Глава восьмая
В КРЫМСКОЙ СТЕПИ
Берег проступал в пелене дождя, как тонкий акварельный рисунок. Его очертания напоминали греческую букву «омега». Желтой изгибающейся полосой тянулся он версты на три от одного поросшего невысоким кудрявым лесом холма до другого, чья скалистая оконечность выступала далеко в море. «Евангелист Матфей» подходил к Гёзлёве, к городу-порту на западном берегу Крыма. Шкипер Хитров приказал убирать паруса, так как в бухту корабль должен был заводить барказ.
Анастасия вышла на шканцы и наблюдала теперь привычную ей картину. Матросы, поднявшись по вантам вверх, «брали рифы», то есть с помощью канатов подтягивали парусные полотнища к реям. После пиратского штурма Хитров относился к своей пассажирке с большой почтительностью. Он разрешал ей находиться на шканцах рядом с вахтенным помощником и рулевым столько, сколько она захочет, и часто рассказывал ей о морской службе и корабельном обиходе.
По его разумению, молодая женщина обладала двумя ценными качествами: умела хорошо стрелять и знала медицину. Кроме Мещерского, Анастасия помогла в тот день еще четырем раненым, проведя такие же операции по удалению пуль и дробин, а затем вместе с горничной ухаживала за ними, нисколько не чураясь этой трудной и грязной работы.
Тем временем матросы спустили на воду корабельный барказ, подали на него концы с «Евангелиста Матфея» и, налегая на весла, повели парусник к причалу. Дождь усиливался. Сумерки быстро окутывали берег. В домах Гёзлёве светилось всего несколько огоньков. Анастасия напряженно всматривалась во тьму и думала, как ей сейчас выгружать багаж и людей и куда идти в этом незнакомом месте. Шкипер угадал ее мысли. Он сказал, что до утра она может остаться на корабле и никаких дополнительных денег за это он с нее не возьмет.
Утром они въехали в город через Искеле-Капусу, или Ворота пристани, расположенные близ моря. Вообще Гёзлёве был окружен довольно высокой крепостной стеной с башнями и бойницами, сложенной из больших квадратных камней местного ракушечного камня-известняка. Стена шла к морю, затем поворачивала на запад, отделяя морской берег от жилых кварталов.
Возможно, сто или двести лет назад она и служила хорошей защитой от непрошеных гостей, но теперь понемногу приходила в ветхость. Она только издали выглядела неприступной. Анастасия заметила, что во многих местах ракушечник раскрошился, от бойниц вниз по стенам разбегаются трещины, а ров перед стеной, некогда заполненный водой, зарос бурьяном.
Ни турки, владевшие городом с ХV века, ни крымские татары, ныне считавшие Гёзлёве ханской крепостью, давно не занимались ремонтом и восстановлением укреплений. По-видимому, крепость устарела. Еще в 1736 году, когда русские подошли к Гёзлёве от Перекопа, трехтысячный турецкий гарнизон тотчас погрузился на корабли и отправился отсюда в Стамбул, даже не пытаясь обороняться и оставив победителям трофеи – 21 медную пушку. Русские в своих донесениях назвали Гёзлёве городом Козловом.
Крепость разрушалась. Но город, стоявший на оживленном торговом перекрестке, процветал. В летнюю навигацию в его гавани собиралось до двухсот купеческих судов. К 1780 году в Гёзлёве было около двух с половиной тысяч домов, по большей части – каменных, несколько мечетей, церковь армян-григорианцев и кенаса, выстроенная в центре квартала, где жили караимы. Свои услуги купцам и путешественникам здесь предлагали 11 частных и 6 казенных постоялых дворов, более трехсот магазинов и лавок, множество кофеен и питейных домов, где изготовляли на продажу бузу – восточный хмельной напиток из перебродившего пшена.
Русской госпоже не пристало искать приюта на окраинах. Паутина причудливых и живописных средневековых улочек в караимских, греческих, армянских, турецких, кварталах была не для нее. Потому секретная канцелярия Светейшего выбрала постоялый двор, или ташхан, в центре Гёзлёве, около великолепной соборной, или «пятничной» мечети Джума-Джами, украшенной высоким куполом и двумя минаретами. Она была такой же древней, как город. В середине ХVI века ее построил Ходжи Синан, знаменитый турецкий архитектор.
Двухэтажный, похожий на цитадель из-за своих высоких стен и крепких ворот, ташхан «Сулу-хан» принадлежал вакуфу этой мечети, то есть являлся ее вечной и неотчуждаемой собственностью, доходы от которой поступали в распоряжение муллы. Управлял постоялым двором назир Шевкет-ага, турок по национальности, высокий и полный мужчина лет сорока пяти.
С помощью штурмана-мастера, который занимался на «Евангелисте Матфее» грузовыми операциями и потому мог объясняться на тюрко-татарском языке, она договорилась обо всем. Цены в «Сулу-хане» были немалые, но Шевкет-ага уверял, что более удобных и роскошных апартаментов госпожа не сыщет нигде в Гёзлёве, что ее имущество будет здесь под надежной охраной, а чайхана восхитит ее классической турецкой кухней.
