Глава семнадцатая
ГЕОРГИЕВСКИЙ БАЛ
Еще в первые годы своего царствования государыня решила учредить в России новый орден. Она сама составила статут награды. В этом документе она записала: «Ни высокая порода, ни полученные перед неприятелем раны не дают быть пожалованным сим орденом, но дается оный тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили еще себя особливым каким мужественным поступком или подали мудрые и для Нашей воинской службы полезные советы…»
Для награды она придумала такое название: «Императорский Военный орден Святого великомученика и победоносца Георгия». Предполагалось, что Военный орден будет иметь четыре степени и, таким образом, его смогут получать не только генералы, как это водилось с прежними орденами, но штаб– и обер-офицеры.
Разные обстоятельства долгое время мешали Ее Величеству объявить об учреждении новой награды. Лишь 26 ноября 1769 года, публично огласив указ, императрица возложила на себя знаки первой, высшей степени ордена. Таковыми являлись золотая четырехугольная звезда с надписью «За службу и храбрость» и на черно-желтой ленте золотой крест, покрытый белой эмалью, с розовым медальоном в центре, на котором изображался св. Георгий на коне, копьем поражающий четырехлапого крылатого змия.
В Зимнем дворце вечером того же дня состоялся бал, названный Георгиевским. Ужин гостям подавали на орденском сервизе. Его тарелки, чашки с блюдцами украшали цветные рисунки георгиевских лент, золотых звезд и белых крестов. Настоящий орден присутствующие могли видеть только на императрице.
Однако на следующий Георгиевский бал 26 ноября 1770 года георгиевских кавалеров собралось гораздо больше. Это были участники двух знаменитых сражений при Ларге и Кагуле, случившихся летом того же года, где многотысячная турецкая армия визиря Халил-паши потерпела от русских поражение. Орден Св. Георгия 1-й степени № 1 получил Главнокомандующий генерал-аншеф граф Румянцев, орден Св. Георгия 2-й степени № 1 – генерал-поручик Племянников, ордена Св. Георгия 3-й степени – бригадир Озеров, подполковник 1-го Гренадерского полка граф Воронцов и начальник артиллерии генерал-майор Мелиссино, ордена Св. Георгия 4-й степени – подполковник Сибирского карабинерного полка князь Волконский и поручик артиллерии Алексей Базин. С тех пор государыне угодно было сделать Георгиевский бал традиционным, проводить его именно 26 ноября и чествовать на нем георгиевских кавалеров, как новых, так и старых.
Абсолютно все установления царицы Светлейший князь Потемкин считал разумными и заслуживающими всяческой поддержки. Но в ноябре 1780 года он находился очень далеко от Санкт-Петербурга. Дабы способствовать укоренению хорошей традиции, он решил устроить Георгиевский бал в городе Херсоне. К тому времени сам Потемкин имел два белых орденских креста: 3-й степени за боевые действия при Килии и Измаиле – и 2-й степени – по итогам русско-турецкой войны. Его ближайший сподвижник по строительству города и крепости генерал-майор Ганнибал был также награжден Военным орденом, но только одной, 3-й степени, за взятие крепости Баварии в апреле 1770 года. К середине ноября в Херсон из Полтавы должен был приехать генерал-поручик Суворов, имевший знаки ордена 3-й степени за подвиги в Польше и 2-й степени за взятие крепости Туртукай в мае 1773 года. Оставалось найти кавалеров 4-й степени Императорского Военного ордена, и Потемкин немедленно отдал такой приказ Турчанинову.
К 5 ноября 1780 года управляющий канцелярией представил Светлейшему список из семи штаб– и обер-офицеров, удостоенных этой награды и служивших в полках пехоты и кавалерии, расквартированных не далее 150 верст от Херсона. Туда он также включил своего «однокорытника» полковника Ширванского полка Бурнашова, здраво рассудив, что более удобного случая повидаться, им, может быть, и не представится. По приказу Потемкина всем этим офицерам, приглашенным для участия в высокоторжественном официальном празднике, казна оплачивала дорогу в оба конца, питание и проживание в Херсоне в течение четырех дней и выдавала по 180 рублей каждому – «для обновления мундира».
Именной пригласительный билет на Георгиевский бал, подписанный Светлейшим и снабженный печатью его канцелярии, что давало право не только танцевать на празднике, но и остаться на банкет после него, давно лежал на туалетном столике Анастасии Аржановой. Его принес еще в первый свой визит Турчанинов. Тогда она находилась в постели. Коллежский советник поговорил с ней буквально десять кинут. Он поздравил ее с возвращением, вручил этот самый билет, попросил приступить к написанию отчета о поездке и сказал, что сегодня к госпоже подполковнице прибудет личный врач Светлейшего князя, армейский хирург 2-го класса Иоганн Шмидт.
Анастасии в тот момент было все равно, кто будет ее лечить. Немного сведущая в медицине, она поставила себе диагноз: посттравматический синдром, общий упадок сил, депрессия. Глафира не отходила от барыни, но пока ее домашние средства в виде настоев и примочек из лекарственных растений, молитв и оберегов, легкого восстанавливающего массажа помогали мало. Анастасия говорила себе, что время – лучший лекарь, и не могла избавиться от воспоминаний, которые бередили сердце и душу.
Все еще видела она перед собой караван-сарай в деревне Джамчи, низкий потолок мастерской, цепи и веревки, свисающие с крючьев, бешеный взгляд Лейлы, лицо Казы-Гирея, искаженное злобной усмешкой. Она удивлялась, что потом сумела проехать девять верст верхом на Алмазе и в монастыре святого Климента тоже держаться с присутствием духа. Ночью они отправились из Инкермана в Балаклаву. Анастасия вместе с Глафирой сидела в экипаже, и тут горничная, взглянув на нее, в тревоге сказала:
– Матушка барыня, да ведь у вас жар!
