Книга: Птица войны
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

рассказывающая о трудных испытаниях, которые выпали на долю Генри
— Возьми, Хенаре…
Он облизал пересохшие губы и с благодарностью взглянул на девушку. Взяв из ее рук кусок тыквы, заглянул в плетеную корзинку.
— А тебе, Парирау? Это ведь последний.
— Я не хочу, Хенаре. Соседка даст еще.
Генри жадно впивается в оранжевую мякоть, перемалывает ее зубами, высасывает терпкий сок. Глаза Парирау смотрят на него печально. Она подурнела, осунулась. Те Иети скончался четыре дня назад, и за все это время Генри не видел, чтобы девушка прикоснулась к еде.
Кусок сейчас никому не лезет в глотку. Третьи сутки в крепости нет воды. Ручей иссяк внезапно, будто ушел под землю, и все нгати увидели в этом признаки гнева великого Тане — покровителя жизни. Вскоре обнаружилось, что винить бога не стоило: воду у племени отняли англичане. Забравшись на скалистые плечи горы, ближайшей соседки Маунгау, взрывом бочки с порохом они отвели ручей в новое русло. Теперь он стекал с утесов чуть левее, чем прежде, обходя укрепленную деревню стороной. Запасов воды в крепости не было. Уже на следующий день воины, женщины и дети принялись сосать сырые овощи, чтобы унять усиливающуюся жажду. Как нарочно, за всю неделю не выпало ни капли дождя, а солнце палит, как в жарком январе.
Хуже всего приходится детям: силы взрослых питает ненависть и сознание долга, а малышам всего не объяснишь. Они знают одно — хочется пить. Ребячий плач днем и ночью доносится из-под земли, где в крытых траншеях прячутся все, кто не может воевать: дети, пожилые женщины, раненые. На сооружение многослойных крыш пошли жерди изгороди, полусгоревшие обломки домов и амбаров, огромное количество дерна. Работали две ночи, всем племенем, зато теперь воины могли не беспокоиться о семьях: перекрытия выдерживали даже прямое попадание снарядов. С тех пор как солдатам Маклеода удалось затащить на горный уступ одну из пушек, спасаться от обстрела стало нелегко: пакеха били по скоплениям людей прямой наводкой. Сейчас жертв значительно меньше — гибнут только воины, которые посменно дежурят у палисадов. Лишь однажды, когда пакеха решились на повторный штурм, потери от шрапнели, несшейся сверху, были велики. В то утро на боевые настилы поднялся каждый нгати, у кого только было ружье, и пушкари постарались вовсю. Но и пакеха поплатились за атаку бастионов: ни один из солдат, достигших насыпи, не вернулся живым. Не удалась англичанам и попытка с наступлением темноты подобрать убитых и раненых. Проникнув наружу через бреши палисадов, нгати опередили их. Наутро почти две дюжины отрезанных голов украсили дырявый крепостной частокол.
Затянувшаяся осада па серьезно подорвала престиж майора Маклеода. Полковник Деспард, не получив своевременно подкрепления, так и не отважился на решительные акции против нгапухов и отошел со своими войсками в сторону Корорареки. В пакете, доставленном из Окленда связным офицером, губернатор Фицрой с недоумением вопрошал майора о причинах задержки и прозрачно намекал на возможность присылки к Маклеоду «компетентных в военном искусстве лиц». Оскорбленный до глубины души, майор сухо ответил губернатору: никого присылать не стоит, па будет захвачена в ближайшие два дня. Курьер не успел оседлать лошадь, когда отдана была команда готовиться к штурму. И снова атака, снова тяжелые потери… Опять все напрасно.
Поостыв, Маклеод вскоре после штурма созвал военный совет, на который пригласил офицеров, вождя ваикато и даже штатских — Гримшоу и землемеров. На совете решили: подвести к земляному валу крепости траншеи — три для штурмовых отрядов и две для орудий. Иначе всякая попытка взять па лобовой атакой будет заканчиваться так же печально, как и прежние.
Впервые заметив на границе склона земляные работы, Генри решил, что англичане хотят передвинуть линию окопов поближе к открытой площадке, чтобы выиграть во внезапности атак. Не прошло и часу, как ему стало ясно, что здесь пахнет чем-то другим: головы копающих солдат неуклонно приближались к па.
— Смотри, друг, они роют к нам норы, — обратился он к Тауранги, который тоже стоял у частокола и с не меньшим вниманием наблюдал за работой англичан.
Тот кивнул и усмехнулся:
— Пакеха стали крысами. А нгати крыс едят. Норы им не помогут, друг.
Разговор этот они вели позавчера. А сегодня утром, заступив на свой пост, Генри увидел, что за ночь траншеи продвинулись не меньше чем на тридцать шагов. Будто черные щупальца протянулись к па.