Выгрузка багажа с купеческого судна прошла без приключений. Проблемы с крымской таможней Анастасия легко уладила с помощью серебряных пиастров, которыми ее щедро снабдил Светлейший князь Потемкин. Она их не считала, и чиновники, с поклонами провожая ее до ворот, желали ей – может быть, вполне искренне – приятного пребывания в их полуденной стране. Таким образом, к середине дня путешественники разместились на втором этаже постоялого двора, заняв там шесть комнат из десяти, и ожидали заказанный еще утром обед.
Восточная экзотика началась сразу.
В темноватом зале чайханы не было столов и стульев в европейском понимании этого слова. Сидеть следовало на деревянном полу, покрытом ковром, на подушках и, лучше всего, скрестив ноги по-турецки. Блюда с едой ставили на низкие столики. Вилок, ножей и ложек гостям не дали. Их в чайхане не имелось. Зато принесли узкогорлые кувшины с водой и медные тазики, чтобы участники трапезы помыли руки, так как брать пищу надо было руками.
Подали горячее блюдо – мясо, запеченное с овощами, или «гювеч» по-турецки. Ряды кусков мяса тут чередовались с рядами овощей – сладкого перца, кабачков, цветной капусты, баклажан, фасоли. Все это было густо полито томатным соком и посыпано мелко нарезанным луком и петрушкой. Вместе с гювечем на столы поставили тарелки с большими стопками лепешек.
Шевкет-ага, заметив растерянность путешественников, решил показать русским, как надо правильно есть. Подобрав полы длинного кафтана, он сел на подушку и, прежде всего, произнес ритуальную фразу из Корана:
– Бисмиллахи ар-рахмани ар-рахим…
Только после этого он взял лепешку, оторвал от нее кусок, зачерпнул им еды с блюда и быстро отправил в рот, не пролив ни капли на свой кафтан.
Анастасия спросила горничную:
– А ложки у нас есть?
– Есть, матушка барыня, – ответила Глафира. – Только я их с собой не взяла. Думала, в харчевне дадут.
– Пока будешь искать, варево простынет, – сказал ее муж Досифей, потянулся за лепешкой, разорвал ее на части, одной из них загреб изрядную порцию гювеча, запихнул в рот, прожевал и сделал вывод: – Вкусно!
Все кирасиры сидели за другим столом. Они тоже наблюдали за управляющим постоялого двора, но его манипуляции с лепешкой их не смутили. Как по команде, они достали ложки из-за голенищ своих высоких ботфортов, сержант Чернозуб победительно оглянулся и изрек:
– Чого тильки те басурманы не павыдумають. Но солдат шилом бреется, на ветру греется. И шоб своей ложки у него не було?!
Мещерский, который находился рядом с Анастасией, долго не решался прибегнуть к турецкому методу поглощения пищи. Из-за ранения ему было трудно поворачиваться и наклоняться. Анастасия положила перед ним лепешку. Он разломил ее, собрал на блюде овощей и мяса, откусил и отложил в сторону.
– Не нравится? – спросила она.
– Нет, просто есть не хочется…
Анастасия тоже не испытывала чувства голода. Возможно, сказывалось четырехдневное морское путешествие. После шаткой палубы «Евангелиста Матфея» у нее и на земле кружилась голова. Присутствие на первом обеде в турецкой чайхане она сочла для себя обязательным, но, не дождавшись его окончания, вернулась в комнату. Положив на лоб холщовое полотенце, смоченное холодной водой, она велела Глафире заварить крепкого чая.
Вскоре к ней явился назир Шевкет-ага. Он поинтересовался, понравился ли гостье его обед, и представил госпоже Аржановой своего младшего сына Энвера, который умел говорить по-русски.
Турок просил взять Энвера переводчиком, потому что в данный момент никакой работы у того не имелось. Об Энвере Анастасии рассказывал Турчанинов. Преодолевая головную боль, она спросила, на какое вознаграждение рассчитывает молодой человек.
– Сорок акче в день! – не моргнув глазом, ответил он. Это было на десять акче больше той ставки, какую называл ей управитель канцелярии Светлейшего в Херсоне.
– Тридцать пять, и ни одной монетой больше, – поморщившись, сказала она.
– Пек яхши. – Энвер кивнул.
– Что такое «пек яхши»?
– «Очень хорошо» по-тюркски.
– Ладно. Ты будешь сопровождать меня повсюду и объяснять про особенности здешней жизни… – Анастасия отсчитала деньги за три дня вперед.
– Слушаю и повинуюсь, моя госпожа! – обрадовался Энвер и немедленно приступил к исполнению своих обязанностей. – Видно, что вы с дороги очень устали. А сегодня в бане – женский дань. Мыльная ванна, массаж и холодные обливания помогут вам.
– Баня? – удивилась Анастасия. – А где она находится?