– Ладно, потерплю, – отмахнулась она. – Лишь бы фрегат был на месте и в городе не ждала нас засада…
В Балаклаве, небольшом городке, раскинувшемся на берегу живописного залива, жили, в основном, греки: рыбаки и моряки. Экипаж русской путешественницы промчался по тихим улицам, не вызвав ничьего интереса. На пристани Анастасия убедилась, что фрегат «Слава» с белым Андреевским флагом на корме уже стоит примерно в ста саженях от берега. Оттуда сразу спустили две шлюпки, и госпожа Аржанова села в первую. Командир фрегата лейтенант Новиков во флотском форменном кафтане из белого сукна с зелеными обшлагами, лацканами и воротником приветствовал соотечественницу с безупречной военно-морской вежливостью.
Погрузка заняла более трех часов. Всех татарских лошадей, за исключением Алмаза, продали тут же, в порту. Экипаж и повозку, сняв с колес, перевезли на корабль. Ближе к вечеру «Слава» подняла основные паруса на фок– и грот-мачте и вышла в открытое море. Анастасия стояла у фальшборта и смотрела, как берега Крыма исчезают в легкой дымке. Вдруг у нее закружилась голова. Если бы князь Мещерский не подхватил ее, то она упала бы на палубу фрегата, потому что в следующий миг потеряла сознание…
Но Турчанинов был прав, советуя ей засесть за служебный отчет о поездке, причем – подробнейший, описывающий с самого начала ее путешествие. Анастасия велела Глафире принести бумагу, чернила, гусиные перья. Так она переместилась из каравал-сарая – в город Гёзлёве, на постоялый двор «Сулу-хан», а затем – в турецкую баню, воспоминания о которой невольно вызвали у нее прилив крови к щекам.
Хирург 2-го класса Иоганн Шмидт пришел после обеда. Он оказался человеком средних лет, полным, вполне добродушным и весьма разговорчивым. Он достал из маленького саквояжа металлический стетоскоп и попросил Анастасию раздеться. Следов от кнута у нее на плечах уже не было, а разрез, сделанный кинжалом-бебутом, превратился в красновато-белый длинный шрам, заметно выделявшийся на ее матовой коже.
– Где ви полючил это ранений? – спросил хирург, приставляя стетоскоп к ее груди.
– Упала с лестницы, – ответила Анастасия.
– О! – Немец сверкнул на нее круглыми стеклами своих очков. – Больше никогда не подходить к такой ужасний лестниц! Еще полдюйм, и сердце бы пропал…
– Постараюсь, доктор.
– Ви – красивий женщина. – продолжал Шмидт, прослушивая ей легкие и одновременно разглядывая шрам. – Совершенно не надо вам никакой лестниц, посылайт ее к черту!
– Увы, не могу.
– Шрам будет весь жизнь, теперь ничего не поделать.
– Очень плохо.
– Если носить только закрытий платье, – сказал хирург, – это никто не узнайт.
– Да… – Она сокрушенно вздохнула. – Но такая примета!
– Ведь не на щеке… – Немец лукаво улыбнулся. – Шрам увидит тот, кого ви полюбит. Потому любовь станет страшний вещь для вас. Берегитесь от нее…
Балагуря и подшучивая подобным образом, Иоганн Шмидт закончил осмотр. Никаких новых лекарств он не прописал, лечение Глафиры признал правильным, сказал, что выздоровление – близко, и обещал зайти через три дня. Анастасия приготовила для него десятирублевую ассигнацию в конверте. Хирург ответил, что гонорар за этот визит уже получил, и от денег наотрез отказался. Она вспомнила слова полкового лекаря Ширванского пехотного полка Калуцкого о долге врача: если после его посещения больному стало хуже, это не врач, а шарлатан. Господин Шмидт был хорошим врачом. Он сумел повлиять на ее настроение и отвлечь от мрачных мыслей.
Теперь страницу за страницей исписывала она, повествуя о своих приключениях. Турчанинов навещал Анастасию, читал написанное и давал разные советы. Он предлагал об одном рассказать как можно подробнее, другому вообще не уделять внимания, а про третье упомянуть лишь одним словом. По этим советам она могла определить интерес секретной канцелярии к добытым ею сведениям. Иногда это даже удивляло ее. Например, оказалось, что колодцы и лечебные растения в крымской степи – тема несравненно более важная, нежели описание внутренней и внешней охраны ханского дворца в Бахчи-сарае.
Но из всей ее добычи секретная канцелярия особо ценным признала письмо каймакама города Гёзлёве Абдул-бея, переданное одноглазым слугой его сестры Рабие. Профессиональный переводчик поработал над ним и представил текст с обширными комментариями. Оказалось, что в этом послании со всяческими осторожными оговорками и ухищрениями, характерными для людей Востока, проводится интересная для русских мысль. Шахин-Гирей не сможет осуществить свои реформы, но выход, по мнению Абдул-бея и его многочисленных друзей, все же есть. Это – присоединение ханства к России, переход крымско-татарского народа под скипетр великой царицы.
Турчанинов коротко рассказал Анастасии об этом и потом долго разбирал данный случай. Почему она не развивала отношений с Рабие, пусть даже и возникших в необычном месте – в турецкой бане? Почему она не приняла ее настойчивого приглашения и не поехала в гости, ведь имелись все шансы увидеть каймакама в неофициальной обстановке и завязать контакт с ним? Почему она не ответила на письмо, переданное ей в Бахчи-сарае?
Правды Анастасия ему все-таки не открыла. Хотя невероятно трудно было ей находиться под пристальным взглядом немигающих глаз управителя канцелярии. Объясняя свое поведение, она ссылалась только на неопытность и обещала впредь быть более внимательной ко всему, что касается службы. Наверное, коллежский советник что-то учуял. В заключение работы над этим пунктом отчета он перешел на самый задушевный тон. Понимающе улыбаясь, Турчанинов разъяснил Анастасии, что присвоенное ей второе имя «FLORA» дает право на экстраординарные поступки. Не нормы общепринятой морали и обыденной нравственности станут их мерою, а соображения высшей государственной целесообразности. Таким образом, секретная канцелярия оправдает практически все, если будет достигнут нужный ей результат.