Легко было представить, как сложатся дела осажденных, когда траншея подберется к земляному валу. Нгати будут не в силах помешать им пойти на приступ. Патроны у осажденных на исходе, а палицами много не навоюешь. Частоколы, которые некогда показались Генри неприступными, представляли сейчас жалкое зрелище — искореженные, дырявые, они были похожи на поломанный гребень, выброшенный за непригодностью на свалку.
«Скоро конец, — в унынии думал Генри, следя за фонтанчиками глины, вылетающими из траншей. — Конец закономерный. Сильный пожирает слабого-так было, так будет. Пройдет столетие, и ни один из маори не вспомнит, что когда-то его предки бились и умирали, не желая стать подданными британской короны. Желай не желай, а покориться придется. Что толку в их сопротивлении? Можно разбить английский отряд вроде этого, но невозможно победить армию, которая сокрушила самого Наполеона. Красивое и глупое самоубийство — вот что для нгати эта война…»
Он не стал делиться с Тауранги мрачными мыслями, зная, что тот не поймет и не одобрит их. С наивностью младенца Тауранги продолжает верить в непобедимость нгати. Чем жарче накаляется обстановка в па, тем энергичней и неистовее становится в бою сын Те Нгаро. Щеки его ввалились, лицо уже не кажется круглым. Генри видит его лишь изредка — Тауранги почти всегда с ружьем у палисада.
Генри тоже стреляет в пакеха, но энтузиазм у него уже не тот, что раньше, в начале осады. Сознание безнадежности борьбы гнетет его все сильней. Не собственная судьба занимает его мысли — он почему-то уверен, что с ним-то ничего страшного не произойдет. Он боится за Тауранги и Парирау. Если англичане и орды ваикато ворвутся в крепость… Не хочется думать, что может стать тогда с ними.
Но отогнать эти мысли непросто. Так и сейчас, глядя на Парирау и с наслаждением хрупая сочную тыкву, он снова подумал о том, как несправедливо обошлась судьба с этой чудесной девушкой. Не будь войны, он женился бы на ней, увез ее отсюда, чтобы она увидела удивительный мир, о котором знает от него понаслышке. И дал бы ей настоящее счастье.
Генри выплюнул сухую тыквенную кашицу и откашлялся. От жажды по-прежнему темнело в глазах, и все же ему показалось, что стало полегче.
— Спасибо, Парирау…
Голубой узор в уголках рта дрогнул, и Генри понял, что девушка улыбнулась ему. Пухлые губы Парирау потрескались и кровоточили. Она совсем перестала смеяться и даже разговаривала теперь с трудом.
— Парирау, ты поедешь со мной?
Девушка кивнула, не поднимая глаз. Ее маленькие пальцы были заняты деликатной работой: острым кремешком осторожно сдирали со спичек фосфорно-серные головки. Потом она начинит ими разбитые капсюли. Патроны у Генри кончились еще вчера. Приходилось стрелять самодельными. Хорошо, что из Окленда он захватил порядочный запас спичек — для себя и в подарок вождям. Сейчас они все пошли в дело. От их едкого дыма слезятся глаза, но с этим-то мириться можно.
Сам Генри тоже не сидел без дела: ножом строгал молодую веточку дерева пурума. Он разрежет ее на множество кусочков и из каждого сделает тяжелую пулю, какими пользуются уже многие нгати.
— Как ты считаешь, Тауранги поедет с нами? — продолжал Генри, любуясь гладко отшлифованной палочкой. — Давай спросим. Где он сейчас, ты не видела?
— Нет, Хенаре… Я посмотрю.
Парирау распрямила спину и поднялась с циновки. Край траншеи, которая была Генри по плечо, заслонял от нее палисад. Девушка поднялась на цыпочки, потом подпрыгнула.
— Давай вместе, — улыбнулся Генри и, встав, подхватил Парирау на руки.
Она обвила тонкими руками его шею, засмеялась и зажмурилась от боли: на губах выступили алые капельки.
Но Генри не заметил этого. Внимание его привлекло необычное оживление на боевом настиле. Никто из нгати не стрелял, непривычно молчали и английские позиции.
— Арики! — тихо воскликнула Парирау, указывая в сторону одной из лестниц.
Да, это был Те Нгаро. Вслед за ним к палисаду гуськом подходили Торетарека и еще пять или шесть вождей.
— Побудь здесь, я узнаю, — сказал Генри, сажая девушку на край ямы. Поднял заряженное ружье и, отжавшись на руках, выпрыгнул из траншеи.
…К переднему частоколу крепости приближались английские парламентеры. Их было трое: солдат с белым флажком на штыке шагал посередине, слева от него шел высокий офицер, справа — стройный человек в мундире чиновника. Генри издалека узнал в нем земельного комиссара Гримшоу.