– Рядом. В двух шагах к северу от мечети Джума-Джами, – ответил расторопный юноша. – Моя мать собирается туда. Она вас проводит и в бане будет помогать…
Зейнаб, первая жена назира Шевкет-аги, без восторга отнеслась к затее сына. Однако долг гостеприимства, почитаемый священным на Востоке, предписывал ей повести двух иностранок в баню, коли такое пожелание они высказали. Она даже предложила им надеть свою верхнюю одежду «фериджи» – просторные накидки с короткими рукавами, в которые можно было завернуться несколько раз. «Фериджи» полностью скрывали фигуру женщины. Закутанные подобным образом, они пешком добрались до бани, не привлекая ничьего внимания.
Никогда бы не подумала Анастасия, что баня может быть столь величественным сооружением. Девять куполов с круглыми окнами на самом верху, высокие и глухие средневековые стены, красивая арка у входа – по своему архитектурному оформлению турецкая баня, пожалуй, не уступала и мусульманскому храму. Вероятно, ее значение для местных жителей было тоже немалым.
У входа стояла привратница – старуха весьма сурового вида. Первая жена Шевкет-аги вручила ей некую сумму денег, и четыре женщины: Анастасия, Глафира, Зейнаб и ее служанка – прошли вовнутрь. Сначала они попали в предбанник – очень большое помещение, отделанное мрамором. Вдоль стен здесь тянулись мраморные же полки. Сидя на них, посетители могли раздеваться. Анастасия насчитала шесть фонтанов с холодной водой. Вода падала в мраморные углубления, а оттуда по канавкам на полу перетекала в другой зал.
В предбаннике находилось много женщин. Некоторые, совершенно обнаженные, сидели на мраморных полках, покрытых коврами с густым ворсом, некоторые раздевались, некоторые, наоборот, одевались. Здесь сновали служанки с кипами полотенец и простыней, разносчицы с корзинами и лотками громко предлагали свой товар.
Многие покупали его, угощаясь после купания цукатами, засушенными фруктами, шербетом и лимонадом, и весело болтали между собой.
Анастасия и Глафира сняли свои «фериджи». Их европейские платья вызвали у присутствующих огромный интерес и неподдельное удивление, но никто не позволил себе ни двусмысленной улыбки, ни насмешливого шепота. Когда Глафира стала расшнуровывать корсаж на спине у барыни, любопытство все же взяло верх. Несколько крымских дам, не стесняясь своей наготы, подошли к ним поближе и заговорили с Зейнаб. Они сочувствовали иностранке, вынужденной носить на теле такое неудобное и жесткое приспособление.
Раздеваясь, Анастасия испытывала смущение и старалась не оглядываться по сторонам. В Аржановке она обычно мылась в парной только с Глафирой. Видеть столько обнаженных прелестниц сразу и в одном месте ей прежде не доводилось. Но соседки по предбаннику ничуть не стеснялись друг друга и откровенно рассматривали ее. Она услышала за спиной: «Пек газель!»
Одна молодая и очень эффектная женщина, не прикрытая ничем, кроме собственных длинных вьющихся волос, переплетенных жемчужными нитями, окруженная служанками, пила из фарфоровой пиалы лимонад и не сводила с Анастасии оценивающего, слишком пристального взора.
Наконец Зейнаб дала знак следовать дальше. Они перешли в банный зал, и Анастасии пришлось остановиться на пороге. Плотный, тяжелый пар зеленовато-желтого цвета наполнял помещение, она с трудом вдохнула его. Но не менее сотни голых женщин пребывали тут и чувствовали себя прекрасно. В самых непринужденных позах лежали они на огромном мраморном массажном столе, имеющем внутренний подогрев, сидели на мраморных полках, поливая себя мыльным раствором из небольших курдючков. Журчание и плеск воды, смех, гортанные выкрики, гул голосов отдавались необычным эхом под высокими сводами зала.
Пока Анастасия и Глафира оглядывались, к ним приблизилась банщица, особа крепкого телосложения и в узкой белой сорочке, влажной, облегающей ее округлые формы. Она взяла Анастасию за руку и повела мимо массажного стола, ванн с горячей водой, раковин с кранами и фонтана, струившего воды в бассейн.
Хотелось бы Анастасии знать, кто заказал эту процедуру, кто оплатил ее и для какой цели. Банщица разговаривала с ней на своем языке, но она, естественно, ничего не понимала. А находились они уже в отдельном кабинете с тем же банным интерьером: массажный стол, ванна, раковина с краном. Банщица приступила к работе. Уложив Анастасию лицом вниз на теплый, облитый мыльным раствором массажный стол, она стала ладонями растирать и разглаживать одну за другой ее мышцы, нажимать на сухожилия, выправлять суставы. Анастасии показалось, что она медленно погружается в нирвану.
Потом с живота кто-то перевернул ее на спину и нежно погладил груди. Мягкие, пахнущие земляникой губы, коснулись ее губ. Анастасия открыла глаза. Красавица из предбанника с вьющимися волосами, украшенными жемчугом, стояла над ней и улыбалась. Все так же улыбаясь, она взяла руку Анастасии и положила себе на грудь.