Анастасия ответила, что теперь понимает это. Но на самом деле, озадаченная суждениями своего начальника, она не спала ночь и все размышляла о том, будут ли ей по силам так называемые экстраординарные поступки, если они пойдут вразрез с ее собственными убеждениями и представлениями о том, что хорошо и что плохо в нашем подлунном мире.
К отчету Анастасии пришлось приложить и записку Лейлы, приглашавшую на встречу в караван-сарае у деревни Джамчи. Целый день посвятил Турчанинов разбору только одного эпизода. Он довел ее до изнеможения своими вопросами, неотступно возвращая в ту полутемную мастерскую, где на стенах висели крючья с цепями и веревками, где Казы-Гирей и его подручные обращались с ней, как с последней тварью, и где она испытала жгучее унижение. Между тем, управитель канцелярии Светлейшего желал лишь, чтобы госпожа Аржанова наконец перестала ПЕРЕЖИВАТЬ, а взяла себя в руки и принялась АНАЛИЗИРОВАТЬ.
– Это – провал? – спрашивал он ее.
Анастасия отрицательно качала головой. Ничего такого, чего бы Казы-Гирей не знал, она тогда ему не сказала. Да и вообще в операции «камни со дна моря» предполагалось, что госпожа Аржанова будет действовать совершенно легально, исполняя роль беспечной и богатой путешественницы, лица частного, но облеченного доверием губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Теперь надо признать, что дела в крымско-татарском государстве движутся в направлении весьма тревожном для русских, если турецкая разведка почти открыто преследует там подданных Ее Величества Екатерины II, а резидент этой разведки живет во дворце и является родственником Шахин-Гирея.
– Вы поняли, кто она? – спрашивал Турчанинов дальше, имея в виду юную художницу Лейлу.
– Нет, не третья жена хана придумала все это, – упорно стояла на своем Анастасия. – Душа у нее еще детская, светлая, хотя и противоречивая. Она не могла желать мне зла. Скорее всего, Лейлу просто использовали. Я помню ее лицо, когда они заставляли ее покинуть караван-сарай.
– Да вы настоящая идеалистка! – усмехался Турчанинов. – Даже после пыток верите в чудо.
– Конечно, это было чудо, – соглашалась она, думая о своей камее – талисмане, о преданном Алмазе, о могучем сержанте Чернозубе и всех других участниках ее экспедиции в Крым.
– Следует немедленно написать Шахин-Гирею о дикой выходке его третьей жены, – деловито предлагал управитель канцелярии.
– Ничего писать ему я не буду.
– Вы простили ее?
– Простила?.. Нет, это не точное слово.
– Ну, хорошо. – Он пожал плечами. – Тогда объясните сами.
– Понимаете, я сочувствую им всем, бедным восточным затворницам, как может сочувствовать свободный человек невольнику, скованному цепями. Что-либо изменить там невозможно, но по-христиански сострадать – да…
Управитель канцелярии Светлейшего складывал бумаги в портфель и уходил, вполне довольный результатами беседы. Госпожа Аржанова демонстрировала завидную твердость характера и здравый рассудок. Что же касается до истории с Лейлой, то она еще придет к нужному выводу. Такие испытания ни для кого не проходят бесследно. Нужно лишь время, чтобы правильная оценка сформировалась.
Анастасия нисколько не сердилась на своего начальника. Его цепкость и жестокость помогали ей расставаться с яркими воспоминаниями о Крыме и крымских обитателях. Хотя, бывало, Лейла еще являлась ей во сне, окруженная странным пульсирующим сиянием. Однако никогда в жизни она не призналась бы в этом Турчанинову. Анастасия продолжала писать свой отчет и чувствовала, что полуостров как бы скрывается в тумане, а пребывание в Херсоне обретает ясные черты. Конечно, она думала о губернаторе Новороссийской и Азовской губерний…
Наконец с роскошным букетом оранжерейных роз к ней явился князь Мещерский. Судя по его беззаботному и веселому виду, дела в штаб-квартире Светлейшего шли прекрасно. Розы были от Потемкина. К ним прилагалась короткая записка. Григорий Александрович желал госпоже Аржановой скорейшего выздоровления и приглашал на второй менуэт Георгиевского бала. После этого Анастасия взяла в руки пригласительный билет и перечитала его более внимательно. Слова «Георгиевский бал» наполнились для нее иным смыслом…
В Херсоне к празднику готовились серьезно. Капельмейстер Орловского пехотного полка Джанкарло Каприотти сочинил торжественную кантату, и теперь ее разучивали певчие церковного хора. Для оформления парадного зала во дворце Светлейшего закупили 100 аршинов полотна, разрезали на ленты и покрасили в георгиевские цвета: три полосы черные, между ними – две полосы желтые и желтые окантовки по краям. Еще были заказаны лавровые венки и большое панно на стену с изображением золотой четырехугольной звезды и белого креста среди воинской арматуры, а сверху над ними – названия мест, где русское оружие одержало значительные победы в минувшую русско-турецкую войну: «Дарга», «Кагул», «Крым», «Чесма», «Хотин», «Козлуджи».
Праздник начался по выстрелу из пушки, установленной на площади перед дворцом губернатора Новороссийской и Азовской губерний. Светлейший вышел в зал, заполненный гостями и дивно украшенный. Черно-желтые ленты там висели в виде больших бантов, и концы их ниспадали вниз, в простенках между окнами располагались лавровые венки, тоже перевитые этими лентами. При появлении Потемкина оркестр Орловского полка сыграл несколько тактов из любимой всеми мелодии «Гром победы, раздавайся!».
