С птичьего полета
— Но ты мне обещал показать город, — заметил Полибий, когда Менилл повел его к гавани. — Ведь когда я был послом, я ничего не видел.
— Мои планы не изменились, — ответил Менилл, улыбаясь. — Я покажу тебе Александрию с высоты.
Он протянул руку к находящейся шагах в двухстах от гавани громаде маяка.
Полибий внимательно осмотрел маяк с подножия до вершины, вокруг которой кружились едва видимые птицы.
— Кстати, — спросил он, — я что-то не помню: кто соорудил это чудо света?
— Если бы ты спросил меня два года назад, я бы ответил: Птолемей Филодельф. Ибо надпись на основании маяка гласила: «Птолемей Филодельф на века». А теперь могу сказать — маяк построил Сострат из Книда.
— Нашли в архиве расписку о получении этим Состратом вознаграждения? — предположил Полибий.
— Вовсе нет, обвалилась известка, на которой было написано царское имя, и под ней обнаружилась надпись, выбитая на камне: «Воздвиг Сострат-книдянин ради спасения мореходов». Весь день у маяка стояла толпа, и все удивлялись находчивости архитектора.
— Великолепно! — воскликнул Полибий. — Поучительная история. Жаль, что историк Тимей не написал свой труд на известке…
— Но мы, Полибий, пришли! — перебил Менилл.
И вот уже они поднимаются по винтообразной лестнице, устроенной таким образом, что через каждые сто двадцать — сто пятьдесят ступеней имелась площадка для обзора.
На первой площадке Менилл рассказал о районе близ гавани.
— Видишь этот дворец, — показал он на здание, сверху имевшее форму геммы. — За ним кучка деревьев и круглое озерцо с островком посередине. Это внутренняя искусственная гавань, сооруженная по образцу карфагенской. Вход ее в большую гавань с этой стороны не виден. У островка стоят военные суда. Чтобы их нельзя было сосчитать, на маяк не пускают чужеземцев.
— Но ведь меня пустили! — вставил Полибий.
— Тебя — да. Ведь не каждому Птолемей дарит перстень с портретом своей возлюбленной матушки! Но продолжим осмотр. Как ты думаешь, что это за зеленый квадрат с причудливо рассыпанными домишками? Вон там, за изгибом Нила?
— Наверное, загородные виллы придворных? — предположил Полибий.
— Не угадал. Это царский некрополь. Тот домик, что к нам ближе, мавзолей Александра. Ты же знаешь, что тело его в Египте.
— Конечно! Его похитил первый из Птолемеев, пока спорили о власти остальные полководцы!
Они долго еще стояли на первой площадке, и Полибий жадно расспрашивал о каждом здании, словно бы спеша восполнить то, что не успел прочитать в свитках библиотеки Персея.
Со второй площадки открылась вся Александрия, напоминавшая брошенную на землю плашмя полосатую македонскую хламиду, опоясанную под грудью голубым пояском канала.
Менилл протянул руку влево:
— Александр прибыл сюда, в Ракотиду. Это было жалкое поселение рыбаков и волопасов. Македонец призвал архитекторов. Линии улиц размечали мелом, и, как говорят, его не хватило. В ход пошла мука, запасенная для строителей.
— Да, я знаю эту басню, — произнес Полибий.
— Разумеется, это басня, — подхватил Менилл, — но она призвана объяснить, почему Александрия стала кормилицей ойкумены. Три четверти хлеба, производимого на продажу, идет через этот канал, доступный для плоскодонок, и перегружается в порту.
— Смотри! — Полибий показал в сторону моря. — Суда плывут вереницей, как стая диких уточек. Как же должны быть богаты те, кто продает это зерно!
— Скажи лучше — «тот»! — воскликнул Менилл. — Продажей зерна ведает царь, и все доходы достаются ему одному!
— Сколько же у него земли и рабов, чтобы получать столько зерна!
— Почти вся пахотная земля принадлежит у нас царю, — с гордостью ответил Менилл. — А живущие на этой земле испокон веков ее обрабатывают и сдают почти весь урожай, оставляя себе самую малость. Они не рабы, но от этого им не легче.
— Я и не представлял, как богат Птолемей, — заметил Полибий.
— Да разве только в этом его богатство! Царю достаются также и доходы от продажи масла и папируса, да и чистое золото поступает во дворец без всякой торговли. Ведь на юге Египта есть рудники, где рабы и государственные преступники под жгучими ударами плетей и палящими лучами солнца добывают золото для царя. Вот что потеряла Корнелия, отказав Птолемею и даже не захотев взглянуть на то, что он ей предлагает.