Вообще-то Анастасия делила мужчин на две категории: «он нравится мне» и «он не нравится мне», а женщин – на три: «уродина», «обыкновенная» и «красавица». Себя по врожденной скромности она относила ко второй группе. Молодая особа, сейчас предлагающая ей свои ласки, бесспорно, относилась к третьей категории, это надо было признать сразу.
В предбаннике, ошеломленная ворохом необычных впечатлений, Анастасия про себя отметила ее взгляд, но не придала ему значения. От разнообразных лиц и обнаженных фигур у нее тогда рябило в глазах. Вместе с тем, озираясь по сторонам, она думала, что по-настоящему миловидных женщин среди местных жительниц все-таки очень мало. Какой-нибудь среднерусский город мог дать Гёзлёве сто очков вперед по этой части.
Тем ярче и сильнее, как роза среди невзрачных трав безводной крымской степи, цвела красота ее неожиданной соблазнительницы. Теперь Анастасия рассмотрела ее получше. Смугловатая, на диво ухоженная кожа, тело с пропорциями богини Венеры, лицо, которому особую привлекательность придали – тут Анастасия удивилась – голубые глаза, пышные волосы темно-рыжего оттенка.
Судя по всему, крымчанка принадлежала к какой-то богатой и влиятельной семье. В предбаннике ее окружали служанки. Здесь, в кабинете с массажным столом, банщица, повинуясь лишь одному ее жесту, немедленно удалилась прочь, прикрыв за собой деревянные полустворки, отделяющие кабинет от общего зала. Прелестная незнакомка придвинулась к Анастасии ближе:
– Сизнен таныш олмагъа пек истейим…
Если бы столь бесцеремонно к ней приставал мужчина, то Анастасия в конце концов применила бы давно знакомый ей прием – удар ногой в пах. Однако как вести себя с женщиной в этой экзотической стране, законы и нравы которой ей совершенно неизвестны? Анастасия проворно спрыгнула с массажного стола и сжала своей крепкой ладонью пухлую вяло-безвольную руку незнакомки.
– Нет! – сказала она и отрицательно покачала головой.
Восточная красавица только усмехнулась. Она нежно погладила русскую путешественницу по плечу, затем по предплечью, пальцами обозначив контуры мышц, и опустилась перед ней на колени. Анастасия почувствовала, что своим жарким маленьким язычком крымчанка касается ее живота. Но тут раздался голос Глафиры:
– Вы меня звали, ваше высокоблагородие?
– Звала! – радостно отозвалась Анастасия.
Горничная держала большую льняную простыню, обшитую по краям узором с красными цветами, шагнула в кабинет. За ее спиной маячило растерянное лицо банщицы. Никак не могла она удержать грубую деревенскую бабу Глафиру, не стесняющуюся при любых, самых непривычных ситуациях.
– Ишь, бусурманы! – ворчала Глафира, заворачивая барыню в простыню с головы до пят. – Распоясались тут!.. Да такие наши милости им еще заслужить надо!
Они шли обратно в «Сулу-хан», и Анастасия думала, что баня здесь служит настоящим женским клубом. Это – единственное место, где жительницы полуострова проводят многие часы, по-своему развлекаются и отдыхают. Больше их, таких веселых и свободных, она не видела потом нигде: ни на улицах городов, ни на дорогах, ни в садах, ни в горах. Правда, изредка встречались ей там бесформенные фигуры, закутанные в «фериджи», но их лиц она не различала, голосов не слышала. В огромном, ярком, многообразном мире мужчины отвели им только замкнутое пространство: гарем и баню. Стоило ли осуждать этих женщин, наделенных пылким южным темпераментом, но лишенных нормального общения с противоположным полом? Не мудрено, что иногда возникали у них и неестественные склонности…
О банном приключении Анастасия Мещерскому не сказала ни слова. Она посетила раненого вечером. Князь нашел, что госпожа Аржанова выглядит теперь гораздо лучше. Купание, массаж и холодные обливания действительно пошли ей на пользу, в этом турок Энвер оказался прав.
Долго обсуждали они план на завтрашний день и сошлись в одном – рано утром надо ехать за лошадьми. По состоянию здоровья Мещерский не мог сопровождать Анастасию, потому обязанности начальника охраны переходили к сержанту Чернозубу. Он должен был находиться вместе с ней в экипаже, запряженном пока лошадьми Шевкет-аги. Долгое пребывание в компании с кирасиром совершенно не прельщало Анастасию. Она считала Чернозуба человеком грубым и недалеким, изъяснявшимся к тому же на странной смеси русского и украинского языков. Она пыталась отговориться, но адъютант Потемкина твердо стоял на своем.
Шевкет-ага советовал им ехать в село Отар-Мойнак , расположенное в семи верстах от Гёзлёве. Лошадей для собственных нужд он всегда закупал там и горячо рекомендовал русским давнего своего знакомца Максуда, управляющего хозяйством и табуном в несколько сотен коней, которые принадлежали Адиль-бею из рода Кыпчак. Все это совпадало с информацией, полученной Анастасией в Херсоне перед поездкой.