Князь произнес речь об одиннадцатилетнем юбилее со дня учреждения Императорского Военного ордена Святого великомученика и победоносца Георгия, представил поименно всех георгиевских кавалеров, коих в зале присутствовало, кроме него, девять человек. Прелестные девушки, одетые в древнегреческие туники, увенчали героев лавровыми венками. Затем оркестр и церковный хор в их честь исполнили кантату, которая, по счастью, была не очень длинной. На том официальная часть праздника завершилась. Оркестр перебрался наверх, на хоры. Певчие ушли. Вперед выступил распорядитель бала. Он ударил своей длинной тростью в пол и провозгласил:
– Господа кавалеры! Позаботьтесь о своих дамах и пригласите их на танец. Первый менуэт Георгиевского бала!
Анастасия опоздала к началу праздника. Она вошла, когда менуэт уже кончался. Первой парой в нем шел генерал-аншеф Потемкин с женой главного строителя города генерал-майора Ганнибала. За ними, согласно Табели о рангах, следовал генерал-поручик Суворов с женой коменданта крепости подполковника Соколова. Далее шел генерал-майор Ганнибал с женой командира Орловского полка Нефедова. Сам полковник Нефедов вел свою старшую дочь, девицу шестнадцати лет. Затем по чинам и должностям шли другие офицеры и чиновники с дамами. Первый менуэт, короткий и довольно простой, в сущности, был не танцем, а церемониалом, при котором гости под музыку чинно двигались по залу и менялись партнерами и партнершами, представляясь друг другу.
Среди танцующих менуэт Анастасия, к своему удивлению, увидела полковника Бурнашова. Он узнал ее сразу и тоже удивился. На его лице мелькнуло растерянное выражение, но он поспешил улыбнуться вдове старого сослуживца, как бы говоря: «Какая приятная встреча!»
Она же только кивнула ему, не находя повода для улыбки. Документы умершего от раны подполковника Аржанова он, как впоследствии выяснилось, оформил неправильно. Перед ее отъездом из Козлуджи завел разговор, совершенно ей непонятный, через год прислал в Аржавовку странное письмо, предлагая Анастасии снова приехать в полк для возобновления ходатайства перед императрицей. Письмо это ей очень не понравилось. Она, когда выпал случай, поехала не в Полтаву, где квартировали ширванцы, а в Херсон.
Вторым танцем объявили французскую кадриль, новомодное в России и мало кому из провинциалов пока известное изобретение двора Людовика XVI, местами куртуазное, местами простонародное, со сложными перестроениями и особым шагом «pas-chosse». Анастасия выучила танец в Курске. Ее пригласил князь Мещерский. Он видел французскую кадриль год назад, будучи в командировке в Варшаве, и сумел запомнить ее. Для танца требовалось четное количество пар, которые становились друг против друга. На Георгиевском балу таковых набралось всего шесть. Остальные, освободив середину зала, только наблюдали.
Полковник Бурнашов, естественно, танца не знал. Но он неотрывно следил за Анастасией, легко и грациозно скользившей по паркету, и ее ловким молодым партнером в кирасирском кафтане с золотыми аксельбантами адъютанта на плече. К полковнику незаметно подошел Турчанинов.
– Значит, это – она?
– Да, конечно, – кивнул Бурнашов. – Но как изменилась! Повзрослела, похорошела, гордое лицо богини, проникновенный взгляд Психеи… Прямо глаз не оторвать! Хотя и в нашем полку была не последней красавицей. Аржанов просто не давал ей воли. Право, я думал, что после его смерти она…
Наступила пауза. Управитель канцелярии, на своей должности привыкший читать между строк и улавливать малейшее изменение интонации в разговоре, внимательно посмотрел на «однокорытника».
– И что – она?
Тут Бурнашов смутился.
– Как бы это объяснить, друг мой… Ведь Анастасия Петровна тогда была девчонка. И вот она – вдова. Я беспокоился. Вдруг встанет на путь легкомыслия, безудержного кокетства. Не зная жизни, попадет в беду… Короче говоря, я предложил ей свое… Ну, в общем, свое покровительство.
– Она его приняла?
– Нет.
Оркестр, сыграв еще два танца, удалился на перерыв. Внимание гостей теперь занимали певцы и декламаторы. Но многие участники праздника пошли в буфетную комнату, где на столах стояли графины с оранжадом, бутылки сухого вина, блюда, наполненные засахаренными фруктами, орехами, всевозможным печеньем. Буфетчик в ливрее находился у трехведерного самовара, давно закипевшего. Он предлагал всем чай с лимоном или без оного. Кроме того, желающие могли добавить к чаю отличного свежего молока. Анастасия всегда считала, что на балу лучше всего утоляет жажду чай, и потому направилась к буфетчику.
Возможно, Бурнашов поджидал ее тут специально. Он вырос перед Анастасией неожиданно, низко поклонился да так и остался стоять, опустив голову в буклях, обильно посыпанных пудрой. Пришлось подать ему руку, которую он целовал чуть дольше, чем следовало.
– Душевно рад, милейшая Анастасия Петровна, что судьба удостоила новой встречи с вами, – высокопарно начал командир Ширванского пехотного полка. – Как вы ныне поживаете?
– Спасибо, хорошо. А вы?
– На службу не жалуюсь.
– А как супруга ваша, Дарья Михайловна? Как дети?
– Вы ничего не знаете о моем несчастье? – Бурнашов заглянул ей в глаза. – Полтора года назад я похоронил Дашу вместе с младшей дочерью.
– Боже мой! Что случилось с ними?
– Пожар в доме от старого дымохода. Ночью они не смогли выбраться из спальни и задохнулись. Оба сына остались в живых. Теперь они – в Сухопутном шляхетском корпусе в Санкт-Петербурге. Императрица велела зачислить их туда на казенный кошт…
Рассказывая о своей семье, Бурнашов подвел Анастасию к самовару, заказал буфетчику две чашки чая с лимоном, после чего уютно устроил вдову подполковника Аржанова за дальним столиком. Они неспешно пили чай с марципановыми пирожными и вспоминали последний поход ширванцев к Козлуджи, само сражение, офицеров первого батальона, служивших тогда. То, что Анастасия услышала сейчас от Бурнашова, резко изменило ее отношение к нему. У нее на языке вертелся вопрос: «Так вы теперь не женаты?» – но задать его прямо в лоб она стеснялась.
