Дорога терпеливо повторяла извивы Оронта. С любого ее участка можно было увидеть белый поток, пенившийся и бурливший на стремнинах, и огромные сглаженные камни. Но Андриск брел, как в тумане, не замечая ничего. Меньше чем через час он должен предстать перед Лаодикой, вдовой Персея, матерью Александра и Филиппа, и назвать себя ее сыном.

«Стой, безумец! — мысленно приказывал себе Андриск. — Подумай, на что ты решился! Куда идешь?» И он машинально останавливался. Но через несколько мгновений что-то неудержимо влекло его вперед.

Поднеся ко лбу ладонь, чтобы стереть капли пота, он внезапно ощутил привычный кисловатый запах. В отчаянии он бросился к реке, вошел в нее по щиколотку, не почувствовав ледяного холода. Набирая воду пригоршнями, он яростно тер лицо и руки, до изнеможения, до боли.

«Неужели, — думал он, — я никогда не избавлюсь от этой вони? Она, как клеймо на лбу ромейского раба, расскажет обо мне всю правду. И Лаодика не услышит сочиненной мною басни о чудесном спасении. А чем пахнут настоящие цари? Фиалками? Миррой? Кинамоном? Наверное, эти ароматы въелись в их кожу, как в мою — вонь шкур…»

За спиной послышалось блеяние и дробный перестук копытец. Оглянувшись, Андриск увидел овец и пастуха.

«О боги! — радостно подумал он. — Да ведь это водопой! Запах овец, а не вонь шкур!»

Андриск стремительно выбежал на дорогу. Солнце поднялось. Бешено стрекотали кузнечики. С придорожных тамарисков доносился щебет птиц.

«Видишь, Судьба! — обратился он к божеству Зенона и Блоссия. — Это я, Андриск, сын Исомаха. Ромеи перебили настоящих царей, а без них народы, как овцы без пастуха. И потому ты сделала меня похожим на Александра и Филиппа. Я выполняю их долг. И я иду, повинуясь твоему велению».

Андриск не заметил, как оказался в Антиохии у дома Лаодики. Он замер, словно в шаге от него открылась пропасть.

Взять чужое имя? Придумать безупречную историю спасения? Десять лет в жалком Адрамиттии постигать искусство фехтования, изучать историю Македонии и ее язык? Но за этой дверью — вдова и мать. Как выдержать ее взгляд?

Ему вспомнился театр в Кумах. Какие слезы исторгал актер, игравший Эдипа! Но зрители подготовлены к восприятию вымысла давней привычкой. Они льют над ним слезы, и эти слезы быстро высыхают. А если бы актер, представившись отцом, сыном, братом, явился в дом любого из зрителей, ему бы сказали: «Прочь, жалкий комедиант! Тут тебе не сцена!»

Андриск оглянулся. Слуга, показавший ему дверь, исчез. И он, Андриск, может уйти со сцены, снять котурны и маску, стать простым зрителем. Умереть в безвестности! Или вновь оказаться на помосте с ногами, вымазанными мелом, и дощечкой на груди. Женщина за дверью помнит своего сына ребенком. Годы меняют облик и ослабляют память, но кое-что не забывается. Хотя бы костяной волчок, что подарила мне мать в день рождения. А что дарили Филиппу? Собачку? Медвежонка с каким-нибудь смешным именем?

Он мог укусить за лодыжку и оставить маленький шрам. О боги!

Внезапно в памяти Андриска возникло лицо Элии, ее заплаканные глаза, и он явственно услышал ее голос: «Я тебе верю, Андриск!» — «Нет! — одними губами крикнул Андриск. — Я, вернусь к тебе, Элия, как царь!»

Он с силой толкнул дверь, вбежал и остановился в двух шагах от Лаодики.

Женщина в черном смотрела на него внимательно, испытующе. Но внезапно, что-то уловив в его внешности, отшатнулась и закрыла лицо руками.

— Царица! Я пришел, — начал Андриск, заменив в заученной фразе слово «мать».

Лаодика открыла лицо и еще раз внимательно взглянула на Андриска.

— Как ты похож на Александра! Александр бежал и исчез. Но он вернется. Подойди ко мне, Филипп.

Андриск вздрогнул. Готовясь к встрече с Лаодикой, он думал лишь о своей коронной роли, а не о ней, для которой это была не игра. Глядя в лицо ей, он не смог лгать.

— Ты называешь меня Филиппом? Но я — Андриск, сын Исомаха. Моя мать умерла. Ромеи ворвались в наш город и увезли нас к себе как рабов, мой отец остался в Италии, и я не знаю, жив ли он.

— Забудь обо всем, что ты сказал. Запомни: твой отец — Персей, македонский царь, замученный ромеями. А я — твоя мать, счастливая Лаодика. Сейчас я призову придворных и объявлю им, что боги сохранили мне сына. Ромеи убивают храбрых. Слабым они даруют жизнь. Я живу, а мой брат Деметрий царствует. Мне казалось, что в мире остались одни трусы. Но ты пришел, отважный мальчик. Сходство с моим сыном дает тебе право на македонскую корону. Но помни, Филипп, когда вернется Александр, ты ее отдашь ему.

— Как настоящему царю. А для посторонних — как старшему. Мне нужна не корона, а меч!

Лаодика встала с кресла и направилась к огромному сундуку с богато украшенной крышкой. Откинув ее, она стала выбрасывать наряд за нарядом. Казалось, уже половина зала заполнилась царской одеждой, и царица почти скрылась за нею. Поэтому не было видно, что она достала со дна сундука. Выпрямившись, Лаодика пошла навстречу Андриску, топча и разбрасывая лежащие на полу одежды. И только когда она подошла к нему совсем близко, он увидел в ее руках меч в ножнах, сверкавших драгоценными камнями.

Развернув перенязь, царица затянула ее вокруг пояса Андриска. Он ощутил на левом боку непривычную и обязывающую тяжесть.

— Это меч, подаренный Антиохом Великим моему супругу. Уходя на решающую битву, он сказал: «Если я не вернусь, передай его сыновьям!» Весть о возвращении Деметрия заставила меня задуматься: «А не отдать ли меч брату?» Но вскоре я поняла, что его сломило римское рабство и ему нужен не меч, а амфора с вином. Поклянись, что ты защитишь поруганную честь Македонии.

Андриск вытащил клинок из ножен. Прикоснувшись к стали разгоряченными губами, он почувствовал необыкновенную гордость. Этот меч вручен ему, вчерашнему рабу! «Честь Македонии, это ведь слава победителя народов Александра, сына Филиппа. Это судьба затерянного в горах маленького княжества, которое превращено отцом и сыном в великую державу. И все это вручают мне!»

Лаодика с удивлением и страхом наблюдала за тем, как менялось лицо юноши, как глаза его приобретали блеск стали.

— Клянусь! — воскликнул Андриск, поднимая меч. Да, это был Филипп!