Так что в седьмом часу утра 5 октября 1780 года они отправились в путь. Анастасия с Чернозубом сидели в экипаже. Им управлял кучер Кузьма. Рядом с ним находился переводчик Энвер и показывал дорогу. Следом в повозке ехали кирасиры, держа заряженные карабины на коленях, а в кобурах на боку – пистолеты.
Свое любимое оружие – пистолет фирмы «Маззагатти» из Италии – Анастасия положила в дамскую сумочку. Там же, завернутый в кусок замши, помещался ее талисман – камея с профилем богини Афины-воительницы.
Они миновали городские ворота, и крымская степь, гладкая, словно стол, бескрайняя, освещенная восходящим солнцем, раскрылась перед ними. За лето трава в ней выгорела до корней и стояла, похожая на рыжую щетину, но сама земля была какой-то светлой, даже белесой. Белая дорога уводила путешественников вдаль, белая крымская пыль, поднятая копытами лошадей и колесами повозок, кружилась и оседала на обочины.
Отвернувшись от сержанта, Анастасия смотрела в окно. Ей вспоминались страницы из книги Николауса Эрнста Клеемана. Он утверждал, будто татары знают степь, как свои пять пальцев и отлично ориентируются в ней по каким-то им одним ведомым тайным приметам:
«Татары идут в степи по сто всадников в ряд, что составляет всего двести лошадей, так как каждый всадник берет с собой в набег по две лошади, которые служат ему для смены. На крупной рыси он умеет перепрыгивать с одной лошади, выбившейся из сил, на другую, что ведет в поводу. Лошадь, не чувствуя на себе всадника, переходит тотчас на правую сторону, чтобы быть наготове, когда он захочет снова проворно перепрыгнуть на нее… Фронт орды занимает от 800 до 1000 шагов в длину, в глубину содержит от 800 до 1000 лошадей и захватывает более трех-четырех миль, если шеренги их держатся тесно. Они всегда идут медленно, но безостановочно. Это изумительное зрелище для того, кто видит в первый раз, так как 80 тысяч татарских всадников имеют около 200 тысяч лошадей. Деревья не настолько густы в лесу, как эти лошади в поле, и издали кажется, будто какая-то туча поднимается на горизонте, которая растет по мере приближения, наводя ужас на самых смелых…»
Максуд-ага, увидев знакомого ему Энвера, затем белую женщину в европейском платье и эскорт с карабинами, сделался необыкновенно любезен. Но Анастасии его лошади не понравились. Это были низкорослые животные, не более, чем два аршина в холке, с крупной головой, толстой короткой шеей, длинным туловищем, растянутой «ослиной» спиной, на коротких и тонких конечностях с широкими, неподкованными копытами. Они казались смешными и лохматыми из-за пышной густой гривы, спадающей на один бок, и длинного хвоста.
Максуд-ага принялся расхваливать этих лошадей, их выносливость, неприхотливость в корме и уходе. Анастасия ответила, что на дворе – не шестнадцатый век, в многодневный поход за «ясырем», то есть за рабами, на Украину она не собирается, потому двигаться день и ночь не будет. Породу же давно пора улучшать хотя бы прилитием арабской или ахалтекинской крови и добиваться увеличения роста, укрепления ног и копыт. Она возьмет у него не двадцать пять лошадей, как собиралась, а лишь восемь – для перевозки вьюков.
Управляющий, видя, что покупательница разбирается в товаре, пригласил ее к конюшням, расположенным за домом. Там по его знаку табунщик вывел на обозрение именно арабского жеребца классического породного экстерьера: рост более двух аршин, серая масть, небольшая «щучья» голова, длинная шея, хорошо выраженная холка. Он прядал ушами и косил на Анастасию огненным глазом.
– Пек яхши! – сказала она, любуясь этим творением природы, созданным с помощью человека.
Жеребца взнуздали, взяли на корду и погнали по кругу рысью.
У него был замечательный ход, легкий, быстрый, с четкими ударами копыт о землю. Начали спорить о цене. Татарин запросил очень много, и тогда сержант Чернозуб, презрительно глянув на него, решил вмешаться. Он снял портупею с палашом и пошел к лошади.
Животное в страхе попятилось, но не тут-то было. Кирасир властно положил руку ему на холку, в мгновение ока вскочил верхом и сразу послал в галоп. Жеребец от такой тяжести даже слегка прогнулся. Затем он сделал попытку сбросить седока. Однако Чернозуб крепко сжимал его бока ногами, свисающими низко, и за непослушание ударил между ушей кулаком. Жеребец покорился. Он прошел еще три круга, пока сержант не остановил его.
– Хиба ж це кони? – громко спросил великан и сам ответил: – Це мыши!..