Между тем перерыв подходил к концу. После него сразу следовал второй менуэт, а Анастасия отсутствовала в зале. Светлейший князь заволновался и отправил Мещерского на поиски. Поручик с трудом обнаружил госпожу Аржанову в буфетной. Подойдя к столику, младший адъютант вежливо поклонился полковнику и затем обратился к ней:
– Позволю себе напомнить вам, сударыня, о продолжении бала…
– В чем дело, поручик? – сурово спросил Бурнашов.
Анастасия встала и мило улыбнулась ему.
– Ах, Степан Данилович, простите, но я приглашена.
– Кем это? – Бурнашов вперил строгий взгляд в молодого кирасира.
– Генерал-аншефом Потемкиным.
Командир Ширванского пехотного полка в полном изумлении уставился на свою собеседницу. Постепенно смысл сказанного дошел до него. Он решительно поднялся с места и предложил Анастасии руку.
– Я сам провожу вас к Светлейшему!..
Второй менуэт танцевали под музыку Боккерини. Он был не менее сложен, чем французская кадриль, но пришел в провинцию давно и прямо из столицы. Если уж сама государыня, абсолютно не имевшая музыкального слуха, выучила его, то верным ее подданным не оставалось ничего другого, как употребить все усилия, но менуэт, называемый «императорским», освоить. В нем было несколько основных фигур. Танцующие выполняли их по командам распорядителя бала, отдаваемым на французском языке.
Две колонны кавалеров с дамами выстроились во всю длину парадного зала. Зазвучала чудесная музыка итальянского композитора, и танцующие, дружно приподнявшись на цыпочки, сделали шаг вправо, потом отступили на шаг назад и только теперь подали друг другу руки.
– Pas menu! – громко произнес распорядитель.
Придерживая дам за кончики пальцев, кавалеры двинулись вперед. Они сделали всего четыре шага, действительно очень маленьких, потому что ставили одну ногу точно перед другой. Остановившись, они повернулись на правой ноге, а левой прочертили по паркету полукруг и, таким образом, оказались лицом к лицу с дамами. Потемкин, весьма сосредоточенный на танце, впервые поднял свой единственный зрячий глаз на Анастасию и спросил, нравится ли ей этот бал.
Она кивнула в ответ. Сейчас она могла, никого не стесняясь, рассматривать его вблизи. За те сорок дней, что они не виделись, ее возлюбленный, конечно, не изменился. Та же мощная фигура, спокойное, властное лицо, светская улыбка на устах. Его парадный генерал-аншефский кафтан, почти сплошь покрытый золотой вышивкой, сверкал в свете трех сотен свечей, горевших в зале. Сегодня в честь Георгиевского бала он из всех своих наград надел только знаки Императорского Военного ордена: четырехугольную звезду на левой стороне груди, большой белый эмалевый крест на шее и такой же крест, но меньшего размера, – в петлице. Светлейший князь, державший правую руку Анастасии в своей руке, незаметно сжал ее пальцы. Ей показалось, что ток пробежал у нее по коже, и она вышла из своего созерцательного состояния.
– Balancer – menuette!
Танцующие на секунду отставили в сторону левую ногу, покачнулись на правой и двинулись боком: кавалеры – вправо, дамы – влево.
Перед Анастасией очутился генерал-майор Ганнибал, темнолицый, губастый, с приплюснутым носом. Белый парик с буклями лишь подчеркивал особенности его африканского облика. Но сын знаменитого «Арапа Петра Великого» нисколько не смущался своей экзотической внешности. Рослый, довольно стройный для своих сорока пяти лет, Иван Абрамович Ганнибал обладал превосходными манерами и пользовался успехом у женщин. Он бросил на Анастасию игривый взгляд. Поведение на балу предполагало некое легкое кокетство, как бы усиленное внимание кавалеров и дам друг к другу. Однако Анастасия сейчас была не в силах включиться в эту веселую игру. Она отвернулась от Ганнибала, и он обиженно надул губы. В следующую минуту требовалось сделать полный оборот на носках, поклониться партнеру и таким же мелким шагом идти на старое место. Анастасия со вздохом облегчения выполнила эту фигуру.
– Salut!
Потемкин находился все еще далеко от нее, и это придавало танцу особую интригу. По команде распорядителя немые обращения полетели через пространство зала. Танцующие, отставив левую ногу назад, вытянули кисть правой руки вперед и сделали приветственный жест, причем не один, а два раза, адресуясь к своим партнерам. За жестом следовал взгляд, и если бы эти взгляды стали явственными, подобно вспышкам молнии, то на Георгиевском балу не понадобилось бы зажигать свечи: там стало бы светло, как днем. Князь, повернув к Анастасии зрячий глаз, ответил ей столь же пламенно. Она хотела думать, что этот его привет – искренний, идущий от самого сердца.
– Vis-a-vis!
Шеренга кавалеров двинулась навстречу шеренге дам. Каждый из них, дойдя до своей партнерши, становился лицом к ней и подавал правую руку. Снова пальцы Анастасии утонули в большой теплой ладони Потемкина. Держась друг против друга на расстоянии вытянутой руки, они поменялись местами, сначала зайдя слева, потом справа.
Взгляд Светлейшего провожал ее при этих поворотах, на губах играла обольстительная улыбка. Но таковы были правила бального этикета. Чего он хотел на самом деле, она все же не понимала.
Менуэт закончился. При последних звуках мелодии все дамы присели в реверансе, все кавалеры поклонились им. Затем князь предложил Анастасии руку и повел ее к стульям, стоявшим у стены.
– На банкете вы будете сидеть не со мной, – тихо сказал он. – Но не обижайтесь, ведь это – официальное мероприятие.
– Могу ли я обижаться на вас… – Анастасия, обмахиваясь веером из страусовых перьев, наблюдала за тем, как полковник Бурнашов энергично пробивается к ним сквозь толпу.
– Я приглашаю вас на чашку кофе.