— Но дай она согласие, ты никогда бы не увидел меня здесь.
— Почему? — удивился Менилл.
— Видишь ли… Второй такой женщины нет в круге земель. И мое чувство…
— Да ты в нее влюблен! — перебил Менилл.
— Я не знаю, каким это назвать словом, но сознание того, что Корнелия живет в одном городе со мною, сделало мое изгнание не столь тягостным. К тому же она сама предложила мне писать об ее отце.
— Да. Но почему ты не сделал ей предложение, когда она овдовела?
— Потому, — ответил Полибий сердито, — что я не обладаю таким самомнением, как твой Птолемей. Услышать похвалу из ее уст — большее, на что я могу рассчитывать.
На третьей площадке, отстоящей от земли на двести локтей, было ветрено, и только здесь Полибий понял, почему Менилл посоветовал одеть облегающий тело гиматий и подпоясаться.
— Вот открывается Нил семиустый, — торжественно произнес Менилл, показывая влево.
— Менилл! — внезапно проговорил Полибий. — А ты мне еще не показал знаменитейшую из библиотек!
Кариец всплеснул руками:
— Да вот же она, почти под нами — вон то здание около дворца.
— Подумать только! Сверху коробочка коробочкой, но как вспомнишь о сокровищах, скрывающихся под этой крышей, охватывает дрожь!
Полибий показал на лестницу, и они стали спускаться.
— Все лучшее, созданное человеческим умом! — продолжал Полибий. — В книгах библиотеки Персея, казавшейся мне сначала огромной, я встречал немало имен историков, философов, поэтов, которыми не заинтересовались македонские цари. Искать их в Риме было бесполезно. И я уже тогда подумал, что они будут в библиотеке твоего города.
— Не сомневайся, — вставил Менилл. — Ведь в царской библиотеке семьсот сорок три тысячи свитков, и среди них, разумеется, и твоя история.
— Как я этим горжусь! — воскликнул Полибий. — Но мой труд — все равно что муравей в сравнении с этим маяком. Сколько мне предстоит еще прочитать и продумать, чтобы стать достойным звания историка. Я уже предвкушаю прохладу залов, наполненных запахом кедра.
— Почему кедра? — удивился Менилл.
— Кедровым маслом пропитывают книги от червеца, который проделывает норы в папирусе и пергаменте и превращает их в труху. Впрочем, еще более страшный враг человеческой мысли — война. Видел бы ты, какие страшные следы оставила она на книгах македонских царей!
— Забудь о войне! — проговорил Менилл. — От нас она далеко.
Полибий остановился:
— Ты думаешь? Но ведь она уже в Карфагене и Македонии. В Элладе воздух насыщен грозой и тяжело дышать.
— Не будут же ромеи воевать с нашим Птолемеем, когда он им в рот смотрит. Поверь, нам война не угрожает.
Так они спускались, беседуя о политике, войне и мире, о будущем, строили планы, и, будь Фаросский маяк впятеро выше, им бы все равно не наговориться.
Выйдя на дамбу, они увидели бегущего к маяку человека.
— Как ты думаешь, куда он так торопится? — спросил Полибий.
Менилл пожал плечами:
— Наверное, какой-нибудь приказ страже маяка.
Но подбежавший человек остановился перед Полибием.
— Только что из Коринфа прибыл корабль, — проговорил он, протягивая запечатанный свиток.
— Тебя, видимо, избрали стратегом Ахейского союза! — обрадовался Менилл.
Полибий вскрыл печать, разорвал свиток и погрузился в чтение.
— Ну как? — спросил Менилл. — Я прав?
Вместо ответа Полибий протянул другу свиток.
— Да-а! — протянул Менилл, опуская папирус. — Попал пальцем в небо, как говорят твои ромеи. И что им надо? За семнадцать лет так к тебе привыкли, что и года не могут без тебя обойтись! Погоди! — вдруг воскликнул он, поднося свиток к глазам. — Да ведь тебя вызывает консул Манилий!
— Ну и что?
— А то, что Манилий — консул прошлого года!
— Выходит, письмо искало меня больше года…
— Да, да! — подхватил Менилл. — А раз консул сменился, можешь оставаться!
Полибий забрал свиток и внимательно посмотрел на подпись.
— Нет! — произнес он. — Манилий — консул прошлого года, но письмо подписано стратегом этого года Диэем, и он настоятельно просит меня отправиться в Лилибей в соответствии с приглашением консула Манилия.
— И ты поедешь?
Полибий пожал плечами:
— А что мне остается делать?