Сделка все же была заключена. Максуд-ага пригласил госпожу Аржанову выпить чашечку кофе. В беседе она объяснила ему, что охотно купила бы еще лошадей, но лучшего качества, ростом повыше, телом покрупнее, а также хотела бы передать его хозяину, достопочтенному Адиль-бею личное послание губернатора Новороссийской и Азовской губерний Светлейшего князя Потемкина. До того Максуд-ага рассеянно наблюдал в окно, как кирасиры во дворе привязывают купленных лошадей к своей повозке за длинные чумбуры их недоуздков. Но тут повернулся к покупательнице, смерил ее пристальным взглядом и недоверчиво произнес:
– Вы действительно имеете такое письмо?
– Да. Меня просили его передать.
– Оно при вас?
– Нет. Но пусть Адиль-бей назначит место и время встречи.
– Приезжайте через два дня. Тогда здесь будут и другие лошади. Думаю, они вам понравятся…
Так весьма непростые переговоры завершились, и они начали собираться в Гёзлёве. Анастасия осталась довольна работой переводчика. Она решила, что с ним нужно налаживать неформальные отношения. Поскольку кучер Кузьма теперь знал дорогу, Анастасия пригласила Энвера в экипаж, посадила напротив себя и, улыбаясь ему, завела разговор на тему, интересовавшую Турчанинова, – о воде в степи. Молодой турок сказал, что они могут на обратном пути осмотреть один из четырех колодцев, устроенных татарами в окрестностях Отар-Мойнака. Они умеют находить подземные воды и в местах их неглубокого залегания роют колодцы, добывая таким образом поистине драгоценную здесь влагу.
Анастасия велела Кузьме ехать только рысью и на своих часах засекла время. Колодец располагался в небольшой балке. С дороги он не просматривался. Тут она долго изучала местность и расспрашивала Энвера о разных деталях, восхищаясь его познаниями и прекрасной памятью. Беспечный сын назира Шевкет-аги легко попался на удочку. Он вообразил, что госпожа Аржанова заигрывает с ним. Он обещал при следующей поездке в Отар-Мойнак показать ей еще три источника, кроме местных жителей, никому не известных, но дающих отличную родниковую воду.
Колодцы в крымской степи стали проклятием русской армии, которая под командованием фельдмаршала графа Миниха вступила на полуостров в мае 1736 года. Миних шел от Перекопа к Гёзлёве через владения рода Кыпчак. Татары бросали во все большие колодцы у дороги падаль. Это привело сначала к массовым отравлениям и дизентерии в войсках, а потом – к эпидемии холеры. Русские навсегда запомнили урок. При следующих походах: фельдмаршала графа Ласси в 1738 году и генерал-аншефа Долгорукова в 1771 году – они уже везли с собой воду в бочках и повсюду искали подземные источники, платя за них агентам немалые деньги…
В Гёзлёве путешественники прибыли к полудню. Проезжая мимо мечети Джума-Джами, Анастасия обратила внимание на какие-то завывания. Тотчас множество мужчин всех возрастов и имущественных состояний, от богача до бедняка, появились на улицах, ведущих к центру города. Все они несли в руках свернутые коврики и сосредоточенно шагали к одному месту – мечети.
Анастасия прислушалась. Кое-какие слова, которые она могла разобрать в этой заунывной песне, показались ей знакомыми. «Аллах акбар!»– такое кричали и турки, бросаясь в атаку на русские каре в сражении при Козлуджи. Уж не война ли началась в Крыму?
Энвер объяснил ей, что сегодня – пятница, особый день. Все правоверные мусульмане должны идти на коллективную молитву в соборную мечеть. Азан – призыв на молитву – с минарета этой мечети сейчас произносит муэдзин, но ничего страшного в нем нет: «Аллах акбар! Ла илаха илла-л-лаху ва Мухаммадун расулу-л-лахи…», что с арабского переводится, как «Бог велик! Нет никакого божества, кроме Бога, и Мухаммед посланник Бога…».
– А женщины где? – спросила Анастасия.
– Женщины не могут молиться вместе с мужчинами, – сказал Энвер, схватил свой «намаз-лык» – молитвенный коврик, свернутый в трубку, – и побежал к мечети, потому что уже сильно опаздывал.
Крики муэдзина прекратились. Анастасия вышла из ворот постоялого двора на улицу. Она была совершенно пуста. Лавки и магазины закрыты. Ни одной живой души не просматривалось в перспективе. Даже бродячие собаки не бегали. Город точно вымер. Мусульмане, бросив все мирские дела, разговаривали с Богом.
«До чего странная религия, – думала Анастасия. – Это скорее не культ божества, а какой-то общевоинский союз. Естественно, что женщины им не нужны, значение женщин на войне равно нулю. Но послушание и покорность – удивительные. Контроль за каждым воином неотступный, молитва пять раз в течение дня. У Бога нет человеческого облика, его никто не видел. Он – некая абсолютная всеобщностъ, и личность перед ним – ничто, род – все…»
Глафира ждала барыню с нетерпением. Ей хотелось похвастаться добычей. На холсте, расстеленном прямо на полу комнаты, она разложила охапки лекарственных трав, знакомых ей по родной Орловской губернии. Еще при переезде с корабля на постоялый двор она заметила на обочинах дороги знакомые стебельки, листочки, соцветия. Теперь тут лежали и прямые ветвистые, с ребрами стебли зверобоя продырявленного, и темно-зеленые, блестящие сверху, но тусклы снизу листья кровохлебки, и мясистые, со многими отростками корневища девясила, напоминающие своими очертаниями морского спрута, и желтые цветы донника, собранные в густые кисти и распространяющие в комнате сладковатый запах.