Те Нгаро и его приближенные стояли у самого широкого пролома в палисаде. Генри пробрался к ним поближе.
Парламентеры остановились шагах в десяти от рва. Длинноногий лейтенант выступил вперед.
— Майор Маклеод обращается к вождям племени: опомнитесь! — выкрикнул он по-английски. — Нгати храбро сражались, но они обречены. Майор говорит: «Те Нгаро, спаси жизнь своим воинам. Вели открыть ворота и сдать оружие». Вас не убьют. Майор Маклеод обещает вам жизнь.
Солдат с флажком начал переводить. Язык маори он знал сквернее скверного — спотыкался на каждом слове, фразы получались длинные и корявые. Нгати, усеявшие палисад, угрюмо ждали, когда горе-переводчик добредет до конца. Те Нгаро морщил лоб, силясь понять смысл услышанного.
— Вождь, я перескажу тебе все, — решительно сказал Генри, подойдя к Те Нгаро. — Пакеха предлагает…
Он заново перевел текст английского ультиматума.
Те Нгаро кивнул.
— Спроси, что станет с нашими землями, — немного подумав, приказал он.
Чистейшая английская речь, прозвучавшая из-за частокола, повергла офицера в кратковременный столбняк. Гримшоу, близоруко щурясь, завертел головой.
— Земли нгати перейдут к английской королеве, — наконец выдавил пришедший в себя лейтенант. — Вам даруют жизнь. Этого достаточно.
«Соглашайтесь! Ну, пожалуйста, ради всех проклятых богов, соглашайтесь!» — беззвучно шептал Генри, с волнением следя за вождями, которые отошли от частокола, чтобы посоветоваться без свидетелей. Но разве по каменным лицам арики определишь, что у них на уме? Неужели эти упрямцы не ухватятся за последний шанс остаться в живых?! Это безумие — держаться за клочок огорода и…
— Тохунга Хенаре!
Торетарека приглашал его подойти. Генри подчинился. Сердце его сжалось от дурного предчувствия.
— Скажи им, Хенаре… — Те Нгаро надменно усмехнулся и кивнул в сторону парламентеров. — Скажи им: для маори нет смерти лучшей, чем смерть за землю предков. Пусть уходят пакеха. Нгати отсюда не уйдут никогда.
Ноги казались Генри Гривсу ватными, когда он возвращался к пролому. «А что, если сказать, что вожди согласны сдаться? — вдруг завертелась в голове шальная мысль, и тотчас ее сменила другая: — Что толку? Война-то не кончится, не в словах дело…»
Ответ вождей Генри перевел точно. И опять земельный комиссар забеспокоился при звуках его голоса.
Лейтенант обернулся и что-то сказал Гримшоу. Тот кивнул и встал рядом с ним. Сложив ладони рупором, земельный комиссар тенористо крикнул:
— Передайте им, сэр, что мы не возражаем, если крепость покинут дети и женщины. Считайте это актом милосердия. Ни попытки штурма, ни обстрела в момент их выхода из па не будет — гарантируем честью.
— Спасибо! — неожиданно для самого себя выпалил Генри и прикусил язык. Какое он имеет право отвечать? Он переводчик. Но… Так трудно было сдержать радость. За Парирау. За малышей, на которых больно смотреть. За женщин…
— Что он сказал, друг Хенаре? — послышался за спиной недовольный голос Те Нгаро. Генри круто обернулся. Перевести? Ради бога, пожалуйста!
— Пакеха сказал: друг, мы не воюем с детьми и женщинами. Выпусти их за па. Война возобновится, когда они уйдут, — свой вольный перевод Генри произнес в полный голос, чтобы услышали все.
Нгати заволновались, ропот пробежал вдоль палисада. Из невнятного шума выделился пронзительный возглас:
— Нет! Мы не оставим мужчин! Мы умрем вместе с ними!
Это кричала Капуа, младшая жена Торетареки — самая красивая женщина в деревне. И тотчас раздался зычный голос Те Нгаро:
— Никто не уйдет из па. Говорить нам с пакеха больше не о чем. Мы будем сражаться!
Вождь, тряхнув султанчиком перьев, отвернулся от пакеха и взглядом через плечо приказал Генри Гривсу:
— Переведи!
Генри оторопело молчал. Смысл услышанного не укладывался в его мозгу, и он даже засомневался, так ли уж хорошо он знает язык маори? А если напутал? «Никто не уйдет из па…» Речь идет, вероятно, о воинах…
Десятки недоумевающих глаз обратились к растерянному пакеха-маори. На лоб вождя набежала тень.
