертвы? У алтаря не белеют кости животных».
Радамант приблизился к двери, обитой позеленевшими бронзовыми листами. «Откуда здесь металл?» — подумал Ганнон.
Жрец нажал на какой-то рычаг, и дверь медленно открылась. Ганнона обдало затхлостью.
Они оказались в небольшом помещении. Его можно было принять за кладовую храма. На полу свалены в кучи какие-то предметы.
— Вот они, сокровища людей с палками из красной меди! — прозвучал голос Радаманта. — Теперь эти сокровища принадлежат вам!
Издав радостное восклицание, Мидаклит бросился в угол пещеры. И вот он держит в руках продолговатый щит. На нём изображён корабль с распущенными парусами. На палубе — фигурки людей в высоких головных уборах, на носу — богиня со змеями в руках.
Ганнон смотрел на Радаманта. Жрец стоял, опустив голову и закрыв лицо руками. Во всём его облике были скорбь и отчаяние. Внезапно он протянул руку к щиту и взял его у Мидаклита. Затем он перевернул щит. Видимо, что-то в рисунке на щите было ему неприятно.
Подняв над головой факелы, Ганнон и Мидаклит наклонились над грудой сокровищ. Сверкали золотые и серебряные кубки, украшенные узорами. Они изображали мужчин с двойными топорами в руках, быков, опустивших рога, дельфинов, извивающихся осьминогов, птиц, парящих в воздухе и сидящих на деревьях. Под кубками лежали слитки золота, драгоценные камни. Одни из них были светлы и прозрачны, как вода, другие искрились, как вино.
Вот хорошо знакомые Ганнону бериллы и калхедоны. Их привозят в Карфаген из пустынной страны Гарамантов. Этими драгоценными камнями украшают свои пальцы богатые купцы Карфагена. А это, наверное, бриллианты, которыми славится сказочная Индия. А этот молочно-белый камень, кажется, нефрит, столь ценимый египтянами. А вот кроваво-красный рубин. А этот зелёный камень — изумруд. Его доставляют из далёкой Скифии.
Мидаклит и Ганнон стояли как зачарованные, не в силах оторваться от этого зрелища. Они думали о людях, когда-то, в давние времена, бороздивших моря в погоне за этими бесценными богатствами. Жажда добычи гнала их в океан. На что не шли эти люди, лишь бы только заполучить эти яркие камешки! Но их сокровища остались на затерянном в океане острове, не нужные никому.
Голос жреца заставил карфагенян вздрогнуть:
— Торопитесь! Вас ждёт море!
С этими словами жрец покинул храм.
Карфагеняне решили: одному идти к лодке за матросами, другому остаться в пещере, чтобы отобрать наиболее ценные сокровища.
В пещере остался Ганнон. Укрепив на полу факел, он стал откладывать золотые и серебряные кубки, драгоценные камни. Камни он решил сложить на щит. Ганнон ещё раз взглянул на него. Как две капли воды, он был похож на щит, купленный им в Карфагене.
Шорох заставил его обернуться. В нескольких шагах от него стояла Томис. Она была в длинной белой тунике. Сейчас Томис ничем не напоминала ту девушку, которую Ганнон встретил у ручья. Всем своим гордым обликом она походила на богиню. Несколько мгновений Ганнон удивлённо смотрел на дочь Радаманта.
Потом приблизился к ней. Но Томис жестом остановила его.
— Ты мой суженый! — сказала она, с трудом подбирая слова. — Я подарила тебе венок. Почему ты оскорбил меня рукопожатием?
Теперь Ганнон понял всё. Венок — это не просто дар, это признание в любви.
— Ты должен был вернуть венок, если не любишь меня, — продолжала Томис.
И вдруг какой-то порыв охватил Ганнона. Сердце его затрепетало, как парус во время внезапно налетевшей бури. «Вот оно, сокровище, которое мне посылает Тиннит!»
Ганнон снял со своего пальца серебряное кольцо с квадратной печаткой и надел его на палец девушки. Её руки были холодны, как мрамор.
— Уже поздно! — произнесла Томис. — Поздно!
Снаружи послышался шум голосов. Томис вздрогнула всем телом и отступила к двери. Ещё мгновение, и она исчезла во мраке.
— Томис! Томис! — звал Ганнон, и его голос гулко разносился под сводами.
Ганнон выбежал из пещеры.
Всё пространство перед скалой было заполнено людьми. Мужчины, женщины и дети выходили из пещер и шли к морю. На Ганнона никто не обращал внимания. Он бросился в толпу, но сколько ни искал Томис, её нигде не было видно, не было и Радаманта.
Небо покрылось тучами. С моря подул сильный ветер. Со свистом он проникал в расщелины скал, шумел в кронах деревьев, клокотал в ручье.
— Томис! Томис! — звал Ганнон.
И, словно дразня его, откликалось эхо: «Томис! Томис!»
И тогда Ганнон увидел Мидаклита. Волосы его развевались по ветру.
— Скорее! Скорее! — кричал эллин. — Сокровища уже на корабле! Сейчас за нами придёт лодка!
Мидаклит бросился к берегу. И в этот миг Ганнон увидел Радаманта. Высокий и безмолвный, он стоял, окружённый несколькими островитянами. В руках у жреца была амфора.
Ганнон рванулся к Радаманту:
— Где Томис?
Лицо жреца потемнело. Он отвёл взгляд от Ганнона.
— Передай это другу, — произнёс Радамант, протягивая Ганнону амфору. — Здесь самое дорогое, что у меня есть, — свитки.
— Где твоя дочь? — настаивал Ганнон.
Жрец молчал и медленно удалялся, окружённый безмолвными островитянами. На их лицах не было тревоги, скорее светилась покорность судьбе.
Адгарбал и Мидаклит подхватили Ганнона под руки и силой усадили его в лодку. Вёсла ударили по воде, и вот уже Ганнон на палубе гаулы. Загремела, заскребла по сердцу якорная цепь. Забился, затрепетал на рее парус. Зашумели под килем волны.
И тогда Ганнон увидел на утёсе одинокую женскую фигурку. Хотя до утёса было никак не меньше двухсот локтей, Ганнон сразу узнал Томис. Девушка стояла лицом к морю. В руках её извивались змеи.
— Ифигения из Атлантиды! — воскликнул Мидаклит.
Ганнон молча взглянул на учителя. «Ифигения? Что ты этим хочешь сказать?» — говорил его взгляд.
— Когда ты был в храме, — промолвил эллин, — я узнал о страшном обычае островитян. Здесь девушки приносят себя в жертву подземным богам, чтобы отвести их гнев.
— Подземным богам?
— Да, подземные боги у них почитаются в образе змей.
Ганнон не отрываясь смотрел на утёс. Ему показалось, что одна змея, как чёрная плеть, скользнула по груди Томис. Мучительно жаль было эту девушку, её отца, весь этот народ, обречённый на гибель. Образ Томис слился с образом Синты, как в тигле сплавляются два драгоценных металла. Ганнон протянул вперёд руки, но на утёсе уже никого не было. Словно всё, что он видел мгновение назад, было сном.
Гаула выходила в открытое море. Его поверхность то светлела, как озарённый солнцем медный щит, то тускнела и покрывалась тенями от бегущих по небу туч.
Назад: Колесница богов
Дальше: В заливе Южного Рога