– Откуда все это? – удивилась Анастасия.
– В здешних местах собрала, – гордо доложила Глафира.
– Ты ходила в татарскую степь?
– Отчего ж она татарская? – не согласилась Глафира. – Наша это степь. И наши травы в ней растут. Только от безводья и жары они поменьше да послабже будут. Вот смотрите, хоть донник взять. Он у нас в два аршина вымахивает и много листьев имеет. А тутошний – едва полтора аршина, листики махонькие, на стволе редкие, зверобоя трава тоже невысокая. Однако в деле сгодится. Я ее на растительном масле выварю. Для заживления ран – первейшее дело…
– Хорошо. Но в степь больше не ходи.
– Почему? Я ведь только первый сбор взяла, – опять пустилась в объяснения горничная. – Есть еще горицвет весенний, желтушик, мыльнянка обыкновенная, или собачье мыло…
– Ты слышала, что я сказала? – перебила ее Анастасия.
– А этих корней для приготовления настоя даже не хватит. Чем князя Мещерского лечить будем.
– Вот поймают тебя бусурманы, – пригрозила ей Анастасия, – да в гарем продадут.
– Куда-куда?
– Ну что-то вроде тюрьмы для женщин-невольниц. Будет там узкоглазый азиат насиловать тебя каждый день…
– Каждый день? – усомнилась Глафира. – У них что, других дел нету? Или такие они все ненасытные?
Анастасия не выдержала и расхохоталась. Ничем не проймешь Глафиру, если она какую-нибудь мысль себе в голову вобьет. Ее упрямство иногда злило Анастасию, иногда смешило, но чаще она смирялась с ним, потому что преданность служанки, ее трудолюбие и здравый смысл были выше всяческих похвал. Теперь Анастасия обещала горничной, что после обеда отпустит ее снова собирать в степи лекарственные растения для их походной аптеки, но даст охрану: Досифея и Николая с карабинами и кирасир с палашами.
Два дня, оставшиеся до встречи с Адиль-беем, она решила посвятить князю Мещерскому. Она не забыла его слов, сказанных перед операцией по извлечению свинцовой дробины. Он же больше не возвращался к этой теме. Анастасия каждый день делала ему перевязку, наблюдая за заживлением раны, и поручик всегда искренне благодарил ее, говоря о своей безмерной признательности.
Возвращаясь из поездки в Отар-Мойнак, она велела кучеру Кузьме объехать город с запада, по дороге, проложенной под крепостной стеной по берегу моря. Воздух, напоенный свежим морским ветром, ослепительное солнце и желтый песок, на который набегали волны, подсказали ей, что они находятся в каком-то благодатном, курортном месте. Вечером, снова обработав рану, Анастасия предложила поручику совершить прогулку к морю.
За полчаса они дошли до бухты с песчаным берегом. Вода была теплой. Мещерский захотел искупаться, благо полотенце и сменное белье взял с собой. Пока молодой офицер принимал морские ванны, Анастасия сидела на берегу и играла песком. Здесь он был каким-то особенным: словно граненым, тяжелым, крупным, цвета слоновой кости. Она пересыпала песок из ладони в ладонь, строила из него стены и башни и смотрела на Мещерского.
Ловок и силен был адъютант Светлейшего. Конечно, он не отличался той буйволиной, почти неестественной потемкинской мощью. Но когда он вышел на берег и отряхнулся, как пес, разбрызгивая повсюду соленые капли, она залюбовалась его фигурой: пропорционально сложенной, высокой, сухой, не имевшей и лишней жиринки, но только крутые бугры мышц.
Перешагнув через замок, построенный из песка, Анастасия подала ему полотенце. Князь поцеловал ей руку, выпрямился и взглянул на нее испытующе: нравится он ей или нет? «Слишком молод, – подумала она. – Слишком самонадеян, слишком предан своему шефу и его секретной канцелярии…»
Увязая во влажном песке, они медленно уходили от воды. Поручик шел с ней рядом, но не делал даже попытки прикоснуться к ней. Он говорил. Однако никогда прежде она не слышала от мужчин таких трогательных рассказов. То были красивые цветы в саду его матери, которые он срывал без спроса, будучи ребенком. Грозовые облака в небе перед молнией, вдруг ударившей в высохший дуб и спалившей его дотла. Веселые игры с сестрой, рано выданной замуж. Первый выезд на охоту с отцом и большой заяц-русак, подстреленный там, но не насмерть, а раненный в лапу и потому долго живший в клетке за амбаром.