— Ты не понял меня? — тихо спросил он. — Я могу повторить…
Жалкая улыбка растянула губы юноши.
— Ты сказал, вождь… Я понял, но… — забормотал он и снова умолк…
Паузой в разговорах воспользовался английский солдат-переводчик, самолюбие которого было задето вмешательством Генри. Вертя головой, он что-то торопливо объяснял офицеру. Тот кивнул, не дослушав, и поднял руку.
— Переговоры окончены, — сердито прокричал он. — Пеняйте на себя. Пощады не будет, знайте!
Гримшоу, который в это время обшаривал взглядом палисад, пытаясь найти красавицу маорийку, встрепенулся и открыл было рот, чтобы добавить что-то от себя, но, видимо, передумал и с досадой махнул рукой. Лейтенант дал команду. Парламентеры повернулись спиной к па и быстро зашагали к английским позициям.
— Оставьте нас, — вполголоса обронил Те Нгаро, подбородком указывая на Генри.
Окружение распалось: Торетарека и с ним еще двое быстро двинулись вдоль боевого настила, а остальные арики направились к лестнице и стали спускаться вниз.
Те Нгаро и Генри остались одни. Вождь холодно сказал:
— Ты не одобрил нас. Пока они не стреляют, можешь уйти вслед за ними, Хенаре. Удерживать пакеха мы не станем. Путь открыт.
Небрежным жестом он указал на брешь в частоколе.
Генри исподлобья смотрел на Те Нгаро.
— Да, я не считаю тебя правым, вождь, — твердо ответил он. — Не думай, я не страшусь смерти, я буду сражаться, как все. Но ты жесток, ты не любишь свой народ. Ты знаешь, как страдают дети и женщины. Ты знаешь, что патроны кончаются, люди изранены и обессилены, им все труднее удерживать па. Зачем бессмысленно гибнуть? Каждый нгати знает, что поражения не избежать. И только тебе, вождь, гордость мешает признать: война проиграна, надо спасать племя…
— Сдаться на милость пакеха? — с презрением перебил Те Нгаро.
— Вождь, пойми, что жизнь сотен людей важнее, чем твоя гордость, твоя слава и доброе имя, — загорячился Генри, боясь, что Те Нгаро снова перебьет его и не даст высказать главное. — Ты им отец, позаботься же о них. Сдаваться не надо: подземный ход может спасти многих…
Властным жестом Те Нгаро приказал ему замолчать. Лицо вождя заострилось, края шрама напряглись и побелели.
— Ты сказал «подземный ход»? — Те Нгаро усмехнулся одними губами. — Ты знаешь о нем? Узнай и другое: сегодня, когда солнце начнет склоняться, на него будет наложено табу. Я сниму свой запрет, когда сочту нужным. Быть может, не сниму никогда.
— Но зачем это тебе?! — не сдержавшись, крикнул Генри. — Почему ты хочешь стать убийцей?!
В сощуренных глазах вождя промелькнуло пренебрежение.
— Тебе не понять нас, Хенаре, — ответил он. — Ты плохо знаешь маори. Мы будем сражаться, сражаться, сражаться, пока не умрет последний. И если каждый из нас камнем ляжет на пути пакеха, они повернут… Но если мы будет уступать им, прятаться, убегать — тогда пакеха захватят все! Ты заботишься о наших жизнях, друг Хенаре. Благодарю. Но я думаю о судьбе своей страны. Иди, друг, спасайся или воюй. Ты можешь выбирать. Нгати — нет!
Те Нгаро равнодушно отвернулся от собеседника, окинул взглядом английские позиции и не спеша направился к лестнице.
Генри стоял, сжимая в ладонях теплый ружейный ствол. Сейчас он жгуче, как заклятого врага, ненавидел этого кровожадного фанатика, который сознательно обрек на мучения и уничтожение сотни жизней. Нет и не может быть такого права у человека. Один только бог смеет решать чужие судьбы…
«А ведь он и считает себя наместником своих богов… Он выше всего человеческого… Этот людоед, этот примитивный варвар… Что может быть страшнее? — думал Генри, глядя, как торопливо расступаются перед Те Нгаро воины. — Никто из них не усомнится, не возразит, не восстанет… Как овцы… Нет, хуже — как лягушки перед ужом… А я? Неужели он считает, что и я, пожив с ними, стал таким же безвольным лягушонком? Ох, как жестоко он ошибается!..»
Далекое уханье гаубицы и вслед за тем свист пролетевшего над головами ядра возвестили об окончании передышки. Генри с трудом сглотнул вязкую слюну: опять просыпалась жажда.
Стараясь не наступать босыми ногами на обгорелые щепки, которыми был усеян настил, Генри побрел к своей бойнице…
Назад: ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Дальше: ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