– В «турецком кабинете»? – съязвила она.
– Нет. – Светлейший поцеловал руку госпоже Аржановой. – В моей спальне…
Около двенадцати часов ночи оркестр сыграл последний котильон, и гости начали разъезжаться с бала. Вскоре парадный зал опустел. Лакеи внесли туда столы, уже полностью сервированные. Расстановка стульев заняла еще минут пятнадцать. После этого участников банкета пригласили занять свои места. Таковых собралось сорок человек, в том числе – все георгиевские кавалеры.
Для каждого возле куверта на столе положили картонную карточку с его фамилией и должностью. На приемах у губернатора рассаживали строго по чинам, лишь иногда делая исключения из этого правила. Так и сегодня гости были сгруппированы соответствующим образом.
На одной стороне стола сидели во главе с Потемкиным генералы и высшие чины херсонской городской управы, все – с женами. Напротив них – штаб-офицеры и чиновники от 6-го до 4-го класса статской службы по Табели о рангах, тоже с женами. Далее, ближе к углам, – обер-офицеры и чиновники 10—8-го классов, без жен, которые подобных приглашений никогда не удостаивались.
Степан Данилович Бурнашов быстро сообразил, что здесь к чему, и сунул серебряный рубль дворецкому. Тот незаметно поменял карточки. Так Анастасия оказалась сидящей не напротив Светлейшего князя, как он распорядился ранее, а на три человека дальше, зато рядом с командиром Ширванского пехотного полка. Увидев это, Потемкин удивился, но предпринимать что-либо было уже поздно.
Первый тост провозгласили за здоровье Ее Величества императрицы Екатерины Алексеевны. Второй тост – за русскую армию. Третий тост – за присутствующих на банкете георгиевских кавалеров, доблестных сынов Отечества, деяниями своими преумножающих мощь государства Российского. Гости оживились, разговор сделался общим. Гул голосов заглушал стук ножек и вилок. Лакеи бесшумно двигались по залу, наливая присутствующим вино, разнося закуски.
Полковник Бурнашов старался быть обходительным кавалером, и, надо заметить, ему это удавалось. Повелительным жестом он подзывал лакеев, предлагал своей даме то салат из свежей спаржи, то грибы в маринаде, проверял, наполнен ли у нее бокал, и между делом весело рассказывал о том, как они с управителем канцелярии губернатора Новороссийской и Азовской губерний господином Турчаниновым вместе учились в Артиллерийском и Инженерном кадетском корпусе в Санкт-Петербурге. Анастасия узнала много нового о своем непосредственном начальнике.
Иногда Бурнашов обращался к генерал-поручику Суворову, сидевшему как раз напротив Анастасии. Летом 1778 года Ширванский полк на четыре месяца откомандировали в Крым, в распоряжение Суворова, и так они познакомились. Суворову понравился деятельный и расторопный офицер. Бурнашов же с тех пор считал Александра Васильевича лучшим военачальником екатерининской армии.
Анастасия видела Суворова у Козлуджи, но мельком. Теперь Бурнашов представил ее генералу по всей форме. Он даже сказал, что вдова подполковника Аржанова, движимая патриотическим чувством, последовала за мужем на поле битвы и там оказывала помощь раненым из его батальона. Суворов только усмехнулся.
Для своих пятидесяти лет генерал-поручик выглядел очень моложаво: худощавый, невысокого роста, подвижный, как ртуть. Голубые глаза его смотрели зорко. Он пил и ел с отменным аппетитом, шутил с соседями по столу и вообще держался просто. Анастасия хотела поговорить с ним о Крыме. Но после этой его усмешки боялась наткнуться на какую-нибудь солдатскую грубость или злую шутку. Ее уже предупредили, что Суворов – настоящий женоненавистник, потому он избегает светского общества и все свое время посвящает исключительно военной службе.
Жители Крыма понятия не имели о таких его качествах. Суворов, командуя корпусом, находился там более шести месяцев, начиная с апреля 1778 года. Он прямо-таки спас полуостров от нового вторжения турок. Для этого ему пришлось стать и дипломатом, и стратегом, и администратором. Он весьма настойчиво диктовал правила поведения в условиях турецкой морской блокады Шахин-Гирею. Он разработал особую систему расположения и передвижения по всей береговой линии российского воинского контингента, не очень значительного, и, таким образом, создал у противника представление о крупных наших силах, сосредоточенных в Крыму. Он отстаивал права крымских христиан и обеспечил их переселение в Россию с минимальными потерями и неудобствами.
О Суворове Анастасии говорил светлейший хан и называл его невероятно жестоким и коварным человеком. Священник монастыря святого Климента отец Гермоген превозносил до небес щедрость, набожность и кротость русского генерала, который пробыл в обители десять дней и всех там очаровал своим веселым и добрым нравом.
Но самый восторженный отзыв о Суворове Анастасия услышала от резидента русской разведки в Крыму Микаса Попандопулоса. Это был не рассказ, а просто величальная песня. Пока корпусом командовал генерал-поручик князь Прозоровский, Попандопудоса не пускали дальше его прихожей, не говоря уж об участии в штабной деятельности. Высокомерный и недалекий, Прозоровский считал ниже своего достоинства общаться с людьми подобного сорта. Попандопулос не настаивал. Так благородный князь проморгал подготовку протурецкого восстания в Бахчи-сарае в октябре 1777 года и затем получил приказ сдать дела Суворову. В отличие от своего предшественника Суворов серьезно относился к агентурной работе. С греческим коммерсантом он встречался регулярно и не жалел денег для осведомителей. Все сотрудники Попандопулоса, почувствовав заботу командующего, принялись исполнять свои обязанности, не жалея сил. Турки практически никогда не могли точно установить, где расположены наиболее крупные русские отряды, когда, куда и как они будут перемещаться.