Свои воспоминания Мещерский раскрашивал ярко, как детские рисунки, и дарил ей. Звук его голоса заглушали громкие крики чаек и шелест волн, расползающихся по песку и исчезающих в нем. Красное солнце опускалось к горизонту. Небо темнело. Надо было возвращаться в «Сулу-хан». Анастасия вдыхала целебный воздух побережья и почти с сожалением думала об этом.
Зная о незажившей ране, которая беспокоила молодого офицера, Анастасия не хотела брать его на встречу с Адиль-беем. Мещерский разволновался не на шутку. Он снова и снова объяснял ей, что эта встреча имеет большое значение; что наверняка татарского вельможу сопровождает большая охрана и тут дорог будет каждый человек в ее эскорте; что мусульмане вообще коварны и вероломны и неизвестно, чего захочет Адиль-бей, когда увидит Анастасию Петровну, обворожительную молодую русскую дворянку, а ведь он, Мещерский, отвечает за нее перед Светлейшим.
Русским действительно трудно было сказать что-либо определенное о мыслях Адиль-бея. Он имел типичную внешность степняка: приземистая, коротконогая фигура, очень смуглое плоское лицо с широкими скулами и глазами-щелочками, редкие усы, не закрывающие губ и спускающиеся на подбородок, к такой же редкой бороде. Лицо его не выражало абсолютно ничего: ни враждебности и настороженности, ни любезности и внимания.
Он принял из рук Анастасии пакет и спросил, что интересует князя Потемкина. Она ответила: лошади. О лошадях и шел разговор, неспешный, вязкий, приторно-вежливый. На низком столике стояли две чашечки кофе, к которым собеседники не притронулись. За спиной Анастасии находились кирасиры в черных треуголках и желтых кафтанах с цветными отворотами, держащие карабины на плечах. За спиной Адиль-бея собрались татарские воины в белых восточных островерхих шапках, в восточных кафтанах из полосатой ткани и широких шароварах. Их вооружение составляли кривые турецкие сабли и кинжалы, засунутые за шелковые пояса.
Между тем потомок могучего рода Кыпчаков слушал госпожу Аржанову, важно кивал головой и размышлял о тяжелых переменах в жизни. Разве так разговаривали с русскими его предки? Нет, совсем по-другому. «Наше повеление тебе, – писал славный хан Джанибек-Гирей московскому государю в июне 1615 года, – как прежним Крымским царям платить по десяти тысяч рублев денег и многие поминки и запросы и ныне бы потому ж мне и князьям нашим, и карачеям и агам должно присылать тебе также…» И ведь присылали: каждый год примерно по 26 тысяч рублей, огромную по тем временам сумму, которой хватило бы на возведение четырех городов.
А теперь до того эти московиты обнаглели, что, ничего уже не страшась, отряжают в путешествие по Крыму молодую красивую женщину, чье место еще лет пять назад было б в его гареме. Но сегодня не до гарема Адиль-бею. Русские батальоны стоят за Перекопом. Солдат в них много, они метко стреляют из ружей и быстро заряжают их. Они уже не раз проходили по крымским дорогам. С визгом и криком налетали на них татарские всадники и падали, сраженные пулями. Те, кто уцелел, уносились в степь и не хотели снова повторять бесполезные атаки.
– Известна сила русской пехоты, – говорил Адиль-бей, и Энвер переводил это. – Но лошади вам зачем?
– Конница будет охранять степи, ныне перешедшие под скипетр великой царицы, – отвечала Анастасия.
– Много ли коней хочет купить Светлейший князь?
– От тысячи и более.
– Это была бы хорошая сделка.
– Да. Однако лошади здешнего табуна нам не подходят.
– Это – дешевые лошади. У нас есть и другие.
– Покажите мне других лошадей, достопочтенный Адиль-бей, – сказала Анастасия. – Я куплю их и доставлю Светлейшему князю для ознакомления.
– Сколько голов вы будете брать?
– Двадцать.
– Упряжных или верховых? – спросил татарский вельможа.
– Десять упряжных, десять верховых…
В конце концов важным являлся сам факт разговора, встречи, общение. Потом более часа они согласовывали цены и отбирали лошадей, какие и вправду не принадлежали к местной породе. За все это время ответа на главный вопрос, сформулированный Турчаниновым: плохой мусульманин Адиль-бей или хороший? – Анастасия не нашла. Ясно было только одно: он очень любит деньги и очень боится русской армии.
Зато при осмотре нового табуна пострадал князь Мещерский. Лошадь, которую он выбрал для себя, встала на дыбы и ударила его копытом по раненому плечу. Рана открылась и начала кровоточить так сильно, что Анастасии пришлось по дороге в Гёзлёве накладывать адъютанту Светлейшего князя повязку из его же разорванной рубашки. Потому стало им не до колодцев в степи. Они помчались прямо на постоялый двор. В душе Анастасия досадовала на молодого офицера за его упрямство и усердие, как она считала, не по разуму. Если бы поручик послушался ее и не поехал к Адиль-бею, то сейчас находился бы в лучшем состоянии.