Катон шел по проходу, разделяющему курию. Шестьсот глаз устремились на его кулак, зажавший свиток. В зрачках сквозили любопытство, неприязнь, тревожное ожидание.

В дебатах по скучному вопросу о распрях в каком-то маленьком италийском городке уже выступили пять ораторов. Судя по тому, как решительно вышагивал Катон, он собирался сказать о чем-то другом, куда более значительном.

В облике Катона не было ничего примечательного: рост ниже среднего, грузное тело стареющего человека, рыжие, коротко стриженные волосы, прямой нос, слегка оттопыренные уши.

О, эти уши Катона! Они умели слышать все, что говорится в Риме, не только на Форуме и в курии, но и в атриумах и перистилях. Не раз выступления Катона удивляли сенаторов знанием таких подробностей частной жизни знатных римлян, что можно было подумать, будто он обладал сверхчеловеческим слухом.

— Вновь, — начал Катон, выпячивая бороду, — я взываю, отцы-сенаторы, к вашему государственному разуму!

Катон вскинул правую руку. Это был его излюбленный прием, как бы вызов недругам. А их у Катона куда больше, чем друзей. Сорок четыре раза привлекали его к суду. Обвинителями выступали выходцы из знатнейших римских родов, которым он, сын плебея, объявил войну, и, преследуя их, как овод, жалил беспрестанно. Это были родственники сенаторов, изгнанных во время его цензорства из курии. И прежде всего Сципионы и их друзья — ведь это Катон добился изгнания Публия Корнелия Сципиона, победителя Ганнибала и Антиоха, величайшего из римских полководцев.

— Республика разрослась, — гремел голос Катона. — Ныне нам приходится разбирать споры в италийских муниципиях и вмешиваться в распри восточных царей. Каждый день послы и послы. Для нашего собственного дома уже не остается времени. Уделим же ему пару часов. Войдем через вестибул во внутренние помещения и…

Катон зажмурил глаза и прикрыл их ладонью.

— Вас ослепляет блеск золотых фиалов, серебряных ваз и блюд. На столах с трудом умещаются чешуйчатые чудовища, выловленные в Меотиде или в другом, еще более отдаленном море. Бросьте взгляд на хозяйку дома. На ней столько драгоценностей, что можно подумать, будто это жена восточного владыки, а не супруга сенатора или римского всадника. А ведь украшением матроне служат скромность и стыдливость — не золотые побрякушки. На Форуме вам встретятся десятки таких модниц. Принюхайтесь, и вы решите, что попали в счастливую Аравию, где, говорят, жгут деревья, чтобы не сойти с ума от благовоний. — Катон повысил голос: — Какой-то грек сказал: «Дурные примеры портят добрые нравы».

— Менандр! — выкрикнули из зала.

Катон поднес ладонь к уху, делая вид, что не расслышал.

— Менандр! Менандр! — закричали еще громче.

— Грек сказал, — продолжал Катон невозмутимо, — «Дурные примеры портят добрые нравы». Вот вам один из них.

Катон поднял над головой свиток и сделал паузу, чтобы отыскать взглядом сенатора Авла Постумия.

— Это, — в глазах у Катона появился злой блеск, — «Анналы» — труд нашего коллеги Авла Постумия. Что может быть достойнее, чем записывать год за годом все случившееся в римском государстве, сохранять для потомков деяния великого римского народа. Но зачем ты, мой друг, для этого воспользовался греческим языком, которым, как сам признаешься в предисловии, овладел не в полной мере? — После риторической паузы Катон продолжал: — Следуя твоему примеру, сенаторы начнут философствовать, декламировать стихи, кое-кто поселится в бочке. И в один ужасный день курия заполнится сенаторами в хитонах и гиматиях. Они будут лепетать: «Хайре, хайре», — и откладывать решения до греческих календ.

Хохот потряс курию.

Катон поднял ладонь и после паузы продолжил с новой силой:

— По некоторым лицам я вижу: мои наставления надоели. Но тем, кто готов мне внимать, я все же дам несколько советов. Сверните шею роскоши! Корабль, доставивший в Рим дорогие, но ненужные вещи, подобен деревянному коню, от которого погибла Троя. Обратите золотые фиалы, браслеты, перстни, серебряные блюда в монету. Расширьте свои сельские владения, прикупив землю. Земля обеспечит вам верный доход и уважение соседей. Не забывайте, что наши предки были пастухами и земледельцами. Уймите жен и дочерей. Если не поможет слово, держите их у себя дома на привязи. Пусть прядут и ткут вместе с рабынями. Иначе они овладеют Форумом и курией и посадят за прялку вас. Гоните греков. Не позволяйте своим сыновьям читать греческие книги, ибо греческая мудрость — язва, которая погубит Рим. Вот и все, что я хотел сказать.