Одна контрразведывательная операция особенно удалась Попандопулосу. Вычислив агента османской разведки, по национальности крымского татарина, он сумел продать ему несколько документов, якобы исходивших из штаба Суворова. Командующий снабдил их собственноручными подписями, печатями и иными реквизитами, назначил штабного офицера, успешно сыгравшего роль предателя. Результатом сего действия стало появление в Ахтиарской бухте в июне 1778 года семи больших турецких фрегатов с десантом, которые сопровождади пять малых судов. Изучив качественно изготовленные фальшивки, в Стамбуле вообразили, что высадка войск в этом месте и в это время будет необыкновенно удачной.
Тут их и поджидали суворовские батальоны. Генерал-по-ручик мечтал хорошенько проучить нахалов. Он предвкушал короткий и победоносный бой с окружением и полным разгромом противника, для чего укрыл часть своих войск за холмами. Но, простояв на рейде более двух недель, турки так и не решились высадиться на берег. Дело кончилось обменом письмами с дипломатическими колкостями…
Теперь легендарный крымский герой сидел за одним столом с Анастасией. Она понимала, что сейчас в России, наверное, нет человека, лучше Суворова разбирающегося в крымско-татарских проблемах. Он мог бы высказать свое суждение об этой полуденной стране, ее людях, о светлейшем хане, его дворце, его армии, его реформе. Все это, вероятно, было бы интересно и полезно для Анастасии, но отчет о поездке уже написан и отдан Турчанинову. Правда, у нее находится письмо Шахин-Гирея, адресованное императрице. В секретной канцелярии Светлейшего с него на всякий случай сняли копию. Однако вручать послание Екатерине II должна сама Анастасия, об этом управитель канцелярии предупредил ее сразу.
Молча смотрела Анастасия в голубые глаза Суворова. В них чудился ей отсвет прозрачного крымского неба, и она размышляла о своей судьбе. Она отправилась в опасное путешествие по предложению Потемкина, но преследовала сугубо личные цели. Она хотела добыть камеи для царицы, а взамен получить пенсию за мужа и рескрипт о подвиге, им совершенном, если уж орден святого Георгия, вполне Аржановым заслуженный, не дают посмертно. Главное она сделала. Осталось добраться до северной столицы, побывать в Зимнем дворце и понравиться Ее Величеству. Но дальше-то что?
Не пора ли ей все же успокоиться? Не пора ли забыть, как страшный сон, крымскую степь, тишайший город Бахчи-сарай, выветренные скалы Таш-Аира, древний Херсонес, пещерный монастырь Святого Климента и караван-сарай у деревни Джамчи? Не пора ли ей со всей серьезностью рассмотреть вариант полковника Бурнашова? Ведь он только что и без малейших побуждений с ее стороны сообщил Анастасии о своем намерении жениться снова, буде сыщется достойная женщина, милая сердцу подруга для него и добрая мать его сыновьям. Степан Данилович – человек, безусловно, заслуживающий уважения и обеспеченный. В Курской губернии у него имеются деревня и двести душ крепостных мужского пола. Возраст у него тоже подходящий – 36 лет. Да и знакома она с ним очень давно…
Лакеи принесли гостям тарелки с десертом, который представлял собой разрезанный на куски многослойный бисквитный торт с цукатами и сливочным кремом. Генерал-поручик Суворов прилежно занялся им и погрузил десертную ложку в самый центр цукатно-кремовой композиции. При этом он рассеянно поднял глаза на Анастасию, видимо, почувствовав ее пристальный взгляд.
– Монахи в обители Святого Климента, – сказала она, – так полюбили вас, что поминают «во здравие» на каждой воскресной службе…
– Вы были в Инкермане? – спросил Суворов.
– Да, совсем недавно.
– По какому случаю?
– Просто страсть к путешествиям.
При этих словах генерал-поручик посмотрел на соседку по столу более внимательно. Суворов отлично знал, к какому ведомству могут принадлежать люди, одержимые страстью путешествовать по таким, сопредельным с Россией государствам, как Польша или Крымское ханство, пережившим вторжение русской армии, погруженным в смуту и неумолимо приближающимся к собственному распаду.
– Вам понравилось в Крыму? – с благожелательной улыбкой спросил Суворов у Анастасии.
– О да. Я в восторге от его достопримечательностей. Удалось многое увидеть, многое сделать. Поистине благословенная земля!
– Но работы там – непочатый край… – Генерал-поручик задумался. – Большие трудности будут с нашим другом Шахин-Гиреем.
– Вы вернетесь туда?
– Думаю, что придется…
Может быть, их новая встреча еще впереди. Будет на ней и свободный обмен мнениями, и поиски взаимопонимания, и выводы, после долгих споров принятые обеими сторонами. Но сейчас полковник Бурнашов ни с того ни с сего стал прислушиваться к их тихой беседе, мало похожей на светский, ни к чему не обязывающий разговор. Чтобы отвлечь его, Анастасия как бы невзначай прислонилась к плечу командира Ширванского пехотного полка.
Степан Данилович и до этого момента считал Георгиевский бал вполне удавшимся. Большим сюрпризом для него стало появление здесь вдовы подполковника Аржанова, которую он ранее разыскивал совершенно безрезультатно. В голове полковника сложился целый план действий, и первым пунктом в нем было сопровождение очаровательной Анастасии Петровны до ее квартиры, а также разговор о визите, какой он намеревался нанести ей на следующий день. Теперь же Бурнашов расхрабрился настолько, что, помогая своей даме встать из-за стола, положил руку ей на талию и в общей суете сумел этаким манером довести ее аж до выхода из парадного зала.
Здесь произошел один весьма странный, по его мнению, инцидент. Сначала их чуть не сбил с ног адъютант Светлейшего в кирасирском мундире. Он стал кланяться и извиняться, объясняя, что спешил на вызов своего шефа. В ходе этих бурных, но бестолковых объяснений оказалось, что под руку госпожу Аржанову уже держит не Бурнашов, а бойкий поручик. Полковник хотел возмутиться этим. Вдруг его сзади обнял за плечи «однокорытник» Петр Иванович Турчанинов и спросил, почему он не хочет ехать к нему в гости, чтобы посидеть вместе за чаркой доброго вина, как то бывало в дни их веселой молодости.
Сам не зная, почему, Бурнашов согласился ехать к управителю канцелярии. С Анастасией ему пришлось прощаться слишком быстро. Уходя, он видел, что она стоит у дверей и разговаривает с молодым кирасиром. Впрочем, это видение недолго занимало его. У Турчанинова собралась дружная компания офицеров, в том числе с георгиевскими крестами. Они желали продолжать праздник своего ордена.
Командира Ширванского полка тут приняли хорошо. Однако вместо вина на столе стояла водка, за первой выпитой чаркой последовали другие, и на шестой полковник сбился с их счета. Утром он очнулся на чужом диване, с чугунной похмельной головой…
Анастасия вошла в спальню Светлейшего, смиряя волнение. Все здесь показалось ей знакомым до сердечной боли. Голубые изразцы печи, натопленной, как в тот, первый раз, до духоты. Светло-голубого тяжелого бархата шторы на окнах. Темно-голубой ковер с длинным ворсом, заглушающим шаги. Из мебели, конечно же, французского производства, в спальне находились кровать, очень просторная, гардероб, небольшой комод, придвинутый к стене, и два стула, обитые голубой в белую полоску тканью. Легкий запах лаванды стоял в комнате. Так пахли льняные простыни, наволочки, пододеяльник на разобранной постели, сиявшие в полутьме, как рождественский свежий снег.
Перед постелью Анастасия замерла в смущении, настолько вызывающим у нее запретные воспоминания было это белоснежное белье. Потемкин остановился близко к ней, но сзади. Она ждала, что он будет делать дальше. Светлейший не спешил. Только его дыхание она ощущала на своих плечах, полностью открытых в бальном платье.
– Вы хотите, чтобы я раздел вас? – услышала она его голос, сейчас звучавший с легкой хрипотцой.
Она призналась, помедлив немного:
– Да, ваше высокопревосходительство.
– Кто раздевал вас в Крыму?
– Горничная Глафира.
– А князь Мещерский?
– Нет, никогда.
– Почему?
– Я избегаю подобного рода отношений со своими деловыми партнерами.
– Это очень хорошее правило, ваше высокоблагородие… – Светлейший коснулся ее шеи горячими губами и наконец положил ей руки на талию. Дрожь пробежала по ее толу, но она старалась быть спокойной:
– Рада, что вы одобряете мои правила.
– Я одобряю все ваши действия в этой поездке.
– Правда? – Она не выдержала и повернулась к нему лицом, приподнялась на носки и поцеловала его долгим поцелуем.
Тяжелое, большое, напряженное тело мужчины, впервые подарившего ей радость плотской любви, было рядом. От него исходила почти животная сила. Однако он выжидал, точно зверь в засаде. Он даже сейчас не привлек ее к себе, как делал это раньше – нетерпеливо, жадно, даже грубо.
– Ну же… – попросила она. – Пожалуйста.
Среди многих умений князя Потемкина, приобретенных им во время жизни в Зимнем дворце, было и умение ловко расшнуровывать дамские корсажи на бальных платьях. Как ни странно, первый урок преподала своему молодому фавориту сама Екатерина Алексеевна. Смеясь, царица показала ему тайный узел на шнуре, завязанный там, где корсаж пристегивался к юбкам, и заверила, что если один конец шнура резко потянуть вниз, то шнуровка на корсаже распустится быстро.
Не всегда ему удавалось привести в действие эту систему. Бывало – особенно на первых порах их бурного романа, – оставшись наедине со своей августейшей возлюбленной, он волновался так, что руки дрожали. Узел под корсажем становился непреодолимым препятствием. Тогда она требовала, чтобы он ушел за ширмы, и вызывала камеристку. Будущий губернатор Новороссийской и Азовской губерний лишь издали наблюдал, как падают одна за другой юбки, как раскрывается, подобно створкам раковины, корсаж и прозрачное полотно батистовой рубашки свободно облегает стан императрицы, конечно, не юношески хрупкий, но даже в ее сорокапятилетнем возрасте сохраняющий весьма приятные формы.
Сегодня Потемкин не волновался и никуда не торопился. Он был уверен в себе и в своей молодой любовнице. Он хотел доставить удовольствие им обоим и потому раздевал ее медленно. Когда он спустил с плеч Анастасии рубашку, она вдруг вспомнила о своем ужасном шраме и, вскрикнув, прикрыла грудь руками.
– Что случилось, душа моя?
– Не надо смотреть! – взмолилась она.
– Неужели вы стесняетесь меня? – удивился Потемкин. – Или так подействовали на вас обычаи загадочного Востока?
Он подхватил Анастасию на руки и отнес на постель. Теперь она лежала там, обхватив ладонями груди и сдвинув их вместе, чтобы прикрыть красновато-белый след от кинжала-бебута. Уже сердясь, он всей тяжестью тела прижал красавицу к подушкам и силой развел ей руки в стороны. Анастасия отвернулась. Слезинка побежала у нее по щеке и упала на белые простыни.
– О Господи! – с трудом выдохнул Светлейший. – Кто сделал это?
– Казы-Гирей.
Если бы сейчас Потемкин стал говорить ей слова, безразлично какие: сострадания ли, утешения ли, поддержки ли, – то она оттолкнула бы его, вскочила с постели и убежала прочь из этого роскошного дворца, а утром уехала бы из Херсона, проклиная все, случившееся с ней по его жестокой воле. Но этот не похожий ни на кого человек вдруг наклонился к Анастасии и кончиком языка провел по шраму от конца его на солнечном сплетении вверх по всей ложбинке между твердыми нежно-матовыми холмиками. Потом губами он долго ощупывал каждый миллиметр рассеченной здесь кожи, и она чувствовала, что ее охватывает жар. Голова у нее кружилась, земля куда-то уплывала. За миг до сладостного слития она услышала доносящийся как будто издалека его страстный шепот:
– Как же я люблю тебя…