Катон повернулся и, тяжело ступая, спустился в зал.

Консул Элий поднялся с председательского места.

— Начнем обсуждение вопроса, поднятого Марком Порцием Катоном. До заката у нас есть время. Слово имеет Сципион Назика.

Все повернули к Назике головы, предвкушая словесную битву. Она началась четверть века назад, когда был жив победитель Ганнибала Сципион Африканский. Назика, тогда ставший зятем великого полководца, пытался защищать его от нападок Катона.

— Сколько раз я тебя слушаю, — произнес Назика с места, — столько же и удивляюсь. Мы были еще молодыми людьми, когда ты ратовал за возвращение к древней бережливости, обрушивал громы и молнии на головы тех, кто читал греческие книги и находил в них какой-то толк. Ушли к манам многие из тех, чьи невинные увлечения ты обсуждал, называя их пороками. А роскошь все растет. Все больше и больше молодых людей обращается к греческой мудрости. Как ты это объяснишь, Катон? — Назика повернулся к Катону, как бы ожидая ответа. И, не получив его, продолжал: — Откуда к нам пришло это бедствие? Почему о нем не слышали наши предки, создавшие Римское государство? Они, одолевая в битвах соседей, таких же пастухов и земледельцев, проносили во время триумфов добычу, которая теперь нам кажется жалкой. Мы же захватываем столько золота и драгоценностей, что для их демонстрации не хватает целого дня. Удивительно ли, что кое-что из добычи оседает в наших домах и оказывается на шеях наших жен и дочерей? Тебя, Катон, пугает также вес серебряных блюд. Но не отлиты ли они из серебра испанских рудников, об устройстве которых ты проявил такую заботу? Ты, Катон, — продолжал Назика, — советуешь избавиться от золота и серебра и купить землю. Допустим, мы последуем твоему совету. Но кто же станет продавать землю? Очевидно, разорившийся плебей?

Послышались выкрики, одобрительные и негодующие. Консул поднял руку, успокаивая разгоравшиеся страсти.

— Столь же неразумен и другой твой совет, Катон. Мы не прячем своих жен и дочерей в гинекеях, как греки. Вспомни, Катон! Наши матери отказались от драгоценностей, чтобы снарядить легионы против Ганнибала. Зачем же лишать их дочерей возможности украшать себя на радость мужьям?

Оратор перевел дыхание.

— Тебя, Катон, пугают греки. Нет, не рабы греческого происхождения. Благодаря нашим победам число их недавно возросло на сто пятьдесят тысяч. Тебе не дают покоя греческие поэты и философы, которые не могут нам угрожать, ибо давно уже умерли. Ты советуешь не читать греческих книг. Но откуда тебе известно изречение Менандра, имени которого ты якобы не расслышал? Зачем ты воспользовался образом троянского коня? Выходит, что сам-то ты читаешь греков?

Раздались смешки.

— Не читаю, а проглядываю! — крикнул с места Катон.

— Я помню, — продолжал оратор, — как ты, Катон, обличал сенатора Фульвия Нобилиора за то, что он возил с собой поэта Энния, но ты его сам привел в Рим из Сардинии как раба. Все, что тебе внушает страх, появилось в результате войн, а ты, Катон, первым ратуешь за них. Теперь я хочу сказать в защиту Авла Постумия. Ответь мне, Катон, писал ли кто-либо из римлян историю — ты умышленно избегаешь этого греческого слова — на нашем языке? Может быть, я запамятовал, назови мне хотя бы одну историю, написанную по-латыни. Насколько мне помнится, прославленный Фабий Пиктор, громивший пунов на полях сражений мечом, а на страницах своей «Летописи» — каламосом, пользовался греческим языком. Если же настало время писать о деяниях римского народа на латыни, подай пример, Катон! Посмотрим, что у тебя получится!

— И напишу! — выкрикнул Катон. — Вот увидишь, напишу!